сына Козуэ Ямаи.
     Как я сюда попал?
     Я смотрю на своего экранного двойника. Он тоже не знает ответа.
     Мама-сан  открывает  рот, чтобы пригрозить мне... Я переворачиваю карту
и встречаюсь взглядом с черной дамой.
     Комната раскачивается.
     -  Черт,  -  говорит  Дергунок. - Я думал, парень вытянет эту стерву, а
ему досталась ее сестра.
     - Парень, - говорит Насмешник, - тоже так думал.
     О  чем  они  говорят?  Насмешник  кивает  на мой смертный приговор, что
лежит на столе.
     - Посмотри получше.
     Это трефовая дама, а не пиковая. Трефовая. Господин Пончик произносит:
     - Мне нужен ингалятор.
     Мама-сан  кивает,  и он вытаскивает ингалятор из кармана, запрокидывает
голову,  делает  шумный  вдох,  задерживает  дыхание и выдыхает. И открывает
даму пик.

 Все молчат.
     Экранный  двойник  господина Пончика покрыт потом сильнее, чем человек,
умирающий от чумы.
     Что  до  меня  -  я  весь  дрожу;  меня раздирают облегчение, и вина, и
жалость.
     Мама-сан прочищает горло:
     - Ваша дама показала свое лицо, господин Цуру. Динамики молчат.
     -  Господин Цуру?- Мама-сан, нахмурившись, смотрит в дымчатое стекло. -
Ваша дама сказала свое слово.
     Ответа нет.
     Мама-сан перегибается через спинку стула и стучит по стеклу.
     - Господин Цуру?
     Один из охранников морщит нос:
     - Что он там готовит? Другой охранник хмурит брови:
     - На сосиски не похоже...
     Охранник,  что  стоит  ближе  всех  к  дверце  в  стекле,  толкает ее и
заглядывает внутрь.
     -  Господин  Цуру? - Его дыхание прерывается, как будто он получил удар
в  живот.  -  Господин  Цуру!  -  не сходя с места, он поворачивается и тупо
смотрит на нас.
     - Ну? - вопрошает Мама-сан.
     Он двигает челюстью, но не может издать ни звука.
     - В чем дело? Он сглатывает:
     -  Господин  Цуру  поджарил свое лицо на плите. Разворачивается безумие
театральной импровизации. Я могу только закрыть глаза.
     - Господин Цуру, господин Цуру, господин Цуру! Вы меня слышите?
     - Отдерите его голову от плиты!
     - Выключите газ!
     - У него губа пристала к решетке!
     - Скорую, скорую, скорую, кто-нибудь, вызовите...
     - Черт! У него лопнул глаз!
     - Уберите эту чертову собаку! Кого-то громко рвет.
     Собака радостно лает.
        Мама-сан  скребет  по  стеклу  чем-то  металлическим.  Этот  скрежет
невыносим,  и в комнате наступает тишина. Она абсолютно владеет собой - так,
словно  сама  написала много лет назад эту сцену и с тех самых пор постоянно
репетировала.
     -  Развлечение  господина  Цуру  прервано  волею  deus ex machina[144].
Скорее  всего,  волнение оказалось таким сильным, что вызвало второй удар, и
коль  скоро  наш  дорогой  руководитель предпочел упасть на свое барбекю, не
очень  важно, когда именно приедет "скорая". - Теперь она обращается к двум-
трем  мужчинам  постарше.  -  Я  назначаю  себя  действительной  главой этой
организации.  Вы  можете  либо  подчиниться мне, либо выступить против меня.
Заявите о своих намерениях. Прямо сейчас.
     Минута отводится под напряженные подсчеты. Мужчины смотрят на нас.
     - Что делать с ними, Мама-сан?
     - Карточные игры больше не входят в политику компании. Выпроводите их.
     Я  не  осмеливаюсь  поверить  в такой поворот событий, по крайней мере,
пока не окажусь на улице и не убегу. Мама-сан обращается к нам:
     -  Если  вы обратитесь в полицию и как-то сумеете убедить какого-нибудь
следователя-энтузиаста  в том, что вы не сумасшедшие, произойдут три вещи, в
следующем  порядке. Во-первых, вас изолируют, чтобы предотвратить дальнейшие
неприятности.  Во-вторых, не позднее чем через шесть часов вам пустят пулю в
лоб.    В    третьих,   ваши  долги  будут  переведены  на  ваших  ближайших
родственников,  и я лично позабочусь о том, чтобы разрушить им жизнь. Это не
угроза,  это  обычная  процедура.  Теперь  покажите,  что вы меня поняли. Мы
киваем.
     -  Мы  занимаемся  этим  делом  уже  тридцать лет. Сами делайте выводы,
способны ли мы защитить свои интересы. А теперь убирайтесь.

