оих Х!Х?й не признаете!
         -   Законность!  В  самом  деле.  Этот  вопрос  требует  отдельного
рассмотрения!  Ты  проник  в  наш  почтенный  дилижанс,  украл  занзибарскую
селедку  и  м-мою  несказанно  сказочную  сказку! К тому же, негодяй, мы шли
слишком долго и не намерены возвращаться с пустыми руками!
     -  О-о-о,  угрозы!  Я  просто  @$##  в  штаны!  Питекантроп  нетерпеливо
заворчал,  подобрался к конусовидной куче и снес у нее верхушку, отчего куча
уменьшилась  примерно  на  четверть.  Внутри  сидела  потрясенная  крыса,  а
секунду спустя - разъяренная крыса.
     -  Совсем  на  IXXX?  рехнулся? Ты чуть башку мне не снес, неандерталец
длиннорукий!
     Козел-Сочинитель пристально посмотрел сквозь пенсне.
     -  Примечательный факт - наш вор является прямым сородичем mus musculus
domesticus.
      -  Я  тебе  не  домашняя  крыса,  старый  хрен!  Я  -  Единственный  и
Неповторимый  Вольный Крыс! Ну попробовал я твоей паршивой селедки - и из-за
этого весь шум-гам? А сказок никаких я и знать не знаю. Чтобы !@$# подтирать,
у  меня есть "Еженедельник японского общества изучения китов". Клянусь, если
ты  и  дальше  будешь  порочить  мое  доброе имя, мой адвокат засудит вас по
самые !@#@% , и плакали ваши !#Х$ы!
     - Губки-мочалки! Шампуни-детергенты! - зажала уши госпожа Хохлатка.
     Вольный Крыс разошелся пуще:
     -  Веди  себя  как  курица,  а не как яйцо! Ты здесь на полях - живи по
закону маргиналий! - Вольный Крыс отдал честь одним пальцем. - Слава крысам!
Наш  союз  един!  Вольный  Крыс  непобедим!  -  с этим кличем грызун исчез в
недрах полуразрушенной кучи.
     Питекантроп вопросительно мыкнул.
     -  Согласна,  -  сказала  госпожа  Хохлатка.  -  Безразличие - обратная
сторона заботливости.
     Козел-Сочинитель печально покачал головой. У него разыгрался артрит.
     -  Без сомнения, друзья мои, Вольный Крыс - существо крайне неприятное,
но   плохие  м-манеры  per  se[111]  еще  не  преступление.  Боюсь,  что  м-
мистическая  пропажа  м-моего м-манускрипта останется неразгаданной. Давайте
вернемся  в почтенный дилижанс. Думаю, мы покинем здешние м-места сегодня же
вечером.

 Вечером  на  полях  царило  безмерное умиротворение. Госпожа Хохлатка пекла
свой  чудесный  пирог  с  лопухом в утешение Козлу-Сочинителю, а Питекантроп
заделывал  дыру в крыше. Козел-Сочинитель закончил правку последней страницы
и  положил  ее  на  поднос  к  остальным.  Переписанная  заново,  несказанно
сказочная  сказка потеряла ту изумительную выразительность, которая осталась
у него в памяти.
     -  Пора  ужинать,  -  позвала  госпожа  Хохлатка.  -  Вы,  должно быть,
умираете с голоду, мой господин.
     - Странно сказать, но я не смогу проглотить ни м-малюсенького кусочка.
     - Но, мой господин! Вы же за целый день ничего не съели!
     Питекантроп заворчал сквозь дыру в крыше, выражая озабоченность.
     Козел-Сочинитель задумался.
     - И что из того?
     - Все переживаете из-за пропавших сказок, мой господин? Скоро мы уедем,
и поля с их ворами и прочим добром останутся далеко позади.
     Питекантроп о чем-то задумался, потом яростно замычал.
     -  Что  еще  за чертовщина, дикарь! Заткнись! Господин и так достаточно
расстроен.
     Козел-Сочинитель нахмурился.
