Карашира вид живой мумии. Вряд ли  ему больше
тридцати лет,  но бледное с прозеленью лицо, утомленное и печальное, не дает
никакого представления о его возрасте.
     - Шо-Пир, ты, наверное, голодный? - вдруг быстро спрашивает Карашир.
     - А что, Карашир, у  тебя  есть для  нас сыр  и лепешки? - со спокойной
иронией произносит Шо-Пир, добродушно взглянув на него.
     -  Наверно,  у  него под  овчиной  есть лишний  кусок  хорошего мяса! -
говорит  Худодод, самый молодой  из  сидящих  вокруг Шо-Пира ущельцев, и его
тонкие губы сдерживают улыбку.
     Все  смеются.  Обведенные  темными  кругами  глаза  Карашира,  большие,
коричневые  вдруг  вспыхивают  горячею  гордостью  и эта  неизвестно  откуда
возникшая гордость явно  противоречит всему  его внешнему облику - дикому  и
жалкому.
     - У  меня нет, а вот у него все для нас есть, раз он советская власть и
позвал нас работать! Есть у тебя, Бахтиор, лепешки, и мясо, и сыр?
     Бахтиор  -  председатель   сиатангского   сельсовета.   Он  невозмутимо
развязывает  шерстяной  пояс,  распахивает  желтовато-белый чистый  халат и,
обнаружив перед  всеми яхбарскую жилетку, надетую  на голое тело, отвязывает
от нее небольшой узелок.
     - Есть! У Бахтиора все теперь есть! Мяса нет, лепешки нет, а вот это мы
кушать будем!
     И,  вынув из  узелка  несколько шариков козьего  сыра, перемешанного  с
подсушенными на  солнце тутовыми  ягодами, Бахтиор аккуратно раскладывает их
на камне.
     Руки работников тянутся к предложенной Бахтиором еде. Шо-Пир берет себе
несколько  ягод. Карашир,  набив  рот  сухим  кисловатым  сыром, мечтательно
произносит:
     - Вот  видишь, Шо-Пир, скоро весь урожай будет  собран,  а зерна  будет
мало, совсем мало, - голод будет зимой.
     - Ну, брат, теперь не страшно: вот проведем канал, совсем другой урожай
будет.
     - Через год будет! А в этом году?
     - В этом? Да, большой голод  был бы зимой, если бы...  Но вот  Худододу
спасибо  скажите,  что письмо в Волость  отнес. Недолго ждать теперь. Придет
караван, муку  привезет  и  много другого. Ты, например,  и не видел никогда
того, что везет караван, никто в наших горах не видел еще таких товаров.
     - Э, Шо-Пир! -  с сомнением кряхтит Карашир. - Придет или не придет, мы
не  знаем: ни один караван  от русских не приходил еще в наши  горы, а  пока
голодные мы... Вот я правду тебе скажу: в старое время, когда Бобо-Калон был
богатым, я у него работал; разве я всегда был голодным?  Вот он сам голодный
сейчас,  видишь,  сидит  один, на большой  огонь этот  смотрит; видишь,  как
каменный,  он сидит,  а тогда я у него был  голодным, только если он на меня
сердился. Если  добрым был, давал мне хоть  что-нибудь.  А теперь? Не  бьешь
меня, не плюешь в лицо, работаю  у тебя, для советской  власти  работаю, все
обещаешь ты, обещаешь, а пока ничего ты мне не даешь!
     - Советская власть,  Карашир,  наша власть - и твоя  и моя. Не для меня
работаешь.
     - Э-ио! Что говоришь? Хороший ты  человек, глаза твои  светлые,  истину
вижу в них, вот работаю для  тебя, все мы  работаем.  А  у тебя самого живот
полный разве?.. Наша  власть? Хорошо. Пусть она наша власть,  а  что она нам
дала?
     - Погоди,  хорошо поработаешь - даст! -  веско молвит Шо-Пир, хмурится,
смотрит на уже затихающее вокруг башни пламя.