 Кинотеатр  переполнен.  Парочки,  студенты,  трутни.  Свободные  места есть
только  в  первых  рядах,  где  экран  маячит прямо над головой. В Токио все
почти  переполнено,  переполнено  или  набито  битком. В приемной за дверями
комнаты не оказалось ни следа Мари Сарасины.
     -  На  вашем  месте,  ребята,  -  сказал  охранник,  когда  двери лифта
закрывались, - я бы купил лотерейный билет.
     Рядом  со  мной  сидит  девушка  -  ее  друг  положил руку на спинку ее
сиденья.  Лифт  начал  свой  долгий, медленный спуск. Господин Пончик уронил
сигареты.  Мы  смотрели,  как  они лежат на полу, там, куда упали. Господина
Пончика  била  дрожь,  то  ли  от  смеха, то ли от страха, то ли еще отчего.
Насмешник  закрыл  глаза  и  запрокинул  голову.  Я  не  отрывал  взгляда от
мигающих  номеров  этажей.  Дергунок  поднял одну сигарету и закурил. Фильм,
который  я  смотрю,  фальшивая  дешевка,  полная сцен насилия. Если бы люди,
которые    выдумывают  столь  жестокие  сценарии,  хоть  раз  столкнулись  с
настоящей  жестокостью, их бы стошнило писать такие сцены. Когда двери лифта
открылись,  мы  без единого слова бросились в послеполуденную людскую толпу.
Солнечная  погода  воспринималась  как  неудачная шутка. Я дошел до пятачка,
где  уличные  артисты  скручивали шарики в крокодилов и жирафов, и, чтобы не
разрыдаться,  впился  ногтями  себе  в  руку.  Фильм  заканчивается, зрители
выходят  из  зала.  Я  остаюсь  и  смотрю  титры. Ассистенты, дрессировщики,
реквизиторы.  Один  за  другим  входят  новые зрители. Я смотрю фильм снова,
пока  мозг  не  начинает  плавиться.  Постояв  возле  человека  с воздушными
шариками,  я иду в самую гущу толпы. Я проклинаю себя за то, что не уехал из
Токио  после  знакомства с Морино. Мог бы понять. Из фойе кинотеатра я звоню
Аи  и,  едва  она отвечает, тут же вешаю трубку. Я сажусь на подводную лодку
на  кольцевой  линии  Маруноути  и  еду  вместе  с трутнями. Хотел бы я быть
обычным  трутнем.  Станции  несутся  мимо  одна  за другой, одна за другой и
скоро  начинают  повторяться.  Я  слишком  переполнен  страхом, чтобы вообще
когда-нибудь уснуть.

 Кондуктор осторожно трясет меня - будит.
     -  Ты  проехал  по  кругу шесть раз, парень, и я подумал, что тебе пора
проснуться.
     У него добрые глаза. Я завидую его сыну.
     - Сейчас ночь или мы под землей?
     -  Без  четверти  одиннадцать ночи, вторник, пятое число. Знаешь, какой
сейчас год?
     - Да, знаю.
     - Тебе нужно ехать домой, пока поезда еще ходят. Хотелось бы.
     - Мне нужно на работу.
     - Ты что, могильщик?
     - Не настолько из ряда вон... Спасибо, что разбудили.
     - Всегда пожалуйста.
     Кондуктор  идет  по  вагону дальше. Над сиденьями напротив, за кольцами
поручней, висит реклама Интернета. Из компьютерной микросхемы растет яблоня,
из  микросхем,  висящих на ее ветках, растут новые яблони, а на этих яблонях
покачиваются  новые микросхемы. Этот лес выбивается за пределы своей рамки и
занимает  рекламные места справа и слева. Я и представить не мог, что какая-
то  часть моего мозга продолжает думать о диске Козуэ Ямая, но в эту секунду
меня осеняет грандиозная мысль. Я окончательно, окончательно просыпаюсь.


x x x


 Мои  мысли  далеко, но в "Нероне" думать не обязательно. Когда, с последним
ударом  вторника,  я  вхожу,  Сатико кидает на меня таинственный взгляд - ей
известно  о  нашей с Аи ссоре, - но у меня нет сил думать об этом. Тот Эидзи
Миякэ,  которым  я  был  всего двадцать четыре часа назад, сновал по этим же
самым  трем  квадратным  метрам  Токио,  производил  на  свет  пиццы - и был
счастлив  и слеп, проклятый идиот. Хотел бы я иметь возможность предупредить
его.  Хлопнув  бодрящего  напитка,  чтобы  отогнать  сонливость,  я  начинаю
выполнять скопившиеся заказы.
     -  Ты  принес  мне  мою  девятку  бубей,  мэн?  - спрашивает Дои, когда
возвращается.
