ь он проникся самыми нежными чувствами к  моей
дочери и теперь официально просит ее руки. Что ты  на  это  скажешь,  дитя
мое?
   Тони, откинувшись на спинку стула и опустив  голову,  медленно  вертела
правой рукой серебряное кольцо от салфетки. Внезапно  она  подняла  глаза,
потемневшие, полные слез, и сдавленным голосом крикнула:
   - Что надо от меня этому человеку? Что я ему сделала? - и разрыдалась.
   Консул  бросил  быстрый  взгляд  на  жену  и  в  замешательстве   начал
внимательно рассматривать свою уже пустую чашку.
   - Дорогая моя, - мягко сказала консульша, - зачем горячиться?  Ты  ведь
не сомневаешься, что родители желают тебе только блага, а потому-то  мы  и
не можем советовать тебе отказаться от того  положения  в  жизни,  которое
тебе сейчас предлагается. Я охотно верю, что ты  не  питаешь  к  господину
Грюнлиху каких-либо определенных чувств, но это придет со временем, - смею
тебя уверить, придет. Такое юное создание, как ты, не  сознает,  чего  ему
собственно надо... В голове у тебя такой же  сумбур,  как  и  в  сердце...
Сердцу надо дать время, а тебе  следует  прислушаться  к  советам  опытных
людей, пекущихся только о твоем счастье.
   - Да я ровно ничего о нем не знаю, - прервала  ее  вконец  расстроенная
Тони и прижала к глазам батистовую салфетку с пятнышками от яиц. - Я  знаю
только, что у него золотисто-желтые бакенбарды и "живое дело"... - Верхняя
ее  губка,   вздрагивавшая   от   всхлипываний,   производила   невыразимо
трогательное впечатление.
   Консул во внезапном порыве нежности пододвинул свой стул поближе к  ней
и, улыбаясь, стал гладить ее по волосам.
   - Дочурка моя, - проговорил он, - что же тебе и знать  о  нем?  Ты  еще
дитя, и проживи он здесь не месяц, а целый год, ты  бы  узнала  о  нем  не
больше... Девушка твоих лет не разбирается в жизни и должна полагаться  на
суждение зрелых людей, которые желают ей добра.
   - Я не понимаю... не понимаю... -  всхлипывала  Тони  и,  как  кошечка,
терлась головой об ласкающую ее руку. - Он является сюда...  Говорит  всем
все самое приятное... уезжает... И потом вдруг пишет, что хочет на  мне...
Почему он такое надумал? Что я ему сделала?
   Консул снова улыбнулся.
   - То, что ты второй раз говоришь это. Тони, только доказывает, какое ты
еще дитя.  Но  моя  дочурка  никак  не  должна  думать,  что  я  собираюсь
принуждать, мучить ее... Все это можно и должно  обдумать  и  взвесить  на
досуге, ибо шаг это серьезный. В таком духе я и отвечу пока что  господину
Грюнлиху, не отклоняя, но и не принимая его предложения. Надо еще о многом
поразмыслить... Ну, так? Решено? А теперь папе  пора  и  на  работу...  До
свидания, Бетси.
   - До свидания, мой милый Жан.
   - Я все-таки рекомендую тебе  взять  немножко  меду,  Тони,  -  сказала
консульша,  оставшись  наедине  с  дочерью,  которая  сидела  все  так  же
неподвижно, опустив голову. - Кушать надо как следует.
   Мало-помалу глаза Тони  высохли.  Мысли  беспорядочно  теснились  в  ее
пылающей голове.
   "Господи! Вот так история!" Конечно, она знала,  что  рано  или  поздно
станет  женой  коммерсанта,  вступит  в  добропорядочный,  выгодный  брак,
который не посрамит достоинства ее семьи и фирмы Будденброк. Но  сейчас-то
ведь впервые кто-то по правде, всерьез хочет на ней жениться! Как  следует
вести себя при такой оказии? Подумать только, что теперь  к  ней,  к  Тони
Будденброк, относятся все эти до ужаса весомые слова, которые  она  раньше
только читала  в  книжках:  "дала  согласие",  "просил  руки",  "до  конца
дней"... Бог мой! Все это так ново и так внезапно!
   - А ты, мама? - проговорила она. - Ты, значит,  тоже  советуешь  мне...
дать согласие? - Она на мгновение запнулась, слово  "согласие"  показалось
ей чересчур высокопарным, неудобопроизносимым, но она  все  же  выговорила
его, и даже с  большим  достоинством.  Она  уже  немного  стыдилась  своей
первоначальной растерянности. Брак с г-ном Грюнлихом казался ей теперь  не
меньшей нелепостью, чем десять минут назад, но  сознание  важности  нового
своего положения преисполняло ее гордостью.
