ащаясь к нам, Володя вдруг еще более радостно заявил:
     --  Мама и папа, я  недавно, когда купались вместе мы... я  понял и
разрешил телу дедушки  Моисея умереть. Мы  уже нашли место, где  я  похороню
тело своего дедушки Моисея.
     Володя прильнул всем  тельцем и  головой к ноге прадеда. Величественный
седой старец нежно и осторожно погладил по волосам  своего правнука. Любовь,
нежность, взаимопонимание и радость ощущались в  их отношении друг  к другу.
При этом  совсем странными мне показались разговоры о похоронах. Как принято
у нас,  я хотел остановить сына,  сказать, что прадедушка хорошо выглядит  и
ему  еще жить  да  жить.  Мы  ведь всегда  так  говорим, даже очень больному
пожилому  человеку,  и  я хотел  сказать,  даже воздуха  в грудь набрал,  но
Анастасия вдруг сжала мою ладонь, и я не произнес ни одного слова.
     Заговорил прадед, обращаясь к Анастасии:
     --   Тобой   творимое   пространство,  внученька   Анастасия,   чем
ограничивает твоя мысль?
     -- Мысль и мечта  в единое слились, ограничений не встречая, --
ответила Анастасия.
     И тут же прадед новый задал ей вопрос
     --  Тобой творимый мир людские души принимают, скажи, ты действуешь
энергией какой?
     -- Такой, что  взращивает дерево, бутоны раскрывает, превращая их в
цветы.
     -- Какие силы могут воспрепятствовать твоей мечте? -- Мечтая, я
не моделирую препятствий. Преодолимое лишь вижу на пути.
     -- Вольна  во всем ты, внученька моя Анастасия. Прикажи моей душе в
тебе угодном воплотиться.
     -- Приказывать  себе позволить  не могу  ничьей  душе. Душа  вольна
-- Создателя творенье. Но буду я  мечтать,  чтобы в прекраснейшем  саду,
мой милый дедушка, твоя душа нашла достойным воплощенье.
     Возникла пауза.  Новых вопросов прадедушка не  задавал, и тут снова,  к
деду обращаясь, быстро заговорил Володя:
     -- А я тоже тебе приказывать не буду, дедулечка. Но только  я  тебя
очень сильно попрошу. Ты побыстрее воплощайся вновь на Земле своей душой. Ты
вновь возникнешь молодым и будешь лучшим  другом мне. Или еще кем-то станешь
для меня...  Я не приказываю...  А просто  говорю...  Пускай,  дедулечка мой
Моисей, твоя душа во мне с моею рядом будет.
     При  этих словах величественный старец повернулся  к  Володе,  медленно
опустился перед ним сначала на одно колено, потом -- на второе, наклонил
седую голову, поднес к губам маленькую детскую  ручку и поцеловал ее. Володя
обхватил его за шею и что-то быстро стал шептать ему на ухо.
     Потом прадед  встал  с  колен, и помогал ему, очень пожилому  человеку,
всего  один  ребенок. Даже сейчас, в который  раз  вспоминая эту сцену, я не
могу понять, как это произошло. Они просто  держали  друг  друга за руки,  и
прадед  встал,  ни на  что не опираясь.  Поднявшись,  он сделал  шаг  в нашу
сторону, поклонился и, больше не сказав ни слова; повернулся, протянул  руку
внуку, и они пошли, держась за  руки и разговаривая. Чуть поодаль шел второй
дедушка, не прерывая их беседу.
     Я понял: прадедушка Анастасии уходил навсегда. Он уходил умирать.
     Я  неотрывно смотрел вслед  уходящим ребенку  и старцу.  Еще раньше, со
слов  Анастасии, мне  было известно ее отношение к современным кладбищенским
ритуалам и похоронам,  я  даже писал  об этом  в  предыдущих  книгах. Она, а
значит,  и все ее близкие, жившие и живущие сейчас в тайге, считают: кладбищ
быть не должно. Они похожи на отхожие  места, куда сбрасывают ставшее никому
не нужным  безжизненное  тело  умершего. Считают, что  люди  боятся  кладбищ
потому, что там совершается противоестественное действо. Считают, что именно
родственники  умершего своей мыслью,  своими  представлениями о нем,  как  о
безвозвратно  ушедшем,  не дают  его  душе  вновь воплотиться в новом  своем
земном воплощении.
