- О  Бахтиоре мы  беспокоимся,
теперь за нее еще надо бояться, - посмотри, на горах снег!
     - Вернется - крепко ей, нана, попадет от меня! - Шо-Пир кладет на место
ружье,  порох, гильзы, пыжи.  - Пойду  к Саух-Богор спрошу.  А потом  делами
займусь,  -  надо  позаботиться,  чтоб  Бахтиор  с  Худододом  не   застряли
где-нибудь под перевалом.
     - Вот хорошо, Шо-Пир! Ой, как я боюсь за него!
     И  Шо-Пир  уходит из дому. И почему-то вспоминает тот день,  когда,  не
обращая внимания на арыки и колдобины, мчал свой наполненный красноармейцами
грузовик из  города  в то  селение,  где басмачи, может  быть, еще не успели
причинить зла... Да, да, вот так же думал он о жене, такое чувство испытывал
тогда, выжимая газ до предела.
     "Неладно все это!" - наконец заключает Шо-Пир, заметив, что селение уже
недалеко. Смотрит на горы,  внимательно вглядывается, ища в высоте крошечное
желтое пятнышко, но  там,  где оно виднелось  всегда теперь, как и  по всему
склону, - блистающий снег.
     "Как бы в самом  деле не  сорвалась...  хоть  и умеют они  лазать,  как
козы... Ох, и озорная же девчонка!"
     И, отведя взгляд от горного склона, заставляет себя думать о Бахтиоре.


6

     Оставшись одна, Гюльриз занялась  тканьем, но  непрестанно отвлекалась,
поглядывая  то на склон, по которому должна была спуститься с  тяжелой ношей
Ниссо, то в другую  сторону - на тропинку,  бегущую с перевала,  откуда  мог
явиться  Бахтиор. Придет  или нет? С грузом  или без  груза  будут его ослы?
Вчера  Гюльриз  поделилась  с  Зуайдой  последней  меркой  гороха  и  отдала
Саух-Богор чашку просяной муки, из  которой  хотела испечь лепешки Бахтиору,
если он вернется ни с  чем... Саух-Богор сказала,  что муж ее утром уйдет на
охоту, может быть, пробудет в горах несколько  дней, может быть, не убьет ни
одного козла, потому что  пороха осталось  у него всего  на  три выстрела, а
после собрания купец никому и ничего в долг не дает. Шо-Пир сказал: "Отдай",
- и она отдала муку, хотя, по ее  мнению, Исоф мог бы прокормиться в горах и
запасом тутовых  ягод... Да он, наверное, и не  пошел  сегодня,  увидев, что
выпал снег, обидно - зря отдала муку!
     Сколько  дней уже провела  Гюльриз  в  ожидании,  сердце ее  изныло.  А
сегодня ноет оно особенно: перевал закрылся, снег белеет всюду, - страшен ей
этот снег! Старуха  думает и о Ниссо и  о Бахтиоре.  Думает то, о чем только
однажды сказала  Шо-Пиру. Не напрасно ль сказала, не  лучше ли  было б таить
эти думы? Нет, Шо-Пиру можно сказать, у него большая душа, он понял...
     Гюльриз  вяжет новую  рубашку Ниссо,  зимнюю  шерстяную  рубашку. Вяжет
заботливо, как невесте, и задумавшись, уже не глядит ни на склон горы, ни на
тропинку, ведущую  с перевала... И вдруг вздрагивает,  услышав вдали трубный
крик осла...
     Отбросив работу, Гюльриз глядит из-под  ладоней на  зигзаги тропинки, и
слабое ее  сердце бьется  сильно, как в  молодости: по  тропинке, гоня перед
собой  тяжело навьюченных  ослов,  спускается ее  сын.  Он  хромает.  Почему
хромает?  Но это ничего! Он идет, он жив! А позади идет Худодод.  Но  кто же
тот,  третий,  перед Худододом  едет  на  осле?  Одет не  по-здешнему... Это
чужой...  Но Гюльриз сейчас не до любопытства. Она улыбается, всматриваясь в
Бахтиора.  Длинная  палка  мелькает  в  его   руке.  Он  опирается  на  нее.
