щий везде.
     Анастасия замолчала. Со всем, что было вокруг нее, общаться продолжала.
Вокруг  нее,  казалось,  свет  светился.  Когда   она  слова  своей  молитвы
произносила и рядом была, вокруг невидимое что-то происходило. И это  что-то
невидимое коснулось и меня. Не внешним -- внутренним прикосновением.  От
него  вдруг стало  хорошо, успокоенно. Но  по  мере  удаления Анастасии  это
состояние прошло, и я сказал ей, отошедшей, вслед:
     -- Ты  так молитву прочитала, как будто  рядом с  тобой кто-то был,
способный на нее ответить.
     Анастасия  повернулась в  мою  сторону,  лицо  ее было  радостным.  Она
развела руки по сторонам, перекружилась, улыбаясь, потом, серьезно глядя мне
в глаза, сказала:
     --  Владимир, Бог Отец наш  для каждого с  мольбою тоже говорит, на
каждую молитву отвечает.
     -- Но почему тогда его слова никто не понимает?
     -- Слова? Так много  слов со  смыслом разным  у земных народов. Так
много  непохожих языков, наречий. И есть  один для всех  язык. Один для всех
язык божественных воззваний. И соткан  он из шелеста листвы, из пенья птиц и
волн. Имеет запахи божественный язык и цвет.
     Бог этим языком на просьбу каждого и на молитву молитвенный дает ответ.
     -- А ты могла б перевести, сказать словами, что он нам говорит?
     -- Могла б примерно.
     -- Почему примерно?
     -- Бедней намного наш язык того, каким Бог с нами говорит.
     -- Ну,  все равно скажи, как сможешь. Анастасия на меня  взглянула,
вперед вдруг руки протянула, и голос... воскликнул голос вдруг ее грудной:
     Сын  Мой! Мой сын дорогой! Как долго Я жду.  Все жду. В минуте года,  в
мгновенье века, Я жду.
     Тебе  все отдал. Земля  вся твоя. Ты волен во всем. Свой выберешь путь.
Только, прошу, сын мой, Мой сын дорогой, Будь счастлив, прошу.
     Ты не видишь Меня.
     Ты не слышишь Меня.
     В разуме твоем сомнения и грусть.
     Ты уходишь. Куда же?
     Ты стремишься. К чему?
     И поклон бьешь кому-то.
     К тебе руки тяну.
     Сын Мой, сын дорогой,
     Будь счастлив, прошу.
     Ты снова уходишь. А путь -- в никуда. На этом пути взорвется земля.
Ты волен во всем, и взрывается мир, Взрывает судьбу твою.
     Ты  волен  во всем, но  Я устою.  С травинкой последней тебя возрожу. И
снова мир будет сиять вокруг, Только будь счастлив, прошу.
     На ликах святых суровая грусть,
     Тебя пугают адом, судом.
     Тебе говорят -- Я судей пошлю.
     Но Я лишь молю о том,
     О времени том, когда снова вдвоем.
     Я верю -- вернешься,
     Я знаю -- придешь.
     Я снова тебя обниму.
     Не отчим! Не отчим! Я твой!
     Я твой Аве Отче, ты сын Мне родной.
     Мой сын дорогой,
     Мы будем счастливы с тобой!
     Когда Анастасия замолчала, не сразу  я в себя пришел. Как будто слушать
продолжал все,  что вокруг  звучало,  а может, слушал, как во  мне самом  по
жилкам в необычном ритме кровь бежала. Что понял? До сих пор сам не пойму.
     0на  в  своей трактовке пылкой молитву Бога к человеку излагала.  Слова
верны иль неверны кто теперь скажет?  И почему, кто сможет пояснить, они так
сильно  чувства  будоражат? И что я  делаю  сейчас?  В  осмысленном волненьи
ручкой по листу  вожу, иль не осмысленно... С ума схожу? Ее слова переплетаю
с теми, что сейчас барды от  ее имени поют? Все может быть.  Другие за меня,
быть  может, и поймут. И  я  попробую понять, как допишу. И  вновь  пишу. Но
вновь, как  там, в лесу, как будто прорываясь  сквозь  завесу, вдруг  иногда
звучат строки молитв таежных.  И вновь  вопрос. Мучительный вопрос, он и  по
сей день во  мне встает. Картинами встает из нашей жизни  и размышлениями. Я
на него  себе боюсь ответить  сам. Но и держать  только в  себе не  в  силах
больше. Быть может, кто-то убедительный найдет ответ.
