отойду ненадолго, а  ты с краю  на полянке  посиди,  если  он
увидит и  заинтересуется, приползет к  тебе.  Только  сам его  не хватай. Он
человек уже, хоть и маленький на вид, бессмысленные улюлюканья он не поймет.
К тому же насилие свершится, если без согласия на ручки его взять. Не поймет
он  тебя, если схватишь  помимо воли. Даже если  из  хороших  побуждений, но
помимо воли. Неприятное впечатление о себе оставишь.
     -- Хорошо, не буду я хватать. Так посижу. А волчица не тронет меня?
     -- У тебя сейчас запах такой, что не тронет.
     Анастасия два раза хлопнула себя по бедру, волчица встала, посмотрела в
ее  сторону,  на  ребеночка,  снова заигравшегося  с  какой-то  букашкой,  и
подбежала к Анастасии.
     Анастасия  встала ко мне  вплотную и подозвала волчицу  подойти ближе и
лечь ей жестом приказала.
     --  Может, мне погладить ее, чтобы подружиться окончательно, --
предложил я.
     --  Не понравится  ей  покровительственная  фамильярность  с  твоей
стороны. Она все поняла  и не тронет тебя, но и  показного превосходства  не
потерпит,  --  ответила Анастасия.  Отправила  волчицу снова на поляну и
побежала по каким-то своим делам, пообещав скоро вернуться.
     Я  вышел из-за кустов,  откуда  мы с  Анастасией украдкой наблюдали  за
происходящим на поляне. Вышел и сел на траву  метрах в десяти  от маленького
Владимира. Так и сидел на траве минут пятнадцать. Он на меня  ноль внимания.
Я подумал,  если я буду продолжать тихо  сидеть, он на меня никогда внимания
не обратит. И я щелкнул раза два языком.
     Малыш  повернул  головку  и  увидел  меня. Сын!  Мой  сын  с  интересом
неотрывно смотрел на меня, и  я  на него с волнением  смотрел, даже  тело от
волнения нагреваться стало.
     Хотелось  подбежать,  схватить на  руки  маленькое  тельце,  потискать,
прижать  его к груди. Но просьба Анастасии,  а  главное, присутствие волчицы
сдерживали.
     И  тут  мой  маленький  сын  медленно  пополз ко  мне. Смотрит  на меня
неотрывно  и ползет. А в груди  у меня  сердце так забилось, что  слышно его
стало, и чего бьется оно так? Может малыш испугаться, как оно колотится.
     А он  полз, полз и  снова  чем-то в траве  заинтересовался, стал ручкой
тянуться  за какой-то букашкой. Потом рассматривать стал что-то ползущее  на
своей ручке. Три метра. Всего три метра не дополз до меня мой маленький сын.
     Из-за  какой-то букашки.  И что за  мир в этой траве, что за жизнь, так
его интересующая. Ну и порядки, ну и правила тут лесные. Перед ребенком отец
родной, а его букашка больше интересует. Не должно так быть. Должен понимать
ребенок -- отец важнее букашки.
     Вдруг  малыш  снова  поднял голову  в мою  сторону, улыбнулся  беззубым
ротиком и быстро, шустрей обычного, пополз. Я уже приготовился схватить его,
но увидел, он полз мимо, не обращая внимания на меня.
     Я оглянулся и увидел: сзади, чуть в стороне от меня, стояла улыбающаяся
Анастасия, она присела и положила  на траву  руку ладонью вверх. Улыбающийся
малыш  лез  к  материнской груди. Анастасия не схватила его,  а лишь  слегка
помогла долезть, лишь слегка помогала ему добраться к своей груди. Малыш уже
лежал на ее руках, хлопал своими ручонками по обнаженной материнской груди и
улыбался Анастасии. Потом он потрогал и погладил  сосок ее груди, прильнул к
нему губами и стал  сосать упругую  грудь Анастасии. Анастасия лишь один раз
взглянула на меня, и то палец к своим губам прижала, показывая, чтоб молчал.
Я и сидел молча все время, пока она кормила сына.
     Казалось,   Анастасия  во  время  кормления  вообще   забыла   о   моем
присутствии. Да и про мир весь окружающий не думала. Она все время  смотрела
только  на сына. И еще  казалось,  что  они как-то  общаются  друг с другом.
Потому так казалось, что малыш сосет-сосет и вдруг прекращает, отрывается от
соска  и  смотрит  на  лицо  Анастасии.  Иногда улыбаясь смотрит,  а  иногда
серьезно. Потом он затих и некоторое время поспал на руках. Когда проснулся,
снова заулыбался, и Анастасия  посадила  его себе  на ладонь, придерживая за
спину.
