д  в  Уфу".  Чтобы
решить проблему, 10 июля 1898  года  они  поженились.  Новобрачные  тотчас
принялись за перевод книги Сиднея  и  Беатрисы  Уэбб  "Теория  и  практика
тред-юнионизма". В русском варианте книги  насчитывалось  тысяча  страниц.
Зимой  оба  катались  на  коньках  по  льду  реки.  Владимир   Ильич   был
превосходным конькобежцем: засунув руки в карманы он мчался что есть  сил.
Надежда Константиновна смело, но неуклюже ковыляла следом. Однажды примеру
дочери решила последовать теща В.Ульянова, но тотчас упала на спину.  Всем
троим нравилась снежная сибирская зима, чистый прозрачный воздух, покой  и
тишина дремлющих под белой пеленой снегов. "Мы жили словно в заколдованном
царстве", - вспоминала Н.К.Крупская.
     Поскольку срок ссылки В.Ульянова закончился раньше, чем у Н.Крупской,
оставив жену и тещу в Сибири, он поехал в С.-Петербург.  Вскоре  от  имени
"потомственного дворянина Владимира Ильича Ульянова" было подано  прошение
с просьбой разрешить ему вернуться в Сибирь перед поездкой  за  границу  и
проститься с женой. Просьба была удовлетворена. После этого началась жизнь
революционера-одиночки, который переезжал из одного европейского города  в
другой. Он успел зарекомендовать себя как организатор подпольной работы  и
талантливый   пропагандист.   Издавая   и   редактируя   газету   "Искра",
издававшуюся за рубежом и  нелегально  ввозившуюся  в  Россию,  он  еще  в
большей мере развил  эти  способности.  Именно  в  этот  период  он  начал
подписываться псевдонимом "Ленин". Его брошюра "Что  делать?"  обратила  а
себя внимание, он  составил  программу  российской  социал-демократической
партии, как стали называть себя  живущие  за  рубежом  русские  марксисты.
Ленин уже не боялся нападать и на самого царя; излюбленными его  эпитетами
были "Николай Кровавый" и "Николай Вешатель".
     Когда срок ссылки  Н.К.Крупской  окончился,  та  приехала  к  мужу  в
Мюнхен. В 1902 году редакция "Искры" перебралась в Лондон, следом  за  ней
отправились  в  город  туманов  Ленин  и  Крупская.  Столь  резкая   смена
обстановки была особенно болезненной для Н.К.Крупской, приехавшей из тихой
сибирской деревни в огромный шумный, грязный, грохочущий  машинами  город.
Семейство сняло двухкомнатную квартиру без мебели в доме N 30  на  Холфорд
Сквер, принадлежащей миссис Ио. Под именем Якова Рихтера Ленин записался в
библиотеку Британского Музея. По утрам он работал, а под  вечер  вместе  с
женой, забравшись на  верх  двухэтажного  автобуса,  совершал  поездки  по
городу. У них возникли трения с домохозяйкой,  она  возмущалась  тем,  что
Крупская не занавешивает окна портьерами и не  носит  обручальное  кольцо.
Дело кончилось тем, что один их русский  знакомый  объяснил  хозяйке,  что
квартиранты ее обвенчаны, и предупредил, что если  она  не  перестанет  им
докучать, то ее привлекут к судебной ответственности.
     Благодаря   своей   неуклонности,    доходящей    до    неумолимости,
целеустремленности и самоотверженности, Ленин вскоре стал одним из лидеров
партии.  Оказавшись  во  главе  партии,  он  начал  проявлять  агрессивную
нетерпимость  и  свои  воззрения  не  желал  обсуждать  даже   с   другими
руководителями. Исключение из правила он делал лишь когда этого  требовали
обстоятельства. Из-за несговорчивости Ленина в крохотной партии эмигрантов
наметился раскол.
     С целью прекращения распрей социал-демократы в июле 1903 года созвали
объединительный съезд, на который в Брюссель приехали сорок три  делегата.
Встреча состоялась в старом амбаре, где прежде хранилась  мука.  Помещение
было украшено кумачом и кишело крысами  и  блохами.  Бельгийская  полиция,
которая и прежде  не  давала  спуску  русским  революционерам,  обыскивала
комнаты,  где  они  жили,  осматривали  багаж,  вдруг  потребовала,  чтобы
эмигранты выехали за пределы страны в течении двадцати четырех часов.  Вся
компания села на пароход и через Ла-Манш поплыла в Лондон,  не  переставая
спорить.
