обязательно  должна  побывать  в  скалистом  ущелье Рах-Даван, невдалеке  от
берега  Большой Реки, и повесть  лоскут своей одежды на  каком-нибудь кусте,
растущем на склоне. Поэтому все  ущелье Рах-Даван пестрело развевающимися по
ветру лоскутками ситца, сукна и тахфиля... Поэтому даже сам  Азиз-хон  раз в
год разрешал женам в сопровождении  своей дряхлой матери пройтись  в  ущелье
Рах-Даван.
     Ниссо  помнила такой случай.  Однажды  ветер  унес  с  ее  головы белый
платок, подаренный ей Азиз-хоном. Платок долго  носился в воздухе  и исчез в
водах Большой Реки. И старуха, мать Азиз-хона, сказала тогда Ниссо: "Всякий,
кто  уклоняется от  пути, упадет на острую бритву. Делай  то, что тебе велит
Азиз-хон. Три  дня думай. Если  вернется  на твою голову платок, значит, бог
велит  тебе стать покорной. Если после  этого будешь упрямиться, как ослица,
ночью глаза твои выклюет гриф..."  Три  дня и три  ночи  терзалась  Ниссо. И
когда  не четвертое  утро проснулась  и  увидела  на своей голове  пропавший
платок,  так  испугалась, что от  страха почти  потеряла  создание.  Старуха
побрызгала  ей   на  лицо  водой  и  сердито  сказала:   "Сама  видишь  волю
покровителя..."  Целый  день  после  того  Ниссо  колебалась,  думала:  надо
покориться  воле  бога. Но  отвращение к старику восторжествовало,  и ночью,
убегая от Азиз-хона,  Ниссо крикнула ему:  "Пусть выклюет мне  глаза  гриф!"
Весь  день она плакала среди камней в углу сада  и сквозь слезы  смотрела на
небо, ежеминутно готовая увидеть в нем темные громадные крылья  разгневанной
птицы.  Но  небо  голубело,  как  и  всегда, и,  кроме  маленьких  ястребов,
кружившихся над долиной, никто в нем не появлялся.
     К вечеру Ниссо успокоилась и подумала, что, может быть, у нее есть свой
дэв, - добрый дэв, охраняющий ее от воли  покровителя, или что, может  быть,
старуха  ее обманула? И решимость Ниссо еще больше усилилась. Впрочем, грифы
нередко  летали  над долиной  Большой Реки и, бывало,  подолгу кружились над
скалой,  на  которой  лепился  дом Азиз-хона.  И если  раньше  Ниссо  только
любовалась их плавным полетом,  размахом  их коричневых  крыльев, то теперь,
после случая с платком, каждый раз, завидев грифа, она испытывала неодолимый
ужас,  стремительно  бежала  в дом  и,  дрожа, сидела там до  тех пор,  пока
кто-нибудь, ругаясь, не гнал ее во двор.
     Если  б  не  эти  страхи и  домогательства  Азиз-хона,  Ниссо могла  бы
сказать, что  ей  здесь живется хорошо,  несравненно  лучше, чем в ее родном
Дуобе. В самом деле: теперь ей не нужно было заботиться о пропитании. В доме
Азиз-хона  все кормились сытно, и  никто  не отказывал Ниссо в еде. Она  ела
блинчатые  лепешки  с печенкой,  ревенем  и рисом, плов со свежей бараниной,
вареное  мясо с солью, козий  сыр, пила молоко и чай -  все, невиданное ею в
той, прошлой жизни.