     Анализируя виденные  мною похороны, я  стал тоже склоняться к такой  же
мысли. Уж  слишком  много в них фальши.  Ах, как убиваются  родственники  по
умершему,  а  всего  через  несколько  лет...  Пойдешь на  кладбище,  а  там
ухоженная  могилка  десяти-двадцатилетней давности -- редкость. На месте
запущенных могилок кладбищенские работники роют уже новые.
     Всеми  забыт  похороненный.  Ничего  от  его  пребывания  на  Земле  не
осталось, и даже память о нем никому  не нужна. Зачем он родился, зачем жил,
если  такой конец?  Анастасия  говорит, что  тела  усопших нужно  хоронить в
собственном  поместье,  не фиксируя  их  могилки  специальными  надгробиями.
Взошедшие  травы и цветы, деревья и кусты будут продолжением жизни тела. При
этом  душе,   покинувшей  тело,   большая   дается  возможность   прекрасных
воплощений. В поместье мысль  умершего при жизни творила пространство Любви.
В  этом  пространстве  остаются жить  его  потомки,  соприкасаясь  со  всем,
растущим в нем,  тем самым -- с  мыслями  соприкасаются своих родителей,
оберегают  созданное ими. Но и  пространство оберегает  живущих в  нем.  Тем
самым продолжая жизнь земную вечно.
     А как быть людям, живущим в городах?  Как им без кладбища обойтись? Но,
может быть, их образ жизни заставит их задуматься хотя бы в пожилом возрасте
-- нельзя так безответственно для вечности жизнь проживать.
     И я  согласен  с  философией Анастасии. Но одно  дело --  в  мыслях
согласиться, совсем другое дело -- видеть наяву, как происходит прощание
с умирающим прадедом. Хотя он,  вернее,  его душа в данном случае не  умрет.
Она явно останется где-то здесь или воплотится очень быстро в новой жизни, и
непременно  --  в  хорошей.  Они  ведь, никто  -- ни  Анастасия,  ни
маленький  сын, ни дедушка,  ни  сам  прадедушка  -- даже  в  мыслях  не
проектируют трагедии, они  понимают о смерти нечто иное, чем мы. Она для них
не трагедия, а лишь переход в новое прекрасное бытие.
     Стоп! Не был грустным даже прадед. Скорее наоборот. Вот! Вот она --
разгадка.  "Когда ты  засыпаешь, и  тебя гнетут темные  тяжелые и неприятные
мысли, то,  как правило,  тебе приснится сон кошмарный.  При светлых  мыслях
перед сном -- приятное во сне увидишь, -- говорила Анастасия. И еще:
"...смерть --  не трагедия, она  лишь  сон  короткий,  или чуть длиннее,
неважно, С мыслью о прекрасном в любой сон должен погружаться человек, тогда
душа его  страдать не  будет. Своими мыслями сам человек построить может рай
или иное для своей души".
     И прадед это знал. Он не страдал. Но что ему в последние часы доставило
такую очевидную радость? Что-то  произошло. Не мог  он улыбаться просто так,
без причины. Но что произошло? Я повернулся к Анастасии и увидел...
     Она стояла чуть поодаль от меня, протянув руки к солнцу, и шептала, как
мне показалось, какую-то молитву.  Солнечные лучи то скрывались за облаками,
то светили  ярко и отражались в слезинке,  скатывающейся по щеке  Анастасии.
При этом выражение ее лица не было грустным, оно было умиротворенным. Она то
что-то шептала, то слушала, будто ей кто-то отвечал. Я стоял и ждал, не смея
почему-то  подойти поближе к ней или даже просто сказать слово. Только когда
она повернулась, увидела меня и подошла, я спросил:
     -- Ты молилась за упокой души прадедушки, Анастасия?
     -- Душа прадедушки в покое будет пребывать великом, и  жизнь земная
ей снова предстоит, когда она сама того захочет. А я за сына нашего просила,
чтоб силы большие ему Создатель  дал.  Наш  сын, Владимир, совершил  деянья,
присущие немногим из сегодняшних людей. Прадедушкину силу всю в себя вобрал,
прадедушка ему ее душой  своей отдал. Еще взрослеющему трудно будет удержать
ему в себе энергий множество в единстве.
     -- Но почему,  когда все это произошло, я ничего необычного в  сыне
не заметил.
     -- Наш сын, Владимир, произнес слова перед тем, как прадед пред ним
колени  преклонил. Он произнес слова, которых  смысл понятен только тем, кто
может ведать, как творил Создатель наш. Ребенок, может, до конца не понимал,
но искренне, уверенно прадедушке сказал о том,  что  он способен душу  и его
собою на Земле оставить. Себе я не позволила подобное сказать. Не чувствую в
себе подобной силы.