     Их  лица оказались  рядом, и  малыш  руками трогал  Анастасию за  лицо,
прижался к ее щеке своей  щечкой, и тут  он снова увидел меня. И снова замер
на некоторое время, с интересом рассматривая.
     Вдруг  он протянул  в мою сторону свою  ручку,  подался  ко  мне  своим
тельцем и произнес "э".  Я непроизвольно протянул к нему  свои руки, тут  же
Анастасия передала его мне.
     Я держал на руках  крохотное тельце  своего родного,  такого  желанного
сына!  Все  на свете забылось.  И очень сильно захотелось сделать что-нибудь
для  него.  Малыш  трогал мое  лицо,  ткнулся  в  него  губами  и, отпрянув,
поморщился, видно,  укололся  о небритое лицо.  А  дальше, сам не знаю,  как
получилось у меня, нестерпимо  захотелось поцеловать маленькую теплую щечку.
И я решился поцеловать!  Но вместо поцелуя почему-то два раза  быстро лизнул
его в  щечку,  как волчица  делала.  Малыш  отпрянул от меня и  с удивлением
захлопал глазками.  Звонкий заливистый смех Анастасии заполнил поляну. Малыш
тут же протянул к ней ручки и тоже засмеялся, заерзал в моих руках. Я понял,
он  просит  отпустить  себя, мой сын уходит  от меня.  Подчиняясь  его воле,
установленным  здесь правилам общения,  я  осторожно опустил  его на  траву.
Малыш сразу  же направился ползти  к  Анастасии,  она, смеясь,  вскочила  и,
оббежав меня, с другой стороны  села,  совсем рядом  со мной.  Малыш  тут же
развернулся  и, улыбаясь, пополз к  нам, залез к Анастасии  на руки и ручкой
снова меня потрогал за лицо. Так в первый раз я пообщался с сыном.





     В ЧЁМ МИССИЯ ОТЦА
     Мой сын, мой маленький Владимир, уснул.  Он играл некоторое время после
кормления  с  чем-то в траве. Трогал  свалившуюся  с  Кедра шишку, лизать ее
пробовал. На облака  смотрел, что проплывали  в  небе. Прислушивался к пенью
птичьему, потом  залез  на холмик, где  трава погуще,  калачиком  свернулся,
глаза закрыл, чему-то улыбаясь, и  уснул. Анастасия побежала по  своим делам
каким-то. Я по  лесу  один прогуливаться  стал  и  думать, ничего вокруг  не
замечая.  Одновременно чувство радости и досады не покидало меня. Я  сел под
Кедром на  берегу озера и решил: буду  так, не  шевелясь,  сидеть,  пока  не
придумаю, что же как родитель я могу привнести в становление своего ребенка.
Надо придумать такое,  чтобы он  чувствовал, что главным для  него  является
отец. Когда  подошла Анастасия, мне сначала не хотелось с ней разговаривать.
Именно  ее смех отвлек от  меня сына. Анастасия тихо сидела  рядом, обхватив
руками  колени,  задумчиво смотрела  на  спокойную воду  озера.  Она  первая
заговорила:
     -- Ты не  обижайся, пожалуйста, на меня. Так  смешно выглядело ваше
общение. Не удержалась я.
     -- Дело не в моей обиде.
     -- А в чем же?
     --  Многие  читатели в своих письмах о воспитании детей спрашивают,
просят  у  тебя  о  системе  воспитания  детей  все  расспросить и описать в
следующей  книге. А что тут описывать. Нет  никакой системы, наоборот все. У
вас тут антисистема  какая-то. Что,  например, в такой ситуации отцы  делать
должны, читатель спросить может.
     -- Ты очень точно определил -- антисистема, ее и опиши.
     --  Да кому это интересно? Люди ищут толковые  книжки, где сказано,
что с ребенком нужно делать, когда ему один, потом,  когда ему два месяца, и
так далее. По часам расписывают. Режим питания предлагают в книжках. Систему
воспитания   расписывают   в  зависимости   от  возраста.  А  здесь   полное
потакательство прихотям ребенка. Вседозволенность какая-то.
     --  Скажи  мне, Владимир, кем бы ты хотел видеть нашего сына, когда
он вырастет?
     --  Как   это  --  кем?   Конечно  же  счастливым,  нормальным,
преуспевающим в жизни человеком.