     Продолжая свои заседания в принадлежащей социалистам церкви, делегаты
вскоре осознали, что  их  исторический  "объединительный  съезд"  ведет  к
опасному расколу между Плехановым и Лениным. Выступления Плеханова были  в
лирическом ключе, они брали за живое; речи Ленина были проще,  логичнее  и
доходчивее. Спор шел об организационной структуре партии. Ленин  настаивал
на том, чтобы партию составляла небольшая, спаянная  железной  дисциплиной
элита профессиональных революционеров. Плеханов и его единомышленники были
за то, чтобы партия была открыта для всех желающих. При голосовании Ленин,
с незначительным  перевесом,  собрал  большинство.  Его  сторонники  стали
называться "большевиками", а  противники  -  "меньшевиками".  Взглянув  на
Ленина, отчасти со страхом, отчасти с восхищением, Плеханов произнес:  "Из
такого теста получаются Робеспьеры".
     Если Ленин  был  Робеспьером,  то  Александр  Керенский  был  русским
Дантоном. Сам пораженный  сходством  их  судеб  и  образования,  Керенский
писал: "Не надо меня уверять, будто  Ленин  олицетворяет  некую  азиатскую
"стихийную русскую силу". Я  родился  под  тем  же  небом,  дышал  тем  же
воздухом, слушал те же крестьянские песни и играл на том же  гимназическом
дворе. Видел те же бескрайние дали  с  высокого  берега  Волги.  Я  твердо
уверен: то, что сделал Ленин, преднамеренно и жестоко изувечив Россию, мог
сделать лишь человек, который утратил  всякую  связь  с  нашей  родиной  и
вытравил в себе всякое сыновнее чувство к ней".
     Федор   Керенский,   Отец   Александра   Федоровича,   был    мягким,
интеллигентным человеком, которого поначалу прочили  в  священнослужители,
но он избрал учительскую профессию. Едва начав службу, он женился на своей
ученице, офицерской дочери, дед которой был крепостным. Являясь директором
Симбирской гимназии, Ф.Керенский принадлежал к сливкам местного  общества.
"С тех пор, как я себя помню, жили мы  в  огромной,  прекрасной  квартире,
предоставленной нам казной, - писал его сын, А.Ф.Керенский. - Длинный  ряд
кабинетов;  у  старших  сестер  гувернантки;   вспоминаю   наши   детские,
устраивавшиеся в других домах местного общества праздники для детей". Став
учащимся, Александр  стоял  в  церкви  на  почетном  месте,  ведь  он  был
директорским  сыном.   "Помню,   в   раннем   детстве   я   был   поистине
верноподданным. Я искренне любил Россию... традиционную Россию с ее царями
и православной церковью,  с  избранными  слоями  местного  чиновничества".
Настоятелем Симбирского собора был дядя Александра. Александр мечтал стать
когда-нибудь "звонарем, который, забравшись  на  высокую  колокольню,  под
облака, ударами могучего колокола призывает верующих в Божий храм".
     В 1889 году,  когда  Александру  исполнилось  восемь  лет,  его  отец
получил назначение в Туркестанский край, и семейство Керенских переехало в
Ташкент. Однажды вечером  подслушал,  как  родители  обсуждают  нелегально
распространявшуюся брошюру Льва  Толстого,  в  которой  писатель  выступал
против  союза,  заключенного  между  отсталой  самодержавной   Россией   и
Французской республикой, которой Толстой восхищался. "Однако мое юношеское
восхищение царем ничуть не уменьшилось после того, как я услышал  отзыв  о
нем Толстого, - писал  Керенский.  -  ...Когда  Александр  III  скончался,
прочитав официальное сообщение о его смерти, я долго и безутешно плакал. Я
не пропускал ни одной панихиды и добросовестно  собирал  среди  соучеников
деньги на венок почившему в Бозе императору".
     В 1899 году Керенский приехал в  С.-Петербург  с  целью  поступить  в
университет. Столица переживала  период  расцвета  искусства  и  науки,  в
городе было полно студентов, принадлежащих ко всем слоям общества изо всех
уголков  империи.  "Не  думаю,  чтобы  в  какой-то  другой  стране  высшее
образование стоило так дешево и было так доступно до Великой войны, как  в
России... Плата за обучение была ничтожной... Обед стоил от пяти до десяти
копеек... Самые бедные студенты подчас перебивались с хлеба  на  квас,  им
приходилось бегать из дома в дом, давая уроки, и не каждый  день  обедать;
однако все жили и учились".