     Молитва!  Эта  молитва  Анастасии!  Всего  лишь  слова!  Слова  таежной
отшельницы, необразованной, со своеобразным мышлением и образом жизни. Всего
лишь слова. Но почему-то всякий раз, как вновь звучат они, взбухают жилки на
руке, что  пишет, и кровь  по  ним  пульсирует  быстрей. Пульсирует, отмеряя
секунды, за которые необходимо решить, что  лучше и как дальше жить. Просить
у доброго Отца -- избави, дай, преподнеси? Или  вот так, решительно и от
души, так, как она, вдруг заявить:
     Отец мой, существующий везде, Не допущу греха и слабости в себе.  Я сын
Твой, я для радости Тебе Твою собою славу преумножу...
     Какой молитвы смысл будет приятнее  Ему? Что должен  делать я  или  все
вместе мы? Каким путем идти?

     Отец мой, существующий везде,
     Не допущу греха и слабости в себе...
     Но где  же  силы взять, чтоб так  сказать? И чтобы сказанное  выполнить
потом!

РОД АНАСТАСИИ
     -- Скажи, Анастасия, как случилось так, что ты и прародители твои в
глухом лесу, от общества отдельно, на протяжении тысячелетий жили? Если, как
ты  утверждаешь,  все  человечество -- единый организм,  у  всех  единые
имеются истоки, то почему твой род среди других, словно изгой?
     -- Ты прав, у всех  единый есть родитель. И  есть родители, которых
видим  мы. Но  есть еще у каждой человеческой  судьбы свобода выбора по воле
собственной пути, ведущего к определенной цели. Средь прочего, от воспитанья
чувств зависит выбор.
     -- И  кто ж тогда так воспитал далеких прародителей  твоих,  что до
сих пор твой род так отличается? Ну, образом жизни, что ли, понятием своим?
     --  Еще в далекие те времена...  В далекие сказала, а  было все как
будто бы вчера.  Я лучше так скажу: когда настали времена, и человечество не
сотворять совместное, а разбирать творенья Бога устремилось, когда копье уже
летело и шкуры  преданных зверей на теле людей достоинством считаться стали,
когда   сознанье  всех  менялось,  и  устремлялось   по   пути,  ведущему  к
сегодняшнему  дню,  когда не  к  сотворенью, а к  познанью устремилась мысль
людская,  вдруг стали  люди  разбирать,  как,  вследствие  чего,  мужчина, с
женщиной  сливаясь, великое  удовлетворенье способны испытать. Тогда впервые
мужчины  женщин стали  брать,  а  женщины  себя  мужчинам отдавать  не  ради
сотворенья, а для того, чтоб получить приятное двоим удовлетворенье.
     Казалось им, как  и  сейчас живущим людям кажется, оно приходит  каждый
раз, когда слиянье происходит мужского, женского начал, их плоти, видимых их
тел.
     На самом  деле  удовлетворения от  слиянья только плотских тел неполны,
скоротечны. В деяниях лишь утешных другие планы человеческого "я" участия не
принимают. А человек стремился к ощущенью полноты, тела и способы соединения
меняя, но до сих пор сполна его не получая.
     Последствием печальным плотских тех утех являлись дети их. Их дети были
лишены  осмысленных стремлений  к цели для претворения божественной мечты. И
стали  женщины  рожать в  мученьях.  И дети  подрастающие в муках  были жить
обречены, отсутствие трех планов бытия им не давало счастье  обрести. Так до
сегодняшнего дня мы и дошли.
     Одна из первых женщин, когда в  мученьях родила свое дитя, увидела, что
девочка  новорожденная ее  при родах ножку повредила и такой хиленькой была,
что даже плача звук не издавала. Еще увидела та женщина, как тот,  кто с нею
плотской утехой  наслаждался,  к рожденью  равнодушным  оставался,  с другою
женщиной утехи стал искать. И  женщина,  что стала матерью случайно, на Бога
вознегодовала.  Грубо схватила девочку новорожденную свою, от всех подальше,
в  лесную  чащу, не  обжитую людьми, бежала.  В отчаяньи остановившись, чтоб
дыхание перевести,  со  щек  своих слезу рукой  стирала, на Бога всякий  раз
слова со злобою бросала: "Зачем в твоем, как ты считал, прекрасном мире есть
боль, есть зло, есть отреченье? Я не испытываю удовлетворенье, когда на мир,
тобою  созданный, смотрю.  Я  вся в  отчаяньи и  злобой  вся  горю. Я  всеми
брошена. И тот, к кому ласкалась я, сейчас с другой ласкается, меня забыв. И
это ты их создал. Он твой, меня  предавший, изменивший мне. Она, его  сейчас
ласкающая, тоже ведь твоя. Они твои творенья, да? А я? А я их задушить хочу.
