тва, меня волновавшие, потому
что  взгляд  его  стал  каким-то  приглашающем  высказать..."  И  у   меня
вырвалось: "Ах, Ваше Величество... Если бы Вы сделали это раньше, ну  хоть
до последнего созыва Думы, быть может, всего  этого..."  Я  не  договорил.
Государь посмотрел на меня как-то просто и сказал еще проще:  "Вы  думаете
обошлось бы?"
     Совещание закончилось.  Подпись  Николая  II  была  покрыта  верниром
(лаком) и Гучков вместе с Шульгиным поехали в Петроград. В час ночи 3 (16)
марта, простояв 30 часов в Пскове, царский поезд направился к  Двинску  на
Могилев, чтобы государь смог попрощаться со служащими в Ставки. В  течение
одного дня одним росчерком  пера  он  отстранил  от  престола  сразу  двух
представителей Дома Романовых, но оставался так же  спокоен  и  любезен  с
окружающими. В ночь 2 (15)  марта  в  своем  дневнике,  в  котором  обычно
бесстрастным слогом регистрировал события, Николай  Александрович  оставил
звучащую словно крик души запись: "Пришли ответы  от  всех  командующих...
Суть та, что во имя спасения России, удержания армии  на  фронте...  нужно
сделать этот шаг. Я согласился... В час ночи уехал  из  Пскова  с  тяжелым
чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман".
     Царь был низложен. Значение этого судьбоносного события еще никто  не
успел  по-настоящему  осознать  -  ни  в  России,  ни  за  ее   пределами.
[(Обращаясь к французским депутатам-социалистам, приехавшим  в  Петроград,
французский посол  так  охарактеризовал  создавшееся  положение:  "Русская
Революция по существу  анархична  и  разрушительна.  Представленная  самой
себе, она может привести лишь к ужасной демагогии черни  и  солдатчины,  к
разрыву  всех  национальных  связей,  к  полному   развалу   России.   При
необузданности, свойственной  русскому  характеру,  она  скоро  дойдет  до
крайности: она неизбежно погибнет среди опустошения и варварства, ужаса  и
хаоса. Вы не подозреваете огромности сил,  которые  теперь  разнузданны...
Можно  ли  еще  предотвратить  катастрофу  такими  средствами,  как  созыв
Учредительного Собрания или военный переворот?  Я  сомневаюсь  в  этом.  А
между тем, движение еще только начинается. Итак,  можно  более  или  менее
овладеть им, задержать, маневрировать, выиграть время. Передышка,  которую
вы оказываете крайним элементам, ускорит окончательную катастрофу".)]
     Морис Палеолог побывал в тот день в трех храмах. "Везде одна и та  же
картина: публика серьезная, сосредоточенная,  обменивается  изумленными  и
грустными взглядами. У некоторых мужиков вид  растерянный,  удрученный,  у
многих на глазах слезы. Однако даже среди наиболее взволнованных я не вижу
ни одного, который не был бы украшен красным бантом или красной  повязкой.
Они все поработали для революции, они  все  ей  преданы,  и  все-таки  они
оплакивают своего "батюшку-царя".
     У английского  посла,  Бьюкенена,  сложилось  такое  же  впечатление:
"Страна устала не от императора, а от правительства. Один  солдат  заявил:
"Конечно, у нас должна быть республика.  Но  во  главе  ее  должен  стоять
хороший царь". В степном селе на юге России вокруг манифеста об  отречении
собрались крестьяне. "Подумать только, теперь у нас нет царя,  -  произнес
кто-то. - Сколько лет правил - и на тебе.  Когда  он  от  нас  уедет,  все
останется по-прежнему. Поедет, верно, к себе в  имение.  Он  всегда  любил
работать на земле". "Бедный он, бедный, - запричитала старуха, -  ведь  он
никому не сделал ничего плохого. Зачем его прогнали?"
     - Молчи, старая дура, - оборвал ее кто-то. - Никто его не  собирается
убивать. Он сбежал, только и всего.
     - Да, был у нас царь, а теперь нет никого!" [(Один из красноармейцев,
сопровождавших царя при перевозке его  с  государыней  и  великой  княжной
Марией Николаевной из Тобольска в Екатеринбург, рассказывал,  что  в  пути
какой-то старик-крестьянин спросил его:
     - Паря, а паря, а куда это вы, черти, нашего царя-батюшку  везете?  В
Москву, что ль?