     -- И прадед, я заметил, после этих слов еще сильнее воссиял.
     --  Да, в  глубокой старости подобное не многим слышать доводилось.
Ведь  в  будущее  прадед  приглашенье получил из уст ребенка -- Будущего
воплощенье. -- А что, они друг друга очень сильно любили?
     -- Наш сын, Владимир, прадедушку просил остаться жить, когда уже он
жить не мог. И жил прадедушка, не в силах отказать ребенку.
     -- Но как подобное возможно?
     -- Очень просто. И просто не всегда. Из бессознательного состояния,
небытия врачи ведь тоже возвращают человека. Но и не врач, а близкий человек
может  позвать, растормошить  от бессознательного  состояния или обморока, и
останется  человек живым.  Прадедушкина воля и любовь  позволили по  просьбе
внука жизнь  его продлить.  Прадедушка  -- потомок тех  жрецов,  которые
великие свершения в веках  творили.  Он  даже небывалый  взрыв  своею волей,
своим взглядом остановил однажды и ослеп.
     -- Как взглядом? Разве можно взглядом взрыв остановить.
     -- Можно, если человек будет  смотреть осмысленно, с уверенностью в
силе  человеческой, непоколебимой воле.  И  знал  прадедушка,  где  будет то
несчастье, и пришел туда. Он  опоздал слегка со своим предвиденьем, и первый
взрыв  произошел.  А  он  стоял пред  смертоносным  и  взглядом усмирял  уже
взметнувшиеся  в   пространство  проявленья  темных  сил.  Один  лишь  взрыв
произошел, и то неполной силы, и еще два других могли случиться. Но  если бы
прадедушка  хотя бы  раз  один мигнул...  Владимир,  взрыва он  не допустил.
Только ослеп.
     --  Но почему  тебя так  беспокоят  способности  сына,  которые  он
получит от деда?
     --  Считала  я,  ему  достаточно моих,  твоих.  Учила, как скрывать
излишнее, что может  людям  необычным показаться. Хотела, чтобы  в мир  ушел
жить сын наш и смог не отличаться внешне от людей других. Творить ведь можно
многое,  среди других  не  выделяясь. Но слишком  необычное  произошло.  Кто
теперь сын  наш,  в чем  предназначение  его  --  тебе и мне осмысливать
необходимо. И я Создателя просила, чтоб силы ему дал, хотя  б немножечко еще
простым ребенком оставаться.
     -- Ты вот теперь переживаешь, Анастасия. А я думаю, во многом здесь
твоя  вина,  твоего  воспитания. Ты много о душе говоришь,  о предназначении
человека. Научила  ребенка  книгу  необычную читать о сотворении.  У  него и
сформировалось свое  образное видение мироустройства. Зачем  ребенку в таком
возрасте о Душе знать, о Боге? Он, представляешь, меня папой называет, а при
этом  еще  говорит, что  у  него  отец есть. Я понял,  он Бога  своим  Отцом
называет. Но все это сложновато даже мне понять, а ты так ребенка загрузила.
Это твое воспитание виновато, Анастасия.
     -- Владимир, помнишь я ответила прадедушке, что не могу приказывать
ничьей душе. И сын  наш слышал мой ответ. И все же силы, высшие  чем  я, ему
позволили иначе поступить. Но ты не беспокойся. Я смогу понять произошедшее,
хотя, возможно, и меня  сын по-другому может теперь воспринимать.  Он нас  с
тобою вместе взятых вскоре сильнее будет.
     --  Ну и  хорошо.  Каждое поколение  и должно  быть сильнее и умнее
предыдущего.
     -- Да. Ты прав,  конечно  же, Владимир, но в  этом  есть и  печаль,
когда сильнее и осознаннее кто-то поколенья своего.
     -- Что? Не понял, о какой печали ты говоришь, Анастасия?
     Она  не  ответила,  опустила  голову  и  выражение  ее  лица  сделалось
печальным.  Она редко  бывает грустной или печальной.  Но в  этот  раз...  Я
понял... Понял великую трагедию прекрасной отшельницы сибирской тайги --
Анастасии.  Она  одинока.  Невероятно  одинока.  Ее  мировоззрение,  знания,
способности  существенно отличают ее от других людей. И чем они сильнее, тем
более трагично одиночество. Она живет в другом измерении осознанности. Пусть
это  измерение  прекрасно, но  она  в  нем  одна.  Она,  конечно,  могла  бы
спуститься к людям,  стать как все. Но не сделала этого.  Почему? Да потому,
что для этого ей нужно было бы предать себя, свои принципы,  а может быть, и
предать Бога. И тогда Анастасия  решилась на невероятное. Она позвала других
в это прекрасное  измерение. И кто-то смог ее понять. И  я, кажется, начинаю
ее  понимать  и  чувствовать.  Шесть  лет  прошло,  а только-только  начинаю
понимать.  А  она  терпеливо   ждет,  все  спокойно  объясняя,   не  злится.