     - И еще скажу, -  не унимаясь, продолжает  Карашир.  -  Караван придет!
Хорошо, Худодод принес  нам ответ: идет. А как  придет?  На нашей тропе есть
плохие места. Разве лошадь с вьюком пройдет?
     - Когда  мы узнаем, Карашир, что караван пришел в Волость, мы выйдем на
тропу,  исправим плохие  места,  поможем лошадям пройти к нам. Все  понимают
это, один ты не хочешь понять.
     - Все я понимаю, - печально  бормочет Карашир. - Время придет,  караван
придет, сделаем  так...  А  сейчас,  Шо-Пир, все-таки,  может быть, у  купца
возьмем? Потом ему отдадим.
     -  Опять ты  мне про купца! - теряя терпение. Повышает голос Шо-Пир.  -
Мирзо-Хур мало обобрал вас? Половина селения в долгу у него. Ягоды соберут -
ему  отдают, зерно соберут -  ему отдают, шерсть - ему  отдают!  Этот  купец
Мирзо-Хур только и ждет, чтобы вы снова к нему пришли! Что, ты не знаешь сам
этого Мирзо-Хура? Все под жернов кладут свои головы! Ну и  иди, пусть в муку
перемелет твой сухой череп!.. Не хочу больше слышать о нем!
     "Вот оно,  беспокойство! - издали уловив обрывки  разговора, размышляет
Бобо-Калон. - Заразой пришло к моему  всегда отличавшемуся от других народу.
Как страшная болезнь, беспокойство это ходило по миру,  человек заражался им
от человека, племя от племени,  народ от народа... И весь мир заболел и стал
сумасшедшим.  Весь  он  во власти дэвов, и  от дэвов ему никуда не уйти... А
моему  народу,  единственному  до  сих  пор  помогал покровитель,  да  будет
благословенно имя его! Он поселил мой народ в Высоких  Горах. Он защитил нас
от всех льдами поднебесных  высот, снегами,  не тающими от  солнца, скалами,
которые  человек  не  может  пройти.  Только   узкие  тропинки  оставил  нам
покровитель, по которым  мы  одни умеем  ходить.  По этим  тропинкам  во все
времена  к  нам  приходили люди.  Зачем  приходили?  Наверное,  искать  свое
счастье! Но разве они  у нас оставались? Нет. Они умирали или уходили назад.
Они говорили нам: "Ваш  воздух для нас лишком легок,  мы им не можем дышать.
Ваши ветры  слишком холодны, лучи вашего солнца колют нас, как иглы... Мы не
можем терпеть. Мы думали, у вас есть  просторные земли,  -  у вас их нет. Мы
думали найти у вас богатства, - вы нищи и голы. У вас есть только лед, снег,
камни и дикие воды. И сами вы дикие, нам нечего делать у вас, вы несчастный,
забытый  богом  народ!"  Так говорили они  и уходили  и  заразу беспокойства
уносили с собой... Тысячу лет продолжалось так, и мы смеялись над  ними... А
вот теперь  зараза  беспокойства проникла в  наших людей, и  рушится  все на
свете, как рухнет сейчас моя башня..."
     - Вставай, Карашир, отдохнул, - говорит Шо-Пир, выбивая пепел из рубки.
-  Все вставайте, друзья,  видите, огонь падает.  Теперь палками будем его в
стороны разгребать, пусть  кругом по скале бежит, а  середину  скалы у самой
башни очистим, хорошо накалилась! А ты, Бахтиор, пойдешь со мной к желобу...
Да  смотри, когда воду пущу,  подальше  держитесь,  чтобы паром не  обожгло.
Пошли!
     Ущельцы  поднимаются,  окружают  костер  и  начинают  длинными  палками
сгребать горящий хворост  к  краям нависшей скалы, на которой высится башня.
Дым  давно  рассеялся и  темным  туманом  стоит  над  ущельем.  Клубы  дыма,
поднимаясь от разгребаемого костра, уже не обволакивают закопченную башню.
