в  двадцати  четырех
километрах к югу от С.-Петербурга. В  письме  от  16  сентября  1895  года
император писал: "Оба были в грустном  настроении,  покидая  Петергоф,  а,
главное, наш маленький дом у моря, где мы так спокойно провели первое лето
вместе!  Но  когда  мы  вошли  в  комнаты  Аликс,  -   продолжал   Николай
Александрович. -  ...печальное  настроение  прошло,  и  в  нас  поселилось
великое удивление  к  тому,  что  мы  увидели.  Теперь  чувство  удивления
сменилось наслаждением... Бывает, что, когда мы сидим в одной  из  комнат,
мы просто молчим и смотрим на стены, камины и мебель... Два раза ходили мы
наверх в  будущую  "детскую",  тоже  комнаты  вышли  замечательно  чистые,
светлые и уютные".
     И Николай и Александра надеялись, что у них родиться мальчик, который
станет первым с восемнадцатого века наследником, родившемся у царствующего
монарха. Когда подошло время  родов,  приехала,  полная  радужных  надежд,
императрица Мария Федоровна. "Разумеется, вы дадите мне знать, как  только
появятся первые симптомы? - писала она сыну. - Я примчусь к  вам,  дорогие
мои дети, и я не стану вам помехой, а как городовой, буду отгонять всех от
вас".
     В середине ноября 1895 года, когда  у  Александры  начались  схватки,
возле орудий Кроншдтадта и  Петропавловской  крепости  заняли  свои  места
артиллеристы. Триста залпов  должны  были  означать  появление  наследника
мальчика, сто один  -  девочки.  Наконец  загрохотали  орудия.  Прозвучало
девяносто девять залпов... сто... сто один... Но сто второго залпа  так  и
не  последовало.  Первым  ребенком,  родившемся  у  царя  Николая   II   и
императрицы  Александры  Федоровны,  была  дочь,  великая  княгиня   Ольга
Николаевна. При рождении она весила девять фунтов (4, 1 кг).
     Радость, которую им принесло  рождение  первенца,  заставило  молодых
родителей забыть о том, что это не мальчик, а девочка.  Когда  отцу  всего
двадцать семь, а матери двадцать два  года,  кажется,  что  впереди  целая
вечность, что дети еще  появятся.  Александра  сама  кормила,  мыла  дочь,
баюкая пела ей колыбельные песни. Пока Ольга спала, мать, сидя у колыбели,
вязала одну за другой кофточки, чепчики и носочки.  "Представь  себе  наше
несказанное счастье, ведь у нас такая славная малышка, которую мы холим  и
лелеем", - писала Александра Федоровна.



                                5. КОРОНАЦИЯ

     Когда на Неве, по которой всю зиму ездили на санях и  ходили  пешком,
затрещал лед, мысли подданных Российской империи были  заняты  предстоящей
церемонией коронации. Шел 1896 год,  двенадцатимесячный  траур  окончился,
новому императору в мае предстояло короноваться в Москве.
     Понимая, что сорокадевятилетней  вдовствующей  императрице  церемония
коронации  напомнит  о  скоропостижной  смерти  Александра  III,   Николай
Александрович пытался утешить мать: "Мне кажется, что мы  должны  смотреть
на все эти тяжелые церемонии в Москве, как  великое  испытание,  посланное
Богом, когда на каждом шагу приходится повторять то,  что  пережили  мы  в
чудные светлые дни 13 лет тому назад! Одна только мысль  меня  утешает,  а
именно, что больше в нашей жизни не придется совершать этот  обряд,  потом
уже все будет ровно и спокойно", - отметил он в письме от 27  апреля  1896
года.
     Коронация  русского  царя  представляла  собой  событие,   освященное
историей и традициями. Церемония должна была  произойти  в  Москве;  такое
торжественное, важное для  всей  страны  событие  не  могло  состояться  в
северной столице, этом искусственно созданном на  западный  манер  городе,
воздвигнутом Петром I. Согласно обычаю, некоронованный царь мог въехать  в
древний город лишь за день до коронования. Прибыв в Москву, царская  семья
отправилась  в  Петровский  дворец  в  предместье  города,   где   Николай
Александрович и Александра Федоровна постились и читали молитвы.