Распахнутый халат развевается на ветру, значит сыну жарко, ведь так и должно
быть: когда человек идет быстро, ему  всегда жарко... Ветер доносит песню  -
сын поет свою любимую песню, - значит, все хорошо!
     Старуха не трогается с  места, не  машет рукой, - нет у них,  ущельцев,
привычки показывать  свои чувства. Следует даже придать суровость лицу... Но
как бьется сердце!
     Вот он уже близко, ослы топочут копытцами по камням, он  их  подгоняет:
"Эш! Эш!" - из-под его тюбетейки торчит  белый цветок. Откуда зимою  он взял
белый  цветок? Но он сильно хромает, что могло случиться? Как долго ходил ее
Бахтиор, как устал, наверно!
     -  Здравствуй,  мать!  -  весело  говорит  Бахтиор,  кивнув  головой  и
останавливая сгрудившихся ослов на дворе. - Все хорошо?
     Старуха  кидает  быстрый взгляд  на того,  чужого. Он  сидит  на  осле.
Русские  сапоги,  зеленые штаны, овчинная дорогая шуба, шапка  с наушниками,
каких Гюльриз не видала. Это  русский? Нет,  это не  он, это женщина, из-под
шапки видны  длинные  черные волосы...  Приехавшая  устало слезает  с  осла,
снимает поклажу.
     -  Благословен  покровитель!  Хорошо,  -  отвечает  Гюльриз Бахтиору  и
дрожащими пальцами помогает  ему развязывать узлы арканов,  стягивающих туго
набитые джутовые мешки. Мысли Гюльриз ревнивы:  "Зачем с Бахтиором  женщина?
Ехали вместе. Кто она?" Но тут же старуха соображает: "Русская. Значит, не к
Бахтиору. К Шо-Пиру, наверное... Ну, это ничего... это даже хорошо..."
     Гюльриз продолжает развязывать узлы, а  сама глядит на ноги сына: обувь
изорвана,  пальцы  обмотаны тряпьем.  Как, наверно, болят  его ноги! Сколько
острых камней, сколько снега было на его пути!
     - Отчего хромаешь, сын?
     - Дурной осел на  меня упал! Ничего, удержал  его, вон этот! -  Бахтиор
указывает  на  маленького,  принадлежащего  Худододу  осла  с  окровавленной
мордой; кровь запеклась и на ободранной шерсти.
     - Ничего! - усмехается  исхудалый,  с иссохшими губами Худодод.  - Будь
здорова, Гюльриз!
     - Здоров  будь,  Худодод! -  Старуха  глядит  на губы  сына - они  тоже
растрескались, покрылись коростой. Как ввалились у Бахтиора глаза!
     Бахтиор  оборачивается   к   женщине,   расстегивающей  крючки  тесного
овчинного полушубка:
     - Товарищ Даулетова, вот моя мать! -  и шепотом  добавляет матери:  - К
нам работать приехала. Другом нам будет!

     Гюльриз хочет спросить:  "Какая для русской женщины у нас работа? Может
быть,  это жена  Шо-Пира?  Никогда  не  говорил, что у него есть  жена!", но
женщина уже подошла к Гюльриз, приветливо протягивает руку:
     - Здравствуй, Гюльриз! Счастье в твоем доме да будет!
     "Откуда знает  по-нашему,  если  русская?  Хорошо  сказала!"  -  думает
Гюльриз,  смущенно протягивая  руку.  Гюльриз не  привыкла  к  рукопожатиям,
пальцы ее неестественно вялы.
     -  Спасибо. Добрые слова слышу.  - Гюльриз еще больше  смущается и,  не
зная, как вести себя с приезжей, обращается к сыну: - Долго шли, Бахтиор?
     - Пришли! - равнодушно  отвечает  он. -  Товарищ Даулетова,  ты садись,
отдыхай.
     - Долго, Бахтиор, ты будешь так меня называть? - улыбается Даулетова. -
Говорила тебе: зови меня Мариам!