     Азиз-хон не жалел  для Ниссо и одежды. Как и другие женщины, она носила
длинную рубашку  с  узким  воротом, вышитую  шерстяною  ниткой у  лодыжек, с
рукавами,  туго   обхватывающими  кисти  рук.  Под   рубашку  надевала   она
кашемировые   шаровары,  подвязанные   и  щиколоток  ковровой   тесьмой,   с
вкрапленными  в ней красными  и  зелеными стеклышками. Волосы  она заплетала
теперь  не  на  две косы,  разделив их посередине головы пробором, а на  два
десятка мелких  косичек - так, как заплетали их все яхбарские женщины. У нее
была и украшенная золотом тюбетейка, но старуха, мать Азиз-хона, по скупости
не позволяла ее  надевать. Другие жены Азиз-хона румянили щеки, подкрашивали
брови и ресницы  сурьмой, но Ниссо не хотела нравиться Азиз-хону и отвергала
всякие уговоры старухи украсить свое  лицо.  Женщины Высоких  Гор никогда не
носили  ни  паранджи, ни  чадры  и  этим отличались  от женщин  других стран
Востока. Появляясь  среди чужих  людей,  они  обязаны были только прикрывать
нижнюю  половину  лица белым  платком.  Но  женам  Азиз-хона  не приходилось
встречаться  с чужими людьми,  за исключением разве тех случаев,  когда  они
хаживали  со  старухой  в  ущелье Рах-Даван или  когда, в  год  раз  или два
Азиз-хон разрешал им присутствовать на каком-нибудь празднике.
     Лицо Ниссо оставалось открытым. Если б кто-либо в этой стране знал хоть
что-нибудь о гречанках древних времен, он мог  бы правильно охарактеризовать
безупречную   красоту  Ниссо.   Но   женщины   Высоких  Гор  все  отличались
стройностью,  и тонкие красивые  лица здесь не были редкостью. Ниссо была не
лучше многих других, но  выразительность ее больших,  всегда строгих и очень
серьезных глаз вполне  правильно причислялась Азиз-хоном к  особым свойствам
ее привлекательности. Если б  не  эти глаза, Азиз-хон, вероятно, не стал  бы
так  долго ждать доброй воли Ниссо. И когда глаза Ниссо  зажигались злобой и
недетской  ненавистью, он становился еще терпеливей, ибо уж слишком привык к
обычной  для  него женской покорности, порожденной страхом перед его гневом.
Вначале и Ниссо очень боялась  его, но потом он стал убеждаться, что страх у
Ниссо проходит.  Он терялся, чувствуя,  что девчонка начинает сознавать свою
власть над ним.  Однако  он был терпелив и решил, что у него хватит выдержки
подождать еще.
     Конечно, Ниссо не могла  знать помыслов Азиз-хона, но  и ее мыслей тоже
никто  не знал. Все видели,  что она тиха, и думали,  что  она  покорилась и
успокоилась. Конечно,  все замечали, что у Ниссо есть свои причуды, но  мало
ли какие причуды бывают у женщин, стоит ли придавать им значение?
     Вот, например,  другие жены Азиз-хона  постоянно купались  в  маленьком
мутном пруду посредине сада. Ниссо в этот пруд  ни за что влезать не хотела.
Она утверждала, что боится водяных змей, и ни  насмешки, ни  уверения в том,
что в пруду нет ни одной змеи, на нее  не действовали. Старуха  заявила, что
такую грязную дрянь Азиз-хон  не пустит и на порог своей половины, но Ниссо,
ничуть не огорченная этим, неизменно убегала от старухи, когда та  старалась
загнать ее в пруд. Кому могло прийти в голову, что Ниссо намеренно стремится
быть грязной, чтобы лишний  раз  досадить этим Азиз-хону и оттолкнуть его от
себя?


4

     Однажды Зогар вбежал к Азиз-хону с криком:
     - Смотри, что твоя Ниссо делает: ты ее кормишь, а она у тебя ворует!
     Азиз-хон,  водивший  волосатым  пальцем по желтой странице "Лица веры",
отложил  книгу, поднялся,  кряхтя, и пошел  за Зогаром в тот конец сада, где
среди камней, под густыми деревьями, любила скрываться Ниссо.
     Девчонки здесь  не оказалось,  но  Зогар с таинственным  видом  поманил
старика  к расщелине  между  двумя  камнями, забежал вперед,  разгреб  сухие
листья.
     - Смотри! Это что?
     Азиз-хон приник глазами к расщелине, вытащил небольшой узелок.
