что праздник  открытия канала состоится
после уборки и молотьбы.


4

     Засучив  штаны,  босоногий, в жилетке, надетой  на голое  тело, Бахтиор
копошится возле террасы, сортируя принесенные от ручья камни. Он  складывает
новую стену, хочет сделать пристройку к дому. Бахтиор ничего  не говорит, но
Ниссо догадывается: пристройка - для нее!
     Бахтиор трудится  уже  второй день. Он пользуется  тем, что  работа  на
канале приостановилась и что можно никуда не ходить; он очень старается и не
хочет, чтобы кто-нибудь ему помогал.
     Пощелкивают камни,  укладываемые Бахтиором, снизу от селения  доносятся
звуки  бубнов,  -  они  то  замирают,  то  гремят  басисто   и  переливчато,
приближаемые волной ветерка.
     Ниссо  и  Гюльриз  сидят  рядышком, склонив головы над  цветными нитями
шерсти.
     Гюльриз  продолжает  вязать  чулок. Ниссо  аккуратно  подбирает обрывки
шерстяных  ниток,  зажимает  их  в кулаке.  Шо-Пир все  пишет что-то в своей
тетрадке. Задержит карандаш, подумает, зачеркнет написанное, пишет опять. Но
вот встает, заложив ладони на затылок, потягивается, подходит к террасе.
     -  Плохо, Гюльриз, с урожаем в этом  году. Понимаешь, считал я...  Если
все, что с полей соберут, на посев  оставить, хлеба даже теперь есть  нельзя
будет. Начнут  его есть  -  на посев не  хватит,  что  будет  селение делать
весной?
     - Сейчас  яблоки  в нас,  ягоды, абрикосы,  горох,  бобы. Зачем трогать
хлеб? - сурово отвечает старуха. - Потерпеть можно.
     - Так ты же понимаешь, Гюльриз, люди о лепешках весь год мечтали!
     - Мечтали - не ели. Ты говоришь - караван придет?
     - Придет - муку привезет, не зерно. Сеять муку нельзя. Голодные все, не
захотят каравана дожидаться, все нет его, видишь! Станут молоть зерно, вот и
не хватит его на посев.
     Старуха молчит. Потом рассудительно замечает:
     - Думай, Шо-Пир. Твоя голова большая...
     - А ты, Гюльриз, думаешь как?
     - Зачем спрашиваешь  старуху?  Что я скажу? Может быть, глупое я скажу.
Только, по-моему, пускай не мелют зерно, пускай подождут каравана.
     -  Ты  думаешь так?  -  неожиданный  ответ  старухи  показался  Шо-Пиру
решеньем простым и разумным. Как это ему самому в голову не пришло? Но разве
можно заставить  голодных не  есть долгожданного  хлеба?  Во  всяком случае,
слова старухи надо хорошенько обдумать.
     - А ты что скажешь, Ниссо?
     Ниссо быстро оборачивается к Шо-Пиру: смеется он, что ли, над ней, - ее
спрашивает?
     -  Ничего  не скажу я, Шо-Пир, - тихо отвечает она  и расщипывает нитку
зеленой шерсти.
     - Эх ты,  пуганая!  Погоди,  мы еще в  сельсовет  тебя выберем! - И уже
серьезно,  Шо-Пир обращается к  старухе: - Пожалуй, Гюльриз, схожу сейчас на
поля, посчитаю  еще. Самому  надоел горох. Сегодня опять гороховую  похлебку
нам сваришь?
     И, не дожидаясь ответа старухи, идет  прочь от террасы, не оглядываясь,
погруженный в раздумье, направляется по тропе к желтеющим внизу посевам.
     Гюльриз видит  долгий, провожающий уходящего  взгляд Ниссо, и  спицы  в
пальцах старухи мелькают еще быстрее.


5

     Бахтиор, выведя осла, завьюченного  пустыми  корзинами,  ушел  к голове
канала за глиной. Посидев недолго со  старухой, Ниссо  подумала, что теперь,
когда мужчин  нет, никто не заинтересуется тем, что  она может делать в саду
одна, и направилась в сад.