     Бахтиор бормочет в смущении:
     - Хорошо, Мариам...
     Он  сбрасывает на землю первый  тюк и толкает осла  кулаком. Осел сразу
ложится  навзничь,  взбрасывает   копыта,  извиваясь,  старается  размять  и
почесать взмокшую,  горячую спину. Худодод кидается к нему, бьет его палкой,
силится поднять на ноги.
     - Шо-Пир где? - спрашивает Бахтиор.
     - Вниз, в селение, ушел. Сейчас, наверное, придет. - Гюльриз показывает
на вершину горы: - А Ниссо туда, не спросясь, ушла.
     -  Ушла?  Как  ушла?  - быстро спрашивает  Бахтиор,  а  Гюльриз пытливо
заглядывает ему  в  лицо:  есть ли в сердце сына тревога? Уж очень быстро он
спросил - наверное, есть! И добрые глаза Гюльриз искрятся.
     -  Богару  принести  пошла, носилки у Саух-Богор взяла! -  говорит  она
успокоительно, помогая  сыну отвязывать вьюки, и уже по-хозяйски спрашивает:
- Привез что?
     - Нехорошо  Ниссо сделала! Трудно там!  - еще  раз взглянув на  высокий
снежный  склон,  Бахтиор мрачнеет;  но  зачем матери знать его думы?  - Муку
привез. Рис привез Шо-Пиру подарок маленький: сахару три тюбетейки, русского
табаку  -  одну, чаю  -  одну, пороху  - банку. Спасибо русскому  командиру,
хороший  человек оказался.  Много русских  туда  пришло.  Киргизы, узбеки  и
таджиков много, вот товарищ Мариам с ними, - Бахтиор кидает улыбку присевшей
на один из мешков Даулетовой.  - Все по-новому там,  пусть Мариам расскажет.
Далекий был путь. Снега много на перевале...
     Даулетова  вынимает  из  кармана  полушубка  круглое зеркальце, снимает
ушанку, разглядывает свое обветренное, круглое, с выступающими скулами лицо,
заплетает растрепанные косы.
     Собрав  развьюченных  ослов  и  привязав  их к деревьям,  чтоб дать  им
выстояться, Бахтиор говорит Худододу:  "Теперь  иди!  -  и Худодод торопливо
уходит домой, в селение.
     - Куда складывать  будем? - спрашивает Бахтиор, и Гюльриз  советует ему
не трогать мешков, пока не придет Шо-Пир.
     Бахтиор   садится  на  кошму,  разостланную   старухой  под  деревьями,
приглашает Даулетову сесть рядом. Гюльриз выносит Бахтиору  деревянную чашку
с кислым молоком. Он  протягивает  ее Даулетовой.  Мариам, сделав  несколько
жадных глотков, возвращает  чашку Бахтиору,  и он,  поднеся  к обмороженным,
иссохшим  губам,  залпом  выпивает  молоко. Гюльриз  очень хочется  услышать
рассказ обо  всех подробностях  путешествия,  но Бахтиор уже  растянулся  на
кошме,  его  глаза  закрываются  от  усталости. Гюльриз незаметно отходит  в
сторону,  Бахтиор спит. И, как была в расстегнутом полушубке, спит  приезжая
женщина.
     Гюльриз  уходит в дом,  выносит две подушки,  бережно подкладывает одну
подушку  под  голову Бахтиора, другую - Даулетовой.  Затем  опускается перед
сыном  на  корточки  и  замирает  в  этой  позе,  не  отрывая  глаз  от  его
безмятежного лица  и отгоняя  согнутою ладонью неведомо откуда  прилетевшего
жука.


7

     Весть  о  прибытии   муки  мгновенно  облетела  все  селение.   Кое-кто
встретился  с  Худододом,  когда он  торопливо  шел  домой,  любопытствующие
ущельцы  устремились  за ним, но, к  их разочарованию, войдя в дом,  Худодод
сразу же завалился спать; другие видели,  как  цепочка  ослов  спускалась по
зигзагам тропы  и исчезла в  саду Бахтиора. Побросав работу,  многие ущельцы
поспешили туда.