   Консульша сказала:
   - Что я могу советовать, дитя мое? Разве папа тебе советовал? Он только
не отговаривал тебя. Ибо с его стороны, да и с  моей  тоже,  это  было  бы
безответственно. Союз, предложенный тебе, милая Тони, в полном смысле  то,
что называется хорошая партия... У тебя будут все возможности, переехав  в
Гамбург, зажить там на широкую ногу...
   Тони сидела неподвижно. Перед ее внутренним взором  промелькнуло  нечто
вроде шелковых портьер - таких, какие она видела  в  гостиной  у  стариков
Крегеров... Будет ли она в качестве мадам Грюнлих пить шоколад  по  утрам?
Спрашивать об этом как-то неудобно.
   - Как уже сказал отец, у тебя есть время  все  обдумать,  -  продолжала
консульша. - Но мы должны обратить  твое  внимание  на  то,  что  подобный
случай устроить свое счастье представляется не каждый день.  Этот  брак  в
точности соответствовал бы тому, что предписывают тебе твой  долг  и  твое
предназначение. Да, дитя мое, об этом  я  обязана  тебе  напомнить.  Путь,
который сегодня открылся перед тобой, и есть  предначертанный  тебе  путь.
Впрочем, ты это и сама знаешь...
   - Да, - задумчиво отвечала Тони. - Конечно. - Она отлично понимала свои
обязанности по отношению к семье и к фирме, более того  -  гордилась  ими.
Она, Антония  Будденброк,  перед  которой  грузчик  Маттисен  снимал  свой
шершавый  цилиндр,  она,  дочка  консула  Будденброка,  словно   маленькая
королева разгуливавшая по городу, назубок знала историю своей семьи.
   Уже портной в Ростоке жил в отличном достатке, а с тех пор  Будденброки
все шли и шли в гору. Ее предназначение состояло в том, чтобы,  вступив  в
выгодный и достойный брак, способствовать блеску семьи и фирмы. Том с этой
же целью работал в конторе. Партия, которую ей предлагают, как ни взгляни,
весьма подходящая. Но г-н Грюнлих!.. Ей казалось, что она  видит,  как  он
семенит ей  навстречу,  видит  его  золотисто-желтые  бакенбарды,  розовое
улыбающееся лицо и бородавку около носа. Она ощущала ворсистое  сукно  его
костюма, слышала его вкрадчивый голос...
   - Я знала, - заметила консульша, - что  благоразумие  нам  не  чуждо...
Может быть, мы уже и приняли решение?
   - О, боже упаси! - вскричала Тони,  вложив  в  этот  возглас  все  свое
возмущение. - Какая нелепость - выйти  замуж  за  Грюнлиха!  Я  все  время
донимала его колкостями... Непонятно, как он вообще еще меня терпит!  Надо
же иметь хоть немного самолюбия...
   И она стала намазывать мед на ломтик домашнего хлеба.



3

   В этом году  Будденброки  никуда  не  уехали,  даже  во  время  каникул
Христиана и Клары. Консул заявил, что его "не пускают дела";  кроме  того,
неразрешенный вопрос  относительно  Антонии  удерживал  все  семейство  на
Менгштрассе.   Г-ну   Грюнлиху   было   отправлено,   в   высшей   степени
дипломатическое послание,  написанное  консулом;  дальнейший  ход  событий
задерживался упорством Тони,  проявлявшемся  в  самых  ребяческих  формах:
"Боже меня упаси, мама", - говорила  она,  или:  "Да  я  его  попросту  не
выношу". Последнее слово она произносила, четко скандируя слоги. А  не  то
торжественно заявляла: "Отец (во всех других  случаях  она  звала  консула
"папа"), я никогда не дам ему своего согласия".
   Все бы так и застряло на этой точке, если бы дней через десять, то есть
как раз в середине июля, после  объяснения  родителей  с  дочкой  в  малой
столовой, не произошло новое событие.
   День уже клонился к вечеру, теплый, ясный день. Консульша куда-то ушла,
и Тони с романом в руках в одиночестве сидела у  окна  ландшафтной,  когда
Антон подал ей карточку. И прежде чем она успела прочитать  имя,  стоявшее
на ней, в комнату вошел некто в сборчатом сюртуке и гороховых  панталонах.
Само собой разумеется, это был г-н Грюнлих; лицо  его  выражало  мольбу  и
нежность.