     Прошла  его  весь и  у  ограды, на излюбленном  своем  местечке, вынула
из-под  камня  начатое  вязанье,  отряхнула  землю  с  самодельных  спиц.  С
удовлетворением вгляделась в узор: чулок  получался  ладный. Никто не должен
был здесь Ниссо потревожить, и она спокойно взялась за работу.
     Но за оградой, таясь среди  крупных камней, лежал человек.  Второй день
уже он наблюдал за Ниссо. Второй день искал случая поговорить с нею наедине.
Злился, теряя время, но вот, наконец, Шо-Пира и Бахтиора нет, девчонка одна,
предлог для разговора придуман...
     Кендыри тихонько отполз назад, сделал большой  круг за камнями и, выйдя
к подножью осыпи, уже открыто, неторопливым шагом направился к Ниссо.
     Увидев идущего  к  ней человека  в  сером  халате и в  тюбетейке, Ниссо
рассматривала его без удивления: наверное, к Бахтиору идет, по делу.
     Кендыри  неторопливо  перелез  через ограду  и,  словно  только  теперь
заметив Ниссо, свернул к ней.
     - Здравствуй, темноглазая! Шо-Пир дома?
     - Нет, - небрежно ответила Ниссо.
     - Бахтиор?
     - Тоже нет.
     Кендыри досадливо цокнул языком, постоял.
     - Надо мне их... Дело есть.  - Устало вздохнув, Кендыри подсел к Ниссо.
- Подожду, пожалуй.
     Ниссо, опустив голову,  продолжала работать. Кендыри улыбнулся,  зубы и
десны его обнажились.
     - Хорошо у тебя выходит.
     - Плохо выходит, - не глядя на пришельца, равнодушно произнесла  Ниссо.
- Не умею еще.
     -  Неправда, умеешь. Вот этот рисунок  - это у  тебя что? Цветок Желтое
Крыло? Немножко не так вяжешь - сюда желтую нитку надо, конец листа загнутый
будет, - и Кендыри обвел пальцем орнамент.
     - Сюда? Почему думаешь? - живо спросила Ниссо.
     - Знаю этот цветок. Красивее будет!
     Кендыри замолчал. И пока Ниссо, ведя нитку крутым  изгибом, заканчивала
рисунок листа, он молча наблюдал.
     - Так? - спросила Ниссо.
     - Так. Видишь, совсем красиво... Другие - весь ряд -  веди  так же.  Э!
Некогда мне сидеть... скоро придет Бахтиор?
     - За глиной пошел к голове канала.
     -  Пойти туда разве? - рассуждая сам с собою, продолжал Кендыри. - Нет,
лучше здесь подожду! - Помолчал и  снова обратился к Ниссо: - Слышал я, ты с
гор прибежала?
     - Да, - чуть слышно проронила Ниссо.
     - Хорошо тебе здесь?
     - Хорошо.
     -  Конечно, хорошо. Шо-Пир  -  человек  хороший, Бахтиор тоже  хороший,
спасибо им, теперь все мы хорошо живем. Не то что в Яхбаре.
     - Почему - в Яхбаре? - спросила Ниссо и впервые внимательно взглянула в
лицо собеседнику.  Его  прищуренные глаза  были устремлены поверх ограды, на
склон горы.
     - Потому что раньше в Яхбаре я жил,  - будто не замечая подозрительного
взгляда Ниссо, проговорил Кендыри,  - ушел оттуда. Если бы тебе там пришлось
побывать, узнала бы, какая там жизнь. Для бедного человека там одни палки, а
воздуха нет. Если бы ты захотела послушать меня,  рассказал  бы я  тебе, как
там плохо.
     Подозрительность  Ниссо  сменилась сочувствием.  Она  уже  готова  была
поделиться своими мыслями о Яхбаре, но сдержалась и только спросила:
     - Яхбарец ты?
     - Нет, - нахмурился Кендыри, - не люблю яхбарцев.
     - Я тоже их не люблю, плохие, слышала, люди.
