ла еще маленькая дочка Германа  и  маленький  сын
Морица,  одетые  во  все  белое,  -  дети,  уже  считавшиеся  чуть  ли  не
помолвленными, ибо  состояние  Хунеусов  -  Хагенштремов  не  должно  было
распыляться. Все они ели яичницу с ветчиной.
   Обе компании обменялись поклонами, только когда Будденброки  подошли  к
ним на довольно близкое расстояние. Консульша наклонила  голову  несколько
рассеянно и даже как будто удивленно.  Томас  приподнял  шляпу  и  пожевал
губами, словно произнося какое-то учтивое,  но  сухое  приветствие.  Герда
холодно поклонилась. Зато г-н Перманедер, возбужденный подъемом  на  гору,
высоко вскинув свою  зеленую  шапочку,  весело  закричал  во  весь  голос:
"Доброго вам утречка!" - так что сенаторша Меллендорф немедленно  поднесла
к глазам лорнетку. Тони же вздернула  плечи,  закинула  голову  и  коротко
кивнула им с высоты своего величия, скользнув  взором  поверх  широкополой
элегантной шляпы Юльхен. В эту минуту она приняла решение  окончательно  и
бесповоротно.
   - Слава богу, Том, что мы будем завтракать только через час!  Я  совсем
не хочу, чтобы эта  Юльхен  смотрела  мне  в  рот!  Ты  заметил,  как  она
поклонилась? Едва-едва кивнула. И потом, с моей точки зрения,  впрочем  ни
для кого не обязательной, ее шляпа верх безвкусицы.
   - Ну, шляпа шляпой... а что касается поклона, то и ты была  не  слишком
любезна, дорогая моя! Не сердись, Тони, это старит...
   - Сердиться, Том? О нет! Если эти люди полагают,  что  они  "главные  у
брандспойта", то мне это только смешно... Ну, скажи,  пожалуйста,  что  за
разница между Юльхен и мной? Что она вышла замуж не  за  мошенника,  а  за
балбеса, как сказала бы Ида? И я еще далеко не уверена, что ей бы  удалось
найти второго мужа, очутись она в моем положении...
   - А из чего следует, что ты найдешь такового?
   - Балбеса, Том?
   - Все лучше, чем мошенника.
   - Ни то, ни другое, по-моему, не обязательно. Но оставим этот разговор.
   - Согласен; и, кроме того, мы отстали. Смотри, как бодро  берет  подъем
господин Перманедер.
   Тенистая лесная дорога шла теперь по ровному месту, и они  очень  скоро
добрались  до  рудника  -  романтически  красивого  уголка  с   деревянным
мостиком, перекинутым через овраг,  по  неровным  испещренным  расселинами
склонам которого росли деревья с могучими корневищами. Консульша запаслась
складным серебряным стаканчиком, и они стали черпать воду  из  маленького,
обложенного камнем водоема - холодную железистую воду.  Г-н  Перманедер  в
приступе галантности соглашался принять  стакан  только  из  рук  Тони.  В
полном упоении он то и дело восклицал: "У-ух, до чего же хорошо!" - и  без
умолку болтал с консульшей, с Томасом,  с  Гердой,  с  Тони,  с  маленькой
Эрикой. Даже Герда, угнетенная жарой и поначалу замкнувшаяся в нервическом
молчании, начала  оживать,  и  когда  они  кратчайшим  путем  вернулись  в
гостиницу и расселись  на  втором  ярусе  лесной  террасы  за  уставленным
закусками столом,  она  первая  высказала  любезное  сожаление  по  поводу
предстоящего отъезда г-на Перманедера  -  теперь,  когда  уже  реже  стали
происходить недоразумения на почве взаимного непонимания... а кроме  того,
она берется утверждать, что ее подруга и невестка Тони  уже  два  или  три
раза виртуозно произнесла: "Помогай бог!.."
   Господин Перманедер при  слове  "отъезд"  воздержался  от  уточнения  и
занялся яствами, от которых ломился стол и которые по ту сторону Дуная ему
не часто доводилось пробовать.