Я злобой  вся на них горю.  Безрадостен мне  мир твой стал. Что за судьбу ты
для  меня избрал?  И почему уродливо, полумертво дитя родилось от меня? Я не
хочу, чтоб видели его. Нет радости во мне от созерцания такого".
     Та женщина не положила -- грубо бросила в  траву лесную  едва живой
комочек -- дочь свою. С отчаяньем и злобой прокричала, обращаясь к Богу:
     --  Никто  пусть  не  увидит дочь мою! А  ты смотри.  Смотри на  те
мученья, что средь твоих творений происходят.  Она не будет жить. Я не смогу
кормить  рожденное  дитя. Сжигает злоба  молоко в моей груди. Я ухожу. Но ты
смотри!  Смотри,  как много в  мире,  созданном тобой, несовершенства. Пусть
умирает пред тобой рожденье. Пусть умирает средь творенья, что создал ты.
     Со  злобой  и  отчаяньем  от  девочки  своей  бежала  мать.  А  девочка
новорожденная одна, беспомощным комочком и едва дыша, одна осталась на траве
лесной. Прамамочка далекая моя в той девочке, Владимир, и была.
     Идущие с Земли Бог ощутил отчаянье и злобу. Печаль и состраданье было в
нем  к рыдающей, несчастной женщине.  Но  любящий  ее, невидимый Отец не мог
менять ее судьбу. На женщине, в отчаянье бегущей, свободы, им же данной, был
венец.  Сам  каждый  строит  человек  свою   судьбу.  План  материальный  не
подвластен никому. Лишь человек один его хозяин полноправный.
     Бог --  личность.  Отец всему,  не во плоти  он  существует.  Не во
плоти.  Но  комплекс всех  энергий в нем вселенских,  весь комплекс  чувств,
присущих  человеку, есть. Он  радоваться может и переживать, грустить, когда
один  из сыновей  иль  дочерей  свой путь  к  страданью  выбирает. Отцовской
нежностью  ко  всем пылает  Он, и  каждый день, для всех без исключенья, всю
землю солнца  лучиком любви ласкает. Он каждым днем надежды не теряет в том,
что дочери Его, Его сыны,  Божественным пойдут  путем. Не по указке, не  под
страхом, свободой пользуясь, определят они свой путь к совместному творенью,
к возрожденью  и к радости от созерцания его. Он верит, наш  Отец, и ждет. И
жизнь собою продолжает. Весь комплекс чувств людских в нашем Отце.
     Представить сможет ли хоть кто-нибудь, что чувствовал
     Отец наш Бог, когда в Его лесу, среди Его  творений  новорожденное  Его
дитя тихонько умирало?
     Не плакала  та девочка и не кричала. Сердечко маленькое замедляло ритм.
Лишь иногда своими губками она искала сосок живительный, хотела пить.
     Нет плотских рук  у Бога.  Все видящий, не мог он девочку к груди своей
прижать. Отдавший все,  что  может еще  дать?  И тогда. Вселенную  способный
заполнить всю  энергией  своей  мечты, над  лесом  тем в  комочек  сжался. В
комочек  маленький, способный разнести при быстром расширении вселенские все
необъятные миры. Он  концентрировал над лесом энергии своей  любви. Любви ко
всем  Своим  твореньям. Он воплощался через них в  деяниях  своих  земных. И
они...
     Уж посиневших губ, в траве лежащей девочки, коснулась капелька дождя, и
тут же теплым ветерком подуло. Упала с дерева пыльца, и девочка ее вдохнула.
И  день прошел,  и ночь настала, а девочка не умирала.  Лесные твари,  звери
все, Божественной объяты негой, ту девочку своим детенышем признали.
     Шли годы, девочка росла и девушкою стала. Лилит могу се назвать.
     Когда  она ступала  по траве рассветом озаренной,  "Лилит" все радостно
кричало! Лилит улыбкой  озаряла и ласкала мир. Богом  созданный, вокруг нее.
Лилит все окружающее принимала, как мать свою и как отца воспринимаем мы.
     Уж повзрослевшая,  она все чаще к краю леса подходила. Тихонько прячась
средь  травы, кустов, она следила, как  люди, так  похожие  на нее, какой-то
странной  жизнью  жили.  Все  больше  от  творений Бога  отделялись,  жилища
строили, ломая все вокруг, в шкуры зверей зачем-то одевались. И восхищались,
убивая Божью тварь, и восхваляли тех,  кто  убивал быстрее. Из  омертвевшего
все  что-то создавали.  Еще  тогда  Лилит не  знала,  что, из живого мертвое
творя, при этом умными людьми они себя считали.