     Когда  Шо-Пир,  запыхавшись,  подоспел к  своему дому,  перед  каменной
оградой уже толпился народ. Никто не  решался нарушить  обычную вежливость -
войти во двор или  в сад. Но любопытство было неодолимо, и потому, приникнув
к ограде и сидя на ней, ущельцы обсуждали все, что им было видно.
     - Пришел! Пришел!  - расступаясь перед Шо-Пиром, возбужденно заговорила
они. - Бахтиор пришел, с ним женщина, наверно русская, спит...
     - Знаю, знаю!  - отмахивался Шо-Пир, хотя еще ничего толком не знал, и,
миновав пролом в стене, обойдя спящих, сказал Гюльриз: - Тише! Пусть спят.
     Гюльриз  наскоро сообщила все, что знала сама, и очень удивилась, когда
Шо-Пир, всматриваясь в лицо Даулетовой, сказал:
     - Не знаю, кто это. Не русская она, наверно таджичка.
     Досадуя  на  ротозеев,  Шо-Пир  прикинул в  уме вес привезенного груза,
ощупал сваленные в кучи мешки, занялся сортировкой.
     Затем осмотрев ослов, решил сразу же вернуть их владельцам, толпившимся
у ограды.
     Шо-Пир отвязывал  ослов, выводил  их  по  одному за  ограду;  владельцы
тотчас кидались  к Шо-Пиру  и,  окруженные советчиками, принимались деловито
щупать  ноги, ребра, шею осла, неизменно при этом вздыхая и рассуждая о том.
Как вреден  такой  дальний  путь,  как добрый  осел исхудал,  как сбиты  его
копытца. Зная  характер ущельцев, Шо-Пир не обращал внимания на причитания и
жалобы  и  продолжал  выводить  ослов, пока  на  дворе  не  остались  только
маленький, с окровавленной мордой ослик Худодода да широкоухий осел Бахтиора
и еще два осла,  владельцы которых отсутствовали. Ущельцы потребовали  назад
арканы, потнички и всю  амуницию, но Шо-Пир, собрав ветхое имущество в кучу,
заявил,  что  во избежание путаницы  и нареканий вернет все это на следующий
день через Бахтиора.
     Затем  Шо-Пир  ушел  в  дом. Расчет  его оказался правильным:  ущельцы,
убедившись, сто смотреть больше не на что, обсуждая событие, удалились.
     Шо-Пир  велел  Гюльриз  взять  из  привезенных продуктов  все,  что  ей
вздумается, и приготовить обильный и вкусный ужин.
     Ниссо  не  возвращалась,  и  Шо-Пир,  присев  возле  спящего  Бахтиора,
составляя в тетради список  привезенного,  поглядывал на тот  склон горы, по
которому Ниссо должна была спуститься в селение.
     Спящая  на кошме рядом с Бахтиором женщина вызывала  недоумение. Шо-Пир
сразу  определил, что эта  таджичка,  судя  по одежде, видимо, городская,  -
сапоги и полушубок военного  образца,  ватные,  защитного  цвета брюки тоже.
Зачем она явилась сюда? Шо-Пиру очень  хотелось узнать  поскорее новости, но
приехавшие крепко спали. Надо было терпеливо ждать, когда они проснутся.
     Под вечер первой проснулась Даулетова. Села,  протерла заспанные глаза.
Увидела Шо-Пира.
     -  Вы товарищ Медведев? - просто и дружески протянув руку, по-русски, с
легким акцентом заговорила она. - То есть вы тот, кого здесь зовут Шо-Пиром?
Привет вам от Швецова.
     Шо-Пир  сдавил пальцы  Даулетовой  так,  что она,  вырвав руку,  быстро
замахала ею.
     - Виноват! - смутился Шо-Пир. - Это я русской речи обрадовался. Швецов?
Кто это?
     - В Волости новый замнач гарнизона.
     - Спасибо. Только я не знаю его.
     - А он вас знает. Слух о вас далеко идет!