   Они  неторопливо  поедали  вкуснейшие  изделия  г-на  Дикмана,   причем
маленькая Эрика  больше  всего  радовалась  салфеткам  из  тонкой  бумаги,
казавшимся  ей   несравненно   красивей   больших   полотняных   салфеток,
подававшихся дома, так что несколько штук она, с разрешения кельнера, даже
положила в карман на память. Откушав, они еще долго  сидели  за  столом  и
болтали, г-н Перманедер потягивал пиво и одну за другой курил свои  черные
сигары, а консул, по обыкновению, не выпускал изо  рта  папиросы.  Нельзя,
однако, не  отметить,  что  никто  больше  не  упоминал  об  отъезде  г-на
Перманедера, да и вообще не затрагивал вопроса о  будущем.  Они  обсуждали
политические события последних лет; г-н  Перманедер,  всласть  посмеявшись
над анекдотами сорок восьмого года, которые консульша рассказывала со слов
своего покойного мужа, в свою очередь, принялся рассказывать о революции в
Мюнхене (*40)  и  о  Лоле  Монтез  (*41),  безмерно  интересовавшей  мадам
Грюнлих.
   Был уже второй час пополудни, когда Эрика  в  сопровождении  неизменной
Иды, разгоряченная и усталая, с целой охапкой ромашек, сурепицы  и  разных
трав, вернулась с прогулки и напомнила о  пряниках.  Вся  компания  встала
из-за  стола,  чтобы  отправиться  за  ними  в  город...  после  того  как
консульша,  которая  сегодня  была  хозяйкой,  оплатила  счет  полновесной
золотой монетой.
   Спустившись к гостинице, они велели через час закладывать лошадей,  так
как перед обедом решено было еще немножко передохнуть в  городке  и  затем
медленно, ибо солнце  изрядно  припекало  пыльную  дорогу,  направились  к
низеньким домикам у подножия горы.
   Сразу же, после моста через Ау, как-то сам  собою  определился  порядок
шествия: во главе его  шла  быстрее  всех  шагавшая  Ида  Юнгман  рядом  с
неутомимо прыгавшей и гонявшейся за бабочками-капустницами Эрикой, за ними
консульша и Томас с Гердой, и,  наконец,  поодаль  г-жа  Грюнлих  с  г-ном
Перманедером. Впереди было шумно, девочка весело смеялась, Ида вторила  ей
своим басовитым, добродушным ржанием. В середине царила тишина: Гердой  от
жары и пыли вновь овладело уныние, а старая консульша и ее сын погрузились
каждый в свои мысли. В конце тоже было, или, вернее, казалось,  тихо,  ибо
Тони и баварский гость беседовали приглушенно и задушевно.
   О чем же они говорили? О г-не Грюнлихе...
   Господин Перманедер справедливо  заметил,  что  Эрика  "прелесть  какая
девчушка", хотя и почти не похожа на мать, на что Тони отвечала:
   - Да, она вылитый отец... и, надо сказать,  беды  в  этом  нет,  внешне
господин Грюнлих был настоящий джентльмен, что  правда,  то  правда!  Так,
например, у него были очень оригинальные золотисто-желтые бакенбарды; я ни
у кого больше таких не видывала.
   Затем, хотя Тони еще в Мюнхене, у  Нидерпауров,  довольно  обстоятельно
рассказала ему историю своего замужества, г-н Перманедер опять ее обо всем
расспросил, осведомился о подробностях банкротства, сочувственно  и  робко
поглядывая на Тони.
   - Он был дурной человек, господин Перманедер, иначе отец не  забрал  бы
меня от него, уж можете мне поверить. Не у всех людей доброе сердце.  Увы,
жизнь преподала мне этот урок, хотя я еще сравнительно молода для женщины,
которая вот уже скоро десять лет  вдова  или  что-то  в  этом  роде!  Злой
человек. А Кессельмейер, его банкир, нелепый и дурашливый, как щенок,  был
и того злее. Но это совсем не значит, что  себя  я  считаю  ни  в  чем  не
повинным ангелом... не поймите меня ложно!  Грюнлих  пренебрегал  мною,  а
если и оставался дома, то проводил весь  вечер  уткнувшись  в  газету;  он
обманом заставлял меня безвыездно  сидеть  в  Эймсбюттеле,  потому  что  в
городе я бы немедленно узнала, в каком он увяз болоте... Но я всего только
слабая женщина, со многими недостатками, и не всегда поступала  правильно.
Так, например, мое легкомыслие, расточительность и новые  пеньюары  давали
ему повод для тревог и огорчений. Но добавлю в  свое  оправдание;  я  ведь
была ребенком, когда вышла замуж, ничего не смыслящей дурочкой. Вы  только
подумайте, господин Перманедер, я уже чуть ли  не  перед  самой  помолвкой
узнала,  что  за  четыре  года  до  того  были  установлены  новые  законы
Германского  союза  для  университетов  и  печати.   Хорошие,   правильные
законы!.. Ах, господин Перманедер, как это грустно, что живешь только один
раз и нельзя начать все сначала.  О,  теперь  я  бы  на  многое  взглянула
другими глазами!..
