исмотревшись, ясно видеть можно
-- стремленье старое им движет: разделить тебя и Бога. Встать между вами
и заставить  попытаться жить,  работать  на  себя,  тебя и Бога. В этом суть
любой  системы. И ты, Владимир,  стал  просить меня создать очередную.  Я не
смогу  такую просьбу выполнить твою, ты сам смотри вокруг. Попробуй осознать
только своей Душою.
     -- Скажи, Анастасия, а  наш сын?  Он что же, живя в тайге дремучей,
среди зверей, насилие не познал еще нисколько?
     -- Ему  не ведомы насилие и  страх. К нему все большая  уверенность
приходит, что человеку все подчинено и человек за все в ответе.
     --  А  разве  не  насилие,  ну,  хоть  чуть-чуть,  когда  медведица
облизывала,  его  запачканную попку после  сна?  На животик  сын упал, когда
медведица его лизнула. Когда  опять  пополз,  она второй лизнула раз.  Опять
упал. Я видел, явно не понравилось ему такое подмывание. Он потому за  морду
и схватил медведицу, чтобы прекратила она своим языком толкаться.
     -- И  тут же перестала медведица его  лизать. Чуть  позже он поймет
значение  этой  процедуры, но  и  сейчас игрой  ее  воспринимает,  он  сам с
медведицей играет и хочет, чтоб она за ним бежала.
     -- Ты говорила, человек -- умнейший во Вселенной, а сына нашего
воспитывают звери.  Не совсем  нормально это. По телевизору я видел,  одного
уже взрослого  человека показывали. Он младенцем к волкам попал, когда вырос
и люди его поймали, он долго разговаривать  не мог по-человечьи  и умом, мне
кажется, отстал.
     -- Для сына нашего все звери, что вокруг, не воспитатели,  а няньки
добрые, умелые и  искренне влюбленные в  него.  И, без сомнения  на миг, они
отдать готовы жизнь за человека маленького своего.
     -- И долго ты их так дрессировала? Тебе и дед, и прадед помогали?
     -- Зачем дрессировать? Все сделал так давным-давно Создатель.
     -- Да  как же так  предвидеть  все  заранее  Он  смог, чтоб  каждую
зверюшку  научить,  что делать  и  в  какой момент? Там, на поляне,  когда я
наблюдал за сыном, на белок он внимание обратил, одна понравилась ему, к ней
ручку протянул, заулыбался,  "э" сказал протяжно. И белочка -- стремглав
к  нему, и  именно та белочка, которая понравилась  ему. Малыш  с ней  потом
играл, за лапку брал и хвостик  гладил. И  как же  мог  Создатель предвидеть
ситуацию такую и белку научить?
     -- Создатель мудр. Он сделал проще все и гениальней.
     -- Как?
     -- От  человека,  лишенного  агрессии,  корысти,  страха  и  многих
привнесенных позже  темных чувств, исходит Свет  Любви. Не видим  он, но  он
сильнее  света солнца. Живительна энергия его.  Создатель  сделал  так,  что
только человек способен обладать способностью  великою такой. Лишь  человек!
Лишь он один живое  все  способен отогреть. Вот потому живое все и тянется к
нему.
     На белочек свое внимание обратил Владимир, маленький наш сын, свой взор
лишь на одной остановил,  на ней он сконцентрировал внимание свое, и  к этой
белочке пошло его  тепло.  Она тепла почувствовала Благодать, и бросилась  к
источнику, и хорошо ей было с ним  играть. Любого зверя так же может сын наш
подозвать.
     Благодаря Создателю во всех новорожденных есть способности такие. Когда
в  Любви Пространстве находятся они и ничего еще  не уничтожило  прекрасного
начала.
     С  утробы  матери  своей  Любви  Пространство  происходит,  потом  лишь
расширяется оно.  Дано  испортить иль  усовершенствовать Любви  Пространство
только человеку.
     Вот дедушка орла тренировал, ты слышал это, тем самым он в Пространство
новое привнес. Так издревле  еще мои стремились сделать  прародители, отцы и
матери мои. И завтра необычный будет день, и ты увидишь, что произойдет. Для
будущего завтра будет важный день.



ПТИЦА ДЛЯ ПОЗНАНИЯ ДУШИ
     На  следующий день,  придя к поляне,  как и  раньше,  незаметно,  мы  с
Анастасией  наблюдали  за увлеченной игрой нашего маленького сына.  На  краю
поляны  лежала волчица  и  тоже  зорко  наблюдала. Рядом с  волчицей  играли
волчата.  Я заметил,  что время  от  времени маленький Владимир берет  в рот
пальчик своей ручки и  сосет его, как  это делают все младенцы почему-то.  Я
знал, родители разными способами должны  отвлечь ребенка от этой  процедуры.