     -- А много ли счастливых людей среди твоих знакомых?
     -- Счастливых? Ну, совсем счастливых  людей,  может,  и немного.  У
каждого что-нибудь, да не ладится. То денег не хватает, то в семье неполадки
или  болезни разные цепляются.  Но я бы  хотел, чтобы мой сын избежал всяких
неприятностей.
     -- Подумай, как же он сможет их избежать, если ты заведомо втиснешь
его в систему, по которой воспитывались все? Подумай, может быть, существует
некоторая закономерность в том,  что все родители  хотят своих  детей видеть
счастливыми, а они вырастают и получаются как все. Не очень счастливые.
     -- Закономерность? В чем она? Если знаешь, говори сама.
     -- Давай вместе подумаем, в чем.
     -- Да,  над этим давно  люди  думают.  Специалисты,  ученые  разные
думают.  Для  того  и  изобретают  различные  системы  воспитания, по  часам
расписанные, чтоб найти оптимальную систему.
     -- Ты смотри вокруг внимательней, Владимир. Растут деревья, травы и
цветы. Как  можно расписать заранее по  дням, часам, когда  их поливать.  Не
будешь же ты поливать цветы, когда с небес вода их омывает, лишь потому, что
кто-то предписал мудрено день и час полива.
     -- Ну,  это  слишком.  Это  ерунда какая-то, а не пример воспитания
детей. Такого в жизни произойти не может.
     -- Но происходит  сплошь и рядом в жизни. Какая  б не была система.
Она  системой будет лишь. Всегда  она направлена  на то,  чтоб  сердце, Душу
отстранить еще от маленького человека и подчинить его системе. Чтоб вырос он
таким, как все, удобным для системы. И так веками  длится, чтоб не допустить
в Душе  людской  прозрения.  Не допустить  раскрыться человеку во  всей  его
красе, с Душою, данной Богом. Ему! Вселенной всей властителю.
     --  Ты подожди, не  заводись, спокойно говори  и языком нормальным.
Что нужно для того, чтоб было так? Ну, чтоб вырастали дети, как ты говоришь,
с Душой свободной. Властителями Вселенной, счастливыми. Как Бог того хотел.
     -- Им нужно  не  мешать и в  мыслях  видеть их такими, как Бог того
хотел.  Стремление сил  всех  Света во  Вселенной направлено,  чтоб  каждому
рожденному все лучшее из мирозданья передать. И долг родителей творящий Свет
не  закрывать премудростями догм  надуманных. Веками споры длятся  на Земле,
какая из систем  мудрейшей  может  быть. Но ты подумай сам,  Владимир.  Спор
возможен  там,  где Истина закрыта.  В  бесплодных  спорах  можно бесконечно
обсуждать, что в комнате находится, закрытой дверью. Но стоит дверь открыть,
и ясно станет всем, и спорить не о чем, коль каждый Истину увидеть сможет.
     -- Ну, кто ж, в конце концов, откроет эту дверь?
     -- Она открыта. Теперь глаза  Души лишь нужно  распахнуть, увидеть,
осознать.
     -- Что осознать?
     --  Ты о  системах спрашивал  меня.  О  расписаниях,  режимах жизни
говорил, что в книгах для людей  их кто-то излагает.  Но ты подумай сам, кто
может говорить яснее, чем сам Создатель о творении своем?
     -- Создатель ничего не  говорит.  Он  до  сих пор молчит. Никто  не
слышит слов Его.
     -- Значений разных много у одних и тех же слов, придуманных людьми.
Создатель  с  каждым терпеливо и с  любовью говорит нетленными,  прекрасными
деяньями.  Восходом солнышка и отблеском  луны, туманом мягким и росинкою, с
лучом  играющей, небесную вобравшей в себя синь. Есть во Вселенной множество
примеров ясных. Вокруг смотри. Тебя и каждого касаются они.
     А далее, если  изложить  сказанное  Анастасией  о воспитании  детей, то
получится, наверное,  полная противоположность тому,  что  происходит  у нас
сегодня с этим делом.
     Я уже говорил, что весь их древнейший род и сама  Анастасия относятся к
новорожденному  как к  Божеству  или  непорочному  ангелу.  У  них считается
недопустимым прервать мыслительный процесс ребенка.
     Дедушка  и прадедушка  могли  длительное время наблюдать, как маленькая
Анастасия с увлечением рассматривает  букашку или цветок, о  чем-то  думает.