   Тони умолкла и начала упорно  смотреть  себе  под  ноги;  она  довольно
искусно повернула разговор так, чтобы сам собой напрашивался  ответ:  если
жизнь и нельзя начать заново, то все же  существует  возможность  второго,
более счастливого замужества. Но г-н  Перманедер  упустил  эту  зацепку  и
вместо ответа стал поносить г-на  Грюнлиха  так  яростно,  что  эспаньолка
встала дыбом под его нижней губой.
   - У-ух ты, мерзавец, негодяй!  Попадись  только  мне  в  руки,  пес  ты
эдакий! Да я с тебя всю шкуру спущу!
   - Фи, господин Перманедер! Прошу вас, перестаньте! Нам надлежит прощать
и забывать... "Мне отмщение, и аз воздам", - сказал господь.  Мама  всегда
приводит эти слова. Боже меня упаси от такого греха. Я не знаю, где теперь
Грюнлих и как сложилась его жизнь, и все-таки я желаю ему добра, хотя  он,
может быть, этого и не заслуживает...
   Но вот уже и маленький домишко булочника. Сами  того  не  замечая,  они
остановились и безотчетно, невидящим взглядом стали  следить,  как  Эрика,
Ида, консульша, Томас и Герда, нагибаясь, исчезали в до смешного низеньких
дверях пекарни: так были они углублены в свой разговор, хотя до сих пор  и
говорили только о вздорном и ненужном.
   Они стояли у забора, вдоль которого тянулась узенькая грядка  с  чахлой
резедой. Г-жа Грюнлих, низко склонив разгоряченную голову,  с  невероятным
рвением  ковыряла  черную  рыхлую  землю  концом   своего   зонтика;   г-н
Перманедер, в съехавшей на лоб тирольской  шапочке,  стоя  вплотную  подле
нее,  тоже  время  от  времени  с  помощью  своей  трости   участвовал   в
перекапывании грядки. Он поник головой, но его  маленькие,  светло-голубые
заплывшие глазки, вдруг ставшие блестящими  и  даже  слегка  покрасневшие,
взирали на нее снизу вверх со смешанным выражением преданности,  грусти  и
ожидания, те же чувства выражали в этот миг и его бахромчатые усы.
   - И вот теперь, - сказал он, - у вас, наверно, черт знает  какой  страх
перед замужеством, и больше вы уж не захотите пробовать... так ведь, мадам
Грюнлих?
   "Как неудачно, - подумала Тони. - Мне ведь придется подтвердить",  -  и
ответила:
   - Да, милый господин Перманедер, признаюсь, мне было бы  очень  нелегко
еще раз сказать кому-нибудь "да", потому что жизнь показала мне, какой это
серьезный шаг... И чтобы сделать это, я должна быть  твердо  уверена,  что
человек,  который  испрашивает  моего  согласия,  действительно   честный,
хороший и добрый человек.
   Тут г-н Перманедер позволил себе спросить, считает ли  Тони  его  таким
человеком, на что она ответила:
   - Да, господин Перманедер, вас я таким считаю.
   Затем они вполголоса обменялись еще несколькими словами, скрепившими их
помолвку,  и  г-н  Перманедер  получил   дозволение   по   приезде   домой
переговорить с консульшей и Томасом.
   Когда все остальные вышли из лавчонки с большими  кульками  пряников  в
руках, консул скромно отвернулся, так как оба они были в сильном  смущении
-  г-н  Перманедер  нимало  того  не  скрывая,  Тони  под   маской   почти
царственного величия.
   И вся компания торопливо зашагала к экипажу, потому что небо  заволокло
и уже начали падать первые капли дождя.


   Как Тони и предполагала, ее брат вскоре после приезда г-на  Перманедера
навел подробные справки о  его  имущественном  положении  и  выяснил,  что
"Кс.Ноппе и Кь" фирма довольно скромная, но  вполне  солидная,  получающая
неплохой доход от совместных операций с акционерной пивоварней, директором
которой  состоял  г-н  Нидерпаур;  из  чего  явствовало,  что  доля   г-на
Перманедера,  вместе  с  семнадцатью  тысячами  талеров,  определенных   в
приданое Тони, могла обеспечить супружеской чете  пристойное  и  безбедное
существование. Консульша была  об  этом  поставлена  в  известность,  и  в
разговоре, состоявшемся в тот же  вечер  между  нею,  г-ном  Перманедером,
Антонией и  Томасом,  все  имущественные  вопросы  были  решены  быстро  и
беспрепятственно, так же как и  вопрос  о  маленькой  Эрике,  которая,  по
желанию Тони и  с  полного  согласия  растроганного  жениха,  должна  была
последовать за ними в Мюнхен.
