аза  горели.  Он  прошел  в
соседнюю  комнату,  растянулся  на  оттоманке  и  долгое  время  лежал  не
шевелясь.
   Вечером,  после  ужина,  они  с  матерью  сыграли  партию  в   шахматы,
закончившуюся вничью. Но еще и после полуночи, при  свечке,  он  сидел  за
фисгармонией и мысленно, так как  в  этот  час  уже  надо  было  соблюдать
тишину, что-то играл, хотя и собирался встать утром  в  половине  шестого,
чтобы приготовить хоть самые необходимые уроки.
   Так прошел день в жизни маленького Иоганна.



3

   С тифом дело обстоит так:
   Человек ощущает какое-то душевное расстройство, оно быстро  возрастает,
переходит  в  бессильное  отчаяние.  При  этом  им  овладевает  физическая
слабость, распространяющаяся не только на мускулы и мышцы, но и на функции
внутренних органов и,  пожалуй,  в  первую  очередь  на  желудок,  который
отказывается принимать  пищу.  Больного  все  время  клонит  ко  сну,  но,
несмотря на крайнюю усталость, сон  его  беспокоен,  неглубок;  такой  сон
томит, а не освежает. Голова болит, кружится;  в  ней  ощущается  какая-то
муть и тяжесть. Руки и ноги ломит. Временами, без всякой  на  то  причины,
идет кровь носом. Таковы первые симптомы.
   Затем следует сильнейший приступ озноба, от  которого  сотрясается  все
тело и зуб на зуб не попадает, - признак резкого повышения температуры. На
груди и на животе появляются красные пятна величиной с  чечевичное  зерно;
они исчезают, если нажать на них пальцем, и тут же выступают снова.  Пульс
неистовствует, делая до ста ударов в минуту. Так, при  температуре  сорок,
проходит первая неделя.
   На  второй  неделе  боль  в  голове  и  во  всем  теле  отпускает,   но
головокружения усиливаются, а в ушах стоит такой гул и  шум,  что  больной
начинает плохо слышать. Лицо его принимает  бессмысленное  выражение.  Рот
раскрыт,  глаза  мутные,  безучастные.  Сознание   затемнено;   сонливость
по-прежнему одолевает больного, но он не  спит,  а  только  погружается  в
глубокое забытье и временами бредит, громко, возбужденно. Его  беспомощная
вялость приводит к отталкивающей неопрятности. К тому же  десны  больного,
зубы, язык покрыты темной слизью, отравляющей дыхание. Со вздутым животом,
он недвижно  лежит  на  спине.  Туловище  соскальзывает  с  подушек,  ноги
раскинуты. Дыхание и весь организм работают торопливо, яростно, ненадежно,
пульс сто двадцать ударов в минуту. Веки полуопущены, щеки уже  не  пылают
от жара, как в начале болезни, а принимают  синеватый  оттенок.  Пятен  на
груди и на животе становится больше.  Температура  тела  достигает  сорока
одного градуса. На третьей неделе слабость  доходит  до  предела.  Громкий
бред прекратился, и никто уже не может сказать, погружен ли дух больного в
черную пустоту, или же, освобожденный  от  телесных  страданий,  витает  в
далеких сферах глубокого, мирного сна; ни одно  слово,  ни  один  жест  не
выдают этой тайны. Распростертое тело бесчувственно. Наступает кризис.
   У    некоторых    индивидуумов    диагноз    затруднен     привходящими
обстоятельствами. Предположим, к примеру, что первые симптомы  заболевания
- упадок духа, вялость, отсутствие  аппетита,  беспокойный  сон,  головные
боли - имели место уже в те дни, когда больной - надежда и  упование  всей
родни - был  еще  на  ногах,  и  потому  внезапное  обострение  всех  этих
недомоганий никому не кажется чрезмерным уклонением от нормы... И  все  же
опытный врач, ну хотя бы доктор Лангхальс, смазливый  доктор  Лангхальс  с
маленькими волосатыми руками,  очень  скоро  разберется,  в  чем  дело,  а
появление роковых красных пятен на груди и животе превратит его подозрение
в уверенность. У него не возникнет сомнений и  относительно  мер,  которые
следует принять. Он потребует для больного возможно  большего  и  возможно
лучше  проветриваемого  помещения,  в  котором  температура  не  превышает
семнадцати градусов. Будет настаивать на безусловной опрятности, на частом
перестилании постели, чтобы как можно дольше, хотя по большей части это  и
не удается, предохранить тело от пролежней. Он предложит  держать  полость
рта в чистоте,  пользуясь  для  этого  влажной  полотняной  тряпочкой;  из
лекарств  пропишет  смесь  йода  и  йодистого  калия,  а  также  хинина  с
антипирином,  но  прежде  всего,  поскольку  желудок  и  кишечник   сильно
затронуты  болезнью,  очень  легкую  и  укрепляющую  диету.  Изнурительную
лихорадку он попытается побороть ваннами -  глубокими  ваннами,  с  водой,
постепенно охлаждающейся от ног к голове, в которые велит сажать  больного
через каждые три часа, днем и  ночью.  А  после  ванны  пропишет  ему  для
укрепления сил и поднятия жизненного тонуса коньяк или шампанское.
