мерной  мрази.  Не  бросишь  - станешь
причиной  пожара  в "Падающей звезде" и выкидыша у жены своего домовладельца
на двенадцать недель раньше срока. Что тяжелее для совести?
     Он  хочет  замкнуть  мне  рот,  чтобы я никогда не рассказал о том, что
видел.  Капкан  защелкивается.  Я встаю и выбираю самый легкий шар, надеясь,
что  какой-нибудь  непредсказуемый  поворот  событий  вытащит  меня  отсюда.
Поднимаю  шар,  самый  легкий.  Весит он предостаточно. Нет. Я не могу этого
сделать.  Я  просто  не могу. За моей спиной раздается смех. Я оборачиваюсь.
Ящерица  лежит  на  спине,  раздвинув  ноги, с засунутым под куртку надувным
шаром.  На  шаре  черным  маркером  намалеваны  соски,  пупок  и треугольник
лобковых волос. Франкенштейн встает над ним на колени, занося длинный нож.
     - Нет, - фальцетом кричит Ящерица, - пощадите, у меня в животе ребенок.
     -  Мне  очень  жаль,  госпожа Бунтаро, - вздыхает Франкенштейн, - но вы
сдаете  комнаты  жильцам,  которые  нарушают  клятвы, что давали влиятельным
людям, и вы должны быть за это наказаны...
     Ящерица визжит во всю силу своих легких:
     -  Пожалуйста!  Мой малыш, мой малыш! Пощадите! Кончик ножа прижимается
к  резиновому  животу госпожи Бунтаро, Франкенштейн сжимает свою вторую руку
в  кулак,  изображая кувалду, и Бах! Шербетка, высунув язык, нервно смеется.
Мама-сан  вяжет,  Морино  хлопает в ладоши. Скопление висящих в темноте лиц,
озаренных  светом  монитора  и  огоньков  на  пульте.  Все,  как  один,  они
поворачиваются  и  смотрят  на  меня в упор. Не знаю, какое из этих плывущих
лиц  отдает мне окончательный приказ. "Бросай". Я должен промахнуться, но не
слишком  явно.  Меня не должно быть здесь. Я хочу извиниться перед головами,
но  как?  Выхожу  к  началу  дорожки, стараясь дышать ровнее. Раз - целюсь в
желоб,  в  метре  от  Правой  головы.  Два  -  у  меня подводит кишки, и шар
вылетает из рук слишком рано - от потных пальцев отверстия стали скользкими.
Присев,  я  сжимаюсь  в  комок  - мне слишком плохо, чтобы смотреть, слишком
плохо,  чтобы заставить себя отвернуться. Шар катится к желобу и потом вдоль
его  края,  пока  не  достигает последней трети дорожки. Потом сила вращения
посылает   его  назад  -  прямо  в  сторону  Центральной  головы.  Его  лицо
перекашивается,  грохот  шара  перекрывает  дикий  вопль,  трубачи у меня за
спиной аплодируют. А я закрываю глаза. Стоны разочарования за спиной.
     - Ты подбрил ему скальп, - успокаивает меня Морино.
     Меня бьет дрожь, которую я никак не могу унять.
     - Хочешь взглянуть на повтор? - ухмыляется Ящерица.
     Не  обращая  на  него внимания, шатаясь, иду назад и падаю на последнее
сиденье. Закрываю глаза. Яркая, сгущающаяся кровь.
     -  Смотрите  в  оба! - выкрикивает Франкенштейн, требуя внимания. - Мой
коронный номер - ветряной экспресс!
     До  меня  доносится  громкое рычание, звук разбега и грохот запущенного
шара. Три секунды спустя - восхищенные аплодисменты.
     - Всмятку! - кричит Ящерица.
     - Браво! - восклицает Морино.
     Центральная  голова  продолжает  дико  вопить,  а Левая хранит зловещее
молчание.  Даже  сквозь  закрытые  веки  я  вижу  конец дорожки. Сжимаю веки
сильнее,  но не могу избавиться от этого яркого, как на киноэкране, зрелища.
