Хотя создавалась ситуация, не имевшая прецедента  в  истории  войн  и
монархии - император, главнокомандующий самой многочисленной в мире  армии
ночами сидел у постели  больного  сына  -  Николай  Александрович  избегал
разговоров о болезни наследника. "Царь редко заводит разговор  о  здоровье
цесаревича, - писал Хенбери-Вильямс. - Полагаю, он понимает, что  здоровье
ребенка никогда не будет удовлетворительным  и,  несомненно,  задумывается
над тем, что произойдет если сын унаследует его престол. Во всяком случае,
он делает все,  что  в  его  силах,  чтобы  подготовить  сына  к  царскому
служению, которое окажется  для  него  очень  тяжелой  задачей.  Император
желает, чтобы сын смог путешествовать, дабы увидеть свет  и  почерпнуть  в
этих путешествиях по зарубежным странам сведения, которые могут  оказаться
полезными у него в стране, несмотря на огромные  трудности,  свойственные,
по его словам, огромной этой Европе".
     Все в основном шло хорошо, недуг находился под контролем, и император
испытывал обманчивое чувство покоя и уверенности. Но болезнь эта  коварна.
Она только и поджидает случай, чтобы нанести удар из-за  угла.  В  декабре
1915 года у цесаревича началось сильное кровотечение. Со  времени  травмы,
полученной в Спале, оно было самым серьезным. Именно  таких  кровоизлияний
пуще всего страшилась императрица.
     Государь ехал с сыном  в  Галицию  с  целью  дать  смотр  гвардейским
полкам. "Утром в день отъезда, 16 декабря, - вспоминал Жильяр, - у Алексея
Николаевича, который накануне простудился,  схватив  сильный  насморк,  от
чихания пошла носом кровь. Я уведомил об этом профессора Федорова, но тому
не удалось окончательно остановить кровотечение...  Ночью  мальчику  стало
хуже. Поднялась температура, он слабел.  В  три  часа  утра  встревоженный
профессор Федоров решил разбудить Государя и  попросить  его  вернуться  в
Могилев, где он смог бы лечить его в более благоприятных условиях.
     На следующее утро мы уже ехали назад, в Ставку, но состояние  ребенка
было столь  опасным,  что  решено  было  отвезти  его  в  Царское...  Силы
оставляли больного. Пришлось  несколько  раз  останавливать  поезд,  чтобы
сменить ватные пробки в нос. Алексея Николаевича в постели поддерживал его
матрос Нагорный, так как его нельзя было оставлять  в  совершенно  лежачем
положении. Дважды делались обмороки, и я думал, что это конец".
     Во  время  этого  кризиса   Анна   Вырубова   находилась   вместе   с
императрицей. Она вспоминала:
     "В 1915 году, когда Государь  выехал  во  главе  армии,  он  уехал  в
Ставку, взяв Алексея Николаевича с собой. В  расстоянии  нескольких  часов
пути от Царского Села у Алексея Николаевича началось кровоизлияние  носом.
Доктор Деревенко, который постоянно его сопровождал,  старался  остановить
кровь, но ничего не помогало, и положение становилось  настолько  грозным,
что Деревенко решился просить Государя  вернуть  поезд  обратно,  так  как
Алексей  Николаевич  истекает  кровью.  Какие  мучительные  часы   провела
Императрица, ожидая их возвращения, так как подобного кровоизлияния больше
всего опасалась. С огромными предосторожностями перенесли его из поезда. Я
видела его, когда он лежал в детской: маленькое восковое лицо,  в  ноздрях
окровавленная вата. Профессор Федоров и доктор  Деревенко  возились  около
него, но  кровь  не  унималась...  Императрица  стояла  на  коленях  около
кровати, ломая себе голову, что дальше предпринять. Дома я получила от нее
записку с приказанием вызвать Григория Ефимовича.
     Распутин  приехал  во  дворец  и  с  родителями  прошел   к   Алексею
Николаевичу.  По  их  рассказам,  он,  подойдя  к   кровати,   перекрестил
Наследника, сказав родителям,  что  серьезного  ничего  нет  и  им  нечего
беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение  прекратилось.  Государь  на
следующий день уехал в Ставку. Доктора говорили,  что  они  совершенно  не
понимают, как это произошло".