     - Ну, скажете! Как в норе живу.
     - В Волости знают вас... Только, по-моему, Швецова и вы знать должны. В
отряде Силкова служили?
     - Василия Терентьевича? Как же!
     - И Швецов там служил. Забыли?
     Шо-Пир взволновался:
     - Постойте! Швецов? Маленький такой, щуплый?
     - По сравнению  с вами? Ну, скажем так: худощавый, небольшого  роста! -
Даулетова  улыбнулась.  -  "Шуме-ел  камыш,  де-е-ревья  гнулись,   а  ночка
темна-а-я бы-ы-ла!.."
     - А! - обрадовался Шо-Пир.  - Ну, значит, тот самый! Без этой песни дня
не было у него! Красноармейцем был, гармонист хороший! Петькой зовут?..
     -  Правильно,  Петром  Николаевичем!  С ним я  приехала. Он меня сюда и
сманил, давно хотелось ему в эти края вернуться.
     Подумав: "Здорово! Пошел, значит,  в гору!" - и сожалея, что вежливость
велит отложить волнующий разговор о Швецов, Шо-Пир спросил:
     - А вы что, работать сюда приехали?
     - Ага. Учительницей... Где тут школа у вас?
     - Школа? - Шо-Пир был озадачен вопросом. - Какая здесь школа!
     -  Разве  нет?  - смутилась Даулетова. -  Ну ничего,  мы соберем  актив
комсомола, организуем школу!
     - Комсомол? - еще  более изумился Шо-Пир.  - Да вы,  товарищ... как вас
зовут? Да откуда здесь быть комсомолу?
     - И комсомола  здесь нет? - в свою  очередь,  удивилась  Даулетова. - А
мне, когда комитет комсомола меня посылал, сказали... Впрочем... - Даулетова
окинула  взглядом  обступившие  Сиатанг   горы,  селение  внизу,  иссушенные
осенними ветрами сады. - У нас считали... Мы в карту вглядывались... На  ней
река Сиатанг пунктиром намечена, а внизу сказано: "Составлено по расспросным
сведениям". На этой карте Волость и Сиатанг - почти рядом, все те же горы...
Ну, считали, что раз в Волости есть  комсомол, то... - Даулетова улыбнулась.
- Кажется, я действительно попала в глухое место...
     Проснувшийся Бахтиор старался вникнуть в полупонятный ему разговор.
     - Зовите меня Мариам.
     - А фамилия ваша?
     -  Даулетова... А  я-то  целый  год  сиатангский язык изучала,  думала,
приеду   -  сразу  начну  работу  со   здешними   комсомольцами...  А   тут,
оказывается... - Мариам покраснела. - Вы не  думайте,  что  я  о трудностях!
Словом, неясно я себе представляла... Как же вы тут живете?
     - А ничего живу. Поглядите: вот дом, вот сад, вот парни, какие у меня в
друзьях!  - И чтоб  рассеять  свое  смущение,  Шо-Пир так  хлопнул по колену
ничего не ожидавшего Бахтиора, что  тот испуганно  привскочил,  а  Даулетова
расхохоталась.
     - Ничего, Бахтиор! - усмехнувшись, по сиатангски промолвил Шо-Пир. - не
пугайся, это  я  объясняю, какой ты  у меня  хороший! -  И  снова  по-русски
обратился к Даулетовой: - А вы, коли к нам приехали, жить у нас будете, сами
увидите, какие тут дела. Советскую жизнь устраиваем!.. Это что у вас, наган?
     - В  городе  дали.  Сказали  по  Восточным Долинам поедете, разное  там
бывает. Только не пригодился.
     -  Ну  и здесь тоже  не пригодится.  Штучка  хоть  и хорошая, однако  в
селение пойдете,  снимите  ее, а то, пожалуй, вас и за женщину не посчитают.
Скажите, где ж это караван четыре месяца пропадал? Мы думали - крышка!
     - Четыреста верблюдов,  - на  весь край товары везли. Ну,  а  верблюды,
знаете, пока Восточными Долинами шли -  ничего, а поближе  к Волости перевал
уже снегами  закрыт,  зима раньше там начинается, выше  вот этого дерева там
снега!