     -  М-мой  дорогой  друг,  что  тебя  так  взволновало? Госпожа Хохлатка
выронила поваренную книгу.
     - Мой господин! Что это вы едите?
     -  А  в  чем дело? Это всего лишь бумажная жвачка... У Козла-Сочинителя
отвисла  челюсть.  Тайное  стало  явным.  Госпожа  Хохлатка облекла правду в
слова:
     - Мой господин! Вы ели собственные страницы, едва успев их написать!
     Слова застряли у Козла-Сочинителя в горле.


x x x


 Когда  начинает  темнеть,  я  выключаю свет и жду Бунтаро на кухне: меня не
видно,  а  сам я увижу, как он подъедет, и пойму, что это Бунтаро, а не кто-
то  еще.  Я  всматриваюсь  в  узор из плиток на стене, а минуты тем временем
кружатся  в  своем предсмертном танце. Вот наконец и фары машины Бунтаро, их
свет  пляшет  под навесом. Мне до сих пор странно, что Бунтаро существует не
только  за  прилавком "Падающей звезды", но и где-то еще. Ненавижу зависеть.
Я  прожил последние девять лет, стараясь не зависеть ни от кого и ни от чего
-  будь  то щедрость, милосердие, привязанность, сочувствие, деньги. И вот к
чему я пришел. Отпираю парадную дверь.
     - Привет!
     - Извини, что опоздал. Сплошные пробки. Твоя лихорадка прошла?
     - Превратилась в простуду.
     -  Так  вот  почему  ты  говоришь, как попугай. Держи: здесь упаковка "
Эбису  экспорт"[112],  шесть  банок,  -  утолить жажду на крайний случай - и
ужин из "Хокка-Хокка". Съешь, пока он не остыл и не стал вкусом похож на то,
из  чего  сделан. - Он вручает мне сумку и снимает сандалии. - И сигареты. Я
не знаю, что ты куришь, так что купил "Пис".
     - Спасибо... Извини, нет аппетита.
     - Неважно. Я полагаю, твоя пылкая страсть к никотину не угасла?
     - "Пис" - это отлично.
     - А почему ты сидишь в темноте?
     - Просто так.
     По пути в гостиную я зажигаю свет.
     - Ого! - Бунтаро смотрит на мой фингал. - Красота!
     - А кто сейчас в "Падающей звезде"?
     - Жена. А ты думал?
     -  Но  ведь  ей  нельзя волноваться. Я хотел сказать, э-э, что она ведь
беременна.
     -  Хуже,  чем беременна: она беременна, и ей скучно. Честно сказать, мы
с  утра  немного  повздорили.  Она  говорит,  что  устала  оттого, что с ней
обращаются,  как  с  китом-инвалидом, и что если она посмотрит еще хоть одну
дневную  программу  о том, как делать кукол из пластиковых бутылок, то купит
пистолет.  Да,  если  тебе  интересно,  она  знает, что произошло. Но есть и
хорошая новость: похоже, она - единственный человек в мире, кто это знает.
     - Что?
     - В новостях ничего. В газетах - тоже.
     - Невозможно.
     Бунтаро пожимает плечами:
     - Парень, ничего не было.
     - Но это было.
     - Нет, если этого не было в новостях.
     - Ты мне веришь?
     - Эй! Я всю ночь просидел за баранкой, вспомни об этом, дурень.
     - Значит, все - выстрелы, взрывы?..
     -  Засекречено.  Или,  возможно, все замели до того, как полиция успела
что-нибудь  узнать. Якудза сама убирает за собой дерьмо, вот если бы она так
же  скрывала  свой  аппетит.  Благодари  судьбу,  парень.  Значит, нам одной
заботой меньше.
     - А как же с управляющим патинко?
     -  Да  мало  ли  что?  Выпал  из  окна, когда полез менять перегоревшую
лампочку.
     Мы выходим с сад и курим на ступеньках. Сумерки растворяются в темноте.
В пруду плещется карп.