Наверно,  оно  будет  преследовать меня до самой смерти. Меня не должно быть
здесь  в  этот  безумный  день.  Дрожь не унимается. Тужусь, пытаясь вызвать
рвоту,  но  все  напрасно. Ядовитые пары окономияки. Когда я в последний раз
ел? Несколько недель назад. Если бы я мог уйти отсюда. И наплевать на папку!
Но я знаю, что уйти не дадут. Чья-то рука проскальзывает мне в пах.
     - Сладенькое есть[97]?
     Шербетка.
     - Что?
     Бомбочки с шампанским?
     - Сладенькое есть?
     Затхлое  дыхание  отдает  йогуртом.  Ящерица  хватает  ее  за  волосы и
оттаскивает от меня.
     - Ах ты, сучка дешевая!
       Шлепок,  еще  шлепок,  удар  наотмашь.  Морино  берет  свой  мегафон.
Уцелевший продолжает вопить.
     - Хочешь сделку, Набэ?
     Вопли переходят в сдержанные рыдания.
     -  Если ты заткнешься и без шума выдержишь следующий шар - ты свободен.
Только ни писка, помни!
     Набэ  дышит  хрипло  и прерывисто. Морино опускает мегафон и смотрит на
Маму-сан.
     - Хотите?
     - Прошли те дни, когда я играла в боулинг. Позвякивают спицы.
     - Отец, - говорит Кожаный пиджак, - я постиг основы этой игры.
     Морино кивает:
     - Ты один из нас. Пожалуйста.
     - Я покончу с Ганзо. Он никогда мне не нравился.
       Сильный  бросок,  сдавленная  трель  ужаса  от  Набэ  и  звук  удара.
Аплодисменты.
     - Боже, Набэ, - орет Франкенштейн, - я четко слышал писк.
     - Нет! - раздается надломленный, контуженный, обессиленный голос.
     Морино встает со стула:
     - Попытайся во всем видеть забавную сторону! Юмор - вот основа основ.
     Меня не должно быть здесь. Морино не торопится.
     -  Какая  гадость.  Этот  шар уже бросали. Тут куски скальпа Ганзо. Или
Какизаки.
        Набэ  тихо  всхлипывает,  как  будто  он  потерял  своего  плюшевого
медвежонка,  а  никому  нет  до  этого дела. Морино разбегается - раз, два -
грохот,  шар  летит.  Короткий, как взвизг пилы, вскрик. Сухой щелчок, будто
сломалась  палочка  для  еды.  Два тяжелых предмета с глухим стуком падают в
яму.

 Три  "кадиллака"  скользят  по  скоростной  полосе.  Земля без названия, ни
город,  ни  сельская  местность. Подъездные дороги, станции техобслуживания,
склады.  День  постепенно  стекает в воронку вечера. Память жжет увиденное в
кегельбане.  Этот  ожог не заболит, пока длится шок, пока нервы не оживут. А
если  бы  я  не  вернулся в "Валгаллу"? Я мог бы болтать с Аи Имадзо, сидя в
кафе.  Мог  бы кормить Кошку и курить с Бунтаро. Мог бы гонять по прибрежным
дорогам  Якусимы  на мотоцикле дядюшки Асфальта. Над поросшими лесом горными
склонами всходит луна. Где мы? Где-то на полуострове. Франкенштейн за рулем,
Кожаный  пиджак  -  на месте пассажира. Мы с Морино сидим на втором сиденье.
Он  выпускает  кольца сигарного дыма и звонит по телефону насчет "операций".
Потом  делает  ряд звонков, которые в основном сводятся к "Черт возьми, куда
подевалась    Мириам?".  Шербетка  отсасывает  Ящерице  на  заднем  сиденье.
Въезжаем  в  тоннель.  Огни  с  потолка  штрих-кодом  пробегают по ветровому
стеклу.  Под  потолком  висят мощные вентиляторы. Меня не должно быть в этом
кошмаре.
     - Прекрати это повторять, - говорит Морино, очевидно, обращаясь ко мне.