     - Много плохих, - убежденно промолвил Кендыри. - Только есть и хорошие.
     - Наверное, нет хороших.
     - Есть. Знаю одного человека. Тоже ушел оттуда, в Сиатанге живет.
     Ниссо задержала спицу.
     - Кто же такой? Не знаю.
     - Купец один бедный... Мирзо-Хуром зовут... Слышала?
     - Не слыхала.
     - Разве Шо-Пир и Бахтиор не говорили тебе о нем? - внимательно следя за
выражением глаз Ниссо, спросил Кендыри.
     - Не говорили... Не слышала.
     Кендыри повернулся к ней.
     -  Спроси  у них, скажут... Добрый он человек, помогает всем нам.  Вот,
знаешь, мне тоже помог. Я - брадобрей, нищим  сюда пришел, он крышу мне дал,
одежду дал, ничего не просил  взамен...  Приютил -  вот как Шо-Пир тебя. Для
Шо-Пира чулок вяжешь?
     - Так, учусь.
     - А шерсть у тебя какая?
     - Вот видишь, хорошей нет.
     Кендыри покрутил между пальцами узловатую нитку.
     - Э... Знаешь что? У  Мирзо-Хура есть хорошая шерсть.  Купил он ее, без
чулок зимой холодно; только связать некому, одиноко живет...  Сказать ему  -
душа добрая - даст он тебе...
     - Платить ему надо... Мне нечем...
     - Даром отдаст. Так лежит она, портится.
     Соблазн был велик. Ниссо представляла  себе большие клубки разноцветной
шерсти, новые, длинные - выше колен - чулки на ногах Шо-Пира. Вздохнула:
     - Не возьму даром.
     Кендыри понял, что  удар его  точен. Он  сделал вид, что задумался.  Он
долго молчал. Затем заговорил  вполголоса, медленно: Ниссо, конечно,  права,
не  желая  взять  шесть  даром, но дело можно  устроить иначе:  купцу  очень
хочется, чтобы кто-нибудь связал ему хоть пару  чулок. Если б Ниссо взялась,
он дал бы ей шерсти и на  вторую пару. Заработав эту  шерсть, она сделала бы
другие  чулки  себе  или  кому  хочет -  например, Бахтиору, или, еще лучше,
Шо-Пиру,  который, всем  известно, ходит в русских сапогах  и будет мерзнуть
зимой.
     Забыв  о вязанье,  Ниссо слушала Кендыри.  Сумеет ли она сделать  купцу
чулки так, чтобы он остался доволен? Ведь она еще только учится вязать!
     Ниссо высказала свои сомнения, но  Кендыри заспорил: опасенья напрасны,
он видит по этому начатому чулку, что у Ниссо глаз  точный, выдумка  есть, -
рисунок получается превосходный.
     Кендыри предложил Ниссо сейчас же,  с ним  вместе,  сходить к купцу,  -
совсем недалеко. Пока Бахтиор ходит за глиной, они успеют вернуться.  И если
Ниссо хорошо сделает  чулки,  Мирзо-Хур  даст ей другие заказы,  она  станет
зарабатывать, ей не придется даром есть хлеб Бахтиора.
     ...Вслед за Кендыри  Ниссо смело переступила порог  лавки. Она немножко
оробела, увидев  на  ковре чернобородого человека  в  распахнутом  яхбарском
халате. Купец читал какую-то  ветхую рукописную  книгу. Мирзо-Хур скрыл свое
удивление только после многозначительного взгляда Кендыри.
     - Я привел  ее к  тебе, добрый Мирзо-Хур, - произнес Кендыри. - Девушка
знает твою  доброту, я сказал ей, что  ты не из  тех яхбарцев, которых я так
ненавижу... Прекрасно она чулки вяжет, согласилась сделать тебе... Пойдем, я
сам выберу вместе с тобой ту шерсть, которую ты ей дашь. Самую красивую надо
дать.
     Через  несколько  минут перед  Ниссо  грудой лежали  мотки разноцветной
шерсти, и Мирзо-Хур сказал:
     - Бери.  Для  хорошей девушки ничего не жалко...  Свяжешь мне  чулки по
своему вкусу...