     В своем рассказе  Жильяр  отдает  должное  стараниям  врачей,  но  не
оспаривает утверждения А.Вырубовой, будто императрица была  убеждена,  что
не кто иной, как Распутин спас ее сына. "Наконец  мы  приехали  в  Царское
Село. Было одиннадцать часов. Терзаемая  тревогой,  государыня  стояла  на
платформе  вместе  с  четырьмя  великими  княжнами.  Больного  ребенка   с
величайшими  предосторожностями  отнесли  во  дворец.  Врачам   наконец-то
удалось прижечь шрам, образовавшийся в том месте, где  лопнул  кровеносный
сосуд. И снова императрица  объяснила  улучшение  здоровья  сына  молитвам
Распутина  и  была   убеждена,   что   мальчик   остался   жив   благодаря
заступничеству старца".
     Николай II, скрепя сердце, оставивший сына снова в дамском  обществе,
вернулся на фронт. Из Галиции, где государь дал смотр гвардейским  частям,
он писал жене: "Они не проходили маршем из-за густой, вязкой грязи,  а  то
потеряли  бы  сапоги  у  меня  на  глазах...  Уже  начинало  смеркаться...
Посередине огромной площади был отслужен благодарственный молебен.  Сев  в
автомобиль, я попрощался с войсками и услышал в  ответ  раздававшийся  над
полем грозный рев... В тот день я дал смотр 84 000 одних лишь гвардейцев и
пригласил к  себе  на  обед  в  поезд  105  полковых  командиров...  Скажи
Маленькому, что я ужасно соскучился по нему".
     В Могилеве в доме губернатора обстановка изменилась. Разговоры  стали
сухими и официальными. "Передай ему, - писал  царь  Александре  Федоровне,
что они [иностранцы] всегда закусывают в маленькой  комнате  и  вспоминают
его. Я тоже очень часто думаю о нем, особенно в саду по вечерам, и мне  не
достает чашки шоколада в его обществе".
     Восстанавливая здоровье, цесаревич оставался в Царском Селе, до конца
зимы. В каждом письме императрица сообщала супругу, как идут дела.  "Слава
Богу, твое сердце может быть спокойно насчет Алексея. Бэби встал  и  будет
завтракать у меня в комнате. Он  выглядит  очаровательно,  похудел,  глаза
стали больше... Надеюсь,  что  ты  найдешь  его  таким  же  кругленьким  и
розовым, как и  раньше...  Бэби  получил  прелестную  телеграмму  от  всех
иностранцев в Ставке, на память о маленькой комнате, в которой они  сидели
и болтали во время закуски".
     К февралю ребенок поправился в достаточной  мере,  чтобы  выходить  в
парк и играть в снежки. "Он [Алексей] подкрался сзади  к  младшей  сестре,
которая его не заметила и кинул  в  нее  огромный  снежный  ком,  -  писал
Жильяр. - Отец подозвал мальчика к себе  и  строго  ему  заметил:  "Стыдно
тебе, Алексей! Ты ведешь  себя  как  немец.  Нападать  сзади  на  человека
беззащитного - это гадко, подло. Предоставь это немцам!"
     В мае 1916 года,  полгода  спустя  после  этого  случая,  императрица
неохотно отпустила сына с отцом в Ставку. Цесаревич получил повышение:  из
рядового стал ефрейтором. "Он  очень  гордится  своими  нашивками  и  стал
проказливее, чем прежде,  -  писал  Хенбери-Вильямс.  -  За  завтраком  он
подвинул ко мне все чашки, тарелки  с  хлебом,  тосты,  меню  и  т.д.,  до
которых в состоянии  был  дотянуться,  а  потом  попросил  отца  сосчитать
количество предметов, скопившихся у меня".
     20 декабря 1916 года наследник отправился в Ставку в  последний  раз.
Через несколько дней ему следовало возвращаться на зиму в Царское Село. До
наступления весны революция низвергнет его родителя с трона. В  тот  вечер
генерал Хенбери-Вильямс получил из Англии известие о том, что его  старший
сын, воевавший во Франции, умер от ран. Генерал сидел один со своим  горем
в тесной, почти без мебели комнатушке, и тут потихоньку  открылась  дверь.
Вошел Алексей. "Папа велел мне посидеть  с  вами.  Он  подумал,  что  вам,
наверное, тяжело оставаться одному".