     Зогар услужливо помог развернуть  его. В узелке  оказались  абрикосовые
косточки, пшеничные зерна,  высохшие ломти ячменных лепешек, сушеные яблоки,
слипшаяся  в комки  тутовая мука.  Перья  синицы, зубы  ящерицы в  отдельной
тряпочке, несколько стеклянных бусинок,  треугольный амулет  на шнурке, явно
снятый с шеи маленького теленка, из тех, что стояли в коровнике Азиз-хона, и
осколок  зеркала составляли  другую  часть  припасов, сделанных, несомненно,
Ниссо. Зогар ехидно  тыкал пальцем в каждую из находок и, льстиво заглядывая
Азиз-хону в лицо, приговаривал:
     - Видишь?.. И это видишь? И это?
     Азиз-хон, нахмурясь, стоял над развернутым узелком и раздумывал.
     -  Позови  ее  сюда!  -  резко  приказал  он,  наконец, Зогару, и  тот,
предвкушая удовольствие увидеть ненавистную ему Ниссо наказанной, помчался к
дому.
     Азиз-хон,  одетый  в  тот день  в белый сиатангский  халат,  присел  на
камень. "Может быть, она задумала  бежать?" - беспокойно подумал  он, но тут
же отбросил эту мысль как недопустимое предположение: на его памяти  не было
случая,  чтобы в Яхбаре женщина  решилась на  такую дерзость, как бегство от
мужа. Правда, бывало, что  от  очень жестоких  мужей жены  уходили обратно в
родительский  дом,  но  это  происходило только  с  ведома и  согласия отца,
возвращавшего покинутому мужу стоимость потерянного. Столь чудаковатых отцов
в Яхбаре  находилось мало, но все же за свою долгую жизнь  Азиз-хон знал два
или  три таких случая. А ведь у Ниссо не было ни матери,  ни отца, - куда ей
стремиться? Да  и  разве могла  она рассчитывать переправиться через Большую
Реку без посторонней  помощи, а кто здесь, в подвластных Азиз-хону селениях,
посмел бы оказать ей такую помощь? Нет, тут дело в чем-то другом...
     - Идет! - Перед ханом с плетью в руке возник Зогар.
     - А это зачем принес? - кивнул Азиз-хон на плеть.
     Зогар развел рот в сладенькую улыбку:
     - А бить ее надо?
     Азиз-хон  медленно  поднял  испытующий  взгляд  на  Зогара и,  внезапно
освирепев, вырвал плеть из его руки.
     - Да будет оплевана могила твоего  сожженного отца! - отрывисто крикнул
он и протянул плетью по плечу Зогара. - Пошел вон!
     Зогар  схватился за плечо,  отскочил,  залился  пронзительным  ревом  и
побрел  к дому. Увидев идущую  навстречу  Ниссо,  он оглянулся на старика и,
убедившись, что тот на  него  не  смотрит,  подбежал  к  ней и что было силы
хватил  ее  кулаком в грудь. Ниссо вскрикнула,  Азиз-хон обернулся, а Зогар,
злобно пробормотав:  "Еще глаза твои проклятые выбью!", опрометью  кинулся в
сторону и скрылся за деревьями.
     Потирая  ушибленную  грудь,  но  без  всякого  страха  Ниссо  подошла к
Азиз-хону.
     - Ты спрятала? - мрачно спросил старик.
     - Я! - вызывающе взглянула на него Ниссо.
     - Зачем?
     - Себе спрятала!
     - Знаю, не мне... Отвечай, зачем? Или - вот! - Азиз-хон потряс плетью.
     - Бей! - с ненавистью отрезала Ниссо. - Бей, н  вот! - и Ниссо откинула
голову, подставляя лицо для удара.
     Азиз-хон промолчал. Изменив тон, он сказал неожиданно мягко:
     - Сядь сюда. Рядом сядь. Скажи по-хорошему. Сердиться не буду.
     Ниссо продолжала стоять. Азиз-хон взял  ее  за  руку, притянул к  себе.
Теперь она стояла, касаясь его колен, глядя  в сторону с невыразимой скукой.
Азиз-хон попробовал воздействовать на Ниссо добротой:
     - Слушай, ты... Я не говорю, как в законе: "Нет женщины, есть палка для
кожи ее". Разве я плохой человек?