     Шо-Пир и Бахтиор карабкаются к тому  желобу, который приходится как раз
против  башни.  Надо  разом  повернуть его  так, чтобы  холодная вода канала
хлынула потоком  на  раскаленную  огнем скалу. Веревки,  каменные подпоры  и
крепления  приготовлены Шо-Пиром заранее.  Все  точно  рассчитано.  И  когда
середина очищенной от горящей колючки раскаленной скалы обнажается,  Шо-Пир,
велев   всем  отойти  от  нее,  выталкивает   из-под  нижнего  конца  желоба
подпирающий его  камень. Бахтиор тянет веревку,  обмотанную вокруг желоба, и
желоб, брызжа водою, поворачивается под прямым углом  и  повисает в воздухе.
Шо-Пир  хватается  за веревку и,  медленно  опуская  ее,  помогает  Бахтиору
опустить конец желоба на каменную подпору.
     Водопад,  срывающийся  с  повисшего  над   раскаленною  скалой  желоба,
исчезает  в трескучем облаке пара. Закрыв руками лицо, Шо-Пир отскакивает на
безопасное место.
     Когда, наконец,  пар  рассеивается,  когда вода, гася  остатки  костра,
льется по охлажденной скале, все видят длинную змеистую трещину, разделившую
скалу надвое. Шо-Пир не ошибся  в расчетах: трещина прошла в скале под самой
башней  и  достаточно  широка,  потому   что  половина  скалы  под  влиянием
собственной  тяжести осела.  И хотя башня стоит еще прочно. Шо-Пиру понятно,
что первая часть задуманного им предприятия удалась.
     Зрители  поодиночке  подбираются к  башне,  но  Бахтиор  повелительными
жестами отгоняет их  прочь.  Ему доставляет видимое  удовольствие покорность
тех, которые, он знает, ненавидят его и при всяком удобном случае с открытым
презрением подчеркивают, что хотя он и признанная  в селении  власть, но тем
не менее,  по сути,  не кто иной, как самый нищий и презренный факир, к тому
же еще нарушающий Установленное и потому подобный неверным.
     Бобо-Калон,  сидя  на камне у  нижней башни, пребывает в том  состоянии
неподвижности, в каком могут часами находиться только  обитатели диких  гор.
Его глаза, устремленные вниз, на землю, словно читают на ней какие-то никому
не зримые  тайные знаки. Сокол  теперь сидит у  него  на плече, нахохленный,
такой же сосредоточенный...


3

     Приближается  последний,   решающий  момент  работы.  Шо-Пир  вместе  с
Бахтиором  спускается  к реке.  Здесь, над береговым обрывом,  среди камней,
хранится десяток хорошо просушенных  тыкв,  наполненных порохом. Ради  этого
пороха Шо-Пир пренебрег неприязнью к яхбарскому купцу Мирзо-Хуру, избравшему
местом своей торговли селение Сиатанг.
     В  Сиатанге,  как  и в других областях окружающих  гор, жители не знают
базарной  торговли: базаров  здесь  не  было  никогда,  Все, что  сиатангцам
необходимо, они выделывают сами, будь то одежда, инструменты, посуда или что
угодно  другое. А то, чего они сделать не могут,  им  приходится  покупать у
купца. Мирзо-Хур поселился в Сиатанге лет восемь тому назад, и  нет ущельца,
который не стал бы его должником.
     Когда понадобился порох, Шо-Пиру поневоле пришлось обратиться к  купцу.
Мирзо-Хур взял за этот упакованный в изящные банки с заграничными этикетками
порох  хорошую цену, а так как у Шо-Пира  давно уже  не  было  денег, то ему
пришлось,  уподобляясь  всем жителям Сиатанга, стать  должником  Мирзо-Хура.
Шо-Пир  пообещал  купцу проценты, которые  рассчитывал  выплатить  вместе  с
основной суммой долга после прихода в Сиатанг первого советского каравана.