             22. "БЕДНЯГИ, ОНИ ГОТОВЫ ОТДАТЬ ЖИЗНЬ ЗА УЛЫБКУ"

     Перед третьей битвой, развернувшейся в первые недели войны,  поблекли
и победа французов на Марне, и разгром русских войск под  Танненбергом.  В
то время, когда кавалеристы Ранненкампфа  врывались  в  селения  Восточной
Пруссии, основное ядро  австро-венгерской  армии  численностью  в  миллион
штыков двинулось на север от Галиции. Задачей австрийского  генштаба  было
отрезать Польшу от России. Менее чем за три недели  русские  остановили  и
разбили  наголову   вторгшихся   австрийцев.   Были   разгромлены   четыре
австро-венгерских армии, двести тысяч солдат  взяты  в  плен.  Пал  Львов,
столица Галиции, и русская кавалерия, перейдя Карпаты, вышла на  дунайскую
равнину и устремилась к Будапешту и Вене. Охваченное  ужасом,  австрийское
правительство взмолилось о  помощи,  намекнув  Берлину,  что  иначе  может
заключить сепаратный мир с Россией.
     Германский генеральный штаб приказал Гинденбургу направить  союзникам
подкрепления.  Два  германских  корпуса,  дисциплинированные  в  Восточной
Пруссии, 14 сентября 1914 года повернули на юг; через два  дня  Гинденбург
отправил туда же еще два армейских корпуса и кавалерийскую дивизию.  Но  и
этих сил, пожалуй, было бы недостаточно, если бы  русское  наступление  не
прекратилось. Распоряжение  на  этот  счет,  столь  обескуражившее  боевых
генералов, имевших возможность вывести Австро-Венгрию из войны, поступило...
из Парижа. 14 сентября 1914 года Палеолог получил  депешу  от  своего
правительства. "В ней мне давалась инструкция оказать давление на  русское
правительство с тем, чтобы оно активизировало наступление своих  армий  на
Германию, - писал он. - Мы опасаемся, что довольно легкие победы в Галиции
вскружили головы нашим союзникам, и они могут забыть о  германском  фронте
ради того, чтобы продолжать продвижение своих войск к Вене".  По  указанию
царя, шедшего навстречу пожеланиям французов, победоносные русские  войска
начали отход от Карпат. Две  из  четырех  русских  армий,  находившихся  в
Галиции,  были  переброшены  на  север,   чтобы   начать   безрезультатное
наступление на Силезию. Снова Россия сделала великодушный жест, который ей
дорого обошелся, чтобы выручить оказавшегося в трудном положении союзника.
Решение это  противоречило  здравому  смыслу.  Недаром  русская  пословица
гласит: "За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь".  Возможность
разбить наголову Австро-Венгрию в самом начале войны была упущена.
     В первых же боях русские убедились, что  по  своим  боевым  качествам
австрийцы значительно уступают германцам. Воевать с австрийцами стало  для
русских офицеров чуть ли не  зазорным  занятием.  Нокс  убедился  в  этом,
расспросив двадцать  выпускников  артиллерийских  юнкерских  училищ:  "Эти
бедные мальчики так и рвались в бой и, по  их  признанию,  опасались  лишь
одного, как бы до конца войны им не пришлось сражаться с австрийцами,  так
и не нанеся ни одного удара по прусакам".
     Русские убедились еще и в том, что натиска и храбрости  недостаточно.
Выставив вперед пики и размахивая шашками и палашами, русские  кавалеристы
смело  вступали  в  противоборство  с  прусскими  уланами  и  австрийскими
гусарами. Повинуясь приказам  офицеров,  пехотинцы  отважно  бросались  на
врага, пуская в ход свои грозные четырехгранные штыки. Но когда  противник
имел преимущество в артиллерии и пулеметах,  цепи  русских  солдат  падали
точно скошенная пшеница. К концу 1914  года,  спустя  всего  пять  месяцев
после начала войны, убитыми, ранеными и пленными русские потеряли  миллион
человек - четверть личного состава армии.
     Особенно высоки были потери среди офицеров. В отличие от германских и
австрийских офицеров, принимавших разумные меры предосторожности, россияне
считали трусостью прятаться от врага. Идя в атаку под  смертоносным  огнем
противника,   русские   офицеры   приказывали    солдатам    передвигаться
по-пластунски, а сами шли под пулями во весь рост. Из семидесяти  офицеров
прославленного лейб-гвардии Преображенского полка были убиты сорок восемь;
в 18-й дивизии из трехсот семидесяти офицеров уцелело  всего  сорок.  "Эти
люди играют в войну". - грустно заметил Нокс.