     Ниссо не ответила.
     - Почему молчишь? Почему боишься меня?
     - Не боюсь! - отрывисто и резко сказала Ниссо. - Пусти.
     - Подожди,  Ниссо... Поговори со мной... Разве тебе плохо  жить у меня?
Разве  ты мало  ешь? Разве нет одежды?  Разве я злой? Разве в Дуобе ты знала
такую  жизнь?  Сердце твое черно. Глаза твои злы, как у дикой кошки...  Душа
твоя всегда в другом месте... Почему, скажи?
     - На  свою половину зовешь меня, -  медленно ответила Ниссо.  - В  саду
спать хочу.
     - Э, Ниссо!.. Разве  я такой  с тобой,  как  с другими? Знаешь,  мудрец
говорит:  "Если ты проведешь у чьих-нибудь  дверей год, в конце  концов тебе
скажут: "Войди за  тем, для чего стоишь!"  Я твой хозяин,  твой властелин, я
большой  человек, кто  скажет, что Азиз-хон не большой человек? Не бью тебя,
не приказываю  тебе, стою у твоих дверей, жду... Разве я  мешаю тебе делать,
что  хочешь? Разве спрашиваю  тебя,  зачем носишь  от  меня тайну? Вот  это,
например, - Азиз-хон указал ладонью на развернутый узелок, - что?
     - Амулеты мои, - коротко бросила Ниссо.
     -  Хорошо,  амулеты,  -  терпеливо протянул  Азиз-хон.  -  А еда зачем?
Лепешки, мука?
     - У меня тайны нет... Для друга приношу это!
     - У тебя есть... друг?
     - Кэклик* мой приходит сюда, когда я свищу! - не уловив выражения  глаз
старика, ответила  Ниссо.  - Сидит на моей  руке,  клюет из  моей  руки. Это
плохо?  Ты захочешь его отнять? Ты  говоришь:  ты  хороший человек,  а  твой
Зогар, как собака, вынюхивает каждый мой след!
     Азиз-хон облегченно вздохнул. Ниссо продолжала, глядя ему прямо в лицо:
     -  Что мне твои одежды, твоя еда, твои разговоры? Твои жены -  как злые
дэвы, твой  Зогар - вонючий  хорек,  твой дом - зерновая яма в земле.  Ты не
пускаешь меня  на пастбище,  ты  не пускаешь меня к реке, ты хочешь, чтоб я,
как  лягушка, купалась  в  твоем грязном пруду. Кто  не хочет пустить в  мою
голову камень? Ты злой человек, я жить у тебя не хочу, слушать тебя не хочу,
ничего не хочу. Лучше бей меня, я хочу умереть! Пусти!
     Ниссо вырвала свою руку из руки старика, отбежала  в сторону, припала к
большому гладкому камню, уткнув лицо в ладони.
     Азиз-хон, поглаживая бороду, задумчиво  глядел  на Ниссо. Он готов  был
поддаться  желанию встать, неслышными шагами подойти к ней... Но из-за камня
выскочил  маленький,  каменно-серый,  коренастый  кэклик.  Повертел головой,
быстрой перебежкой приблизился  к гребню  камня.  Остановился,  напыжившись,
встряхнул крыльями с голубоватым оттенком, осмотрелся. Потом, вытянув вперед
шею,  пробежал вниз по камню, прокричав: "Тэкэ-кэ... Тэкэ-кэ... Тэкэ-кэ...",
ширкнул крыльями и вскочил на плечо Ниссо. Ниссо резко повернулась, схватила
его, прижала к груди и стремглав убежала в глубину сада.
     Сразу  остепенившись, Азиз-хон  улыбнулся. Наклонился к узелку,  связал
конца и, сунув узелок  в  расщелину,  завалил ее листьями. Вздохнул, покачал
головой  и медленно направился  к дому, вертя в  пальцах  черенок плети. Его
сердце положительно размягчалось,  когда он раздумывал о Ниссо. И он  совсем
не знал, что делать с ней дальше.