   Но все эти средства он применяет наугад, в надежде, что они окажут хоть
какое-то действие, оставаясь при этом в полном неведении  относительно  их
полезности, смысла и цели. Ибо главного врач не знает. До третьей  недели,
то есть до наступления кризиса, он блуждает в потемках относительно одного
вопроса - жить или не жить больному. Ему неведомо, является  ли  в  данном
случае  тиф  временным  злоключением,  неприятным  последствием  инфекции,
случайным  заболеванием,  поддающимся  воздействию  средств,  изобретенных
наукой, или это - форма конца, одно из обличий смерти,  которая  могла  бы
явиться и в другой маске, и лекарств против нее не существует.
   Так обстоит дело с тифом: в смутных, бредовых  сновидениях,  в  жару  и
забытьи больной ясно слышит призывный голос  жизни.  Уверенный  и  свежий,
этот голос доносится до него, когда  он  уже  далеко  ушел  по  неведомым,
раскаленным дорогам, ведущим в тень, в  мир  и  прохладу.  Встрепенувшись,
человек прислушивается  к  этому  звонкому,  светлому,  чуть  насмешливому
призыву повернуть вспять, который донесся до него из  дальних,  уже  почти
позабытых краев.  И  если  он  устыдится  своего  малодушия,  если  в  нем
шевельнутся сознание долга, отвага, если в нем вновь  пробудятся  энергия,
радость, любовь, приверженность к глумливой, пестрой и жестокой  сутолоке,
которую он на время оставил, то, как бы далеко его ни  завела  раскаленная
тропа, он повернет назад и будет  жить.  Но  если  голос  жизни,  до  него
донесшийся, заставит его содрогнуться от страха и отвращения, если в ответ
на этот веселый, вызывающий окрик он только покачает головой и отмахнется,
устремившись вперед по пути, ему открывшемуся, тогда - это ясно каждому  -
он умрет.



4

   - Ты не права, Герда, - в сотый  раз  с  упреком  повторяла  огорченная
Зеземи Вейхбродт.
   Нынешним  вечером  она  восседала  на  софе  в  гостиной  своей  бывшей
пансионерки Герды Будденброк, возле  круглого  стола,  за  которым,  кроме
самой Герды, сидели г-жа Перманедер, ее дочь Эрика, бедная Клотильда и три
дамы Будденброк с  Брейтенштрассе.  Зеленые  ленты  чепца  спадали  на  ее
детские плечики,  одно  из  которых  она  сильно  вздернула,  чтобы  иметь
возможность жестикулировать рукою над  столом,  -  такой  крохотной  стала
Зеземи на семьдесят шестом году жизни.
   - Ты не права, Герда, и, позволь тебе заметить, ты поступаешь нехорошо!
- повторила она взволнованным, дрожащим голосом. - Я  одной  ногой  уже  в
могиле, мои дни сочтены, а ты хочешь... ты хочешь нас покинуть, навсегда с
нами разлучиться, уехать... Если бы речь шла  о  том,  чтобы  погостить  в
Амстердаме, но - навсегда... - И она покачала  своей  птичьей  головкой  с
карими, умными и печальными, глазами. - Конечно, ты многое утратила...
   - Нет! Она утратила все, - вмешалась г-жа Перманедер. -  Мы  не  вправе
быть эгоистками, Тереза. Герда хочет уехать  -  и  уедет,  тут  ничего  не
поделаешь. Она приехала сюда с Томасом двадцать один год назад, и  мы  все
любили ее, хотя она нами и тяготилась... Да, это так, не спорь, Герда!  Но
Томаса больше нет и... никого нет. А что мы ей? Ничто. Нам это больно,  но
уезжай с богом, Герда, и спасибо тебе за то,  что  ты  не  уехала  раньше,
когда умер Томас...