     Она  стремилась к людям, чтоб сказать о том, что радость может принести
для всех. Она совместного желала сотворенья и радости от созерцания его. Все
больше  возрастала в ней потребность к рожденью нового живого  божественного
сотворенья.
     Свой взор она все чаще направляла на одного. Среди других невзрачным он
казался.  Недалеко  копье метал, в убийствах  неудачливым считался, задумчив
был и часто тихо пел, уединившись, мечтал о чем-то часто о своем.
     Однажды вышла Лилит к людям. Живительных даров  лесных собрав, несла  в
сплетенной  из  лозы корзине  она  к  людской  толпе,  к стоявшим у  убитого
слоненка,  о чем-то спорящим  мужчинам. И он был среди них, ее избранник. Ее
увидев,  замолчали  все.  Собой  Лилит  прекрасною была. Стан  обнаженный не
прикрыв,  не  ведала  она,  что  у мужчин  над  всем  желанья  плотские  уже
преобладали.  Они к ней  бросились толпой. Она, дары свои поставив на траву,
смотрела, как  похотью  глаза бегущих к  ней горели.  И  он,  ее  избранник,
побежал за всеми.
     Еще  на расстоянии Лилит вдруг  ощутила, как струн тонких ее души волна
агрессии коснулась. И, сделав шаг назад, она вдруг повернулась и побежала от
приближающихся воинов мужчин.
     Гнались за нею долго, вожделением горя. Она легко бежала и не уставала,
а гнавшиеся потом  обливались. Не  суждено  к Лилит им было прикоснуться. Не
знали те, кто возжелал прекрасное догнать, чтобы  прекрасное познать, внутри
себя таким же нужно обладать.
     И воины от бега утомились.  Из  виду потеряв Лилит, обратно  побрели  и
заблудились: Потом дорогу все ж нашли.
     Один в лесу блуждать лишь  продолжал. Устал,  присел на дерево упавшее,
запел. Лилит, тихонько  прячась, наблюдала и  слушала, как песню пел тот,  к
кому она стремилась, и тот, кто среди всех других мужчин за нею гнался. Пред
ним все  ж вышла в  отдалении она, чтоб показать дорогу  к  его стану.  И он
пошел, не побежал за ней. Когда до края леса  так они дошли, когда увидел он
костры и стан  свой, про все забыв,  к  нему бежать  пустился. И на бегущего
избранника  Лилит  смотрела.  То  билось необычно сердце в  ней, а  то вдруг
замирало, когда Лилит твердила про себя и повторяла: "Будь счастлив ты среди
других,  любимый, счастлив будь. О  как  хочу, песню не грустную, счастливую
твою услышать здесь, в моем лесу".
     Бегущий вдруг  остановился, в задумчивости к лесу повернулся, потом  на
стан задумчиво смотрел и снова к лесу взор направил. Вдруг он копье отбросил
и уверенно пошел. Он шел туда, где, спрятавшись, Лилит стояла. Когда укрытие
ее  он  мимо проходил, не  отрываясь, вслед ему  Лилит смотрела. Быть может,
взор любви его остановил. Он  повернулся и пошел к Лилит. С ней рядом встал,
она  не убежала. В его протянутую руку свою ладонь, еще робеющую, возложила.
И  вместе, взявшись за руки, они пошли, еще ни слова не сказав друг другу. К
полянке, где Лилит взрастала, шли поэт отец мой и прамамочка моя.
     Шли годы, продолжался род. И в каждом поколеньи моих предков стремленье
хоть кого-нибудь обуревало прийти туда,  где  жил  другой народ,  так схожий
внешне, но с другой судьбой. И шли  они  под видом разным.  То среди  воинов
терялись,  то среди жрецов, то как  ученые стремились представать.  Поэтами,
своей  поэзией  блистали.  Они  пытались рассказать, что  есть  иной путь  к
счастью  человека,  что  рядом тот, кто создал  все,  лишь  от него  не надо
закрываться,  в угоду меркантильной суете, в угоду не Отцу, а сущностям иным
не надо поклоняться.
     Они  стремились рассказать  и погибали. Но даже когда женщина  одна или
мужчина оставались, они своей любовью находили  друга среди живущих  образом
другим, и продолжался  род, не изменявшийся с первоистоков своими помыслами,
жизни образом своим.