     В это время  москвичи  красили  и  белили  здания,  украшали  зеленью
подъезды, вывешивали трехцветные бело-сине-красные флаги. С каждым часом в
город прибывали новые тысячи гостей. Мимо скрипучих телег, битком  набитых
крестьянками в пестрых  платках  -  алых,  желтых,  синих  и  оранжевых  -
проносились эскадроны казаков. Из вагонов высаживались рослые  сибиряки  в
полушубках,  кавказцы  в  алых  чекменях,  турки  в   красных   фесках   и
кавалерийские генералы в красных черкесках с золотыми позументами. У  всех
горожан было радостное настроение: коронация  -  это  не  только  веселье,
нарядные толпы и угощение, но еще и  трехдневный  праздник,  амнистия  для
заключенных, отмена штрафов и пошлин.
     25 мая, в день въезда Николая Александровича в Москву, сияло  солнце,
отражавшееся в золотых куполах  и  окнах  домов.  Сдерживая  толпу,  вдоль
семикилометрового пути по обеим сторонам  дороги  выстроились  войска.  На
балконах и в окнах  домов  было  полно  народу.  На  одном  из  специально
сооруженных помостов сидела Матильда Кшесинская.  "Для  меня  было  пыткой
видеть государя; ведь для меня он был "Ники" - тот, которого я  обожала  и
который никогда больше не мог мне принадлежать".
     В два часа появилось шествие... Замыкал его эскадрон кавалергардов  и
эскадрон лейб-гвардии Конного полка. Солнце сияло на их золоченых касках и
кирасах. На белом коне, кованном на серебряные подковы,  появился  царь  в
мундире полковника Преображенского полка  -  первого  и  старейшего  полка
русской гвардии. Вслед за царем  и  сопровождающими  его  ехали  золоченые
кареты двух  императриц,  а  за  ними  -  великих  княгинь  и  иностранных
принцесс.
     Лицо у государя было осунувшееся, бледное  от  волнения.  Поводья  он
держал  в  левой  руке,  двумя  пальцами  правой  прикасался  к  козырьку.
Запряженная  восьмеркой  белых  лошадей,  карета,  некогда  принадлежавшая
Екатерине II, - в ней  ехала  вдовствующая  императрица  -  была  увенчана
короной. Мария Федоровна улыбалась  и  кланялась  москвичам.  В  такой  же
карете и также запряженной восьмеркой  белых  лошадей,  сидела  Александра
Федоровна  в  платье  из  серебристой   тафты,   усыпанном   жемчугом,   и
бриллиантовом ожерелье, сверкавшим в солнечных лучах. Кланяясь с  улыбками
налево и направо, обе царицы  следом  за  царем  через  Никольские  ворота
въехали в Кремль.
     26  мая,  в  день  коронования,  небо  над  Москвой   было   голубое,
безоблачное. На разукрашенных  конях  выезжали  герольды  в  средневековых
мантиях из золотой парчи  и  читали  царский  манифест  о  короновании.  В
Кремле, по ступеням Красного крыльца камер-лакеи расстелили алый бархатный
ковер, протянув его до  Успенского  собора,  где  должна  была  состояться
церемония. Напротив были сооружены деревянные помосты. Вдоль  помостов  на
расстоянии  двух-трех  шагов  стояли  в  полной  парадной  форме   солдаты
гвардейской кавалерии с палашами и саблями наголо.
     Николай Александрович и Александра Федоровна  встали  на  заре.  Пока
цирюльник убирал императрице  волосы,  царь  сидел  рядом,  непринужденно,
чтобы успокоить супругу, беседовал с ней.  С  помощью  фрейлин  государыня
пыталась  застегнуть  застежки  тяжелого  коронационного  платья.  Николай
Александрович возложил на нее корону в том положении, в каком  она  должна
будет находиться при коронации. Подошел парикмахер, держа в руке осыпанную
алмазами булавку, чтобы закрепить корону. Булавка вошла слишком глубоко  в
прическу,  и  молодая  царица  вскрикнула  от  боли.  Смущенный  цирюльник
поспешно ретировался.
     Во главе процессии, спускавшейся по Красному крыльцу,  шли  бородатые
священники в золотых ризах, за ними следовала вдовствующая императрица, ее
шлейф поддерживали несколько человек. Наконец наверху  показались  Николай
Александрович и Александра Федоровна. На груди императора алела  орденская
лента. Рядом с ним выступала государыня в платье из  серебристой  тафты  с
красной лентой через плечо. На шее  у  ее  была  нитка  розовых  жемчужин.