     - В Москву, дедушка, в Москву.
     - Ну, слава Те, Господи, что в Москву. Таперича в России будет у  нас
опять порядок.
     Обманул старика солдат, нет в Москве царя, нет и порядка в России.)]
     Но и  правительство  Великобритании,  Франции  и  Соединенных  Штатов
понимали значение происходящего в России не больше,  чем  русские  мужики.
[(Иного  мнения  великий  Александр  Михайлович:  "Я  узнал,  как  поощрял
заговорщиков британский посол при императорском дворе сэр Джордж Бьюкенен.
Он вообразил себе, что грядущее либеральное русское правительство  поведет
Россию от победы к победе. Он понял свою ошибку уже через  24  часа  после
торжества революции.)] В Англии, где  царя  представляли  в  виде  тирана,
размахивающего кнутом, большинство либералов и лейбористов  торжествовали.
Эндрю Бонар  Лоу,  спикер  Палаты  Общин,  по  этому  случаю  процитировал
Вордсворта:  "Какой  восторг  -  увидеть  тот  рассвет,  быть  молодым   -
блаженство рая". Социалист Альбер  Тома,  французский  министр  снабжения,
направил  Керенскому  поздравительную  телеграмму  с  выражением  братских
чувств.
     В Соединенных Штатах известие  о  революции  было  воспринято  с  еще
большим энтузиазмом. 9 (22) марта, всего неделю после отречения царя,  США
первыми из иностранных государств признали  Временное  правительство.  Для
Америки, готовой встать начать боевые действия  против  Германии,  которая
вела неограниченную подводную войну против союзных торговых судов, падение
царского режима  устранило  последнее  препятствие,  мешавшее  американцам
сражаться бок  о  бок  с  самодержавной  монархией.  2  апреля  1917  года
президент Вудро Вильсон призвал Конгресс объявить  войну  Германии,  чтобы
"обезопасить демократию". В той  же  речи  он  прочувствованно  говорил  о
"чудесных, согревающих душу событиях,  происходящих  в  России  в  течение
нескольких последних недель... Самодержавие свергнуто, и  великий  русский
народ, которому  свойственно  простодушие,  величие  и  мощь,  примкнет  к
когорте сил, сражающихся за торжество свободы, справедливости и мира.  Вот
достойный член Лиги Чести".
     Этот чуть ли не всеобщий восторг и оптимизм не разделял  оригинальный
и блестящий аналитик Уинстон Черчилль, восходящая  звезда,  блеск  которой
несколько померк после неудачной операции под Галлиполи, разработанной им,
как военным министром. Даже  десяток  лет  спустя  роль,  какую  сыграл  в
мировой войне Николай II и императорская Россия,  все  еще  игнорировалась
или  подвергалась  сомнению,  и  он  один  высказал  свое  беспристрастное
суждение о последнем русском монархе: "Согласно поверхностной моде  нашего
времени, царский строй принять рассматривать как слепую, прогнившую, ни на
что не способную тиранию. Но разбор тридцати месяцев войны с  Германией  и
Австрией  должен  бы  исправить  эти   легковесные   представления.   Силу
Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела,  по
бедствиям, которые она  пережила,  по  неисчерпаемым  силам,  которые  она
развила, и по восстановлению сил, на которые она оказалась способна.
     В управлении государствами, когда  творятся  великие  события,  вождь
нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за  успехи.
Дело не в том,  кто  проделывает  работу,  кто  начертывает  план  борьбы;
порицание или хвала за исход довлеют  тому,  на  ком  авторитет  верховной
ответственности. Почему отказывают Николаю II-му в этом суровом испытании...