   Тони в ужасе подскочила на стуле и сделала движение, точно намеревалась
спастись бегством в большую столовую. Ну  как  прикажете  разговаривать  с
человеком, который сделал ей предложение? Сердце отчаянно колотилось у нее
в груди, лицо покрылось бледностью. Покуда г-н  Грюнлих  находился  вдали,
серьезные разговоры с родителями и внезапная значительность, приобретенная
ее собственной персоной, которой надлежало принять важное  решение,  очень
занимали Тони. Но вот он опять здесь! Стоит  перед  ней!  Что  будет?  Она
чувствовала,  что  готова  заплакать.  Г-н  Грюнлих  направлялся  к   ней,
растопырив руки и склонив голову набок, как человек, собирающийся сказать:
"Вот, я перед тобой! Убей меня, если хочешь".
   - Это судьба! - воскликнул он. - Вы первая, кого я вижу здесь, Антония!
- Да, так он и сказал: "Антония"!
   Тони застыла с книгой в руках,  потом  выпятила  губки  и,  сопровождая
каждое свое слово, кивком головы снизу вверх, в негодовании крикнула:
   - Да... как... вы... смеете!
   Но слезы уже душили ее.
   Господин Грюнлих был слишком взволнован,  чтобы  обратить  внимание  на
этот возглас.
   - Разве я мог еще дожидаться?.. Разве я не должен был вернуться сюда? -
проникновенным голосом спрашивал он. - На прошлой неделе я получил  письмо
от вашего папеньки; письмо, которое окрылило меня надеждой. Так мог  ли  я
еще  дольше  пребывать  в  состоянии  неполной  уверенности,   мадемуазель
Антония? Я не выдержал... Вскочил в  экипаж  и  помчался  сюда...  Я  снял
несколько комнат в гостинице "Город Гамбург"... Я приехал, Антония,  чтобы
из ваших уст услышать последнее,  решающее  слово,  которое  сделает  меня
несказанно счастливым!
   Тони остолбенела от изумления; слезы высохли у нее на глазах.  Так  вот
чем обернулось  дипломатическое  послание  консула,  которое  должно  было
отложить всякое решение на неопределенный срок!  Она  пробормотала  подряд
раза три или четыре:
   - Вы ошибаетесь... Вы ошибаетесь!
   Господин Грюнлих пододвинул одно из кресел вплотную к ее стулу у  окна,
уселся, заставил Тонн опуститься на место, наклонился  и,  держа  в  своих
руках ее помертвевшую руку, продолжал взволнованным голосом:
   - Мадемуазель Антония... С первого мгновенья, с того  самого  вечера...
Вы помните этот вечер?.. Когда я впервые увидел вас в кругу  семьи...  ваш
облик, такой благородный, такой сказочно прелестный, навек вселился в  мое
сердце... - Он поправился и  сказал:  "внедрился".  -  С  того  мгновенья,
мадемуазель Антония, моим единственным страстным желаньем стало: завладеть
вашей прекрасной рукой. Так претворите  же  в  счастливую  уверенность  ту
надежду, которую подало мне письмо вашего папеньки. Правда?  Я  ведь  могу
рассчитывать на взаимность?.. Могу быть уверен в ней? - С этими словами он
сжал ее руку и заглянул в ее широко раскрытые глаза. Сегодня он явился без
перчаток;  руки  у  него  были  белые,  с  длинными  пальцами  и  вздутыми
синеватыми жилами.
   Тони в упор смотрела на его розовое лицо, на бородавку возле  носа,  на
глаза, тускло-голубые, как у гуся.
   - Нет, нет, - испуганно и торопливо забормотала она. И добавила: - Я не
даю вам согласия!
   Она старалась сохранить твердость, но уже плакала.
   - Чем заслужил я  эти  сомнения,  эту  нерешительность?  -  спросил  он
упавшим голосом, почти с упреком. - Вы избалованы нежной заботой, любовным
попечением... Но клянусь вам, заверяю вас честным словом  мужчины,  что  я
буду вас на руках носить, что, став моей женой, вы ничего не лишитесь, что
в Гамбурге вы будете вести достойную вас жизнь...
   Тони вскочила,  высвободила  руку  и,  заливаясь  слезами,  в  отчаянии
крикнула:
   - Нет, нет! Я же сказала: нет! Я вам отказала! Боже милостивый,  неужто
вы этого не понимаете?
   Тут уж и г-н Грюнлих поднялся с места. Он отступил на  шаг,  растопырил
руки и произнес решительным тоном человека, оскорбленного в  своих  лучших
чувствах:
   - Разрешите  заметить  вам,  мадемуазель  Будденброк,  что  я  не  могу
позволить оскорблять себя подобным образом.