     Шо-Пир  пересыпал порох из банок  в большие тыквы  и  в этот  день,  на
рассвете, оставил их здесь у реки.
     Забрав все десять тыкв, Шо-Пир вместе с Бахтиором несет их к  башне. Он
закладывает  тыквы в трещину остывшей  скалы,  четыре  тыквы подсовывает под
самую  башню, приспосабливает к  каждой  фитили такой длины, чтобы зажженные
один за другим они одновременно взорвали весь порох. Потом велит всем отойти
подальше, укрыться за скалами.
     Неподвижен  только Бобо-Калон,  словно не замечающий  ничего вокруг. Но
едва  Шо-Пир своей широкой, спокойной  походкой направляется к  нему, старик
встает  и, предупреждая  слова,  которые  ему  предстоит услышать, поднимает
правую руку властно и повелительно:
     - Знаю, Шо-Пир, тебе порох пора  зажигать. Но время твое в руках твоих,
и  ты подожди  немного...  Когда  человек  теряет  глаза,  он хочет еще  раз
взглянуть ими... Я хочу подняться на башню!
     В  тоне старика нет ни просьбы,  ни жалобы,  он произносит  свои слова,
уверенный,  что возражений не  услышит.  И  Шо-Пир,  пристально  взглянув на
старика,  молча  соглашается.  Прямой,  высокий,  - единственный  в  селении
человек,  равный ростом с  Шо-Пиром, - Бобо-Калон неторопливо направляется к
башне,  и сокол  на  его  плече, покачиваясь, только чуть  поводит крыльями.
Шо-Пир  возвращается к  своим,  в  ответ на их вопрошающие  взгляды  коротко
говорит:  "Подождем",  -  и,  снова  набив  трубку,  присаживается  рядом  с
Бахтиором на камень.
     По  ступеням  разнобоких камней Бобо-Калон всходит на крепостную стену.
Коснувшись руками края выступающей из башни плиты, легко поднимается на нее,
чтобы так, с плиты на плиту, взобраться на верхнюю площадку башни. Последний
каменный выступ  заставляет старика  подтянуться  на руках, но его мышцы еще
сильны, и он не прерывает своих  размышлений, а сокол, взлетев с  его плеча,
уже ставит лапы на край площадки и замирает, дожидаясь хозяина.
     Взобравшись  на  площадку, Бобо-Калон выпрямляется во весь рост. Сокол,
взмахнув  крыльями, снова присаживается  на  плечо  старика. Только  на  миг
оглянувшись, не  остановив внимания на ледяных пиках  верховий реки Сиатанг,
Бобо-Калон обращает свой взор к селению, раскинутому в долине под крепостью.
     Все  привычно здесь  Бобо-Калону:  и  легкие дымки очагов,  и  огромные
камни,  рассыпанные по всему селению, -  каждый  из них больше дома,  а иные
больше целого сада; многие упали  на  селение уже при  жизни Бобо-Калона, он
мог бы вспомнить всех раздавленных жителей, коров, ослов, кур...
     Бобо-Калон мог  бы  и  не смотреть вниз,  ведь и с закрытыми глазами он
точно  представил бы  себе  каждый  дом, каждое дерево  селения.  Только вид
одного маленького сада и сквозящего через его листву дома - как острый шип в
сердце  Бобо-Калона.  Это  именно  тот,  отъединенный  от  других  сад,  что
расположен у ручья,  высоко над  селением.  Это дом,  не  похожий на другие,
подобные черным могилам жилища.  В нем окна  и высокие двери, он построен по
законам  неверных.  Он  появился  недавно,  всего  два  года  назад. Это дом
Бахтиора  и его  друга,  пришельца, которого  Бобо-Калон в насмешку  прозвал
Шо-Пиром.
     "Дом заразы! - размышляет Бобо-Калон. - И эти проклятые - тоже  зараза!
Вот они сейчас сидят здесь, со своими  людьми, с людьми,  в которых вселился
дэв! Сидят,  смотрят на меня, курят табак; как коршуны,  ждут, когда  я уйду
отсюда. Потом скажут: "Мы  твоей молитвы не тронули,  почтенный  внук хана".