Двигались они медленно, в сопровождении камер-пажей, несших шлейф. По  обе
стороны императорской четы  шли  другие  сопровождающие,  несшие  парчовый
балдахин, над которым развевались страусовые перья.  Стоя  внизу  Красного
крыльца,  чета  поклонилась  народу  и  остановилась  перед  священниками,
которые окропили их обоих  святой  водой,  после  этого  священнослужители
поочередно поцеловали руки царю, и тот с молодой царицей вошел в Успенский
собор.
     Пятиглавый  собор  был  весь  залит  светом.  Алтарь  был   отгорожен
усыпанным самоцветами иконостасом. Свет, проникавший сверху, и пламя сотен
свечей отражались от граней алмазов  и  золотых  окладов  икон,  блики  их
падали на лица молящихся. Певчие, одетые с серебристые и  голубые  одежды,
наполняли собор звуками православных песнопений. У алтаря стояли  все  три
митрополита  -  московский,  петербургский  и  киевский  -   архиепископы,
епископы и архимандриты. На их митрах сверкали алмазы, сапфиры,  рубины  и
жемчуга.
     Вся середина собора была занята огромным помостом, в глубине которого
были поставлены три трона: средний - для царя, правый - для  вдовствующей,
левый - для молодой императрицы. Царь сел на Алмазный трон XVII века  царя
Алексея Михайловича,  сплошь  усыпанный  бриллиантами  и  жемчугами.  Свое
название трон получил от 870 алмазов, которыми он  был  украшен:  в  одном
подлокотнике было 85 бриллиантов, 144 рубина и  129  жемчужин.  Александра
Федоровна восседала на знаменитом троне из слоновой кости,  привезенном  в
Россию из  Византии  в  1472  году  невестой  Ивана  III,  великого  князя
Московского, Софьей Палеолог.
     Церемония коронования продолжалась пять часов. После обедни наступило
время  торжественного  облачения  царя  и  царицы.  Александра   Федоровна
опустилась на колени, а митрополит молился за заря. В то время, когда  все
присутствующие стояли, царь один, на коленях, молился за Россию и  русский
народ. После таинства священного миропомазания император  произнес  клятву
править Россией и сохранять самодержавие, как император и самодержец  всея
Руси.  [(Полный  титул  императора  был  таков:  "Божиею   поспешествующею
милостию,  мы,  Николай  Второй,  Император  и  Самодержец  Всероссийский,
Московский, Киевский, Владимирский,  Новгородский;  Царь  Казанский,  Царь
Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса  Таврического,
Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский,
Волынский,  Подольский  и  Финляндский;  Князь  Эстляндский,  Лифляндский,
Курлянский  и   Семигальский,   Самогитский,   Белостокский,   Карельский,
Тверский, Югорский, Пермский,  Вятский,  Болгарский  и  иных;  Государь  и
Великий  Князь  Новгорода  низовские   земли,   Черниговский,   Рязанский,
Полотский,  Ростовский,  Ярославский,  Белозерский,  Удорский,  Обдорский,
Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны  Повелитель;  и
Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския Земли и области  Арменския;
Черкасских и Горских  Князей  и  иных  Наследный  Государь  и  Обладатель;
Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог  Шлезвиг-Голстинский,
Стормарнский,  Дитмарсенский  и  Ольденбургский  и  прочая,  и  прочая,  и
прочая".)] Затем царь в первый и последний  раз  в  своей  жизни  вошел  в
царские врата, через которые обычно могло проходить только духовенство,  и
направился к престолу. И тут случилась беда. "Как камергер  императорского
двора, - вспоминал Извольский,  -  я  был  назначен  вместе  с  6  другими
камергерами поддерживать императорскую мантию, которую  император  надевал
во время ритуала вручения ему скипетра  и  державы  перед  возложением  на
голову императорской короны... Когда император подходил  к  алтарю,  чтобы
совершить обряд помазания, бриллиантовая цепь, поддерживающая орден Андрея
Первозванного,  оторвалась  от  мантии  и  упала  к  его  ногам.  Один  из
камергеров поднял ее и передал министру  двора  графу  Воронцову,  который
положил ее в карман. Это произошло так быстро, что никто, кроме  тех,  кто
стоял  близко,  этого  не  заметил.  Позднее  они  присягнули  молчать  об
инциденте, чтобы народ не счел это дурным предзнаменованием".