   - Но я нисколько не оскорбляю вас, господин Грюнлих, -  отвечала  Тони,
уже раскаиваясь в своей горячности. О, господи, и надо же, чтобы  все  это
случилось именно с ней! Она не ожидала столь настойчивых  домогательств  и
думала, что достаточно сказать: "Ваше предложение делает мне честь,  но  я
не могу принять его", чтобы разговор более не возобновлялся.
   - Ваше  предложение  делает  мне  честь,  -  произнесла  она,  стараясь
казаться спокойной, - но я не могу принять его...  А  теперь  я  должна...
должна вас оставить. Простите, у меня больше нет времени!
   Господин Грюнлих преградил ей дорогу.
   - Вы отвергаете меня? - беззвучно спросил он.
   - Да, - ответила Тони и из учтивости добавила: - К сожалению.
   Тут г-н Грюнлих громко вздохнул, отступил на два  шага  назад,  склонил
туловище вбок, ткнул пальцем вниз - в ковер - и вскричал страшным голосом:
   - Антония!
   Несколько мгновений они так и стояли  друг  против  друга:  он  в  позе
гневной и повелительной, Тони бледная,  заплаканная,  дрожащая,  прижав  к
губам взмокший платочек. Наконец он отвернулся и, заложив руки  за  спину,
дважды прошелся по комнате, - как у себя дома! - затем остановился у окна,
вглядываясь в сгущающиеся сумерки.
   Тони медленно и осторожно  направилась  к  застекленной  двери,  но  не
успела дойти и до середины комнаты, как г-н Грюнлих вновь  очутился  подле
нее.
   - Тони, - почти шепотом проговорил  он,  тихонько  дотрагиваясь  до  ее
руки,  и  опустился,  медленно  опустился  перед  ней   на   колени;   его
золотисто-желтые бакенбарды коснулись ее ладони. - Тони, - повторил он,  -
вот до чего вы меня довели!.. Есть у вас сердце в груди, живое,  трепетное
сердце? Тогда выслушайте меня... Перед вами человек, обреченный на гибель!
Человек, который будет уничтожен, если... человек, который умрет от  горя,
- вдруг спохватился он, - если вы отвергнете его любовь! Я у ваших  ног...
Достанет ли у вас духа сказать: вы мне отвратительны?
   - Нет, нет!
   Тони неожиданно заговорила успокаивающим голосом. Она  уже  не  плакала
больше, чувство растроганности и сострадания охватило ее. Бог мой, как  же
он ее любит, если эта история, на которую она  смотрела  равнодушно,  даже
как-то со стороны, довела его до такого состояния! Возможно ли, что  и  ей
пришлось пережить подобное? В романах Тони  читала  о  таких  чувствах.  А
теперь вот, в жизни, господин в сюртуке  стоит  перед  ней  на  коленях  и
умоляет ее!.. Мысль выйти за него  замуж  казалась  ей  нелепой,  ибо  она
находила его смешным... Но в это мгновенье... право же, ничего смешного  в
нем не было! Его голос, его лицо выражали столь непритворный страх,  столь
пламенную и отчаянную мольбу.
   - Нет, нет! - потрясенная, говорила она, склоняясь над ним. - Вы мне не
отвратительны, господин Грюнлих. Как  вы  могли  это  подумать!  Встаньте,
пожалуйста, встаньте!..
   - Так вы не казните меня? - спросил он.
   И она опять отвечала успокаивающим, почти материнским тоном:
   - Нет, нет!
   - Вы согласны! - крикнул г-н Грюнлих и вскочил  на  ноги,  но,  заметив
испуганное движение Тони, снова опустился на колени, боязливо заклиная ее:
- Хорошо, хорошо! Не говорите больше ни слова, Антония! Не надо сейчас, не
надо... Мы после поговорим... в другой раз... А теперь прощайте...  Я  еще
приду, прощайте!
   Он вскочил на ноги, рывком сдернул со стола свою большую  серую  шляпу,
поцеловал руку Тони и выбежал через застекленную дверь.
   Тони видела, как он схватил в ротонде свою трость и скрылся в коридоре.
Она стояла посреди комнаты, обессиленная,  в  полном  смятении,  с  мокрым
платочком в беспомощно опущенной руке.



4

   Консул Будденброк говорил жене:
   - Если бы я мог  предположить,  что  у  Тони  имеются  какие-то  тайные
причины не соглашаться на этот брак! Но  она  ребенок,  Бетси,  она  любит
развлечения, до упаду танцует на балах, принимает ухаживанья молодых людей
отнюдь не без удовольствия, так как знает, что  она  красива,  из  хорошей
семьи... Может быть, втайне, бессознательно, она и ищет  чего-то...  Но  я
ведь вижу, что она, как говорится, еще и сама не  знает  своего  сердца...