   Через два дня г-н Перманедер уехал: "не то Ноппе заругается", но уже  в
июле месяце Тони вновь встретилась с ним в  его  родном  городе,  где  она
побывала вместе с Гердой и  Томом  проездом  на  курорт  Крейт;  консульша
предпочла  остаться  вместе  с  Эрикой  и  мамзель  Юнгман  на  Балтийском
побережье. Обе пары воспользовались случаем  совместно  осмотреть  дом  на
Кауфингерштрассе, то  есть  почти  рядом  с  Нидерпаурами.  Этот  дом  г-н
Перманедер собирался купить, с тем чтобы большую его часть  сдать  внаймы:
очень забавный старинный дом, с лестницей без площадок и поворотов, совсем
как библейская лестница на небо; во втором этаже по  обе  ее  стороны  шли
коридоры, по которым надо  было  идти  в  самый  конец,  чтобы  попасть  в
передние комнаты.
   В середине августа Тони вернулась домой, намереваясь  ближайшие  недели
посвятить хлопотам о приданом. Многое, правда, еще сохранилось  со  времен
ее  первого  брака,  но  кое-что  необходимо  было  пополнить;  и  в  один
прекрасный день из Гамбурга, где Тони  заказала  ряд  вещей,  был  прислан
даже... пеньюар -  правда,  отделанный  уже  не  бархатными,  а  суконными
бантами.
   Поздней осенью г-н Перманедер  вновь  прибыл  на  Менгштрассе:  свадьбу
решено было долее не откладывать.
   Торжество это протекало точно так, как того ждала и  желала  Тони:  без
особого шума.
   - По-моему, ничего особенного устраивать не надо, - сказал консул, - ты
снова замужем, словно ты никогда и не переставала быть замужней женщиной.
   Приглашений разослано было очень немного, но, уж конечно, мадам Грюнлих
сумела  позаботиться,  чтобы  Юльхен  Меллендорф,  урожденная  Хагенштрем,
таковое получила. От свадебного путешествия  новобрачные  отказались:  г-н
Перманедер не понимал, зачем устраивать "эдакую гонку";  Тони  же  недавно
вернулась с курорта, и даже путешествие в Мюнхен казалось  ей  не  в  меру
утомительным. Обряд венчания происходил на этот раз  не  в  ротонде,  а  в
Мариенкирхе, где присутствовали только близкие родные. Тони высоко держала
голову, украшенную уже не  миртами,  а  флердоранжем,  и  пастор  Келлинг,
правда не таким громовым голосом, как некогда, но  все  еще  в  достаточно
энергичных выражениях, призывал молодых к умеренности.
   Христиан прибыл  из  Гамбурга,  весьма  элегантно  одетый  и  несколько
усталый, но веселый, рассказал, что его дела с Бурмистером идут "тип-топ",
объявил, что он и Клотильда, видно, вступят в брак  уже  "только  там,  на
небесах, и, конечно, каждый сам по себе", и... опоздал к обряду  венчания,
так как замешкался в клубе. Дядя Юстус был очень растроган и проявил  свою
обычную  широту,  подарив   новобрачным   массивную,   прекрасной   работы
серебряную вазу для фруктов. Он и его жена жили чуть ли не впроголодь, так
как мягкосердечная мать продолжала из хозяйственных  денег  платить  долги
своего беспутного и уже  давно  отвергнутого  отцом  сына  Якоба,  который
теперь находился в Париже. Дамы Будденброк с Брейтенштрассе заметили: "Ну,
надо надеяться, что на сей раз будет прочнее!" И самое неприятное, что все
почему-то усомнились  в  искренности  их  надежд.  Зато  Зеземи  Вейхбродт
поднялась на цыпочки, звонко чмокнула в  лоб  свою  питомицу,  ныне  мадам
Перманедер, и, растягивая  гласные,  тепло  прошептала:  "Будь  счастлива,
милое дитя мое!"



7

   В восемь часов утра, поднявшись с постели, консул обычно  спускался  по
винтовой лестнице в полуподвальный этаж, принимал ванну  и  еще  в  халате
начинал просматривать деловые бумаги. Вскоре в его гардеробную входил  г-н
Венцель, парикмахер и член городской думы, у него было умное лицо и  очень
красные руки, в которых он держал тазик с горячей  водой,  принесенной  из
кухни, и прочие принадлежности своего ремесла; консул, запрокинув  голову,
усаживался в широкое кресло  и,  пока  г-н  Венцель  сбивал  пену,  у  них
завязывался разговор, начинавшийся с учтивых вопросов о проведенной  ночи,
обмена впечатлениями о погоде и быстро  переходивший  на  вопросы  мировой
политики,  потом  на  городские  дела  и,  наконец,  просто   на   местные
происшествия. Это очень затягивало процедуру  бритья,  ибо  стоило  только
консулу открыть рот, как г-н Венцель отводил бритву в сторону.