Они стараются не  отвлечь  ее своим  присутствием.  Общаться начинают, когда
ребенок сам обратит внимание и захочет общаться. Анастасия утверждала, что в
тот момент, когда я наблюдал, как маленький  Владимир рассматривал что-то  в
траве, он познавал не только букашек, но и все мирозданье.
     По ее словам, букашка более совершенный механизм, чем любой рукотворный
и тем более примитивный конструктор.
     Ребенок,  имеющий возможность  общаться  с  этими  совершенными  живыми
существами,  сам становится более  совершенным,  чем  от общения с мертвыми,
неживыми, примитивными предметами.
     К тому же, как она  утверждает, каждая  травинка, букашка взаимосвязаны
со своим мирозданьем и помогают впоследствии осознать сущность вселенскую  и
себя в ней, свое предназначение. Искусственно созданные предметы такой связи
не имеют и неправильно расставляют приоритеты, ценности в мозгу ребенка.
     На замечание, что  условия, в  которых  воспитывалась  она и теперь наш
сын, сильно отличаются от тех, в которых приходится воспитывать детей нашего
цивилизованного мира, она ответила следующим:
     -- Еще в  утробе матери своей и уж тем более когда на свет является
внешне, казалось бы, беспомощный малыш,  ликуют  силы  Света  во  Вселенной.
Ликуют в трепетной надежде, что вновь пришедший непорочный человек, подобный
Богу, станет их добрым властелином и Свет Любви усилит от Земли.
     Все  для  него предусмотрел  Создатель.  Вселенная  букашкой,  деревом,
травинкой,  зверем,  внешне  лютым, ему  готова  доброй  нянькой  быть.  Еще
малюсенькому внешне человеку -- Создателя  великому творенью.  В  порыве
вдохновенья светлого  Создателем  содеян человек. И  для него был создан Рай
Земной.
     Никто не  властен  и ничто не властно над высшим сотворением Создателя.
Его порыв  любви и  вдохновенья  светлого  уже заключены в мгновеньи каждом,
народившимся на свет.
     Из всех существ  Вселенной  необъятной  одно  лишь  может на его судьбу
влиять, встав между Богом, Раем, счастливою звездой и человеком.
     -- Так, значит, есть на свете существо сильнее Бога?
     -- Сильней Божественного вдохновения  нет  на свете ничего. Но есть
ему  подобное по  силе  существо,  способное  вставать  между  Богом  --
воспитателем нежнейшим, и ангелоподобным младенцем -- человеком.
     -- И кто же это, как его зовут?
     -- То существо есть человек -- родитель.
     --  Что?.. Да как  же может  так  случиться, чтобы  родители желали
несчастья своему ребенку?
     --  Желают  счастья все. Да путь к нему забыли.  Вот оттого насилие
вершат с намереньем благим.
     -- Хоть как-то свои утверждения ты можешь доказать?
     -- Ты о системах разных воспитания твердил.  Подумай. Разные они. А
Истина одна. Одно лишь это говорит  о том, что  множество  неверным  поведут
путем.
     -- Как отличить, где истинная система, а где нет?
     --  Душой открытою  на жизнь попробуй  посмотреть. Очисти мысль  от
суеты бесплодной и тогда увидишь мир, Создателя Вселенной и себя.
     -- Где глаз Души, а не обычные глаза? Кто в этом может разобраться?
Ты  лучше  обо всем  конкретней  говори. И  оборотами  попроще речевыми.  Ты
утверждала, что речь  твоя моей  подобна  будет,  а говоришь  иначе. И  меня
сбиваешь на речь свою. Я чувствую, ты говоришь иначе.
     -- Только  чуть иначе.  И ты запомнить сможешь основное. И речь моя
смешается с  твоею речью. И не волнуйся, не стесняйся сочетаний слов  своих,
речь твоя понятной  будет многим людям. Для многих Душ она откроет то, что в
них самих таится. Пусть в ней поэзия Вселенной претворится.
     -- К чему все это? Не хочу, чтоб кто-то мой язык менял.
     --  Но ведь обиделся же ты, когда один из журналистов кондовым твой
язык назвал. Я вместе с теми, кто читает, сделать так могу, что из кондового
он лучшим языком из всех звучавших может получиться.
     --  Ну, хорошо,  пусть  так потом случится,  а пока простого  лучше
слышать языка. И так сложна проблема, непонятна. Как происходит? Почему? Что
именно родители путь к счастью закрывают ребенку своему. Да и на самом деле,
так ли это? Вот в чем сначала нужно убедиться.
     -- Хорошо. Коль хочешь убедиться, картины детства вспомни своего.