     ЧТОБ ЧУВСТВОВАТЬ
     деянья всех людей

     -- Анастасия, подожди, -- меня  как будто током мысль кольнула,
--  ты  говоришь,  что  погибали  все. И длится  так тысячелетья. И  все
попытки безуспешны, все человечество идет своим путем?
     -- Да, все попытки были безуспешны моих прамамочек, отцов моих.
     -- Все погибали, значит, да?
     -- Все погибали, кто в люди шел и говорить стремился.
     -- Так это же одно лишь  означает,  и  ты погибнешь, как и  все. Ты
тоже стала  говорить.  И здесь  надеяться на что-то просто  глупо.  Ну, если
никому не удалось мир, образ жизни общества сменить, зачем же ты...
     -- К чему о смерти преждевременно твердить, Владимир? Смотри, вот я
и продолжаю жить. И рядом ты, и сын взрослеет наш.
     -- Но что уверенность в тебя вселяет? Что  заставляет верить, будто
победишь ты именно и  вопреки попыткам неудачным твоих предков. Ты как  они,
всего лишь говоришь.
     --   Всего  лишь  говорю,  считаешь   ты?  Когда-нибудь  на   фразы
повнимательнее  посмотри, Владимир. Не для ума они. Нет  информации  в  них,
ранее не излагавшейся,  но люди  их  читают,  и  чувства  бурные  во  многих
возникают.
     Все  потому, что  так построены они, что люди много  видят между строк.
Поэзия их собственной души пробелы недосказанного заполняет. И говорю теперь
об  истине  Божественной  не  я,  они  ее  собою открывают.  Все  больше  их
становится, теперь их не свернуть  с пути мечты, присущей только Богу. Еще и
миссия моя не  завершилась,  а в душах  многих  претворилось желанье то, что
ждал Творец. И это главное.
     Когда душа в мечте  к чему-то устремилась, то обязательно, поверь,  все
обязательно  и  в жизни  претворится. -- Тогда  скажи мне, почему такими
фразами все равнее не излагалось?
     -- Не  знаю.  Может быть. Творящий блеснул энергией какой-то новой!
Говорящей по-новому о том, что видим каждым днем вокруг себя, что видим,  но
значенья  должного не придаем. И чувства не обманутся мои, я  ясно чувствую.
Он  снова  все энергии свои  приводит  в ускоренье. Рассвет грядет  для всей
земли.  Земные  дочери Его, сыны  познают жизнь  такую, какой  творила жизнь
энергия Божественной  мечты. И ты, и я причастны к тому  будем. Но  главное!
Но, главное,  они, те,  первые,  кто ощутить  сумел те  мысли, что сложились
между строк, те мысли, что, как музыку души энергии Творца, в людей вселили.
Все получилось! Все произошло! Уж в мыслях новый мир стремятся строить люди.
     --  Ты как-то в общем говоришь, Анастасия.  Скажи конкретнее, что  люди
должны делать,  какой и  как, ну,  этот мир построить, в котором счастливыми
все будут жить?
     -- Сейчас конкретнее,  Владимир, не могу. Трактатов на Земле немало
в  период  жизни  человечества  бывало.  Пред  многими из них впадали люди в
преклоненья.  Но  только  все бессмысленны  они.  Трактаты  мир не  в  силах
изменить, и доказательством тому всего одна лишь точка служит.
     -- Какая точка? Не пойму.
     -- Та точка во Вселенной, где предел всему  определен. Та точка, на
которой  все  человечество сейчас  стоит. И  все  зависит от  того, в  какую
сторону  оно  направит следующий шаг. Все  это  говорит  о том,  что  нет  в
трактатах  смысла  никакого.  Все  человечество от  сотворения  живет,  лишь
чувствами влекомо.
     -- Постой, постой. Я что же?.. Я, что ли, не умом все в своей жизни
делал?
     --  Владимир,  ты,  как  все  другие люди,  умом своим вокруг  себя
соотношение   материи  менял,  стремясь  посредством  материальным  ощущенья
испытать, те ощущенья,  о  которых  интуитивно знает каждый человек. Которых
ищет каждый, и найти не может.
     -- Какие ощущенья? Что каждый ищет? Ты о чем?
     -- О том, что ощутили люди там, в первоистоках, когда их жизнь была
еще в раю.
     -- И что  же, значит,  хочешь ты  сказать, я столько дел умом своим
перелопатил для того, чтоб чувства эти райские познать?
     -- А ты, Владимир, сам помысли, для чего ты все дела свои творил.
     --  Как для чего? Как все  и я обустраивал жизнь свою, своей семьи.
Чтоб чувствовать себя других не хуже.
     -- "Чтоб чувствовать"