     Во дворе дома Азиз-хон увидел Зогара: валяясь на циновке,  он сплевывал
абрикосовые косточки.  Азиз-хон  подступил к нему в бешенстве, грозя плетью,
пробормотал:
     -  А  тебя  я отправлю рыть  канал в ущелье. И чтобы больше  ты не смел
нюхать следы девчонки! Валяешься целый день! Прочь отсюда!
     И ошеломленный Зогар, услышав над собой свист плети, кинулся в сторону,
перепуганный, как провинившаяся собака.


5

     Шли дни и  недели. И ничто не менялось в доме. Только  кэклик Ниссо был
признан всеми. Теперь он всюду ходил за Ниссо, не разлучаясь с  нею ни днем,
ни  ночью.  Все, казалось,  оставили  Ниссо в  покое.  Азиз-хон  был  с  нею
неизменно добрым. Все шло к тому,  чтобы  девчонка, постепенно успокоившись,
прижилась в  доме  Азиз-хона. Но Ниссо оставалась  по-прежнему замкнутой,  и
никто не знал  ее дум. Зогар постепенно стал  перед ней заискивать.  Он даже
несколько раз  пытался  угощать Ниссо украденными у старухи  сладостями,  но
Ниссо каждый раз презрительно отстраняла его подарки.
     Зогар,  однако,  не успокаивался. Однажды утром кэклик  пропал.  Ниссо,
растерянная,  бегала  по всем  закоулкам дома  и  сада  и  готова  была  уже
заподозрить Зогара.  Но,  забравшись  на  стену  и обозревая спускающуюся  в
долину тропинку,  она  вдруг  увидела Зогара,  бегущего  вверх  по  тропе  с
кэкликом  в руках. Ниссо помчалась через двор к каменным старинным воротам и
столкнулась здесь с Зогаром, сразу протянувшим ей кэклика:
     - Возьми!  Он убежал вниз, я увидел, догнал  его. Ты  все  думаешь  - я
плохой, а что делала бы ты сейчас без меня?
     И  прижимая к груди притихшую птицу, Ниссо в первый раз ответила Зогару
с искренней теплотой:
     - Спасибо, Зогар!
     Прошло еще несколько дней, и кэклик пропал опять.
     - Он стал уходить, - сказал Зогар, - он ищет другую птицу.
     Близился вечер, солнце уже положило розовые лучи на снега дальних гор.
     - Я знаю, где он сейчас! Он, наверное, вон на том поле внизу, - показал
Зогар  со стены, на  которую  оба  залезли в  поисках птицы.  - Видишь,  дом
Зенат-Шо, пять тополей вокруг, первый канал, второй канал, за  ним - поле. У
Зенат-Шо тоже есть кэклики. Вот твой, наверное, и побежал к ним, прошлый раз
я там и поймал его.
     - А ты можешь за ним пойти?
     - Нет, Ниссо, сегодня не могу. Абрикосовые косточки велено мне колоть!
     - Ах, - в горести воскликнула Ниссо, - что же я буду делать? Ведь ночью
он может убежать в горы!
     - Конечно,  может. Даже наверное  убежит. Пропал тогда  твой  кэклик...
Знаешь что, Ниссо? Вот как я  тебе помогу. Пусть теперь ты будешь знать, что
я тебе друг... Слушай. Азиз-хон сегодня ушел к халифа. Так?
     - Так.
     -  Он поздно  вернется. Пойдем по этой тропинке. А ты возьми мой халат,
мою тюбетейку. Вот немножко  станет темней, спустись тут, под стеной, побеги
туда,  разве  долго тебе  сбегать? Наверное,  Азиз-хон  не  вернется. А если
вернется, я буду  ему на дудке играть. Ты  знаешь, он любит. Он  не заметит,
как ты  придешь. Видишь, какой я тебе друг,  а ты все и смотреть  на меня не
хочешь.
     - Я боюсь, Зогар. А если узнает он?
     - А! Придет рыба, съест кошку! Кто может бояться этого? Я тебе говорю -
не узнает!