     Керенский, благопослушный сын правительственного чиновника,  поначалу
почти  не  интересовался   политикой.   Однако   политика   являла   собой
неотъемлемую часть студенческой жизни в Петербурге. Увлекся ею и Александр
Керенский,  начавший  принимать  участие  в  студенческих  сходках.   Одни
студенты придерживались марксистских воззрений, другие  разделяли  взгляды
народников.  Керенскому  по   душе   были   вторые.   "Симбирск,   детские
воспоминания... да и традиции русской  литературы  -  все  это  неудержимо
влекло  меня  к  народничеству...  Целиком  заимствованная  у  иностранцев
марксистская теория  оказывала  большое  впечатление  на  юные  умы  своей
строгой  целостностью  и  логичностью.  Однако  она  плохо  вписывалась  в
социальную структуру российского  общества.  В  народничестве  было  много
неопределенного и непоследовательного, но оно являлось  продуктом  русской
мысли, уходило корнями в русскую почву и вполне отвечало  идеалам  русских
интеллигентов".
     Охваченный юношеским восторгом, однажды Керенский выступил с речью на
студенческой сходке. На  следующий  день  оратора  вызвали  в  деканат,  и
начальство временно исключило его. По возвращении  он  стал  готовиться  к
диссертации, посвященному одному из  аспектов  уголовного  права.  Однако,
прежде  А.Ф.Керенский  закончил  аспирантуру,  это  "чрезвычайно  почетное
занятие" успело наскучить ему. "Пожалуй, оно даже претило  мне.  Стоит  ли
печись об интересах частных лиц, когда мечтаешь служить народу и  бороться
за свободу. Я решил стать адвокатом, защищающим политических узников".
     В течении следующих шести лет Александр Керенский  побывает  во  всех
уголках России, защищая политических заключенных от произвола властей.  Но
перед отъездом в 1905 году из  С.-Петербурга  у  него  произошла  памятная
встреча.
     "Была Пасхальная ночь. Я  возвращался  с  пасхальной  утрени  часа  в
четыре утра. Я не  сумею  описать  очарование  весеннего  С.-Петербурга  в
предрассветные часы, особенно когда находишься на берегу Невы или идешь по
набережной... Возвращаясь домой, охваченный светлым, радостным чувством, я
шел к мосту у Зимнего дворца. Возле Адмиралтейства,  напротив  Зимнего,  я
остановился. На балконе, задумавшись, стоял  молодой  император.  Внезапно
меня  охватило  предчувствие,  что  однажды  наши  пути  каким-то  образом
пересекутся".



                              8. СОВЕТ КАЙЗЕРА

     В первые годы царствования Николая II на императора оказывали влияние
не только родительница, наставник, К.П.Победоносцев и великие князья, но и
кузен,  германский  кайзер  Вильгельм  II.  С  самого   начала   Вильгельм
покровительственно  поглядывал,  похлопывал  по  плечу,  льстил   молодому
кузену, учил жить и оказывал  на  него  давление.  На  девять  лет  старше
Николая II; кайзер занял немецкий трон в 1888 году, за шесть лет до  того,
как стал царем русский цесаревич.  Опытнее  и  старше  кузена,  германский
император всячески старался подчеркнуть оба своих преимущества. В  течении
десяти лет, 1894 по 1904 годы, кайзер оказывал  известное  воздействие  на
внешнюю политику России. Лишь повзрослев и приобретя опыт, государь  сумел
избавиться  от  непрошенного  советчика.  Однако  ущерб  был  нанесен.   В
результате вмешательства кайзера  Россия  потерпела  военное  поражение  в
Азии.
     По натуре два императора резко отличались между собой. Николай II был
воспитан, застенчив, он болезненно ощущал свою неопытность. Кайзер же  был
хвастливым и грубым солдафоном. Николай  Александрович,  в  бытность  свою
цесаревичем, не торопился стать царем; напротив, Вильгельм едва не  сорвал
корону с головы умирающего отца, Фридриха III. Став  императором,  Николай
Александрович стремился чаще находиться в кругу семьи и избегал  всяческой
мишуры и суеты. А Вильгельму нравилось появляться повсюду в начищенных  до
блеска  сапогах,  белом  плаще,  с  серебряной  нагрудной   бляхой   и   в
остроконечной, зловещего вида, каске.