     Я  выключаю  свет,  чтобы не налетела мошкара. Лягушки квакают то тише,
то громче.
      -  Скажи,  деревенский  житель,  чем  лягушки  отличаются  от  жаб?  -
спрашивает Бунтаро.
     - Жабы живут вечно. Лягушки прыгают под колеса.
     - С меня брали налоги на твое обучение.
     - Бунтаро, еще одна вещь. Помнишь, я говорил про кошку...
     -  Эта  животина?  Да  их с моей женой уже водой не разлить. Ее будущее
обеспечено. Пора кормить рыб.
     Он  заходит  в  дом  и  возвращается  с  коробкой чего-то рассыпчатого,
пахнущего  так  же,  как  еда  из "Хокка-Хокка". Мы по очереди кидаем в пруд
щепотки корма. Карп молотит хвостом и хлюпает.
     - Бунтаро, я действительно тебе очень благодарен.
     - За рыбий корм? Пустяки.
     - Я не о рыбьем корме.
     - А, сигареты. Потом расплатишься. Я замолкаю.


x x x

ГОЛОДНЫЙ ГОРОД

 Госпожа  Хохлатка  снесла  последнее  яйцо  за эту неделю. Она обернула его
ватой,  положила  вместе  с  другими в плетеную корзину и накрыла салфеткой.
Потом  в  последний  раз  пробежала  глазами список покупок: вязальная спица
номер  девять,  лосьон против блох, индийские чернила цвета индиго, польский
полироль,  занзибарский марципан, две связки свежих светских свечей. В дверь
ее будуара постучали, потом раздалось "гм" Козла-Сочинителя.
     - Да, мой господин?
       Дверь  со  скрипом  приоткрылась,  и  Козел-Сочинитель  поверх  очков
заглянул в щель.
     - Я вижу, вы собираетесь на рынок, госпожа Хохлатка?
     - Да, мой господин. Хочу продать свои яйца.
         -    Замечательно,    замечательно.    В  этих  местах  я  чувствую
катастрофическую  нехватку  коротких  рассказов.  Я  подумал, может быть, вы
отнесете  одну  из  моих  книг  на  рынок, вдруг мимо будет проходить какой-
нибудь  книготорговец.  Мало  ли,  что может случиться. Предложение, спрос и
все такое...
     - Ваша правда, мой господин.
     Госпожа  Хохлатка  была  настроена  скептически, но не хотела оскорбить
чувства  Козла-Сочинителя  и  поэтому положила книгу в карман фартука. Дверь
со  стуком  отворилась,  и в комнату ворвался ветер. На пороге вопросительно
мычал Питекантроп.
     -  Да,  -  ответила  госпожа  Хохлатка.  -  Я ухожу. Нет, пойти со мной
нельзя  - я не хочу, чтобы ты опять распугал всех покупателей, как в тот раз
au marche в Марракеше.
      Питекантроп  пробормотал  что-то  насчет  одолжения  и  раскрыл  перед
госпожой Хохлаткой сложенные ладони. Она чуть не выронила корзину.
     -   Черви! У меня в будуаре! Здесь живут уважаемые, сытые создания! Они
не  едят  червей!  Да  как  ты посмел подумать, что можно эту дрянь положить
рядом с моими чудесными свежими яйцами! Убирайся отсюда сейчас же! Невежа!

 "Храни,  Господи,  мои  перья",  -  думала  госпожа  Хохлатка,  проходя  по
разоренным  пустошам.  Что здесь случилось? Когда-то пейзаж радовал глаз, но
сейчас  поля,  засеянные  злаками, были мертвы или умирали, деревья обгорели
или  вовсе  превратились  в  щепки,  а  выжженная  до  сажи  земля испещрена
воронками.  Ржавые  стволы  искореженных  танков  торчали  из  пробоин,  как
готовые  к  бою  мужские  члены.  Чертыхался  чертополох.  Разорванная труба
цедила  нечистоты  в  болото  из оборванных проводов. От него исходило такое
зловоние, что госпожа Хохлатка закрыла нос шалью.