-  Это  мне  действует  на  нервы.  Мы  получаем  именно те кошмары, которых
заслуживаем.
       Я  пытаюсь  понять,  что  он  имел  в  виду,  когда  раздается  голос
Франкенштейна:
     -  Мои  кошмары  всегда начинаются в тоннелях. Мне снится самый обычный
сон,  никакой  жути, ничего такого, а потом я вижу вход в тоннель и думаю: "
Вот  и  кошмар".  Въезжаю в тоннель, и кошмар начинается. Под потолком висят
люди.  Один  парень, которого я замочил лет десять назад, снова передо мной,
а  пистолет  дает  осечку. Тоннель все сжимается и сжимается, пока не станет
невозможно дышать.
     Шербетка причмокивает. Ящерица издает легкий стон и начинает говорить:
     -  В  кошмарах  живешь  по  закону джунглей. Тебя просто оставляют там,
одного, на обед тому, кто больше, сильнее и злее тебя. Осторожней зубами!
      Он  шлепает  Шербетку,  та  всхлипывает.  Морино  стряхивает  пепел  в
пепельницу.
     -  Интересные  вещи вы говорите, ребята. По-моему, кошмар - это комедия
без  выпускного  клапана.  Тебя щекочут, а ты не можешь смеяться. И давление
все  нарастает  и  нарастает. Как газ в светлом пиве. Хочешь поучаствовать в
нашей захватывающей беседе, Миякэ?
     Я  смотрю  на  этого  палача  и  думаю: неужели сегодня для него просто
обычный день?
     - Нет.
     Такое  впечатление,  что  Морино  даже  не нужно шевелить губами, чтобы
говорить.
     -  Выше нос, Миякэ. Люди умирают постоянно. Те трое сами подписали себе
приговор  в  тот  день,  когда обманули меня. Ты просто помог его исполнить.
Через  неделю  они  полностью выветрятся у тебя из памяти. Говорят: "Время -
лучший лекарь". Ерунда. Лучший лекарь - забывчивость.
     Ящерица  кончает  с  довольным  причмокиванием.  Шербетка выпрямляется,
вытирая рот.
     - Сладенького!
     Ящерица невнятно бормочет и расстегивает какую-то молнию.
     -  У  тебя рука, что подушка для булавок. Покажи-ка бедро. Ширну, когда
приедем. Не раскатывай губу больше, чем положено.
     В разговор вступает Кожаный пиджак:
     -  У  меня  на  родине  говорят,  что  кошмары - это наши дикие предки,
которые  возвращаются  на  отвоеванную  землю.  Землю,  что  возделывают для
прокорма наши более слабые современные явные сущности.
     Франкенштейн  вытаскивает металлическую расческу и водит ею по волосам,
держа вторую руку на руле.
     - Кто же их посылает?
     Кожаный пиджак кладет в рот новую пластинку жвачки.
     -  Кошмары  посылает  тот  или то, что мы есть на самом деле, в глубине
своей.  "Не  забывай,  откуда  ты родом, - говорит кошмар, - не забывай свою
истинную сущность".

 На   вывеске  шествует  на  задних  лапах  неоновый  пудель  с  франтоватым
галстуком-бабочкой  на  шее. Наш "кадиллак" присоединяется к тому, в котором
едут  трубачи.  На  третьем  "кадиллаке" Мама-сан уехала по своим делам. Все
заряжают пистолеты, и Франкенштейн распахивает передо мной дверцу.
     -  Не  желаешь  ли  остаться  в этом элегантном надежном авто на пару с
охочей до секса молоденькой шлюшкой?
     Не  успеваю  я сообразить, что ответить, как Ящерица с силой хлопает по
моей бейсболке.
     - Жаль, нельзя.
     Мы  выходим  из  машины  и  направляемся  к  дверям  с  пуделем. Каждые
несколько секунд включается инсектокьютор. Изнутри доносится то нарастающий,
то утихающий рев. Из тени выходят два вышибалы и приближаются к трубачам.