Что  понимают  они  в  моей мудрости? Лукавы глаза их, - как они смотрят  на
меня: весело им, смеются..."
     И, делая вид, что все еще смотрит вдаль, Бобо-Калон, уже весь  дрожащий
от негодования,  наблюдает  сквозь  полузакрытые  веки  за  расположившимися
кружком  на  камнях  ущельцами,  прислушивается к  их  смеху  и, не в  силах
расслышать  их слов,  остро  чувствует,  что  эти люди  сейчас,  может быть,
смеются над ним. А  он, -  рожденный в касте  шан ,  внук последнего хана, -
должен уйти отсюда, с  башни крепости, построенной рабами  хана для ханов, с
башни, которая рухнет сейчас, уйти сам, не дожидаясь, пока факир, нетерпимый
к  нему,  как неверный, грубо не  прикажет  ему  уйти... Лучше  умереть, чем
услышать  грубость  факира, чем дождаться приказания от презренного из касты
рабов!
     Он уйдет сейчас сам. Но  еще минуту!..  Еще минуту, пока башня  высится
над селением, как время тысячелетий высится  над временем одного украденного
дьяволом дня!..
     И старый внук  хана стоит  на площадке  башни  в  своем белом, расшитом
шелковой  вязью  халате,  стоит,   обуянный  ненавистью,  уже  не  способный
размышлять  о боге и дэвах, о счастье, об Установленном, о людях и о больших
глубинах времен.
     - Довольно сидим!  - сердится внизу Бахтиор. - что он стоит, всю работу
задерживает,  а мы,  как дураки, его ждем! Одну  трубку кури, другую  трубку
кури... Сам говоришь, Шо-Пир: быстро все делать надо! - И вдруг, обернувшись
к башне, кричит: - Эй ты, шан ! Иди вниз!
     - Оставь его,  Бахтиор,  - спокойно произносит  развалившийся на камнях
Шо-Пир. - Что  нам лишние пять минут? Не уйдет никуда  от нас наше  счастье.
Вечер длинный. Солнце еще высоко. Посмотри, как красива башня сейчас.
     -  Кто поймет  твое сердце,  Шо-Пир, -  не  унимается Бахтиор. -  О чем
думаешь ты сейчас? Кончать работу пора!
     - О чем думаю? - задумчиво произносит Шо-Пир. - О  счастье твоем думаю,
Бахтиор. И о твоем, Карашир, думаю счастье. Сменил бы ты в самом деле овчину
твою!  Неужели, когда  пришиваешь заплатки, нельзя  их  накладывать  на одну
сторону  мехом? Вот подожди, придет караван, новые штаны мы на тебя наденем.
Белую рубашку, красивые сапоги.
     Все  хохочут, толкая в бока Карашира.  Он увертывается, и в  глазах его
загорается огонек обиды.
     А  те,  кто  сидит  поодаль,  кто  весь  этот  день отдал  любопытству,
терпеливо  ждут  окончания зрелища.  Правда, некоторые  из них,  прикорнув к
теплым камням, давно уже спят, - кто-либо из бодрствующих в нужный момент их
разбудит.
     Медленно   спускается   с  башни  Бобо-Калон.  Луч   закатного   солнца
соскальзывает  с  последнего  камня  башни. Ни на кого не глядя,  Бобо-Калон
проходит  мимо  сидящих,  и  все  умолкают, провожая  его взглядами.  Обойдя
мельницу,  Бобо-Калон  подходит  к  нижней,  покосившейся над  рекою  башне,
открывает сводчатую дверь и с треском захлопывает ее за собой.


4

     Шо-Пир  встает, и ущельцы, все до  одного, покинув свои места, прячутся
за большими, нагроможденными ниже крепости скалами.