     Чтобы восполнить потери, три тысячи  юнкеров,  которым  досрочно  был
присвоен офицерский чин, отправили  на  фронт.  Полторы  тысячи  студентов
университетов,  прежде  освобождавшихся  от  воинской   повинности,   были
направлены на четырехмесячные курсы,  где  они  получали  чин  прапорщика.
Приходилось охлаждать горячие головы готовых лезть на рожон юных офицеров.
"Запомните то, что я вам скажу, - заявил император 1  октября  1914  года,
обращаясь к роте юнкеров,  произведенных  в  офицеры.  -  Я  нисколько  не
сомневаюсь в вашем мужестве и храбрости, но мне нужна ваша жизнь, так  как
бесполезные  потери  в  составе  офицерского  корпуса  могут  привести   к
серьезным последствиям. Я уверен, что каждый  из  вас  готов  пожертвовать
собой, когда нужно, но делайте это лишь при крайней  необходимости.  Иными
словами, прошу вас, берегите себя".
     Несмотря на большие потери, в  начале  войны  русские  вели  себя  по
отношению к противнику по-рыцарски. Взятых в плен неприятельских  офицеров
не допрашивали, считая недостойным заставлять их давать сведения  о  своих
товарищах. Со временем беспощадность немцев заставит великодушных  русских
изменить  свои  воззрения.  Один  раненый  германский   офицер,   которого
подобрали на поле боя, достав из кармана револьвер, застрелил  несших  его
санитаров. Позднее царь писал: "На тех  участках  фронта,  где  неприятель
применяет разрывные пули, мы пленных не берем".
     Вера в Бога -  вот  что  в  значительной  степени  усиливало  мощь  и
стойкость  русских  воинов.  Огромное  впечатление  произвело   на   Нокса
бесхитростность и искреннее религиозное чувство, свойственное всем русским
бойцам, независимо от чина. В блиндаже близ линии фронта  он  однажды  был
свидетелем такого эпизода. Русский генерал  обсуждал  с  группой  офицеров
вопросы тактики. "И затем, - вспоминает Нокс, - генерал  простодушно,  без
обиняков добавил: "Не следует забывать о силе молитвы.  С  молитвой  можно
сделать все. "Этот резкий переход  от  технических  деталей  к  простым  и
наивным истинам показался мне нелепым  и  неуместным,  но  собравшимися  в
тесной землянке  офицерами  с  сосредоточенными,  бородатыми  лицами,  был
воспринят  вполне  естественно.  Эта  неистребимая  вера  в  Бога  придает
русскому воинству особую силу".
     Нокс  видел  полк  ветеранов,  выстроившихся  для  смотра.   "Генерал
поблагодарил всех от имени императора и родины за  их  доблестную  службу.
Это  было  трогательное  зрелище  -   видеть,   как   взволновали   бойцов
незатейливые  слова  похвалы.  Время  от  времени  он  наклонялся,   чтобы
потрепать то одного, то другого под подбородком. "Бедняги, - произнес  он,
когда мы отъехали. - Они готовы жизнь отдать за улыбку".
     Какие чудеса может творить религиозное чувство, можно было  наблюдать
на всех фронтах. В канун Пасхи 1916 года немцы предприняли  наступление  в
районе Прибалтики. В  пять  часов  утра  германская  артиллерия  принялась
утюжить русские траншеи, вырытые в болотистой  почве.  Одновременно  немцы
начали газовую атаку.  Не  имевшие  ни  противогазов,  ни  касок,  русские
выстояли. Каждый час  пруссаки  прекращали  обстрел  с  целью  установить,
насколько он оказался эффективным, и всякий  раз  русские  отвечали  огнем
стрелкового  оружия.  Через  пять  часов  канонады  в  каждом  из  русских
батальонов, начале насчитывавших по пятьсот штыков, осталось от  девяноста
до ста бойцов.  Когда  в  наступление  пошла  германская  пехота,  русские
ударили в штыки. За весь день русские отступили лишь на  два  километра  с
небольшим. А ночью со стороны русских позиций  доносились  сотни  голосов,
которые пели непобедимое: "Христос воскресе  из  мертвых,  смертию  смерть
поправ и сущим во гробех живот даровав".