   Разговор этот  происходил  осенним  вечером.  Маленький  Иоганн  (Юстус
Иоганн Каспар), щедро напутствованный благословениями пастора Прингсгейма,
вот уже около полугода лежал там, на краю кладбищенской рощи, под  крестом
из песчаника, осеняющим плиту с фамильным гербом.  За  окнами  гостиной  в
полуоблетевшей листве аллеи шелестел дождь. Ветер подхватывал его и бил  о
стекла. Все восемь женщин были в черном.
   Это маленькое семейное сборище устраивалось  по  случаю  отъезда  Герды
Будденброк, собиравшейся покинуть город и вернуться  в  Амстердам,  чтобы,
как в былые времена, играть дуэты со своим престарелым отцом. Никакой долг
ее больше здесь не удерживал. Г-же Перманедер нечего было возразить против
такого решения. Она покорилась ему, хотя в глубине души и чувствовала себя
глубоко несчастной.
   Если бы вдова сенатора осталась в городе, не увезла бы своего  капитала
и сохранила свое место в обществе, кое-как еще можно было бы  поддерживать
престиж семьи. Но будь что будет, а г-жа Антония твердо решила, покуда она
жива и взгляды людей обращаются на нее, высоко держать голову. Ведь ее дед
разъезжал по стране на четверке лошадей...
   Несмотря на все, что ей пришлось пережить и  на  неизменное  желудочное
недомогание, никто не дал бы ей пятидесяти лет. Правда, щеки ее  покрылись
легким пушком, а растительность на  верхней  губе  -  хорошенькой  верхней
губке Тони Будденброк -  стала  заметнее,  но  зато  в  гладко  зачесанных
волосах под траурным чепчиком не было ни одной серебряной нити.
   Ее кузина, бедная Клотильда, отнеслась к отъезду Герды так, как следует
относиться ко всему в этом мире, - равнодушно и кротко. Она только что, ни
слова не говоря, весьма основательно покушала за ужином и  теперь  сидела,
как всегда, пепельно-серая, тощая и изредка вставляла  что-то  в  разговор
протяжно и приветливо.
   Эрика Вейншенк, которой исполнился уже тридцать  один  год,  тоже  была
неспособна расстраиваться из-за отъезда тетки. Много горестей выпало ей на
долю, и она привыкла смиряться. В ее усталых  водянисто-голубых  глазах  -
глазах г-на Грюнлиха - была написана примиренность с незадавшейся  жизнью;
та же примиренность звучала и в  ее  спокойном,  временами  чуть  жалобном
голосе.
   Что касается трех дам Будденброк, дочерей дяди Готхольда, то  они,  как
всегда, хранили на  лицах  уязвленное  и  осуждающее  выражение.  Старшие,
Фридерика и Генриетта, с годами стали еще более сухопарыми  и  угловатыми,
тогда как младшая, пятидесятитрехлетняя Пфиффи,  сделалась  еще  короче  и
толще.
   Приглашена была и старая консульша Крегер, вдова  дяди  Юстуса,  но  ей
нездоровилось, а может быть, у нее не было приличного выходного  платья  -
кто знает!
   Разговор шел  об  отъезде  Герды,  о  железнодорожном  расписании  и  о
порученной маклеру Гошу продаже виллы со всей обстановкой. Герда ничего не
брала с собой и уезжала, с чем приехала.
   Затем г-жа Перманедер заговорила о жизни,  всесторонне  обсудила  ее  и
поделилась своими соображениями касательно прошлого  и  будущего,  хотя  о
будущем сказать было, собственно, нечего.
   - Что ж, когда я умру, пусть и Эрика уезжает, если ей этого  захочется,
- сказала она. - Но я ни в каком другом  городе  не  приживусь;  и  потому
давайте уж держаться вместе - нас ведь только горсточка и осталась. Раз  в
неделю приходите ко  мне  обедать...  Почитаем  семейную  тетрадь.  -  Она
дотронулась до лежавшего перед нею бювара. - Да, Герда, это я  принимаю  с
благодарностью. Так, значит, решено. Ты меня слышишь, Тильда? Хотя с таким
же успехом и ты могла бы приглашать нас, твои дела теперь  обстоят,  право
же, ничуть не хуже моих. Да, всегда так бывает. Люди  трудятся,  хлопочут,
выбиваются из сил, - а ты вот сидела и дожидалась. А все-таки ты овца,  уж
не обижайся на меня, Тильда...
   - О Тони! - улыбаясь, протянула Клотильда.
   - Как жаль, что я не могу проститься с Христианом, - сказала Герда.