     Половину обрамленного белокурыми  волосами  худощавого  лица  кайзера
занимали  огромные  нафиксатуаренные  усы  торчком,   которыми   император
чрезвычайно гордился. Накручивал и  напомаживал  их  цирюльник,  ежедневно
приходивший во дворец. Эта  роскошная  растительность  отчасти  восполняла
физический дефект, который Вильгельм II всячески пытался скрыть.  По  вине
акушера левая рука у  него  была  короче  правой.  Когда  маленький  Вилли
появился на свет, врач чуть не выдернул ручку младенца из суставной сумки,
отчего она стала плохо развиваться.  Искалеченную  руку  кайзер  прятал  в
специально пришитые на одежде карманы. Без  посторонней  помощи  во  время
трапезы он и куска мяса не мог разрезать.
     В  условиях  прусского   двора,   где   вырос   Вильгельм   и   царил
милитаристский дух, физический недостаток  должен  был  сказаться  на  его
характере. Прусский принц обязан был ловко ездить верхом и метко стрелять.
Поэтому Вильгельм заставил себя научиться  обоим  этим  искусствам.  Кроме
того, он стал отличным пловцом, гребцом, превосходно играл в  теннис.  Его
правая, здоровая рука стала поразительно сильной.  Чтобы  усилить  болевые
ощущения у того, кому кайзер жал руку, он надевал перстень камнем внутрь.
     Девятнадцатилетним   студентом   Боннского   университета   Вильгельм
влюбился в принцессу Елизавету Гессенскую, старшую сестру будущей  русской
императрицы Александры  Федоровны.  Юноша  часто  гостил  в  Дармштадте  у
родственников своей тетки по матери. Верный себе, даже в  гостях,  он  был
себялюбив и груб. То ему хотелось покататься верхом, то затеять охоту,  то
заняться греблей или поиграть в теннис. Нередко  случалось,  что  в  самый
разгар игры он швырял наземь ракетку или спрыгивал с  лошади  и  требовал,
чтобы все следовали его примеру и нанимались тем, чего хочет он. Устав, он
приказывал своим кузенам и кузинам усаживаться вокруг него и слушать,  как
он читает библию. Когда начались эти визиты, Аликс было всего шесть лет, и
на нее не обращали внимания. Зато Элле было уже четырнадцать, и  Вильгельм
настаивал, чтобы девочка, которая на вид была старше своих лет,  играла  с
ним, сидела рядом и внимательно его слушала. Элла его терпеть не могла.  В
расстроенных  чувствах  оставив  Бонн,  четыре  месяца  спустя   кронпринц
обручился с другой  немецкой  принцессой,  Августой  Шлезвиг-Гольштинской.
После того, как Элла вышла замуж за великого князя Сергея  Александровича,
Вильгельм не захотел с нею знаться. Позднее кайзер признался, что, учась в
Боннском университете, большую часть  времени  он  писал  любовные  стихи,
посвященные прекрасной кузине.
     Вздорный, тщеславный характер Вильгельма, его опрометчивость,  резкие
переходы от истерического восторга к крайнему отчаянию  постоянно  держали
его министров во взвинченном состоянии. "Кайзер, - заявил Бисмарк, - похож
на воздушный шар. Если  не  держать  его  в  руках,  неизвестно,  куда  он
полетит". На полях официальных бумаг Вильгельм, словно взбесившись, писал:
"Чушь!", "Враки!", "Мошенники!", "Рыба вонючая!" "Типичная  для  восточных
лентяев ложь!" "Фальшив, как и подобает французу!" "Это вина  англичан,  а
не наша!"  С  важными  сановниками  он  обращался  довольно  фамильярно  и
почтенных адмиралов и  генералов  нередко  шлепал  по  мягкому  месту.  На
официальных и частных лиц, принимаемых кайзером,  обрушивался  такой  град
слов, что они не знали,  как  им  быть.  "К  сожалению,  -  объяснял  один
германский дипломат, - у  кайзера  есть  досадная  привычка  говорить  тем
быстрее и неосмотрительнее, чем больший интерес представляет для него  тот
или иной вопрос. Из-за этого он  не  раз  попадал  впросак...  прежде  чем
компетентные лица или эксперты успевали высказать ему  свое  мнение".  Как
смеется кайзер, жутко было смотреть. "Если император  смеется,  а  это  он
любит, - заметил один наблюдатель, - то смеется  от  души.  Откинув  назад
голову, разинув рот до ушей и сотрясаясь всем корпусом, он  топает  ногой,
изображая крайнее удовольствие от услышанной шутки".