Ручки  его пеленками связать  или пустышку в  ротик  дать ребенку. Об этом я
сказал Анастасии, а она в ответ:
     -- Не беспокойся, в этом  есть большая польза. Наш сын облизывает с
пальчиков своих пыльцу.
     -- Пыльцу? Какую?
     -- Цветочную пыльцу и травяную. К травинкам он руками  прикасается,
к  цветкам. Букашки  иногда по его  ручке  лазят, а  на их лапках тоже  есть
пыльца.  Смотри, поморщился.  И пальчик изо  рта убрал.  Значит, с  какой-то
травки не понравилась ему пыльца. Теперь он наклонил головку и в ротик взять
пытается цветок, попробовать на вкус. И пусть берет. Пусть пробует Вселенную
на вкус.
     --  Вселенная и маленький цветок! Какая связь здесь? Или  ты просто
говоришь? Условно?
     -- На свете все живое Вселенскую имеет связь.
     -- Но  как?  Где? В  чем  увидеть можно  связь такую? Какой  прибор
способен зафиксировать ее?
     -- Прибор не нужен. Здесь нужна Душа. Тогда понять, увидеть сможешь
то, что видимо днем каждым и помногу раз.
     -- Что, например, Душой увидеть можно, а потом понять?
     -- Вот солнце. Далеко оно от нас. Вселенская планета, а как взойдет
оно, лучом цветка  коснется, и  в радости раскроется цветок.  Так далеко они
казались друг  от друга --  великое, огромное светило и маленький совсем
цветок, а меж собою связаны. Не могут друг без друга.
     Неожиданно   Анастасия  замолчала  и   стала  смотреть  вверх.  Я  тоже
посмотрел. Увидел.  Над  поляной низко  кружил большой  орел.  Я  в зоопарке
примерно  такого  видел.  Все  ниже,  ниже  опускался он,  кружась,  и вдруг
когтищами своими метрах в двух от малыша земли коснулся, гордо пробежался по
инерции полета, встрепенулся, гордый на поляне встал.
     Волчица вся  насторожилась. Шерсть  вздыбилась на ней,  но нападать  не
стала на орла, прохаживающегося гордо по поляне.
     Малыш весь возбужденным  стал.  На  попку сел и... Вот несмышленыш!  Он
ручки к птице страшной тянет.
     Ступая  медленно  когтищами  своими, вплотную подошел к  нему  орел.  И
голова с крючкообразным клювом нависла над головкой малыша.
     А он -- малыш,  опасности не чувствуя совсем, орла за перья трогать
ручкой стал и  прикасался  к ногам когтистым, хлопал ручкой по груди орла, и
рот его беззубый улыбался.
     Огромный  клюв к головке  маленькой вдруг прикоснулся, раз, второй, как
будто что-то  в ней ища.  Потом  орел вдруг  в  сторону  пошел  от  малыша и
растопырил  крылья,  и  крыльями  взмахнул,  слегка  над  травкой  в  воздух
приподнялся  и  снова встал на  землю.  Малыш  тянулся ручками  к  огромной,
грозной птице и звуками своими звал: "э", "эээ".
     И вдруг орел... Орел зашел за спину малыша, вдруг разбежался и взлетел!
Орел круг низко над поляной сделал, рванулся вниз и на лету схватил за плечи
когтищами своими малыша.
     Но когти в тельце не впивались.
     Орел под  мышки  пропустил  их  острые концы  и  стал, махая  крыльями,
кружиться по поляне, пытаясь над Землей подняться с малышом.
     Малыш  дрыгал   волочившимися  по  траве  ножками,   иногда  лишь  чуть
приподнимающимися  над  Землей, глазенками  таращился,  вдруг  заблестевшими
огнем  от  возбуждения.  И  вдруг...  Они  поднялись!  Над  травой  на  метр
поднялись, когда слились, когда толчок о Землю ножек малыша совпал с орлиным
взмахом крыльев.
     Орел, кругами  набирая высоту,  нес  малыша, но  не кричал  малыш,  они
летели, вместе поднимаясь в синеву.
     Орел  уже  поднял  его на уровень  вершин  высоких  Кедров и  продолжал
стремиться в высоту.
     Онемев  от неожиданности,  не  в  силах  говорить, я  за  руку  схватил
Анастасию. А она, не отрываясь, смотрит вверх и шепчет тихо про себя:
     -- Ты еще сильный. Молодец.  И пусть ты стар, но ты еще силен. Твои
могучи крылья. Взлетай! Взлетай повыше.