     - Тот рисунок, - серьезно вставил Кендыри, - Желтое Крыло сделаешь так,
как я показал  тебе.  Не торопись, делай  медленно. А почему ты  без красных
кос? У нас в Сиатанге без красных кос девушки не ходят...
     Ниссо  знала это. Но у старой Гюльриз не было  красных кос, а черные не
полагаются девушкам. Что ответить этому человеку?
     -  Дай ей красные  косы,  Мирзо, -  коротко  сказал  Кендыри.  -  Пусть
привяжет и будет как все.
     - Не надо, - смутилась Ниссо. - Не надо мне кос...
     - А!  Не скромничай понапрасну! - с ласковой  укоризной покачал головой
Кендыри. - Теперь среди нас живешь, какие могут быть разговоры? Возьми.
     И, не дожидаясь  ответа купца,  Кендыри  отступил  в угол лавки, поднял
крышку китайского сундука, вытянул  из  груды одежд пару красных кос,  белую
рубашку с расшитым шелковой ниткой воротом, плоскую ковровую тюбетейку...
     ...Растерянная, взволнованная, с мешком за спиной Ниссо вышла из лавки.
     - Я  к  Бахтиору другой раз  приду! - сказал ей на  прощанье Кендыри. -
Когда сделаешь чулки, принесешь сюда. Да благословит тебя покровитель!
     Обойдя сад, Ниссо перелезла через ограду, вернулась к  своему укромному
местечку и, зная, что тут никто не видит ее,  вытряхнула содержимое мешка на
землю.   На  траву  легло  дорогое  яхбарское  ожерелье:  тонкие  квадратные
пластинки темно-синего лазурита, соединенные серебряными колечками.
     Ниссо  подняла  ожерелье,  разложила  его  на ладонях,  разглядывала  с
восхищением: в каждом шлифованном камешке,  как звезды  в предутреннем небе,
поблескивали золотые точки пирита.
     Такое ожерелье  носила старшая жена Азиз-хона, и другие жены всегда  ей
завидовали.  Ниссо  вспомнились   красные  бусы,  однажды  надетые   на  нее
Азиз-хоном.  Она  забыла   о  них  тогда,  убегая   в  ту  страшную  ночь...
Воспоминание омрачило Ниссо. Разглядывая синие  камни, Ниссо сообразила, что
эту вещь не оплатишь  никакой работой. С досадой, почти со злобой, подумала:
"Зачем Кендыри положил это?"
     И  все  же  надела  ожерелье на шею  и,  перебирая  пальцами серебряные
колечки, отбросив в радости все сомнения,  пожалела, что  у  нее нет с собой
зеркальца.  Поиграв с  чудесными камешками,  скинула  с себя ветхую  рубашку
Гюльриз, надела  новое платье,  цветистую тюбетейку и,  думая только о  том,
какая  сейчас  будет  красивая, стала подвязывать  к  своим  черным  волосам
шерстяные красные косы с пышными кистями на концах.


5

     Среди  черных скал образовалась небольшая круглая площадка.  Находясь в
самой  середине  сиатангской  долины,   но   отгороженная  от  нее  громадой
остроугольных,  расколотых страшными  ударами гранитных глыб,  эта  площадка
казалась местом диким и неприветливым. Однако ущельцы утрамбовали ее глиной,
принесенной  от  головы  оросительного  канала,  приспособили  для  молотьбы
хлебов.
     Несколько хозяйств, объединясь,  приводили сюда двух или трех быков  и,
рассыпав на площадке ровным слоем колосья, гоняли животных  по кругу. Копыта
кружащихся,  мнущих  колосья  быков медленно  выбивали  зерно. Иного способа
молотьбы в Сиатанге не знали.
     Каждое утро ущельцы стаскивали к площадке  снопы,  рассаживались вокруг
по скалам и, дожидаясь своей очереди, вели бесконечные разговоры.