     - Что за чертовщина!
     Вдруг  небеса  взвизгнули  во  всю  силу своих легких. Госпожа Хохлатка
едва  успела  загородить  собой  драгоценную корзину с яйцами и прикрыть уши
крыльями,  как  от оглушительного звукового удара фартук у нее задрался выше
головы,  а  панталоны  вздулись.  Взрывная  волна схлынула. Госпожа Хохлатка
огляделась  и  поднялась на ноги. Посмотрев вверх, она увидела прелюбопытное
зрелище:  какой-то  хиппи  на психоделически раскрашенной доске для серфинга
падал  с неба прямо на нее! Она непроизвольно схватила корзину и порхнула за
большую  бочку  с надписью "Активный апельсин". Хиппи на предельной скорости
врезался  в грязь. Из получившегося от столкновения кратера полетели камни и
характерные  звуки.  Госпожа  Хохлатка  смотрела,  как оседает пыль, слишком
пораженная,  чтобы произнести хоть слово, даже про себя. Из кратера раздался
стон.
     - О, мэн! - Хиппи перебросил себя через край воронки. У него были ярко-
рыжие  дреды,  огромные  солнечные  очки и подрагивающий над головой нимб. -
Мэн.
     Увидев госпожу Хохлатку, он изобразил рукой знак мира.
     - Добрый день, мэм.
     К госпоже Хохлатке вернулась способность шевелить языком:
     - Рискованное было падение, не иначе.
     -  Проклятые "Призраки"[113]! Сдули меня подчистую! Даже не увидел, как
они  подлетели.  Наверняка  сейчас  бомбят город, если там еще осталось, что
бомбить. Но раз у них есть боеприпасы, то они должны их израсходовать.
     - Вы ничего себе не сломали?
       -  Только  гордость,  мэм,  спасибо,  что  спросили.  Я,  видите  ли,
бессмертен.
     - Простите?
     - Бессмертен. Меня зовут Бог. Чрезвычайно рад с вами познакомиться.
     Это сбило госпожу Хохлатку с толку. Нужно ли сделать реверанс?
     -  Я  просто  очарована, иначе не скажешь. Но если город вот-вот начнут
бомбить, не должны ли вы что-нибудь сделать?
     Бог поправил свой нимб.
     -  Сделал  бы, если бы мог, мэм, но если военные решили закидать какую-
нибудь  страну  бомбами,  что ж... - Он пожал плечами. - Было время, когда у
нас  было  право  божественного вето на ведение войн, но наши исполнительные
полномочия  мало-помалу сошли на нет, и теперь никому и в голову не приходит
с нами советоваться.
     -  Подумать  только...  а  могу я спросить, что нужно, чтобы прекратить
войну?
     Бог изобразил задумчивость.
     -  Сказать  по  правде,  мэм,  я  никогда  не хотел быть Богом. Папочка
настоял,  семейные  традиции  и  все  такое.  Я  провалился  на  экзаменах в
божественные  колледжи  Плющевой  Лиги[114]  и  подался в Калифорнию. - Лицо
Бога  приняло  мечтательное  выражение.  -  Крутой  прибой, золотой песок, а
девочки!  Какие  девочки...  Божественное  вмешательство  было  обязательным
предметом,  но  я  пропустил  почти  все  лекции  ради  компании покорителей
Большой   волны!  Прекращать  войны?  Это  все  равно  что  лезть  в  липкую
плевательницу  с  гуакамолой[115],  мэм.  Университет  я  закончил,  хоть  и
нахватав  трояков,  и  единственное, что запало мне в голову, это тот трюк с
водой  и  вином.  Папочка  пытался  на  меня повлиять, но небеса, мэм, - Бог
понизил  голос,  -  это сплошное кумовство. Если бы вы знали, что творится в
Золотом  Городе[116],  вы  бы  подумали,  что  франкмасоны всюду пробиваются
исключительно  своим  умом. Важно не то, что ты знаешь, важно, кого знаешь и
откуда.  Закадычным  друзьям  Всемогущего  доставались местечки с устойчивой
демократией,  и  никто из нас никогда не имел дела с зонами военных действий
или миротворческими миссиями. Мэм, вы не знаете время?