Выносливая,  непоколебимая в своей надежде. Так  же,  как она, наверное, был
одинок Иисус Христос. Конечно,  были  у него ученики  и  постоянно приходили
люди его слушать. Но  кто мог другом быть?  Другом, понимающим  с полуслова,
помогающим в трудную минуту. Не было рядом ни одной родной души. Ни одной.
     Бог! Каким его представляет большинство  людей? Непостижимой, аморфной,
бесчувственной сущностью.  Все только: "Дай!"  да  "Рассуди!".  Но  если Бог
--  наш Отец, если им  создан весь мир, окружающий нас, то, естественно,
основным желанием Родителя может  быть только  осмысленная жизнь  Его детей,
понимание ими сути мироздания и совместное творчество со Своими детьми. Но о
какой осмысленности можно говорить, если мы топчем все, что  создано  вокруг
нас Богом, топчем Его мысли, а при этом поклоняемся на разные  лады кому-то,
но  только не Ему. А  Ему и не нужны поклонения, Он  ждет сотрудничества. Но
мы... Мы даже такую простую истину не можем никак понять: если ты -- сын
Бога, способен понимать Отца, возьми земли всего один гектар и сделай рай на
нем, Отца порадуй. Но нет! Все человечество, как одуревшее, стремится,  но к
чему?  Кто постоянно делает сумасшедших  из нас? И каково Ему, Отцу, взирать
на  вакханалию земную? Взирать  и  ждать,  когда  осмысленность придет к Его
сынам и  дочерям земным. Взирать  и солнцем  освещать всю Землю, чтобы могли
дышать Его дети. Как разобраться в  сути бытия? Как осознать, что происходит
с нами на самом деле? Массовый  психоз? Или  воздействие умышленное каких-то
сил? Каких? Когда мы освободимся? Кто они?


     Уснувшая цивилизация

     Этот разговор произошел на второй день.
     Мы с Анастасией  сидели на уже давно полюбившемся  мне месте, на берегу
озера, и  молчали.  Время близилось к  вечеру, но еще не  наступила вечерняя
прохлада. Едва ощутимый ветерок, постоянно меняя направление, овевал тела и,
как будто специально, приносил для наслаждения разнообразные ароматы тайги.
     Анастасия  с едва заметной улыбкой смотрела на водную  гладь озера. Она
как  будто  ждала  от меня  тех вопросов, на которые  мне  хотелось получить
ответы. Только сформулировать эти вопросы коротко и конкретно не получалось.
Казалось,  сформулированное в уме не отражало того главного,  о чем хотелось
узнать. Потому и начал я издалека:
     --  Понимаешь, Анастасия, вот пишу я книги, в  которых  много слов,
тобою сказанных, не  все твои слова мне сразу понятны, но  больше всего даже
не слова, а реакция на них становится непонятной.
     До  встречи с тобой я был предпринимателем. Работал, денег,  как и все,
хотел побольше иметь. Мог  себе  позволить  и выпить,  и в  компании веселой
разгуляться, но никто  на меня и на работников моей  фирмы не набрасывался с
критикой так, как сейчас пресса обрушилась.
     Как-то  странно  получается, тогда не  обвиняли  меня  в  зарабатывании
денег,  а как  книжки  вышли,  какие-то субъекты  стали  печатать  статьи  и
говорить,  что  я  меркантильный   предприниматель,  чуть  ли  не  шарлатан,
мракобес. Да  ладно, если б только  меня, они же еще и читателей оскорбляют:
их мракобесами, сектантами называют. А про тебя вообще невесть что несут. То
доказывают, будто не  существует тебя вовсе, то утверждают,  будто ты --
главная язычница.