     - Знаю, купался в них! Там и летом снег. А как же прошли с верблюдами?
     - Про то и речь! Тропинки узкие начались, никак не пройти верблюдам.
     - Значит, застряли?.. Над Соленым озером, что ли?
     -  Именно!  Наши  на  Восточную  границу  поехали  лошадей доставать  -
неспокойно  там,  вернулись ни  с чем. А мы  месяц под  перевалом  прождали,
верблюды  начали  падать, нет  подножного  корма.  Девяносто верблюдов пало.
Назад идти?  Швецов  говорит:  "Не по-нашему  это!"  Да и  позади уже  снега
выпали. Мы половину  груза под скалами сложили, - теперь весною его возьмут,
- сами вкруговую; километров двести круг сделали; вот и пришли.
     - Досталось, значит?
     - Ничего, досталось!  Сюда, в Сиатанг, знаете, еще несколько работников
ехало:  Ануфриев - фельдшер  один, толстяк, Дейкин - комсомолец, кооператор.
Во все крупные селения люди назначены были. Только почти все, как  добрались
до Волости, там и остались,  кое-кто заболел, другие - просто так, до весны,
говорят, проживем, тогда двинемся на места...
     - А вы что же?
     -  А  я?  Вот  с   Бахтиором  вашим  приехала.  Хорошая  вышла  оказия!
Кооператору без товаров и делать  здесь нечего, а фельдшер,  хоть и отощал в
дороге, а все-таки толстяк, куда ему зимой? Лазать не может, да  и  трусоват
немножко... Словом, весной сюда явятся.
     -  Ну, вы, я  вижу,  молодец!  - сказал Шо-Пир.  - С  Бахтиором-то как?
Сдружились?  -  и, не  заметив,  что  переходит  на "ты", добавил: - Значит,
по-здешнему говорить можешь?
     -  Говорю! - и Мариам  нараспев произнесла  всем  известную в  Сиатанге
песенку:

     Горный козленок с тропы на тропу
     Прыгает и качается...
     Девушка моя легче его.
     Глаза, брови, как уголь!

     - Вот ты какая!.. А научилась где?
     - Райком несколько стариков разыскал - переселенцев из этих мест. Целый
год меня обучали... А Бахтиор? Ну, если б не он, я бы сюда не добралась!
     Перейдя на сиатангский язык, Даулетова продолжала рассказывать. Бахтиор
принял участие в разговоре.
     Шо-Пир узнал, что в Волость приехал новый секретарь партбюро по фамилии
Гветадзе, человек, хорошо знающий особенности жизни в горах.
     - Он  сказал мне, - сообщила  Даулетова: - "Писать Шо-Пиру не буду, раз
едешь ты, а передай ему на словах..."
     И Даулетова подробно перечислила все порученные  ей для передачи советы
и указания  Гветадзе.  Речь  шла  о  работе по  разъяснению  местным жителям
проводимых  в  Высоких Горах  советских мероприятий:  об орошении  пустующих
площадей (Шо-Пир с удовлетворением подумал об уже действующем новом канале);
о наблюдении за сохранением поголовья скота; об ожидаемой посевной  ссуде; о
подготовке  помещений  для  амбулатории,  кооператива,  школы; о  работе  по
раскрепощению  женщины...  Затем  Даулетова стала рассказывать обо всем, что
творится в мире. С грустью подумав, что уже давно не держал в руках ни одной
газеты, Шо-Пир, слушая Даулетову, забыл об окружающем.
     Гюльриз, уже в сумерках, позвала всех туда, где на кошме, под платаном,
расставлена  была  вся  имевшаяся  в  доме  деревянная  и  глиняная  посуда,
наполненная сдобными  лепешками,  изюмом, сливками, колотым сахаром, горками
вареного риса.
     - За Худододом сходить надо бы, давно  такого пиршества он не видел,  -
сказал Шо-Пир. - Сходи, Бахтиор!
     - Вот хорошо  это, сейчас  пр