     По традиции, взяв корону из рук  митрополита,  царь  должен  был  сам
возложить ее  на  себя.  Готовясь  к  коронации,  Николай  II  намеривался
использовать  для  этого  шапку  Мономаха,  которой,  согласно   преданию,
короновался Владимир Мономах, живший в XII веке правитель  Киевской  Руси.
Помимо того, что  она  послужила  бы  свидетельством  приверженности  царя
русской истории, шапка Мономаха имела то преимущество,  что  весила  всего
два фунта. Но существовало железное правило, запрещавшее  это,  и  молодой
император  надел  на  себя  огромную   девятифунтовую   корону.   "Большая
императорская корона была сделана знаменитым  Позье,  придворным  ювелиром
Екатерины II, в 1762 году; она представляла собой митру  и  была  увенчана
крестом из пяти  громадных  бриллиантов,  объединенных  вместе  неграненым
рубином. Пояс, окружавший голову, состоял из двадцати больших бриллиантов.
Одиннадцать больших бриллиантов находились в  чешуйчатом  изгибе,  которым
поддерживался крест, а в обручах с каждой стороны, находилось по  тридцати
восьми розовых жемчужин", - писал великий князь Александр Михайлович. Сняв
корону со своей головы,  он,  согласно  церемониалу,  коснулся  ею  головы
императрицы. Потом возложил ее  на  собственную  голову,  а  царице  надел
другую  корону,  поменьше.  Церемония  окончилась  тем,  что  вдовствующая
императрица и все члены царской семьи подошли к  коронованному  самодержцу
всея Руси, чтобы присягнуть ему в своей верности.
     Несмотря на продолжительность церемонии, писала молодая царица  одной
из своих сестер, она ничуть не  устала:  так  сильны  были  охватившие  ее
чувства. Для нее церемония эта эта явилась как бы таинством, обручившим ее
с Россией. Девушки, родившейся в  Дармштадте  и  получившей  воспитание  в
Англии, больше не существовало. Александра Федоровна  верила  всей  душой,
что теперь она не только императрица, но и царица-матушка  всего  русского
народа.
     "При выходе из собора царя и царицу ожидал большой балдахин.  Царские
горностаевые  мантии  с  двуглавыми  орлами   несли   высшие   гражданские
сановники.  Поднявшись  на  Красное  Крыльцо,  императорская  чета  трижды
поклонилась собравшимся.  Могучее  "ура"  вырвалось  из  тысяч  глоток.  В
воздухе стоял колокольный звон московских "сорока сороков", смешавшийся со
звуками военных оркестров, игравших гимн", - вспоминал очевидец.
     В числе семи тысяч гостей на  парадном  обеде  в  Грановитой  палате,
кроме великих князей и принцев королевской крови, эмиров  и  послов,  были
простые русские люди, одетые в  простую  одежду;  они  занимали  отдельную
палату. Они пришли туда по праву, передаваемому  по  наследству:  то  были
потомки тех, кто в разное время спасали жизнь царей. Наиболее  почитаемыми
были потомки старого крестьянина Ивана Сусанина, который и под пытками  не
выдал  полякам  место,  где  скрывался  молодой  Михаил  Романов,   вскоре
положивший начало династии Романовых. На столах - а их были сотни -  гости
могли видеть перевязанные шелковым шнурком пергаментные свитки, на которых
старинными буквами было напечатано меню: борщ, похлебка, голубцы с  мясом,
вареная рыба, барашек,  зажаренный  целиком,  рябчики  в  сметане,  салат,
спаржа, фрукты в вине и мороженное.
     По старинной традиции царь и  царица  обедали  одни  на  помосте  под
парчевым балдахином; за ними наблюдал цвет  русского  дворянства.  Золотые
блюда с яствами,  которые  подносили  депутации  от  сословий,  подавались
государю  и  государыне  высшими   придворными   сановниками.   Во   время
продолжительной трапезы один за другим поднимались  со  своих  мест  послы
иностранных держав, провозглашая  тосты  за  здравие  императорской  четы.