     Странное вообще  дело получается: здесь,  в Сибири,  живут разные малые
народности, разные у  них культуры, вероисповедания, шаманы еще сохранились,
про них ничего плохого не говорят,  наоборот,  сохранять,  говорят, культуру
этих  народностей надо. Ты  одна,  ну еще  дедушка  и  прадедушка  твои, сын
теперь, живете тут. Себе  ничего  не просите, а слова,  которые произносите,
бурю  эмоций  вызывают.   Одни   люди  радуются  словам,  тобою   сказанным,
восхищаются,  действовать начинают, другие с какой-то прямо  яростной злобой
на тебя набрасываются, почему так? ..
     -- А сам, Владимир, ты не мог бы ответить на этот вопрос?
     -- Сам?
     -- Да, сам.
     --  Мне  в  голову  мысли  очень  странные  приходят.  Складывается
впечатление,  будто существуют среди человеческого  сообщества люди или силы
какие-то  неведомые, которым очень хочется, чтобы  люди страдали. Этим силам
нужны войны, наркомания, проституция, болезни. И  чтобы  все  эти негативные
явления усиливались. Иначе как объяснить? На книжки об убийствах, на журналы
с полуобнаженными женщинами они не набрасываются, а книжки о природе, о душе
им не нравятся.  С тобой тем  более непонятно. Ты  вот  призываешь  поместья
райские строить для счастливых семей, и очень многие люди тебя поддерживают.
Не  просто на  словах поддерживают. Люди действовать  начинают. Я сам  видел
людей,  которые уже  взяли землю и  обихаживают ее, как  ты говорила, строят
свое  родовое поместье. Среди них  'есть  и  молодые и пожилые,  и бедные  и
богатые, а  кому-то уж больно не нравится такое, И все  время  они  в прессе
пытаются  исказить сказанное  тобою. Ну, в общем, врут  попросту.  Понять не
могу,  почему  слова  человека,  живущего  в тайге  и  никому  вроде  бы  не
мешающего, так действенны.
     И почему кто-то с ними начинает прямо-таки бороть я? Еще говорят, будто
за  ними,  за  словами,  которые  ты  говоришь,  некая  сила  великая стоит,
оккультизм что ли.
     -- А ты сам как думаешь, стоит за ними сила или это просто слова?
     --  Думаю, какая-то  оккультная  сила  в них  все  же есть.  Так  и
некоторые эзотерики говорят.
     -- Попробуй отсеять, Владимир, то,  что говорят. Свое сердце и душу
послушать попробуй.
     --  Так  я и пробую,  только  информации  не хватает. --  Какой
конкретно?
     -- Ну например, какой ты национальности, Анастасия, какой веры ты и
твои родственники? Или у вас нет национальности?
     --  Есть, --  ответила  Анастасия  и встала,  -- но если  я
сейчас произнесу это слово,  всколыхнется темное и завизжит  в испуге. Потом
попытку сделает обрушить мощь свою всю без остатка не только на  меня,  но и
тебя  попробует ужалить. Ты  сможешь  выстоять, коль сможешь не  заметить их
усилий, прекрасной яви мысль свою отдашь. Но если ты себя незащищенным перед
злобным посчитаешь, свой забери вопрос и позабудь до времени о нем.
     Анастасия стояла передо мной,  опустив руки. Я посмотрел на нее снизу и
невольно заметил,  как горда, прекрасна и непокорна ее осанка. Ее ласковый и
вопросительный  взгляд ждал  ответа. Я не  сомневался,  что произнесенное ею
слово действительно  может вызвать какую-то необычную реакцию. Не сомневался
потому, что за годы знакомства с ней не раз убеждался в бурной реакции на ее
слова многих людей.  А  потому не  сомневался и в  возможной  опасности,  но
ответил:
     -- Я не боюсь. Хоть и уверен,  что так все будет, как ты  говоришь.
Я, может, устоять и смогу, но ведь не только я... Есть сын у нас. Я не хочу,
чтобы ему хоть что-то угрожало.
     И тут к Анастасии вдруг подошел наш сын.  Он,  наверное, тихонько стоял
где-то рядом, слушал наш разговор и не мешал ему. Но когда речь зашла о нем,
вероятно, посчитал возможным объявиться.
     Володя взял руку Анастасии своими ручками, прильнул к ней щекой, поднял
головку и произнес:
     -- Анастасия-мамочка, ответь на вопрос папы. Я за себя сам постоять
смогу. Из-за меня не надо от людей историю скрывать.
     --  Да, верно, ты силен, еще сильнее будешь  с каждым  днем, --
Анастасия погладила детскую головку. И голову свою подняв, прямо в глаза мне
глядя,  четче обычного  произнося буквы, как будто бы впервые представляясь,
сказала:
     -- Вед-рус-са я, Владимир.
     Произнесе