     И  орел, несущий в своих когтях  маленькое тельце крохотного ребеночка,
описывал круги, поднимался все выше в небесную синеву.
     -- Зачем нужна эта экзекуция над  ребенком?  Зачем  подвергать  его
опасности  такой?  -- выкрикнул  я Анастасии, как  только  оправился  от
оцепенения.
     -- Не беспокойся, пожалуйста, Владимир. Подъем орла  не так опасен,
как самолета, на котором ты летал.
     -- А если он ребенка с высоты отпустит?
     --  Он  никогда  такого  не  помыслит  даже.  И  ты расслабься,  не
производи ни  страха, ни сомнений в мыслях. Значение большое в осознании для
сына нашего несет полет орла. Орла, поднявшего ребеночка над нашею Землею.
     --  Какое тут  значение, кроме  суеверия. Вот  уж  точно, не  нужно
вмешиваться в великие творения человеку. Тут я согласен. Не предусмотрен был
такой подъем. Вы сами,  дед твой птицу научил такому. Из суеверия какого-то,
скорей всего. А для чего ж еще? Бессмыслен этот риск!
     --  Когда  я маленькой была,  с  орлом вот  этим  тоже  поднималась
высоко.  Немногое тогда  еще понять могла, но было  очень,  очень интересно,
необычно.  Полянка маленькой казалась  с высоты. И необъятною, большой Земля
предстала. Так  ярко было все, и  необычное запомнилось  надолго,  навсегда.
Когда я  подросла,  уже  три годика  мне было, прадедушка однажды  задал мне
вопрос:
     --  Скажи,  ответь,   Анастасия,  всем  нравится  зверюшкам,  когда
ласкает, гладит их твоя рука?
     -- Да, всем. Они и хвостиками  машут оттого, что нравится им  очень
ласка. И травкам, и  цветкам, и деревцам -- всем нравится, но хвостик не
у всех есть, чтоб повилять, чтоб показать, как хорошо, когда  ласкают  ручки
их.
     -- Так, значит, все желает руки твоей объятие познать?
     -- Да, все живущее, растущее, и маленькое, и большое.
     -- И Земля большая тоже хочет ласки? Ты Землю видела, ее величину?
     Картина яркая с орлом запомнилась мне с младенчества. Величину  Земли я
знала не понаслышке. И потому ответила прадедушке не медля:
     -- Земля большая, край  ее не виден. Но если ласки  все хотят,  то,
значит,  и  Земля ее желает. Но кто  же  сможет Землю  всю обнять?  Она  так
велика, что даже, дедушка, твоих не хватит ручек, чтоб Землю всю обнять...
     Прадедушка раскинул руки в стороны, посмотрел на  них и подтвердил,  со
мною согласившись:
     --  Да,  ручек  не хватает  и моих, чтоб Землю  всю обнять.  Но  ты
сказала, как и все, Земля желает ласки?
     -- Да, она желает. От человека ласки все хотят.
     --  Вот  ты, Анастасия,  всю  Землю  и должна обнять.  Подумай, как
обнять. -- Прадедушка ушел.
     Как  Землю  всю  обнять, я стала думать часто. И не могла  придумать. И
знала, что со мной  прадедушка не будет говорить, вопроса не услышу от него,
пока задачу не смогу решить, и я старалась.
     Но больше месяца прошло. Задача не решалась. И вот однажды я на волчицу
посмотрела ласково, издалека. Она стояла на другом конце поляны.
     Волчица завиляла вдруг хвостом под взглядом.  Потом  я  стала замечать,
что  радуются все зверюшки, когда на них посмотришь с радостью  и лаской.  И
расстояние до них и их величина здесь не важны. Их радость также посещает от
взгляда, или когда  подумаешь о них с  любовью.  Я поняла,  им так же хорошо
становится, как раньше от руки,  когда рукой ласкаешь. Тогда и поняла... "Я"
есть  с ручками  и  ножками своими, но  есть  еще "Я"  большая,  чем ручками
возможно показать.  И эта большая,  невидимая, тоже  я. Так, значит, человек
устроен каждый, как и я. И это большее мое сумеет Землю всю обнять.
     Когда прадедушка пришел, ему сказала я, вся радостью пылая:
     --  Смотри, дедулечка, смотри,  зверюшки  радуются все,  не  только
когда их  ручкой обнимаю,  но и  когда издалека на них смотрю. Невидимое, но
мое их что-то обнимает, оно и Землю может всю обнять.