   И они заговорили о Христиане. Мало было надежды, что  его  когда-нибудь
выпустят из заведения, где он теперь сидел, хотя по состоянию здоровья мог
бы жить и дома. Но так как его супругу очень  устраивало  такое  положение
вещей и она, по заверениям г-жи Перманедер, находилась в стачке с  врачом,
то Христиану, видимо, оставалось доживать свой век в упомянутом заведении.
   Все смолкли.  Потом  разговор  незаметно,  робко  вернулся  к  событиям
недавнего прошлого, но когда кто-то упомянул  имя  маленького  Иоганна,  в
комнате вновь воцарилась тишина, и только еще слышнее стал дождь за окном.
   Какая-то мрачная тайна окутывала последнюю болезнь маленького  Иоганна,
видимо протекавшую в необычно тяжелой форме. Когда речь зашла об этом, все
старались не смотреть друг на друга, говорить как  можно  тише,  да  и  то
намеками и полусловами. Но все  же  они  вспомнили  об  одном  эпизоде:  о
появлении маленького оборванного графа, который почти силой проложил  себе
дорогу к постели больного. И Ганно улыбнулся,  заслышав  его  голос,  хотя
никого уже не узнавал, а Кай бросился целовать ему руки.
   - Он целовал ему руки? - переспросили дамы Будденброк.
   - Да, осыпал поцелуями.
   Все задумались.
   Внезапно г-жа Перманедер разразилась слезами.
   - Я так его любила, - рыдала она. - Вы и не знаете, как я  его  любила,
больше, чем вы все... уж прости  меня,  Герда,  ты  мать...  Ах,  это  был
ангел...
   - Он теперь ангел, - поправила ее Зеземи.
   - Ганно, маленький Ганно, - продолжала г-жа Перманедер, и  слезы  текли
по ее одряблевшим щекам, покрытым легким пушком. - Том, отец,  дед  и  все
другие... Где они? Мы  никогда  их  не  увидим.  Ах,  как  это  жестоко  и
несправедливо!
   - Нет, встреча состоится, -  сказала  Фридерика  Будденброк.  Произнеся
это, она крепко сжала лежащие на коленях руки,  потупила  взор  и  задрала
кверху нос.
   - Да, так говорят... Ах,  бывают  минуты,  Фридерика,  когда  ничто  не
утешает, когда - господи, прости меня грешную! - начинаешь  сомневаться  в
справедливости, в благости... во всем. Жизнь разбивает в нас многое,  даже
- веру... Встреча! О, если б это сбылось!
   Но тут Зеземи Вейхбродт взмыла над столом. Она  поднялась  на  цыпочки,
вытянула шею и стукнула кулачком так, что чепчик затрясся на ее голове.
   - Это сбудется! - произнесла она во весь голос и с  вызовом  посмотрела
на своих собеседниц.
   Так она стояла - победительницей в праведном споре, который  всю  жизнь
вела с трезвыми доводами своего разума, искушенного в науках, - крохотная,
дрожащая от убежденности, вдохновенная горбатенькая пророчица.



ПРИМЕЧАНИЯ

   1.  Нижненемецкое  наречие,  на  котором   говорят   жители   северных,
приморских  областей  Германии,  значительно  отличается  -  лексически  и
фонетически - от литературного немецкого языка,  в  основу  которого  было
положено верхненемецкое наречие.
   2. Акцепт - надпись на  денежном  документе  (счете,  векселе  и  др.),
свидетельствующая о том, что он принят к оплате в установленный срок.
   3.  Блюхер  Гебхард   Леберехт   (1742-1819),   прусский   фельдмаршал,
командовавший войсками в сражении под Ватерлоо. В ноябре 1806 года Блюхер,
разбитый  французами  при  Ауэрштедте,   капитулировал   под   Любеком   с
четырнадцатитысячной армией.
   4. Рапп Жан (1772-1821) - французский генерал,  командовавший  рейнской
армией в период Ста дней; участник  наполеоновских  войн,  позднее  -  пэр
Франции. Автор "Мемуаров", изданных в  Париже  в  1823  году.  Разговор  с
Наполеоном происходил в день битвы при Ваграме, 6 июля 1809 года.
   5. Маленькие наполеоны - наполеондоры, золотая монета в  10,  20  и  40
франков. Впервые были выпущены Наполеоном I. Наполеондоры чеканились также
в Германии  вестфальским  королем  Иеронимом;  после  падения  Французской
империи потеряли хождение, но вновь были введены в оборот Наполеоном III.