     Ниссо  колебалась.  Но  Зогар  так  убеждал  ее, а  кэклик так явно мог
пропасть,  а соблазн - хоть раз,  хоть  один  только  раз спуститься туда, в
свободный мир, - был так велик, что Ниссо согласилась.
     Едва стемнело,  она уже спускалась по скалам в темном халате Зогара,  в
его тюбетейке, со сладостно-тревожным ощущением запретности своего поступка.
Ловкие ее руки  и ноги прилипали к выбоинам в скале, глаза  зорко выискивали
во тьме путь дальше,  сердце билось учащенно,  ветер, скользящий над Большой
Рекой, шевелил  волосы. Вот и кусты облепихи, на которые  так часто  глядела
она сверху; вот и узкое руслице ручейка, обтекающего скалу по искусственному
карнизу; вот  и  первые тополя...  Ухватившись  за ветку, Ниссо спрыгнула на
землю, каменистую землю долины. Никто не заметил ее.
     Осторожно крадучись между  оградами  и каналами, пригибая сочные стебли
ячменя, Ниссо  быстро  достигла  поля  бедняка Зенат-Шо. Сейчас  она  найдет
кэклика, -  он, конечно, где-нибудь  здесь,  в посеве, -  и  побежит  назад.
Все-таки она напрасно так плохо всегда думала о Зогаре!
     Кто-то прошуршал травой рядом. Ниссо приникла к земле.
     - Кто здесь? Опять воровать пришел?  -  раздался над самым  ухом  Ниссо
гневный мужской голос.
     Ниссо метнулась  в сторону,  но замерла,  схваченная  сильной рукой  за
плечо.
     -  Пусти!  -  сдавленным  шепотом  в отчаянии произнесла  Ниссо. - Я не
воровать... Кэклик мой должен быть здесь...
     - Кэклик?.. Какой кэклик?.. Э, да это женщина... Откуда ты, что делаешь
здесь?
     - Пусти, не кричи! - взмолилась перепуганная Ниссо. -  Я... я... Только
молчи, не кричи!
     Все еще не отпуская Ниссо, молодой яхбарец всматривался в ее лицо.
     - Да ты не пугайся, если ты не вор. Тут вор ко мне ходит, просо крадет.
Никогда  не видел  девчонку в  мужском  халате! Откуда такая? Зачем дрожишь?
Сядь, язык  есть -  говори!  Ну,  сядь, или  я  на  волка похож? Я сам  тебя
испугался.
     И почувствовав в  тоне мужчины приветливость,  Ниссо  преодолела испуг.
Они сели рядком  на землю, до плеч  укрытые высокими колосьями. В нескольких
словах Ниссо  объяснила, кто она и откуда  и  как попала в дом Азиз- хона, и
Керим,   старший  сын  Зенат-Шо,  участливо  ее   выслушав,  посоветовал  ей
поторопиться домой, "если она  не хочет, чтоб этот волк Азиз-хон разорвал ее
на две части". А кэклика взялся поискать сам.  "Вряд ли забрел сюда  кэклик,
но  если найдется - завтра младший брат принесет  его Азиз-хону. Куда  может
деться в селении ручной кэклик?"
     И  хотя Керим сам торопил Ниссо, но по глазам его  даже  в темноте было
видно, что он вовсе не так  уж хочет с ней расставаться. Впрочем, он слишком
хорошо понимал, чем грозит девушке долговременная отлучка из дому.
     - Иди, - сказал он. - Ничего  плохого тебе не  хочу... иди скорее, если
ты не безумная.
     И, отпустив руку Ниссо, не сказав больше ни слова, Керим встал и отошел
от нее.
     А  Ниссо,  тревожась  о  том,  что  будет,  если  Азиз-хон  заметил  ее
отсутствие,  прежним  путем  устремилась назад.  Добежав  до скалы,  она  со
стесненным  сердцем  полезла  наверх,  цепляясь за выбоины  и  шероховатости
камней.


6

     Едва  Ниссо  выбралась  на  зубцы старинной стены и уцепилась за  ветки
тутовника, она сразу  увидела необычайное оживление  в  доме.  Сквозь листву
те