     Я Землю обниму невидимой собою!  Анастасия я. Есть маленькая я,  и есть
большая.  А  как  называть  себя,  другую,  еще  не знаю. Но я подумаю,  как
правильно назвать, и назову, и все тебе,  дедулечка, отвечу. Тогда  и  ты со
мной заговоришь?
     Прадедушка заговорил со мною сразу:
     -- Зови вторую, внученька, себя -- Душою. Своей Душою. И береги
Ее, и действуй Ею, необъятной.
     --  Скажи,  Владимир,  сколько  было  лет  тебе,  когда  свою  смог
осознать, почувствовать ты Душу?
     -- Не помню точно, -- ответил я Анастасии  и подумал, познал ли
я  свою  Душу  вообще и как другие  познают ее, во сколько лет? И  в степени
какой?  Быть  может,  просто  говорим мы о Душе, не чувствуя себя едиными  с
Душою,  не  думая о  своем  "Я"  втором,  невидимом.  Да и  насколько  важно
чувствовать все это, для чего?
     Движущаяся  вверху точка стала  быстро  увеличиваться.  Орел,  описывая
круги,  опускался  над  поляной.  Когда кружил ниже крон  деревьев, я увидел
раскрасневшееся  личико  малыша,  его  блестящие  от  возбуждения  глазенки.
Растопыренные в  сторону ручки двигали пальчиками  в  такт  взмахов  крыльев
птицы необычной. Когда маленькие ножки коснулись земли и стали волочиться по
траве,  когти орла  разжались. Малыш  упал,  перевернулся на траве  и быстро
встал  на  четвереньки,  сел,  головкой  завертел,  он друга стал  недавнего
искать.
     Орел, покачиваясь,  в сторону  от  малыша  пошел,  но повалился  набок.
Метрах  в  десяти от малыша неловко  как-то на траве лежал орел  и в сторону
одно  крыло  свое  откинул. Дышал  он тяжело,  а  с  клювом голова  к  траве
склонилась.
     Малыш его  увидел, заулыбался  и пополз  к орлу.  Орел встать попытался
навстречу  малышу,  но снова завалился набок.  Оскалившаяся злобно волчица в
два  прыжка  оказалась  между  орлом  и  малышом.   С  волнением   Анастасия
прошептала:
     --  Как совершенны и строги твои законы, ты человеку изначально все
отдал, Создатель. Твоим законам  следует  волчица, но жалко, очень жалко мне
орла.
     --  Что  происходит?  Почему  волчица  агрессивна,  злится?  --
спросил Анастасию я.
     -- Орла  к  Владимиру  теперь  волчица  не  подпустит,  его больным
считает,  раз он  на  бок  завалился. Напасть на него может, чтоб отогнать с
поляны. Не должен нападение  Владимир  видеть, не поймет пока. О, что  же?..
Что же предпринять?..
     И тут орел  вдруг встрепенулся,  на ноги твердо встал, гордо вскинулась
его голова,  два раза щелкнул грозный клюв. Уверенной,  гордой походкой орел
шел к малышу. Волчица вроде успокоилась, посторонилась, но далеко не отошла,
готовая в любой момент к прыжку, она неотрывно следила за происходящим.
     Малыш трогал огромную птицу сначала за клюв, потом стал тянуть за перья
крыла,  трепать крыло и что-то требовать или  просить,  все  повторяя: "э...
э...", "аа...".
     Крючкообразный клюв  прикасался к темечку малыша и к плечу с рубцами от
когтистых лап.
     Потом орел,  наклонив  к земле голову, сорвал клювом какой-то маленький
цветочек  и положил его в не закрывающийся, как  у птенца, ротик малыша, все
произносящий  свои  звуки. Орел  покормил маленького  человечка, как  своего
птенца, но снова  пошатнулся. Волчица злобная  готовилась к прыжку. И  вдруг
орел... Разбег... Взмах крыльев... Взлет!
     Он  поднимался выше, выше, потом вдруг  резко  пикировал  к поляне,  не
долетая метра  полтора земли,  выравнивал полет и снова вверх взмывал. Малыш
махал ему руками, тянулся, звал, смеялся ртом беззубым. Анастасия, неотрывно
за орлом следя, с волнением шептала:
     -- Не надо так.  Ты  хорошо все сделал. И ты  здоров, я знаю, ты не
болен. Ну, отдохни же, отдохни. Спасибо! Я  верю, верю, ты здоров! Ты просто
стар немножко. Отдохни!..