     Госпожа Хохлатка взглянула на часы:
     - Без двадцати пяти одиннадцать.
     -  Ах, чтоб его! Мне нужно вернуть видеокассеты в прокат, а не то снова
оштрафуют!
     Бог  щелкнул  пальцами,  и его доска для серфинга зависла над воронкой.
Бог вспрыгнул на нее и помахал солнечными очками:
     -  Было  чрезвычайно  приятно  побеседовать,  мэм. Если с вами случится
какая-нибудь неприятность, просто пошлите мне взмах крыла и молитву!
     Он  согнулся  в  позицию  кунг-фу  и  унесся  прочь.  Госпожа  Хохлатка
смотрела, как этот убогий бог исчезает из виду.
     - Да. Ну, надо спешить.


x x x


 Я  просыпаюсь  в  румяной  дымке предрассветных сумерек и дико кричу - надо
мной  склонилась  пожилая  женщина  в  черном. Судорожно дернувшись, падаю с
дивана.
     -  Успокойся,  -  говорит  пожилая  женщина,  -  успокойся, малыш. Тебе
приснился сон. Это я, госпожа Сасаки с вокзала Уэно.
     Госпожа  Сасаки.  Я расслабляю сведенные судорогой мышцы - вдох, выдох.
Госпожа Сасаки? Дымка рассеивается. Она улыбается, качая головой:
     -  Извини,  что  напугала.  С  возвращением  в мир живых. Бунтаро забыл
сказать, что я зайду сегодня утром, так ведь?
     Я расслабляюсь и глубоко дышу.
     - Доброе утро...
     Она ставит на пол спортивную сумку.
     -  Я  принесла  тебе кое-какие вещи из твоей квартиры. По-моему, с ними
тебе будет удобнее. Если бы я знала про фингал, захватила бы примочку.
     Мне стыдно, что госпожа Сасаки видела бедлам, в котором я живу.
     -  Признаюсь,  я  думала, ты уже на ногах. Почему ты не спишь в комнате
для гостей, глупыш?
     У меня во рту пересохло, точно я наелся песка.
     -  Наверное,  здесь  мне  кажется  безопасней.  Госпожа  Сасаки, откуда
Бунтаро  узнал  ваш  номер  в Уэно? Откуда вы знаете про "Падающую звезду" и
про Бунтаро?
     - Я его мать. - Госпожа Сасаки улыбается, видя мое изумление. - Знаешь,
у нас у всех где-нибудь есть мать. Даже у Бунтаро.
     Все встает на свои места.
     - Почему же ни вы, ни он не говорили об этом?
     - Ты не спрашивал.
     - Мне и в голову не приходило спросить.
     - Тогда зачем нам было об этом говорить?
     - А моя работа?
     -  Бунтаро  помог  тебе  попасть на собеседование, но работу ты получил
сам.  Это  неважно.  Мы  обсудим,  что  делать  с твоим местом в Уэно, после
завтрака.  Всему  свое  время.  Сначала  тебе  надо вымыться и побриться. Ты
выглядишь  так,  словно  неделю  жил  в  палатке  с бездомными в парке Уэно.
Дальше  опускаться  уже  некуда.  Пока ты будешь в душе, я все приготовлю, и
надеюсь,  что  ты съешь больше меня. Какой смысл спасать твою шкуру, если ты
устраиваешь голодовку?

 Я  стою  в душе целую вечность, пока не пропариваюсь до костей, - подушечки
пальцев  сморщиваются.  Намыливаюсь  три  раза, от макушки до пяток. Когда я
выхожу,  то  чувствую,  что  простуда немного отступила, и я потерял в весе.