Бремя последних решений  лежало  на  Нем.  На  Вершине,  где  события
превосходят  разумение  человека,  где  все  неисповедимо,  давать  ответы
приходилось Ему. Стрелкою компаса был Он. Воевать  или  не  воевать?  Идти
вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти
или устоять? Вот - поля сражений Николая II-го. Почему не воздать  Ему  за
эту честь? Самоотверженный порыв русских армий, спасших Париж в 1914 году;
преодоление    мучительного    бесснарядного    отступления;     медленное
восстановление сил; брусиловские победы; вступление России в компанию 1917
года непобедимой, более сильной, чем когдалибо; разве во всем этом не было
Его доли?. [(Вот одна тому иллюстрация:  "4-го  марта  Государь  пришел  в
последний раз в  генерал-квартирмейстерскую  часть  для  принятия  доклада
генерала Алексеева о положении на фронтах,  -  рассказывал  очевидец  ген.
К-ий. - Государь припоминал фронт поразительно точно,  указывая  на  части
войск, фамилии начальников и  характерные  особенности  того  или  другого
места боевой линии. А ведь она тянулась чуть ли не 3000 верст!" А  генерал
Н.А.Лохвицкий  писал:  "Девять  лет  понадобилось  Петру  Великому,  чтобы
Нарвских  побежденных  обратить  в   Полтавских   победителей.   Последний
Верховный Главнокомандующий Императорской Армии  -  Император  Николай  II
сделал туже великую работу за  полтора  года.  Но  работа  его  оценена  и
врагами, и между Государем и  Его  Армией  и  победой  стала  революция")]
Несмотря на ошибки большие и страшные (какие  ошибки?  Иностранные  авторы
постоянно твердят об "ошибках больших и страшных" императорского  строя  и
его возглавителя - носителя Верховной власти в  Императорской  России,  но
никто из них никогда не указал, в чем  собственно  состоят  эти  ошибки  и
"грехи". - Е.Е.Алферьев, цит. произв., с.132), тот строй,  который  в  нем
воплощался, которым Он руководил, которому своими  личными  свойствами  Он
придавал жизненную искру - к этому моменту выиграл войну для России.
     Вот его сейчас сразят. Вмешивается темная  рука,  сначала  облеченная
безумием.
     Царь сходит со сцены. Его и всех его любящих предают на  страдания  и
смерть.  Его  усилия  преуменьшают;  его  действия  осуждают;  его  память
порочат... Остановитесь и скажите: кто же  другой  оказался  пригодным?  В
людях талантливых и смелых, людях честолюбивых и гордых духом, отважных  и
властных - недостатка не было. Но никто не  сумел  ответить  на  несколько
простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России.  Держа  победу
уже в руках, она пала  на  землю,  заживо,  как  древле  Ирод,  пожираемая
червями" [(Цитируется по Е.Е.Алферьеву (с.112-113)).]
     Естественно, члены императорской фамилии с унынием встретили известие
об отречении государя от престола.  А  некоторые  из  них,  думая  лишь  о
неестественности  положения,   в   котором   оказались,   набросились   на
поверженного монарха. "Вероятно, Ники потерял рассудок, -  писал  в  своих
мемуарах великий князь Александр Михайлович, вспоминая те дни. -  С  каких
пор Самодержец Всероссийский может отречься от данного  ему  Богом  власти
из-за   мятежа   в   столице,   вызванного   недостатком   хлеба?   Измена
петроградского  гарнизона?  Но  ведь   в   его   распоряжении   находилась
пятнадцатимиллионная армия. Все это... казалось совершенно невероятным".
     Еще больше государя осуждали за то, что он отрекся и за сына. Шульгин
и Гучков, оба убежденные монархисты, были поражены  тем,  что  Николай  II
отрекся не в пользу сына, а великого  князя  Михаила  Александровича.  Они
понимали, что это к добру не  приведет,  но  склонились  перед  отцовскими
чувствами.  Известие  об  отречении  в  пользу  великого   князя   вызвало
негодование как среди бюрократических, следовавших  устоявшимся  традициям
жителей столицы, так и среди монархически настроенных групп.
     Николай Александрович Базили, управляющий дипломатической канцелярией
Царской Ставки, составивший первый акт об отречении николая  II,  удивился
тому,  что  в  тексте  имя  цесаревича  было  заменено  на   имя   Михаила
Александровича. Он заявил  Палеологу:  "Немедленное  воцарение  цесаревича
было единственным средством остановить течение революции, по крайней мере,
удержать ее в границах конституционной реформы. Во-первых, право  было  на
стороне юного Алексея Николаевича. Кроме того, ему  помогли  бы  симпатии,
которыми он пользуется в народе и в армии".