     Я и забыл.
     - Нет. Завтра.
     Дои поздравляет себя.
      -  Магия  -  это  умение  создавать  совпадения,  мэн.  В  этой  жизни
совпадения - единственное, на что ты можешь положиться.
     Я  мою  руки  и  лицо. Каждый раз, когда визжит дверь, я боюсь, что это
наемный  убийца  из  банды  Цуру. Каждый раз, когда звонит телефон, я боюсь,
что  Сатико  или  Томоми  появятся  перед окошечком и протянут мне трубку со
словами:  "Тебе  звонят,  Миякэ.  Представиться  не  пожелали".  Дои сегодня
разговорчив  больше  обычного - он рассказывает, как потерял прежнюю работу.
Он  был  ночным сторожем на многоэтажном кладбище, где прах умерших хранился
в  бесчисленных  крошечных сотах-гробницах. А уволили его, когда он подменил
запись буддистских погребальных мантр собственной музыкой.
     -  Я  прикинул, мэн, - вот если бы я был заперт в такой коробке на веки
вечные, что бы я выбрал? Монахов, которые издают стенания, пробивая-в-карма-
не-брешь-намного-серьезней-чем-телефонные-сче-та   или  золотую  эру  рок-н-
ролла?  Никаких  колебаний! Я чувствовал, как меняются вибрации этого места,
мэн, когда я поставил свои записи "Grateful Dead".
     Дои  перерезает  себе  горло  указательным  пальцем. Я слышу его, но не
вслушиваюсь.  Его  пицца  выползает  из  печи.  Я  кладу  ее в коробку, и он
уезжает.  По  радио  передают  "I Heard It on the Grapevine" - зажигательный
шальной напев[145]. Сатико открывает окошечко:
     - Тебе звонок на третьей линии - таинственная незнакомка!
     - Аи?
     - Не-е-ет.
     - А кто?
     -  Она сказала, что звонит по личному делу, - Сатико перегибается через
прилавок,  нажимает кнопку висящего на кухонной стене телефона и протягивает
мне трубку.
     - Алло?
     Позвонивший не отвечает. От страха я почти визжу:
     - Я больше ничего вам не должен!
     -  Два  часа - это уже "Доброе утро" или еще "Добрый вечер", Эидзи? Мне
трудно решить.
     Женщина  средних  лет,  но  не  Мама-сан. Кажется, нервничает не меньше
меня.
     - Послушайте, скажите, кто вы?
     - Это я, Эидзи, твоя мама. Я прислоняюсь к прилавку.
     Томоми наблюдает за мной через щель в окошечке. Я закрываю его.
     - Это, э-э, сюрприз.
     -  Ты  получил  мои письма? Мой брат сказал, что передал их тебе. И что
ты теперь живешь в Токио.
     - Да.
     Да,  я получил твои письма. Но лекарство, которое затягивает твои раны,
заставляет кровоточить мои.
     - Так... - Мы начинаем говорить одновременно.
     - Сначала ты, - говорит она.
     - Нет, сначала ты.
     Она делает глубокий вдох.
     - Один человек попросил меня выйти за него замуж.
     Мне это интересно? - О.
     Томоми  приоткрывает  дверцу.  Я  в бешенстве захлопываю ее. Надеюсь, я
сломал этой стерве нос.
     - Поздравляю.
     -  Да.  Это  владелец  отеля в Нагано, о котором я рассказывала в своем
последнем письме.
     Ха,  владелец  отеля?  Ну и рыбку ты поймала. Особенно если вспомнить о
твоем прошлом.
     Зачем ты мне все это рассказываешь?
     Раньше ты не давала себе труда рассказывать нам о своей жизни.
     Тебя никогда не заботило, что мы думаем. Нисколечко.
     Ты  хочешь,  чтобы я порадовался за тебя? Чтобы сказал: "Конечно, мама,
это отличная новость!"?
     Я  почти  готов  покончить  с  нашими  обоюдными страданиями и повесить
трубку.
     - Откуда ты звонишь? - произношу я в конце концов.
     -  Я вернулась в клинику в Миязаки. Это... выпивка, понимаешь. Я больна
уже  очень  давно.  Вот  почему... Но сейчас... он - владелец отеля, кстати,
его  зовут  Ота, - он говорит, что, когда мы поженимся, мои трудности станут
его трудностями, и поэтому... Я хочу поправиться. Поэтому я вернулась сюда.
     - Понимаю. Это хорошо. Удачи.
     "Госпожа  Ота".  Такая  же, как все, замужняя, уважаемая. ПЕРЕЗАГРУЗКА.
Новый  покровитель,  новые банковские карты, новый гардероб. Мило. Но ответь
на мой вопрос: "Зачем ты мне все это рассказываешь?"