     -- Но это трудно. Не каждый может вспомнить в младенчестве себя.
     --  А почему? Не  потому ль, что память, ощущения щадя, бесплодное,
пустое отсекает? Внушение безысходности  пытается  убрать. Стереть и то, как
ты в утробе матери своей переживал,  мирскую ощущая брань, через переживания
матери своей. И дальше, хочешь, вспомнить помогу?
     -- Ну, помоги. Что дальше было и из памяти ушло?
     -- А  дальше  ты не хочешь вспоминать, как ты, Вселенной властелин,
лежал  один беспомощный в кроватке. Запеленован крепко,  словно связан, и за
тебя  с  улыбкою решали, когда тебе поесть, когда тебе  поспать. Обдумать ты
хотел все, осознать. Но  тебя с улюлюканьем частенько к потолку бросали. "Но
для  чего?" -- не успевал подумать ты.  Ты чуть подрос, увидел множество
вещей, безмолвных и бездушных, вокруг  тебя, но их нельзя было  касаться. Ты
мог  притронуться  лишь к той,  которую тебе преподнесли. И ты, смирившийся,
пытался    осознать,   в    чем    совершенство    в   представленной   тебе
игрушке-побрякушке. Но ты не мог найти в абсурдном примитиве того, чего и не
было и быть в нем не могло. Но ты еще искал, ты не совсем сдавался  и ручкой
трогал, и вкусить пытался, но тщетно. Объяснение ты  так и не нашел. Тогда и
дрогнул первый раз, рожденный властелином быть Вселенной.  Решил, что ничего
решать не можешь. Ты предан был родившими тебя и сам себя предал.
     --  Ты о  событиях  из  жизни говоришь  моей.  Я что,  хоть  чем-то
отличался от других детей?
     -- Я говорю конкретно  о тебе. И о  тебе,  кто слышит в данный  миг
меня.
     -- Так, значит, много властителей Вселенной, коль каждый им рожден?
Но как же так? Что за властитель, если одним и тем же множество владеет? Или
Вселенных много быть должно?
     -- Вселенная одна. Едина. Неделима. Но в ней пространство у каждого
свое. И целое зависит от него. От каждого.
     -- Так где ж оно, мое пространство?
     -- Потеряно оно. Но ты найдешь его.
     -- Когда ж я потерять успел?
     -- Когда сдавался.
     -- Что значит сдавался? Я как все дети был.
     -- Ты, как все  дети, веря в благость  ближних,  в родителей своих,
все  чаще  подавлял свои желанья. И соглашался с тем, что ты  еще ничтожный,
ничего не знающий малец.
     И ощущения, рожденные в тебе насилием над детством, до конца  стараются
с тобой  пройти  по жизни, стремясь потом в твоих потомков воплотиться. Ты в
школу,  как  и все, ходил. Тебе  рассказывали  там,  как человек был  просто
обезьяной. Как примитивен он. Как глупо верил в  Бога. О том,  что есть лишь
вождь один, который знает все.  Его народ избрал. Он всех один  достойней  и
умнее.  И ты читал с самозабвением  стихи  о том вожде.  Ты прославлял его в
самозабвении.
     -- Не только я стихи  читал и прославлял, кого велели, я верил  сам
тогда.
     -- Да, многие  стихи читали.  В соревнование вступая меж собой, кто
лучше всех прославит. И ты стремился первым быть.
     -- Так все тогда стремились.
     --  Да, вся  система требовала, чтобы у каждого едиными  стремленья
были. Тем и насиловала каждого. Стремясь сломить, чтоб сохранить себя.
     Но вдруг, прожив  часть жизни, ты узнал, что множество систем и  разные
они. Потом узнал, что человек, возможно, никогда и не был обезьяной. А вождь
мудрейший был тиран глупейший. И жизнь неправильно прожита поколением твоим.
Теперь в другой системе надо жить.
     И  ты  родителем становишься. И,  не задумываясь,  дочь свою в  систему
новую,  как  в  благо, отдаешь.  Уже не  думая,  как  раньше.  В  недоумении
погремушкой не гремишь. Насилие признав, насилие и сам творишь ты над  дитем
своим.  Тысячелетиями  сменяясь,  друг за другом системы разные  приходят  и
уходят,  у каждой цель  одна:  убить  тебя, властителя,  мудрейшего творца в
бездушного раба  переиначить. Через родителей все время действует система. И
через тех, кто сам себя  учителем мудрейшим называет. Учения  новые создаст,
тем самым новую родит систему. И лишь чуть пр