     Даже те, кто долго и верно служил государю,  не  сумели  понять,  что
царь был еще и отцом пораженного  недугом  двенадцатилетнего  мальчика.  В
беседе с французским послом Сазонов, в течение нескольких  лет  занимавший
пост министра иностранных  дел,  с  глазами,  полными  слез,  сказал:  "Вы
знаете, как я люблю императора, с какой любовью я служил ему.  Но  никогда
не прощу ему, что  он  отрекся  за  сына.  Он  не  имел  на  это  права...
Существует ли какое бы то ни было законодательство, которое  разрешило  бы
отказаться от прав несовершеннолетнего? Что же сказать, когда дело идет  о
самых священных, августейших правах в  мире!..  Прекратить  таким  образом
существование трехсотлетней династии,  грандиозное  дело  Петра  Великого,
Екатерины II, Александра II... Какая трагедия, какое несчастье!"
     После отречения Николая  II  за  себя  и  за  цесаревича  императором
Всероссийским стал Михаил Александрович. Согласно древней русской легенде,
с появлением на троне царя Михаила II сбудется  вековая  мечта  русских  -
завоевание Константинополя. С началом царствования Дома  Романовых,  после
государя Михаила Алексеевича других монархов с таким именем  в  России  не
было. Следовательно, младший брат Николая Александровича должен был  стать
Михаилом Вторым. Были и  другие  благоприятные  для  того  обстоятельства.
Великобритания и Франция, прежде  препятствовавшие  продвижению  России  в
южном направлении, теперь были ее союзниками и обещали ей  Константинополь
в качестве награды за победу  в  войне.  Если  бы  Михаил  стал  царем,  и
государства Сердечного Соглашения  одержали  победу,  то  древняя  легенда
могла бы осуществиться.
     Но по воле судьбы царствование Михаила  продолжалось  ничтожно  малое
время. Новость о том, что престол перешел к нему, свалилась  как  снег  на
голову жившему в Гатчине великому князю.  От  старшего  брата  он  получил
телеграмму следующего содержания:
     "Петроград. Его Императорскому Величеству Михаилу Второму.
     События последних дней вынудили меня решиться на  этот  крайний  шаг.
Прости меня, если огорчил  тебя  и  что  не  успел  предупредить.  Остаюсь
навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе  и  твоей
Родине.
     Ники".
     Михаил Александрович, которому исполнилось тридцать  девять  лет,  не
был готов к такому крутому повороту в своей судьбе. До появления  на  свет
цесаревича он в течение шести лет был наследником престола. Когда  Алексей
Николаевич болел, то перед ним не раз вставала такая возможность. Но могло
ли прийти ему в голову, что брат и племянник одновременно лишатся престола
и что с получением высочайшей телеграммы он неожиданно станет императором?
Великий князь  не  был  трусом.  Командуя  войсками  в  Карпатах,  он  был
награжден Георгиевским крестом. Его волновали и  вопросы  политики:  видя,
как разваливается правительство, в  январе  того  же  года  великий  князь
посетил Родзянко и спросил председателя  Думы,  чем  может  быть  полезен.
Однако он не принадлежал к числу  смелых,  решительных  людей,  наделенных
сверхестественной энергией и силой воли. В  данный  же  момент  нужен  был
именно такой человек. Тем не менее, попрощавшись с женой, которая была вне
себя от радости, что может стать супругой монарха, великий князь выехал из
Гатчины в Петроград, чтобы принять там историческое решение.
     Но в  Петрограде  усилились  антимонархические  настроения.  Палеолог
вспоминал: "Воцарение великого князя Михаила подняло бурю  в  Совете:  "Не
хотим Романовых, - кричали со всех сторон, - мы хотим Республику".
     Привезя в Петроград акт отречения, Гучков и Шульгин были приглашены в
железнодорожные  мастерские.  На  митинге,  вспоминал   очевидец,   Гучков
объявил, что Николай II  отрекся  в  пользу  Михаила  Александровича,  что
сформировано демократическое правительство во главе с князем Львовым.
     Услышав слово "князь",  мастера  зашумели.  Некоторые  из  них  стали
запирать  двери.  Запахло  самосудом.  Депутатам  Думы  с  трудом  удалось
избежать расправы.