     В  тот  день, когда  Шо-Пир отправился на поле проверить свои  подсчеты
урожая,  а  Ниссо в  сопровождении  Кендыри побывала  у  купца,  к ущельцам,
сидящим  вокруг  площадки,  спустился  Исоф. Снопы  за  его спиной  высились
огромною грудой. Это был весь урожай с крошечного клочка его земли.
     Сбросив снопы,  Исоф молча присел на камень, тяжело дыша  и  не вытирая
пота, который  крупными  каплями катился  по оспинам  его худого лица.  Хотя
Исофу было только тридцать четыре года, он казался стариком.
     Здесь же с самого утра сидел Карашир: Худодод  обещал ему привести быка
от одного из соседей.
     Карашир кивнул на сброшенные Исофом снопы.
     - Все, Исоф?
     - Все. Весь урожай за год! - мрачно вымолвил Исоф.
     - У меня и то в три раза больше будет!
     - Не хвались! -  слизывая  с губ пот, произнес  Исоф. - У тебя такой же
голод,  как и  у меня, будет...  Для всего  селения  покровитель  приготовил
голод. А может быть, и еще какую-нибудь беду.
     - Почему думаешь так, Исоф?
     - Грех на селении нашем.
     Ущельцы, сидящие на скалах, переглянулись. Карашир спросил:
     - О каком грехе говоришь?
     - Что буду тебе отвечать? Установленным пренебрегаешь!
     Карашир,  сунув  руку  за овчину,  почесал волосатую  грудь.  Помедлил,
подумал - обидеться ему или нет? Но что все-таки хочет сказать Исоф?
     - Все мы  теперь забываем об Установленном, - медленно проговорил Исоф.
- Слишком много Шо-Пира слушаемся. Бахтиор стал мудрейшим у нас.
     За Бахтиора Карашир обычно вступался, Исоф правильно рассчитал; Карашир
провел пальцами по впалым щекам и сердито буркнул:
     - Не вся мудрость в твоем Бобо-Калоне.
     - Не вся! Старый судья Науруз-бек тоже человек мудрый. Я сегодня слушал
Науруз-бека. В таком большом деле всем не мешало бы послушать его совета.
     Два тощих  быка, шурша колосьями, неторопливо ходили по кругу. Шуршание
их копыт мешало ущельцам прислушиваться  к  словам  Исофа. А  он,  наверное,
хочет сказать что-то  важное! Ущельцы,  сидевшие  на  скалах,  спустились  к
площадке  и молча  расположились вокруг  Исофа.  Убежденный, что все  теперь
будут слушать  его со вниманием,  Исоф,  свесив  с колен коричневые  руки  и
смотря мимо людей на быков, произнес:
     - Кендыри из Яхбара вернулся.
     Умолк. Все ждали, что  скажет он дальше. Но Исоф  не торопился. Что  же
тут важного? Кендыри много раз ходил в Яхбар и много  раз возвращался. Может
быть, в Высоких  Горах  началась  война? Или, может быть, исмаилитский живой
бог требует непредусмотренной подати от  миллионов пасомых?  Если  так,  это
действительно  важно;  кто  из  жителей  Сиатанга  не  должен платить подати
Ага-хону? А вот с тех  пор как  нет  в Сиатанге  пира,  никто за  податью не
приходил. Что,  если  Кендыри  принес  весть о  приближении  халифа, который
потребует с сиатангцев все долги сразу?
     - Говори, Исоф! - не вытерпел ущелец с седой, будто истлевшей, бородой,
владелец одного из кружащихся по площадке быков.
     - Скажу, - поднял  голову Исоф, освобождаясь  от  глубокого раздумья. -
Кендыри вернулся, сказал на ухо купцу, купец рассказал Науруз-беку... Знаете
Азиз-хона?
     - Кто не слышал о нем! - вымолвил владелец быка. - Большим ханом был.
     - Он и сейчас большой хан, - важно промолвил Исоф. - Весь Яхбар покорен
ему. Тропа  в большие города  проходит  мимо селений  его. Захочет - закроет
тропу. Захочет - товары Мирзо-Хура мимо него не пройдут. Человек власти!