     Орел еще раз сделал свой сложный пируэт, да так, что зацепил когтями за
траву и  все  же он  не встал  ногами,  не оттолкнулся от земли, а, крыльями
взмахнув  могуче, сумел подняться в воздух,  сорвав пучок травы когтями.  Он
сделал круг, осыпал  сверху малыша травинками  и стал  все выше, выше в небо
подниматься. Анастасия неотрывно следила, даже когда он в точку превратился,
все  смотрела  на орла. Я тоже почему-то все смотрел,  как  точка от  поляны
удалялась. Сначала  просто вверх, потом вдруг резко в  сторону,  подальше от
поляны. Вдруг  точка пошла к  земле, и  вскоре стало  видно, как то одно, то
второе крыло раскрываются от ветра, не от продуманных усилий птицы.
     И не махал,  и не планировал  своими  крыльями орел,  он  просто падал.
Крылья на ветру его трепались, от ветра сами раскрывались.
     Воскликнула Анастасия:
     --  Ты умер в  небе, наверху! И там остался. Ты сделал все, что мог
для человека сделать. Спасибо... Тебе за высоту спасибо, старый мой учитель.
     Орел все падал, а вверху над ним других два молодых орла кружили.
     -- Твои птенцы, окрепшие уже. Ты сделал все и для их будущего тоже,
-- шептала Анастасия упавшему где-то за поляной старому  орлу. Как будто
мертвый он слышать мог ее.
     Два молодых орла кружили уже низко над поляной. Я знал, они его птенцы,
и им малыш махал...
     -- Ну, надо же. Зачем эта бессмысленная жертва? Зачем он так? И все
для человека? Зачем же так стараются они, Анастасия? За что они так жертвуют
собою?
     -- За Свет,  от человека исходящий. За Благодать, что может дать им
человек, и за надежду  для детей  своих. Теперь птенцы его увидят, ощутят от
Человека   Свет  Живительной  Любви!  Смотри,  Владимир,  наш  сын   орлятам
улыбнулся, они  летят к нему. Быть может, понимал орел, что в этом Свете, от
человека исходящем, Благодатном Свете, и его частичка будет.
     -- За Свет от всех людей так жертвовать они собой готовы?

     За всех людей, кто источать способен Благодатный Свет!!!



СИСТЕМА
     Анастасия ушла готовиться,  чтоб  сына  покормить, а я в раздумье снова
стал гулять по лесу.
     Два  фактора расстраивали. Неприятны были для меня. Первый -- я как
отец  совершенно не находил для себя ниши, в  которой мог бы поучаствовать в
воспитании своего сына. Понятным стало, что мне  не  найти для  него игрушек
более интересных, чем он уже имеет. Питание тоже привозить сюда ни к чему.
     Материнское  молоко,  свежая  цветочная  пыльца,  потом  пойдут  орехи,
ягоды... Конечно, детской  смесью в пакетах не заменить живой продукт. И все
равно в голове с трудом укладывалась такая ситуация.
     Ничего ведь нет у Анастасии,  и в то же время она ни в чем не нуждается
и даже ребенка свободно обеспечивает.
     По телевизору так рекламируют игрушки, разные приспособления для детей,
что, кажется, без них не выживет ребенок, а здесь они бессмысленны,  и более
того, -- вредны. И даже  кроватка не  нужна ребенку здесь.  Конечно,  на
такой кроватке,  как медведица,  и  в  сорокаградусный мороз  не замерзнешь.
Стирать простынки,  пеленки не  надо.  Медведица,  надо же,  еще  и чистюля,
каждый раз у себя под мышкой скребет лапой когтистой, как расческой. О траву
плашмя трется, потом купается.  Из воды выходит  и трясется, брызги в разные
стороны летят, потом на спину ложится брюхом кверху и сушится и снова в паху
своем расчесывает.
     Анастасия  подводила  меня к  ней,  дала потрогать то место,  где  спит
малыш. Мягко там, чистенько и тепло.
     Но  если от меня совсем  не требуется материального обеспечения,  то  в
воспитании отец  должен участвовать,  это уж точно.  Вот только как?  Может,
надо решительно и твердо  потребовать у Анастасии ответа? Ведь я же выполнил
ее  условия,  не  хватал  ребенка,  не  стал   настаивать  в   использовании
привезенных подарков.
     Второе  разочарование было  оттого,  что  я  не  смогу теперь выполнить
просьбу читателей и изложить конкретно расписанную систему воспитания детей.
О детях вопросов в письмах много,  и  на читательских конференциях их всегда
задают.  Я обещал, что  обязательно  расспрошу об  этом Анастасию,  изложу в
следующей книге  систему, по которой  их род  из поколения в поколение детей
воспитывал. И вот  на  тебе!  Систему она вообще  отрицает  и,  более