     Вильгельм  был  настолько  уверен   в   своей   непогрешимости,   что
подписывался на бумагах: Вильгельм Великий. Парламенты он терпеть не  мог.
Однажды на колониальной  выставке  ему  показали  хижину  вождя  какого-то
африканского племени. Вокруг нее на кольях были надеты черепа его  врагов.
"Хотел бы я увидеть на их месте депутатов рейхстага",  брякнул  германский
император.
     Дурные манеры Вильгельма оскорбляли не только посторонних людей, но и
собственных родственников. Свою мать, Викторию, которая до замужества была
английской принцессой, он публично обвинял в том, что она-де настроена про
английски, а  не  про  германски.  В  письме  к  родительнице,  английской
королеве Виктории, принцесса так отзывалась о  своем  двадцативосьмилетнем
сыне: "Ты спрашиваешь меня, каково вел себя Вилли, когда приезжал сюда? Он
был со мной до невозможности груб, неприветлив и дерзок".  Царь  Александр
III  не  раз  отчитывал  Вильгельма,  считая   его   "дурно   воспитанным,
безответственным мальчишкой". Встречаясь с кайзером, Александр III  всегда
поворачивался к нему спиной и разговаривал через плечо. Императрица  Мария
Федоровна  Вильгельма  не  переваривала.  Она  видела  в   нем   выскочку,
правившего империей, созданной за счет соседей, в  том  числе  любимой  ею
Дании, и захватившей датские провинции Шлезвиг и Гольштейн. Отношение ее к
кайзеру было таким же, как и  ее  сестры  Александры,  вышедшей  замуж  за
английского короля Эдуарда VII.  "Подумать  только,  мой  мальчик  Джорджи
действительно  стал  немецким  солдафоном,  напялившим  синий   мундир   и
остроконечную каску". - писала королева Александра своему  сыну,  ставшему
впоследствии королем Георгом V, когда тот получил почетный чин  полковника
одного из полков германского императора. Когда русский царь  был  вынужден
присвоить  кайзеру  чин  адмирала  российского  императорского  флота,  то
попытался деликатно объяснить это родительнице: "Милая Мама, к  сожалению,
придется теперь назначить Вильгельма нашим адмиралом.  Д.Алексей  напомнил
мне об этом, и я думаю, что, как ни скучно, но все же приходится дать  ему
наш морской мундир, тем  более,  что  в  прошлом  году  он  назначил  меня
капитаном I ранга у себя и, что всего хуже, мне нужно будет его  встречать
в Кронштадте. C'est a vomir!" [(Тошнотворно  (франц.))]  После  очередного
визита кайзера царь писал: "Слава Богу, германский  визит  окончен...  Она
[жена Вильгельма] пыталась всех очаровать и выглядела безобразно в богатом
и безвкусно подобранном платье. Шляпки, которые она надевала вечером, были
просто невозможны". Государыня Александра Федоровна  с  трудом  заставляла
себя быть с кайзером вежливой. Когда он выдавал свои неуклюжие шутки,  она
отворачивалась, а когда брал на  руки  ее  дочерей,  содрогалась.  Пожалуй
общая неприязнь к Вильгельму была той точкой, где мнения обоих  императриц
- вдовствующей и царствующей - совпадали.
     Своей  неуемной  энергией   Вильгельм   одновременно   отталкивал   и
притягивал Николая II. Кайзер писал: "Принимая во внимание... частый обмен
письмами и сообщениями, чем постоянно и  напрасно  приводится  в  движение
сложный механизм посольств, не хочешь ли  ты  возобновить  старый  обычай,
соблюдавшийся нашими предками около ста лет, а именно,  иметь  каждому  из
нас при своем штабе личного адъютанта? Дела  более  интимного  и  частного
характера могли бы идти, как и в прежние  времена,  непосредственно  через
них, и сношения благодаря этому значительно упростились бы".
     Началась знаменитая переписка "Вилли и Ники". Осыпая  царя  льстивыми
комплиментами и советами и обращаясь к  нему,  как  к  "дражайшему  Ники",
кайзер писал по английски и подписывался "