     Исоф  замолчал  опять. Когда  простой  факир, подобный  Исофу, начинает
говорить с  важностью,  надо  прислушиваться: наверное,  сила  появилась  за
спиною его. Все ждут, что скажет он дальше.
     -  Весной молодую жену  захотел купить Азиз-хон. Красивую  жену взял он
себе в наших горах. Сорок монет  заплатил  за нее. Любит  ее. Хорошо у  него
жила. Зовут ее - слышали это имя? - Ниссо.
     - Какая Ниссо? - быстро вымолвил Карашир. - Не та ли...
     - Я говорю, Карашир! - повысил  голос Исоф.  - может быть,  ты говорить
теперь будешь?
     Ущельцы переглянулись. Карашир умолк.
     - Та! - хлопнул себя по колену Исоф. - Та самая! Негодная тварь убежала
от Азиз-хона, а мы, дураки,  пустили ее в наше селение. Живет у мужчин, а мы
молчим! Гнев Азиз-хона на нас!
     Последние   слова   Исофа  прозвучали   угрозой.   Молчаливые   ущельцы
почувствовали ее. Нехорошо, когда  большой человек гневается на маленьких...
Каждый из  сидящих  вокруг  Исофа  размышлял  по-своему,  но  каждый из  них
понимал, что  такое дело - совсем не простое дело. Если бы не новая власть в
Сиатанге,  следовало бы прогнать женщину, отдать ее Азиз-хону;  сказать ему:
не  знали мы, кто она. Но  женщина сейчас у  Шо-Пира и  Бахтиора! Все  может
кончиться не так просто...
     Понял это и Карашир и сказал:
     - Может быть, теперь уже не захочет взять ее к себе  Азиз-хон? Наверно,
проклял такую жену!
     - Проклял?  Все  равно,  сначала захочет  вернуть.  Что  сделает  он  с
неверной женой потом - какое нам дело? Мы должны вернуть ее мужу.
     -  Шо-Пир  не позволит!  -  убежденно вымолвил Карашир. - время  теперь
другое.
     - Плевать на Шо-Пира нам! Чужих слушаем.
     - Не чужой он. О нас заботится.
     - О себе он заботится! Руки длинные! - раздраженно перебил Исоф.
     - Неверно это! - выкрикнул молодой ущелец.
     - Неверно это, и я говорю! - вскочил с камня другой.
     Карашир осмелел, тоже вскочил с камня и, придерживая  овчину, подступил
к Исофу:
     - Стыдно  тебе так говорить, Исоф!  Когда ты  был  служкой у пира, тебя
ногой били  в живот,  когда я сеидам навоз собирал, камнями били меня... Кто
бьет нас теперь? Кто помог нам, если не наш Шо-Пир? Три года он здесь живет,
что  сделал  себе?  Быков  завел, коров, лошадей, сады? Ничего  нет у  него!
Гороховую  похлебку,  как  и мы, ест!  Бахтиор,  скажешь, дом  имеет, корову
имеет,  сад у  него?  Плохо это? Неправда,  хорошо это: всех нас беднее  был
Бахтиор! У тебя,  Исоф,  больше  ничего нет - ты работать не любишь.  У меня
больше нет ничего,  потому что... знаете  все:  грех на душе  моей,  больной
валяюсь, двужизненный дым голову мою  кружит, а  все-таки сквозь дым вижу я:
вода  на пустырь пойдет - для нас. По  слову Шо-Пира пойдет, -  понимаем мы!
Теперь Шо-Пир женщину себе взял? Хорошо, пусть взял, не у нас отнял ее, сама
прибежала! Почему ему жены не иметь? Или Бахтиор не мужчина разве? Настоящий
мужчина  не  поделит  жены  с другим. Живут,  как друзья, в  одном доме,  не
ссорятся, не  убивают друг друга, значит, позора  в их  доме нет,  значит, о
свадьбе скоро услышим!
     Распаленный Карашир уже размахивал руками перед Исофом, а тот, мрачный,
стоя перед ним с искаженным лицом, напрасно старался ег