После обеда царь и царица  приветствовали  остальных  гостей,  проходя  по
просторным кремлевским палатам, драпированным синим шелком  и  уставленным
золочеными стульями. Весь день царь не снимал с  головы  огромную  корону,
которая была надвинута почти на самые его глаза. Шрам, оставленный на  лбу
его японским фанатиком, оказался прижатым краем короны, отчего у  государя
разболелась голова. Императрица шла рядом, шлейф ее нес десяток пажей.
     Во время праздничного бала, устроенного по случаю  коронации,  Кремль
сверкал огнями, гремел музыкой. Платья, в которых щеголяли  русские  дамы,
по мнению заморских их гостей, потрясали воображение. На них  были  тиары,
ожерелья, браслеты, перстни и серьги, подчас с рубинами величиной  с  яйцо
малиновки. Великая княгиня  Ксения  Александровна,  сестра  Николая  II  и
великая княгиня Елизавета Федоровна, его свояченица, были  сплошь  усыпаны
изумрудами. Другие дамы были  украшены  сапфирами  и  рубинами.  На  талии
государыни сверкал бриллиантовый пояс. У самого императора  на  вся  грудь
мундира  была  усыпана  алмазами.  Такое   обилие   драгоценностей   могло
повергнуть в смятение любого.
     В  ту  ночь  во  всех  частях  Москвы  была   устроена   иллюминация.
Кремлевские  храмы  и  светские  здания   были   освещены   электрическими
лампочками. Когда царь и императрица вышли на  балкон  дворца  над  рекой,
царице подали букет, который тотчас весь засветился разноцветными искрами.
И сразу же  вспыхнули  огнями  все  кремлевские  башни,  колокольня  Ивана
Великого, мосты над рекой, вдали взлетели на воздух снопы ракет. Уже после
того, как оба легли почивать, на стенах их кремлевской опочивальни все еще
прыгали тени: в городе продолжалась иллюминация. [(Более  точные  описания
коронации приводятся в работах А.А.Игнатьева ("Пятьдесят лет в  строю")  и
Б.А.Энгельгардта ("Потонувший мир").)]
     День, наступивший после коронования, должен был принадлежать  жителям
и  гостям  Москвы.  Великий   князь   Сергей   Александрович,   московский
генерал-губернатор, распорядился, чтобы для народа на окраине Москвы  было
приготовлено угощение; на этом празднике должны были присутствовать и царь
с царицей.  Целыми  телегами  привозились  эмалевые  кружки  императорским
вензелем, которые  должны  были  раздаваться  в  качестве  сувениров,  для
бесплатного угощения доставлены были бочки пива.
     Для  народного  гуляния  было  выбрано  Ходынское   поле,   служившее
полигоном для инженерных войск и изрытое неглубокими  траншеями  и  рвами,
закрытыми сверху щитами из досок. То было единственное в Москве место, где
могли разместиться  сотни  тысяч  горожан  и  приезжих,  желающих  увидеть
молодого государя и царицу.
     Накануне вечером на Ходынку пришли тысячи так и  не  сомкнувших  глаз
гуляк. К рассвету собралось с полмиллиона человек, некоторые из  них  были
уже пьяны. Появились телеги, нагруженные кружками и бочками  с  пивом.  Их
огородили непрочными деревянными перилами. Толпа с любопытством  наблюдала
за происходящем,  потом  стала  продвигаться  поближе.  С  самыми  лучшими
намерениями. Вдруг кто-то пустил слух, будто телег доставлено меньше,  чем
ожидалось, и что пива хватит только тем, кто доберется до  бочек  первыми.
Толпа устремилась вперед.  Эскадрон  казаков,  прибывший  для  поддержания
порядка, был сметен прочь.  Не  выдержав  тяжести,  доски  ломались,  люди
падали во рвы. Толпа сбивала с ног, затаптывала в грязь  женщин  и  детей.
Тысячи ног промчались по изувеченным, гибнущим от удушья людям.
     К тому времени,  когда  подоспела  полиция  и  дополнительные  отряды
казаков, Ходынка напоминала поле битвы. Сотни погибли, тысячи были ранены.
Пополудни все  городские  больницы  оказались  заняты  пострадавшими.  Все
знали, что произошло. Государь и  государыня  были  потрясены  изветием  о
случившимся. Царь решил удалиться в монастырь  и  заявил,  что  не  сможет
отправиться на торжественный бал, который давал в  тот  вечер  французский
посол граф  (позднее  маркиз)  де  Монтебелло.  И  снова