     Несмотря на огромные потери, понесенные минувшей осенью, весной  1915
года русская армия вновь была готова к сражениям. Численность ее,  упавшая
к декабрю 1914 года до 2 000 000 человек, с прибытием на фронт  пополнений
увеличилась до 4 200  000.  В  марте  русские  возобновили  наступление  в
Галиции, которое увенчалось блестящей победой.  19  марта  пал  Перемышль,
самая неприступная во всей Австро-Венгрии крепость. Было захвачено 120 000
пленных и 900 орудий. "Запыхавшись,  ко  мне  в  вагон  прибежал  Николаша
[великий князь Николай Николаевич] и сообщил  мне  эту  новость,  -  писал
царь.  -  В  храме  на  молебен  собрались  офицеры  и  мои   великолепные
лейб-казаки.  Какие  сияющие  лица!"  Обрадовавшись,   государь   наградил
генералиссимуса георгиевским оружием, бриллиантами  украшенным.  В  начале
апреля  царь  лично  посетил  завоеванную  провинцию.  Ехать  пришлось  по
раскаленным пыльным дорогам. Прибыв в Перемышь, он восхищался  крепостными
сооружениями  -  "огромные,  невероятно  укрепленные,  бастионы,  ни  пяди
незащищенной  земли".  Во  Львове   он   ночевал   в   доме   австрийского
генерал-губернатора   на   кровати,   предназначавшейся   для   императора
Франца-Иосифа.
     И снова части русской пехоты  и  кавалерии  устремились  к  Карпатам.
Поросшие лесом склоны отчаянно защищались отборными полками венгров. Из-за
недостаточного  количества  артиллерии  и  боеприпасов  русские  не  имели
возможности производить артиллерийскую подготовку.  Каждую  возвышенность;
каждый хребет, каждый выступ приходилось брать в штыковом  бою.  Наступая,
по словам Людендорфа, "с полнейшим презрением к смерти", русские пехотинцы
поднимались по склонам, оставляя за собой кровавый след. К середине апреля
карпатские  перевалы  оказались  в  руках  русских.  8-я  армия   генерала
Брусилова вышла в долину Дуная. И снова Вена затрепетала от страха,  снова
пошли разговоры о сепаратном мире. 26 апреля, в уверенности,  что  империя
Габсбургов рушится, Италия объявила войну Австро-Венгрии.
     Именно в этот момент Гинденбург и Людендорф  нанесли  страшный  удар,
готовившийся ими на протяжении нескольких месяцев. Не сумев разбить в 1914
году Францию, германский генеральный штаб решил в  1915  году  вывести  из
войны Россию. В течении марта и апреля, пока русские громили австрийцев  в
Галиции и на Карпатах, германские генералы оттягивали войска и  артиллерию
к  южной  части  Польши.  2  мая  немцы  обрушили  огонь  1500  орудий  на
один-единственный участок русской позиции. За четыре  часа  было  выпущено
700 000 снарядов.
     "На расстоянии восьми  километров  по  обе  стороны  от  находившейся
поблизости высоты видна была сплошная огненная завеса, - писал сэр Бернард
Пэйрс, наблюдавший за обстрелом. - Русская артиллерия по существу молчала.
Примитивные окопы русских вместе с теми, кто в  них  укрывался,  были,  по
существу, смешаны с землей. Из  16  000  солдат,  находившихся  в  составе
дивизии, уцелело всего пятьсот".
     Под этим смертоносным градом  снарядов  линия  обороны  русских  была
прорвана.  Подкрепления  доставлялись  эшелонами  прямо  к  месту   боевых
действий и выгружались  под  огнем  противника.  Брошенный  а  прорыв  3-й
Кавказский корпус, насчитывавший 40 000 бойцов, через  краткий  промежуток
времени уменьшился до шести тысяч; но даже эта горстка в  ночном  штыковом
бою взяла в плен 7 000 германцев. 3-я армия, принявшая  на  себя  основной
удар пруссаков, по словам ее командующего, истекла  кровью.  2  июня  пала
крепость Перемышь. 22 июня был сдан Львов. "Бедный Н[иколаша], рассказывая
все это, плакал в моем кабинете  и  даже  спросил  меня,  не  думаю  ли  я
заменить  его  более  способным  человеком..,  -  писал  царь.  -  Он  все
принимался меня благодарить за то, что я остался  здесь,  потому  что  мое
присутствие успокаивает его лично".
     Отступая, русские  солдаты  теряли  или  бросали  винтовки.  Нехватка
оружия вскоре стала столь ощутимой, что один  офицер  предложил  вооружить
отдельные батальоны насаженными на длинные черенки топорами.  "Представьте
себе, что во многих пехотных полках... треть людей, по  крайней  мере,  не
имела винто