   6.  Луи-Антуан-Анри  де  Бурбон,  герцог  Энгиенский  (1772-1804),  был
схвачен агентами Наполеона  в  немецком  пограничном  городке  Эттенгейме,
обвинен  в  заговоре  против  Наполеона  и  по  приговору  военного   суда
расстрелян во рву Венсенского замка.
   7. "Мемуары" Луи-Антуана Фовеле де  Бурьенэ  (1769-1832),  французского
политического деятеля и дипломата, секретаря Наполеона, вышли в  Париже  в
1829 году.
   8. Филипп  Эгалитэ  -  здесь:  Луи-Филипп  I  (1773-1850),  французский
король, возведенный на престол в 1830 году и свергнутый во время революции
1848 года. Фамилия Эгалитэ  (то  есть  Равенство)  была  дарована  городом
Парижем его  отцу,  Филиппу  Орлеанскому  (1747-1793),  якобинцу  и  члену
Конвента.
   9. Вилла в Риме, построенная в XVIII веке кардиналом Боргезе,  славится
собранными в ней памятниками искусства. Здесь Гете создал в конце  февраля
1788 года всего одну сцену из первой части "Фауста" - "Кухня ведьмы".
   10. "Вулленвевер" -  судно,  названо  по  имени  одного  из  выдающихся
деятелей     Реформации,     любекского      бургомистра      и      вождя
протестантско-демократической партии Юргена Вулленвевера (1492-1537).
   11. Германский таможенный союз 1834 года положил начало  экономическому
и политическому объединению Германии. Любек примкнул к таможенному союзу в
1868 году.
   12. Любек получил право вольного  имперского  города  в  1226  году  от
императора  Фридриха  II  Гогенштауфена.  "Любекское  право"   (древнейшие
латинские и немецкие списки XIII в.) в средние века служило  образцом  для
статутов многих городов в Северной Германии и  Прибалтике.  В  1867  году,
войдя в Северогерманский союз и впоследствии, в 1871  году,  в  Германскую
империю, Любек оставался вольным  городом,  с  собственным  управлением  и
непосредственным представительством в высшем совете империи.
   13.   Мекленбург-Шверин,   Мекленбург-Стрелица   и   Шлезвиг-Голштиния,
расположенные между Балтийским и Северным  морями,  были  самостоятельными
германскими государствами и с  XIII  столетия  соперничали  с  Любеком  за
господство на этих морях. В шестидесятых годах XIX века вместе  с  Любеком
вступили   в   германский   таможенный   союз   и    образовали    крупный
хозяйственно-политический центр.
   14.  Мориц  Саксонский   (1696-1750),   маршал   Франции,   французский
полководец и военный писатель.
   15. Пархим и Грабау - старинные немецкие города на реке Эльбе; основаны
в XIII веке.
   16. Речь идет о специальном издании для Любека на нижненемецком наречии
лютеровского перевода Библии,  отпечатанном  в  виттенбергской  типографии
Ганса Луфта в 1534 году.
   17. С середины XIV до конца XVIII века Любек  являлся  центром  некогда
мощного союза северогерманских городов  -  Ганзы,  обладавшего  автономным
государственным устройством, собственным войском, флотом и казной. С  1500
года политическое значение Ганзы непрерывно  падало.  В  начале  XIX  века
Ганза существовала только в виде союза  трех  вольных  городов  -  Любека,
Гамбурга и Бремена, продержавшегося вплоть до объединения Германии в  1871
году.
   18. Замок  Холируд  в  Эдинбурге  -  старинная  резиденция  шотландских
королей.
   19. "Мимили" (1816) - роман немецкого  бульварного  писателя  Клаурена,
пользовавшийся большой популярностью среди немецкого  мещанства  в  начале
XIX века.
   20. Речи  знаменитого  римского  оратора,  государственного  деятеля  и
философа-стоика  Марка  Туллия  Цицерона  (I  в.  до  н.э.)  против  главы
антиреспубликанского заговора Люция  Сергия  Катилины  считались  образцом
классической латыни.
   21. Бенедикт (лат.) в буквальном переводе означает "благословенный".
   22. "Уиверли" (1814) - первый исторический роман  английского  писателя
Вальтера Скотта.
   23.  "Гартунгские  известия"  -  одна  из  старейших  немецких   газет.
Издавалась в Кенигсберге с начала XVII века. Во второй  половине  прошлого
столетия придерживалась либерального направления. "Рейнская  газета"  была
основана  1  января  1842  года  в  Кельне  группой  либеральных  рейнских
промышленников.  С  15  октября  184