     На вокзале перед строем воинской части и большой толпой выступил В.В.
Шульгин, закончивший речь возгласом: "Государю императору Михаилу  Второму
провозглашаю "Ура!". Затем депутаты отправились в дом N 12  на  Миллионной
улице,  где  в  квартире  князя  П.Путятина  состоялось  заседание  нового
правительства, на котором присутствовал Родзянко.  В  начале  стола  сидел
Михаил  Александрович,  готовый  выслушать  людей,  которые   станут   его
министрами, если он вступит на престол.
     Милюков, Гучков и Шульгин горячо убеждали великого князя, что  он  не
вправе отказываться от престола. "Потому что Россия потеряет  свою  ось...
Монархия - это единственно возможный в России центр. Без  царя  России  не
жить". Родзянко и Керенский не менее  красноречиво  доказывали,  что  если
новый царь займет престол против воли народа, пламя  революции  разгорится
еще больше. И первой жертвой станет  сам  Михаил  Александрович.  "Великий
князь Михаил Александрович, - вспоминал Родзянко, -  поставил  мне  ребром
вопрос, могу ли я гарантировать ему жизнь, если он  примет  престол,  и  я
должен был ему ответить отрицательно".
     Керенский был настроен еще  более  враждебно.  Зная,  что  объявление
нового царя вызовет бурю ярости среди членов  Совета,  он  сказал:  "Я  не
вправе скрыть здесь, каким опасностям  вы  лично  подвергаетесь  в  случае
решения принять престол. Я не ручаюсь за жизнь вашего высочества".  Далее,
пишет М.Палеолог, "среди этого всеобщего смятения великий  князь  встал  и
объявил, что ему нужно несколько мгновений подумать одному, и направился в
соседнюю комнату. Но  Керенский  одним  прыжком  бросился  к  нему,  чтобы
перерезать ему дорогу:
     - Обещайте мне, ваше высочество, не советоваться с вашей супругой.
     Он  тотчас  подумал  о   честолюбивой   графине   Брасовой,   имеющей
безграничное влияние на мужа. Великий князь ответил, улыбаясь:
     - Успокойтесь, Александр Федорович, моей супруги  сейчас  нет  здесь;
она осталась в Гатчине.
     Через пять минут великий князь  вернулся  в  салон.  Очень  спокойным
голосом он объявил:
     - Я решил отречься.
     Керенский, торжествуя, закричал:
     - Ваше высочество, вы - благороднейший из людей!"
     На тексте акта отречения, написанном на  школьной  карте  в  соседнем
доме, принадлежавшем барону Гинцбургу, Михаил Александрович поставил  свою
подпись.
     Триста четыре года спустя после того, как юный Михаил Романов,  после
долгих уговоров, согласился возложить на себя царский венец, его  потомок,
тоже Михаил, отказался от него. Царствование династии Романовых кончилось.
     Хотя  именно  предательство  генералов,  которым  доверял  император,
заставили его, в конечном счете, отречься от престола, государь не мог  не
попрощаться со своими прежними соратниками. Еще находясь в  Пскове,  сразу
после отречения, государь обратился  к  новому  правительству  с  просьбой
разрешить ему вернуться в Ставку. Временное правительство согласилось  без
колебания: ведь генерал Алексеев был на его  стороне,  как  и  командующие
фронтами, настаивавшие на отречении императора. Опасности того, что бывший
монарх изменит свое решение и, собрав верные ему части, пойдет походом  на
мятежную столицу, не существовало.
     При  приближении  царского  поезда  к  Могилеву   Алексеев   направил
навстречу ему Н.А.Базили, чтобы ввести Николая II в курс событий. Встретив
поезд в Орше, он вошел в вагон царя.  "Он  был  совершенно  спокоен;  мне,
однако, тяжело было смотреть на его  землистый  цвет  лица  и  синеву  под
глазами,  -  вспоминал  Базили,  -  Изложив  ему  последние  петроградские
события, я позволил себе сказать ему, что мы, в Ставке,  были  в  отчаянии
оттого, что он не передал своей короны цесаревичу. Он ответил мне  просто:
"Я не мог расстаться со своим сыном..." Через несколько минут подали обед.
Это был мрачный обед. Каждый чувство