     -  Добрый  вечер,  господа.  Во-первых,  я  вынужден  просить вас сдать
оружие.  Таковы правила - оно будет под замком, в целости и сохранности. Во-
вторых, ваших машин нет в списке. С кем вы?
     Трубачи расступаются, и Морино выходит вперед.
     - Со мной. Вышибалы бледнеют. Морино смотрит на них в упор.
     -  До  меня  дошел слух, что сегодня здесь собачьи бои. Самый массивный
из двух вышибал первым берет себя в руки:
     - Господин Морино...
     - Прежний господин Морино скончался в тот же день, что и господин Цуру.
Теперь меня зовут Отец.
     - Да, э-э, Отец. - Вышибала откидывает флип своего мобильного телефона.
-  Просто  дайте  мне  секунду,  и  я  гарантирую, что для вас и ваших людей
освободят самые лучшие места вокруг ринга...
     Морино  кивает  Франкенштейну,  и  тот  всаживает  вышибале нож прямо в
сердце.  По  рукоятку.  Один  из  трубачей резко дергает его голову назад и,
скорее  всего,  ломает  ему  шею.  Все  происходит  так быстро, что никто не
успевает  понять,  что происходит; так быстро, что жертва не успевает издать
ни звука. Остальные два трубача расправляются со вторым вышибалой.
     Ящерица  выбивает  у  него из руки пистолет и, распростертого на земле,
целует.  Нет,  не  целует - откусывает нос и сплевывает потемневшую от крови
слюну. Я отворачиваюсь. Глухие удары, мычание, стоны, кровь.
     - Оттащите этих козлов за ящики, - приказывает Морино.
     Раздается  звон  отброшенного  в  сторону  мобильного.  Франкенштейн  с
хрустом расплющивает его ногой.
     - Дерьмо тайваньское. Ничего японского не осталось.
     Ящерица  открывает  дверь  склада.  Внутри  пахнет  соломой и мясом. Из
темноты  ряд  за  рядом  выступают  поддоны,  уставленные  банками  собачьих
консервов.    Склад    поражает    своими    размерами.  Издалека  доносятся
одобрительные  возгласы  и  улюлюканье. Трубачи идут впереди. Я спотыкаюсь и
получаю от Франкенштейна по копчику.
     - Не задерживайся, Миякэ. Пока не пробьет полночь, ты - один из нас.
     Повинуюсь. А что мне остается? Чтобы успокоить инстинкт самосохранения,
я   могу  лишь  поглубже  надвинуть  бейсболку.  Огромная  орущая  толпа  не
обращает  на  нас  внимания.  Трубачи  с  трудом  прокладывают  путь  сквозь
сплошную  стену  мужчин  с  татуировками  и  в  рубашках  членов Якудзы. Они
сердито    оборачиваются,  видят  Морино,  раскрывают  рты  от  удивления  и
расступаются.  Мы  добираемся  до края освещенной ямы. Серый мастиф и черный
доберман  рвутся  с  поводков, с их клыков летят капли слюны. В дальнем углу
ямы  на  ящике  стоит  человек.  Он  торопливо  записывает  ставки,  которые
выкрикивают  из  толпы.  С  его  жилетной  цепочки  свешивается гроздь грубо
ограненных  крупных  бриллиантов.  Я  зажат  между Франкенштейном и Морино -
трудно  выбрать  более безопасную позицию, - так что мне очень хорошо видно,
как Морино достает из пиджака пистолет и стреляет мастифу в голову.
     Тишина.
     Вокруг собачьей головы по полу ямы расползается пятно. Доберман скулит,
спрятавшись  за  своего  тренера.  Трубачи  навели  на толпу автоматы. Толпа
откатывается    назад.   Меня  не  должно  быть  здесь.  К  тренеру  мастифа
возвращается дар речи:
     - Вы пристрелили лучшую собаку господина Нагасаки!
     Морино притворяется, что сбит с толку:
     - Чью лучшую собаку?
     - Юна Нагасаки, вы, вы, вы...