     Шо-Пир  спичкой  зажигает  заготовленный  масляный  факел  и,  дав  ему
разгореться, подходит к торчащим из трещины концам фитилей.  Быстро поджигая
их,  отбрасывает в  сторону  факел  и  стоит  над  зазмеившимися  огоньками,
вполголоса отсчитывая секунды.
     Шнуры горят, чуть потрескивая. Шо-Пир опытным  взглядом окидывает скалу
и башню, которая через две с  половиной  минуты разлетится на  части.  Он не
торопится, зная, что вполне успеет укрыться, отбежав ровно за одну минуту до
взрыва. Ущельцы, попрятавшиеся за скалами, беспокоятся. Бахтиор кричит:
     - Шо-Пир!.. Э-э!.. Скорее, Шо-Пир!
     А ему нравится стоять неподвижно, уверенно ведя счет. Он глядит на щель
между башней  и  отвесом  горы,  -  из  нависших над  щелью  желобов  падают
тоненькие  струйки  воды. И  тут,  сразу обомлев,  Шо-Пир  видит  в  щели за
иззубренной гранью башни два черных, внимательно наблюдающих за ним глаза.
     - Э!.. Кто там? - испуганно кричит он, и  два черных глаза в тот же миг
исчезают.
     Не рассуждая, Шо-Пир в  три скачка огибает башню и, увидев притаившуюся
за  углом  башни   неизвестную  девушку,  кидается  к  ней.  Она   в  испуге
отскакивает, но Шо-Пир уже крепко держит ее за плечи и по-русски кричит:
     - Куда, оглашенная?
     Девушка в неожиданной ярости пытается сопротивляться,  но Шо-Пир рывком
поднимает ее на руки и бежит  прочь от башни. Девушка  царапается, кусается,
как дикая кошка.
     Только упав за груду камней,  на безопасном расстоянии от башни, Шо-Пир
выпускает девушку.  Разбитая  взрывом  башня  падает  в огненном блеске  и в
клубах  дыма. Осколки камней свистят  над головой Шо-Пира.  Эхо,  взнесенное
крутыми  склонами ущелья, раскатывается, и замирает, и возникает  отдаленным
громыханием вновь. Расколотая на части скала катится по склону к реке, минуя
мельницу, ломая последние,  оставшиеся от ханского сада деревья; ударяется в
крайний выступ нависшей  над рекою стены и  вместе с нею падает в реку. Вода
мгновенно смыкается над обломками глыб, бежит, кружась и пенясь, как прежде.
Темная пыль оседает, дым постепенно расходится,  наступает  полная тишина, и
Шо-Пир ощущает только раздражающий запах горелой серы.
     Убедившись,  что все кончено, Шо-Пир взглядывает на свои исцарапанные в
кровь руки, сердито обращается к девушке:
     - Ты что же это? С ума сошла?
     Она сидит, присмирев, уже не делая попыток бежать.
     Забыв о взрыве башни, ущельцы столпились вокруг Ниссо. Даже Бобо-Калон,
приоткрыв дверь, издали глядит на нее. Шо-Пир рассматривает ее  распухшие, в
ссадинах  ноги,  мелкие  спутанные косички,  измазанное  лицо,  лоскутья  ее
одежды, какой не носят здешние женщины.
     Окруженная  людьми,  Ниссо,  не  поднимая  глаз,  сидит  сжавшись,  как
пойманная  в  западню. Она так  оглушена и испугана грохотом взрыва,  что ее
руки и губы дрожат.
     - Дэв тебя, что ли,  принес?  - наконец шутливо выражает свое удивление
Шо-Пир и обращается к ущельцам: - Глядите, кто ее знает здесь?
     Ущельцы отвечают только цоканьем да покачиванием голов.
     -  Что же,  так и будешь молчать? - наконец говорит  Шо-Пир. -  Как  ты
думаешь, к  нам с неба каждый день  сваливаются такие, как  ты,  девчонки? А
измазалась как? Кошка будет сыта, если оближет твое лицо!
     Ущельцы хохочут, а Ниссо, метнув испуганный взгл