Теперь  я  бреюсь. Мне везет: бриться мне нужно лишь раз в неделю. Ребята из
нашего  класса  обычно  хвастались,  как часто они бреются, но на свете есть
сотни  других  вещей,  на  которые  я гораздо охотнее потратил бы время, чем
скрести  сталью  по  своим  волосяным фолликулам. Однако предложение госпожи
Сасаки  в  некотором  роде  приказ. Дядюшка Толстосум пару лет назад подарил
мне  электробритву,  но дядюшка Асфальт рассмеялся, увидев ее, и сказал, что
настоящие  мужчины  бреются лезвиями. Моя первая пачка одноразовых "Бик" еще
не  кончилась.  Плещу  на лицо холодной водой и промываю станок под холодным
краном  - дядюшка Асфальт говорит, что от холода лезвие сжимается и делается
острее.  Я  вспоминаю его всякий раз, когда бреюсь. Намазываю лицо гелем для
бритья  "Айс  блю",  особенно густо - желобок между носом и верхней губой, -
почему  для  этого  места не придумали названия? - и ямочку на подбородке, и
основание  нижней  челюсти,  где  обычно  режусь. Жду, пока гель начнет жечь
кожу. Затем начинаю с плоских мест рядом с ушами, где не так больно. Вообще-
то  мне  нравится  эта боль. Напряженная, всепоглощающая. Чтобы справиться с
болью,  надо  в  нее  нырнуть.  Вокруг  носа. Ой! Споласкиваю лицо, провожаю
колючую  липкую  массу до самого стока раковины. Еще холодной воды. Мну свой
подбитый  глаз,  пока  он не начинает болеть. Чистые трусы, футболка, шорты.
Доносится  запах  еды.  Спускаюсь  вниз  и  кладу  бритвенные принадлежности
обратно в сумку. Ловлю на себе взгляд дамы с фотографии в ракушечной рамке.
     -  Ну  как,  теперь  лучше?  Да  не  волнуйся ты так. Здесь ты в полной
безопасности. Расскажи мне, что случилось. Расскажи мне свою историю. Давай.
Расскажи.
     Монгол  исчез, как будто его и не было. Горящие "кадиллаки" разразились
очередным    всплеском   аплодисментов.  Ко  мне  стремительно  возвращалась
способность  рассуждать,  и  я понимал, что должен убраться оттуда как можно
быстрее.  Я затрусил вниз по мосту. Бежать было незачем - я знал, что у меня
впереди  целая  ночь.  Я не смотрел за парапет и не оглядывался. Мне это и в
голову  не  приходило.  Густой  дым смешивался с парами плутония. Я приказал
себе  превратиться  в  машину,  которая покрывает расстояние. Пробегал сотню
шагов  и  сотню  проходил  шагом,  раз, другой, третий, по объездной дороге,
вглядываясь в залитую лунным светом даль. Если бы навстречу кто-нибудь ехал,
я  спрятался  бы  внизу  за  насыпью  - склон состоял из тех же штампованных
бетонных блоков с большими отверстиями, которыми наращивают береговую линию.
Ужас,  шок,  вина, облегчение: все это было бы объяснимо, но я не чувствовал
ничего.  Только желание проложить как можно большее расстояние между собой и
всем,  что  я  видел. Звезды побледнели. Страх, что меня схватят и обвинят в
преступлениях  на  отвоеванной  земле,  открыл  во мне дополнительные запасы
выносливости,  и  я  продолжал передвигаться в режиме "сто на сто" до самого
контрольно-пропускного  пункта,  за  которым  объездная  дорога  повернула и
слилась  с  шоссе, что вело вдоль побережья обратно к "Ксанаду". Рассвет уже
подпаливал  горизонт,  и  движение  на  главной  дороге  в Токио становилось
оживленнее.  Луна,  как  таблетка аспирина, растворялась в теплой воде утра.
Водители  и  пассажиры с удивлением глазели на меня. Никому бы и в голову не
пришло  идти  по шоссе пешком, там даже не было тротуара, только нечто вроде
приподнятой    кромки   -  они  считали,  что  я  сбежал  из  лечебницы  для
душевнобольных.  Я  было  п