Спроси ее, и она начнет придумывать то одно, то другое...  но  назвать  ей
некого. Она дитя, птенец, у нее ветер в голове...  Согласись  она  на  его
предложение - это будет значить, что ее место в жизни  уже  определено;  у
нее будет возможность устроить дом на широкую ногу, а  этого  ей  очень  и
очень хочется. И не пройдет и нескольких дней, как она полюбит мужа...  Он
не  красавец...  видит  бог,  совсем  не  красавец...  Но  все  же  весьма
представителен, а ведь в конце концов где они, эти овцы о пяти ногах?.. Ты
уж прости мне этот купеческий жаргон!.. Если она хочет ждать, пока  явится
какой-нибудь красавец и вдобавок выгодный жених, - что ж,  бог  в  помощь!
Тони Будденброк,  конечно,  без  женихов  не  останется.  Хотя,  с  другой
стороны, есть все-таки риск. Ведь опять-таки, выражаясь купеческим языком,
рыбы в море полно, да сеть порой  пустая  бывает...  Вчера  утром  я  имел
длительное собеседование с Грюнлихом -  он  и  не  думает  отступаться.  Я
смотрел его конторские книги... Он  мне  их  принес.  Книги,  скажу  тебе,
Бетси, просто загляденье! Я выразил ему свое живейшее удовольствие! Дело у
него хоть и молодое,  но  идет  отлично.  Капитал  -  сто  двадцать  тысяч
талеров. Но это, надо думать, первоначальный: Грюнлих  каждый  год  немало
зарабатывает...  Дюшаны,  которых  я  запросил,  тоже  дают  о  нем  самые
утешительные сведения. Ничего точного о положении его дел они, правда,  не
знают, но он ведет жизнь джентльмена, вращается в лучшем обществе,  а  его
предприятие, - им это известно из достоверных  источников,  -  идет  очень
живо и широко разветвляется... То, что я разузнал у других  гамбуржцев,  у
некоего банкира Кессельмейера, например, тоже вполне  меня  удовлетворило.
Короче говоря, ты и сама понимаешь, Бетси, что я  всей  душой  хочу  этого
брака, который пойдет на пользу семье и фирме! Но, господи,  конечно,  мне
больно, что девочка попала в такое трудное положение! Ее осаждают со  всех
сторон, она ходит как в воду опущенная, от нее слова не добьешься.  И  тем
не менее я не могу решиться попросту указать Грюнлиху на дверь...  Ведь  я
уже не раз говорил тебе, Бетси: в последние годы дела наши, видит бог,  не
очень блестящи. Не то чтобы господь бог отвернулся от нас -  нет,  честный
труд вознаграждается по заслугам. Дела идут потихоньку...  увы,  очень  уж
потихоньку. И то лишь потому, что я соблюдаю величайшую  осторожность.  Со
времени  смерти  отца  мы  не  приумножили  капитала,  или  только   очень
незначительно. Да, времена сейчас не благоприятствуют  коммерции.  Словом,
радости мало. Дочь  наша  уже  взрослая,  ей  предоставляется  возможность
сделать партию, которую все считают выгодной и почтенной.  Бог  даст,  так
оно  и  будет!  Ждать  другого   случая   неблагоразумно,   Бетси,   очень
неблагоразумно! Поговори с ней еще  разок.  Я  сегодня  всячески  старался
убедить ее.
   Консул был прав. Тони находилась в очень тяжелом положении. Она уже  не
говорила "нет", но, бедная девочка, не в силах была выговорить и "да". Она
и сама толком не понимала, что заставляет ее еще упорствовать.
   Между тем ее то отводил в сторону отец для "серьезного  разговора",  то
мать усаживала рядом с собой, домогаясь  от  нее  окончательного  решения.
Дядю Готхольда и его семейство в это дело не посвящали, так как те  всегда
несколько насмешливо относились к родичам с Менгштрассе.  Но  даже  Зеземи
Вейхбродт проведала о сватовстве Грюнлиха и, как всегда четко  выговаривая
слова,  подала  Тони  добрый  совет;  мамзель  Юнгман  тоже  не  преминула
заметить: "Тони, деточка, что тебе расстраиваться, ты  ведь  останешься  в
высшем кругу". Не было случая, чтобы Тони,  заглянув  в  милую  ее  сердцу
штофную гостиную в доме у Городских ворот, не  услышала  замечания  старой
мадам Крегер: "A