     - А, вот чью.
     Кажется, тренера вот-вот хватит удар.
     - Юн Нагасаки! Юн Нагасаки!
     - Я что-то слишком часто слышу это имя. Не повторяй его больше.
     - Юн Нагасаки с вас шкуру сдерет, вы, вы, вы...
     Морино  поднимает  пистолетБах!  Тренер  выгибается  и падает на своего
мастифа. Их кровь смешивается. Морино обращается к Франкенштейну:
     - Я ведь предупредил. Я предупредил его, верно?
     Франкенштейн кивает:
     - Никто не посмеет сказать, что ты не предупреждаешь честно, Отец.
     Толпа  стоит  как пригвожденная к бетонному полу. Морино, прицелившись,
плюет в тренера.
     -  Стволы и феи крестные осуществляют самые безумные мечты. Вы - все до
последнего  хрена  -  убирайтесь.  Кроме  Ямады. - Он указывает пистолетом в
сторону  букмекера  на  ящике.  - Мне надо перемолвиться с тобой парой слов,
Ямада. Остальные - проваливайте! Пошли!
     Каждый  трубач  дает очередь из автомата. Подгоняемая выстрелами, толпа
катится  прочь  по  рядам и проходам - вампиры с рассветом не испаряются так
быстро.  Букмекер  стоит  с  поднятыми  руками.  Ящерица  прыгает  в  яму  и
поворачивает  голову  тренера  носком  ботинка.  Между глаз у того запеклась
кровавая корка, словно штука из магазина приколов.
     - Меткий выстрел, Отец.
     Снаружи  визжат  колеса  уносящихся  прочь  машин.  Букмекер  с  трудом
сглатывает:
     - Если ты хочешь убить меня, Морино...
     -  Бедный  Ямада-кан. Ты опять поставил не на того пса. Я убью тебя, но
не  сегодня.  Ты  нужен мне, чтобы передать сообщение своему новому хозяину.
Скажи  Нагасаки, что я хочу обсудить с ним военные репарации. Скажи ему, что
я  буду  ждать  ровно  в  полночь  у  последнего  моста  к новому аэропорту.
Напротив "Ксанаду", на отвоеванной земле. Ты все точно запомнил?


x x x


 Монгол  останавливается в десяти шагах от меня. Его пистолет лежит на сгибе
руки.  Выстрелы  и  вспышки  с  отвоеванной земли кажутся далекими-далекими.
Сердце  вот-вот выпрыгнет из груди. Комбинезон весь провонял и вызывает зуд.
Мои  последние  воспоминания  о  собственной жизни - глупее не придумаешь. В
моем  шкафчике на вокзале Уэно - невостребованный роман Харуки Мураками[98],
который  я  спас  из  кучи находок и дочитал только до половины, - что будет
дальше  с  человеком в высохшем колодце без веревки? Моя мать хохочет в саду
дома  дядюшки  Патинко,  пытается играть в бадминтон, пьяная, но, по крайней
мере,  счастливая.  Сожаление о том, что я так и не совершил паломничество в
Ливерпуль.  Как  однажды  утром  я  проснулся  и  обнаружил на нашем с Андзу
футоне полоску снега, который нанесло через щель во время раннего снегопада.
И  из  такого  хлама состоит жизнь? Я слышу свое имя, но знаю, что это всего
лишь  игра  воображения. Борюсь за власть над своим дыханием и чихаю. Раньше
я  не  смотрел  на  Кожаный  пиджак,  не  приглядывался  к  нему. Его лицо -
последнее,  что  мне суждено увидеть. Не так я представлял себе лицо смерти.
Довольно  некрасивое,  немного странное, подчеркнуто невосприимчивое к любым
проявлениям чувств по поводу событий, которым, по желанию своего обладателя,
стало свидетелем. Давай. Слишком пошло вымаливать себе жизнь.
         Итак,   последние  слова?  "Хорошо  бы  ты  этого  не  делал".  Как
проникновенно.
     - Предлагаю пригнуться, - говорит Кожаный пиджак.