   - Как изволили почивать, господин консул?
   - Благодарю вас, Венцель, хорошо. Какова погода?
   - Морозец, и снег  идет.  Возле  Якобкирхе  ребятишки  опять  соорудили
ледяную гору, метров десять в длину, и чуть не сбили меня с ног,  когда  я
шел от бургомистра, будь они неладны!..
   - Газеты уже просматривали сегодня?
   - "Ведомости" и "Гамбургские известия" (*42). Только  и  речи,  что  об
Орсини и бомбах... (*43) Ужасно! По дороге в  оперу!  Ну  и  народ  там  у
них!..
   - Пустяки! Народ тут собственно ни при чем, и добьются  они  разве  что
еще большего усиления полицейского террора и нажима на печать...  Он  ведь
тоже не зевает. Да, жизнь  у  него  беспокойная,  что  и  говорить:  чтобы
удержаться на престоле, надо то и дело что-нибудь измышлять. И все-таки  я
считаю, что он заслуживает уважения. Принимая  во  внимание  традиции  его
страны, нельзя быть разиней, как говорит мамзель Юнгман; а эта  история  с
хлебными кассами и удешевлением цен на хлеб мне прямо-таки  нравится!  Он,
без сомнения, очень много делает для народа...
   - Да, господин Кистенмакер того же мнения.
   - Стефан? Мы с ним не далее как вчера об этом говорили.
   - А что касается  Фридриха-Вильгельма  Прусского,  то  его  дело  худо.
Поговаривают уже, что регентом будет принц... (*44)
   - Да, это интересно! Он  успел  зарекомендовать  себя  либералом,  этот
Вильгельм, и уж во всяком случае, не  питает  того  тайного  отвращения  к
конституции, которое так  характерно  для  его  брата...  Это  отвращение,
видимо, и подрывает его силы. А что слышно нового в Копенгагене?
   - Да ровно ничего, господин консул. Они не хотят.  Сколько  бы  Союзный
совет (*45) ни разъяснял, что общая конституция для Голштинии и Лауэнбурга
не правомерна... (*46) они там, на севере, не желают ее упразднять, и дело
с концом.
   - Да, неслыханное упорство, Венцель.  Они  побуждают  Союзный  совет  к
действиям, и будь он немножко порасторопнее... Ох, уж эта мне Дания! Я как
сейчас помню, что в детстве, когда пели:

   Тебе, всевышний, дань! И я
   Свою молитву вознесу... -

   мне всегда слышалось: "Дания", и я недоумевал, почему именно эту страну
избрал для себя всевышний... Осторожней, осторожней, Венцель, от смеха  вы
меня   порежете...   Да,   или   вот,   например,   наш   проект   прямого
железнодорожного сообщения с Гамбургом! Сколько уж было на него  затрачено
дипломатических усилий и еще  будет,  пока  они  там,  в  Копенгагене,  не
согласятся на концессию.
   - Да, господин  консул,  и  самое  глупое,  что  против  этого  проекта
восстает железнодорожная  компания  "Альтона  -  Киль",  а  вернее  -  вся
Голштиния.  Впрочем,  бургомистр  доктор  Эвердик  это  предсказывал.  Они
панически боятся возвышения Киля...
   - Вполне понятно, Венцель: новая соединительная линия между  Балтийским
и Немецким морями... помяните мое слово, "Альтона - Киль" будет  и  дальше
интриговать; они могут проложить конкурирующую линию: Восточная  Голштиния
- Неймюнстер - Нейштадт, это отнюдь не исключено. Но мы не можем позволить
им запугать нас; прямое сообщение с Гамбургом  нам  необходимо,  как  хлеб
насущный.
   - Вы, господин консул, по-моему, достаточно горячо ратуете за это дело.
   - Поскольку это в моих силах и поскольку мое влияние хоть что-нибудь да
значит... Меня очень интересует наша железнодорожная политика, это у нас в
семье... Мой отец  уже  в  пятьдесят  первом  году  был  членом  правления
Бюхенской железной дороги,  чем,  вероятно,  и  объясняется,  что  меня  в
тридцать два года тоже избрали в  члены...  личные  мои  зас