     - Пригнуться?
     Казнь в подобострастной позе. Зачем?
     -  К  земле.  В,  как  это  говорится,  позе  эмбриона. К чему все это?
Покойнику все равно.
     - Пригнись ради собственной безопасности, - настаивает мой убийца.
     Я  изображаю  тупое негодование, что Кожаный пиджак истолковывает как "
нет".
     Кожаный пиджак заряжает пистолет.
     - Что ж, я тебя предупредил. Так много звезд. Для чего они?


x x x


 Тунец,  морские  ушки,  люциан,  лососевая  икра,  бонито[99], яичный тофу,
мочки  человечьих ушей. Целая гора суси. Васаби[100] смешан с соевым соусом,
чтобы   отбить  у  сырой  рыбы  неприятный  привкус.  От  него  соевый  соус
сворачивается,  превращается  в вязкую кровь. Перестань думать о кегельбане.
Перестань.  Кажется,  после  этих собачьих дел мы едем уже целую ночь, но на
часах  только  22:14.  Осталось  чуть  больше  ста  минут, говорю я себе, но
трудно  поверить  во  что-то  хорошее. Я в тисках простуды, и мне станет еще
хуже.  Вливаю  себе в горло немного воды; начинает пучить живот. Даже дышать
тяжело. Ресторан весь в нашем распоряжении. Здесь сидела какая-то семья, но,
едва  нас  увидев,  исчезла.  Пожилая  официантка  сохраняет спокойствие, но
повар  спрятался в кухне. Я бы тоже не прочь, будь у меня такая возможность.
Франкенштейн кидает мне сосиску.
     -  Почему  у  тебя  такая  постная  рожа, молокосос? Можно подумать, ты
потерял родителей.
     Ящерица макает васаби в соевый соус.
     -  Может,  он  решил,  что мастиф, которого я пристрелил у Гойти, и был
его  без  вести  пропавший  папочка.  -  Морино тычет в мою сторону кончиком
сигары.  -  Улыбнись  пошире  и  терпи! Помни о своих предках! Ты же образец
законопослушного  японца!  Улыбнись  пошире  и терпи, пока твои циммеровские
костыли[101]  не  прогнутся,  вода, которую ты пьешь, не превратится в оксид
ртути,  а  вся  твоя  страна - в автостоянку от побережья до побережья. Я не
нападаю  на  Японию.  Я  люблю  ее. В большинстве стран сила на побегушках у
хозяев  жизни.  В Японии мы, сила, и есть хозяева жизни. Япония - это лодка,
и у руля стоим мы. Так улыбнись пошире. И терпи.
     Пусть мне и приходится терпеть, но я ни за что не стану улыбаться тому,
что  втянут  в  бандитские разборки. Единственное, чему стоит улыбаться, так
это  тому,  что, пока мы не выйдем из ресторана, не случится ничего худшего.
Ящерица указывает в угол зала:
     - Отец!
     Блестящая от слюны жвачка из суси.
     - Смотри, что я тут нашел - у них есть караоке!
     -  Удовольствие  из  удовольствий. - Морино смотрит на Франкенштейна. -
Пусть песня расправит крылья.
     Франкенштейн  поет  песню  на  английском  языке  с  припевом: "I can't
liiiiiiiiive, If living is without yoo-ooo-ooo, I can't giiiiiiiiive, I can'
t  take  any  moooooore"[102].  Трубачи  подвывают,  растягивая гласные. Это
невыносимо;  легче  смотреть,  как из суси выползают личинки. Кожаный пиджак
потягивает  молоко  из  стакана,  сидя в углу. С виду он тоже не принадлежит
этой компании. Морино подзывает пожилую официантку, которая обслуживает нас,
подавляя нервную дрожь.
     - Пой.
     Не  возражая,  она  исполняет  энку  под  названием  "Вишневый цвет над
озером",  об  игроке  в  маджонг,  который кончает с собой, так как не может
оплатить  долг  чести,  но  только  после девяносто девят