     Я понимаю.
     Господин  Ота  ничего  не  знает  про  нас.  Ты ему не рассказывала. Ты
хочешь увериться, что я не разглашу твои грязные маленькие секреты. Я прав?
     -  Он очень хочет с тобой познакомиться, Эидзи. Как мило с его стороны.
Почему я должен встречаться с этим магнатом гостиничного дела?
     Прошло  двадцать  лет  - слишком поздно начинать разыгрывать заботливую
матушку, матушка.
     Дело  в  том,  что  ты всегда приносила мне одни несчастья. Ты и сейчас
делаешь меня несчастным.
     Все  замечательно.  Разберись  со своим алкоголизмом, выйди замуж, живи
долго  и  счастливо  и оставь меня в покое. Истеричная, алчная, бессердечная
ведьма.
       Окошечко  открывается  -  показывается  шариковая  ручка,  к  которой
прикреплен  белый  флажок  -  на  полке, источая кофейный аромат, появляется
неприкасаемая  кружка  Сатико  с  нарисованным  на  ней  Доремоном. Окошечко
захлопывается.
     - Эидзи?
     По воле диджея "I Heard It on the Grapevine" обрывается.
     Я не могу себе объяснить, почему говорю:
     - Мама, а может, я э-э... завтра приеду в Миязаки проведать тебя?

 Когда я заканчиваю объяснения, Сатико кивает.
     -  Разве  я  могу  препятствовать  подобной гуманитарной миссии? Но мой
последний  приказ как старшего по званию офицера великой армии Нерона таков:
позвони моей подруге перед тем, как уедешь из Токио.
     - Она, э-э, что-нибудь говорила?
     -  Я  могу  сказать,  в  каком она настроении, по тому, что она играет.
Когда  ты звонил ей на прошлой неделе, Аи играла Шопена и прочие милые вещи.
Вчера  же  мне  пришлось  собираться  на работу под тяжеловесные пьесы Эрика
Сати[146], которые он писал, чтобы избавиться от соседей.
     - Я, э-э, кажется, все испортил, Сатико.
      -  Аи  не  Мисс-счастье-двадцать-четыре-часа-в-сутки.  Жизнь  коротка,
Миякэ. Позвони ей.
     - Не знаю...
     -  Нет.  "Не  знаю" не принимается. Скажи: "Слушаю и повинуюсь, госпожа
Сэра".
     - Я в самом деле...
     -  Заткнись  и  скажи это, иначе тебе больше никогда не придется делать
пиццу в этом городе.
     - Слушаю и повинуюсь, госпожа Сэра.
     -  Томоми сказала, что у тебя был трудный разговор, мэн... - Дои входит
в  загон  с мини-блендером в руках. - Знаешь, что я придумал, чтобы подавить
нездоровые вибрации, мэн?
     Я отворачиваюсь.
     - Дои, сегодня моя последняя смена. Сжалься...
     - Никаких фокусов, мэн! Просто волшебный антистрессовый коктейль...
     Стал  бы  он  доставать  меня  своими штучками, если бы знал, что всего
лишь  днем  одна  карта  и  одна  лопнувшая  артерия  спасли  меня от потери
половины моих органов? Не исключено, что да.
     -  Для  начала клубника! - Дои высыпает в блендер полную упаковку ягод.
Потом  набрасывает  на  блендер  черный  бархатный  колпак и превращает их в
жидкое  месиво.  Снимает колпак и крышку. - Затем помидоры! - кидает туда же
три переспелых помидора. - Красная пища снимает стресс. Зеленая - нагнетает.
Вот  почему  кролики  и  вегетарианцы  такие нервные... Что потом? Малиновый
сок...  сырой  тунец... бобы адзуки[147]... все основные типы продуктов. Дои
возвращает на место крышку, черный колпак и включает блендер. - И последнее:
мой  коронный  ингредиент...  -  делая  пасс  рукой,  он достает из носового
платка  розового  волнистого  попугайчика.  Попугайчик  хлопает  крылышками,
моргает  и  чирикает.  - Иди сюда, малыш! - Он осторожно сажает его на ярко-
красное  жидкое  месиво,  закрывает  крышку  и снова водружает сверху черный
колпак.
     Я  понимаю,  что  это  всего  лишь  фокус,  и  отказываюсь притворяться
потрясенным.  Он опускает блендер за низкую перегородку между загоном и моей
крысиной  норой  -  возможно,  чтобы  поменять  блендер?  - снимает кувшин и
трясет,  как  бармен, смешивающий коктейль, в такт гавайской гитарной музыке
по радио.
     - Дои! - входит Сатико, держа в руках планшет для записей.
     Дои подпрыгивает и виновато ставит то, что держал в руках, на пол.
     -  Мне очень неприятно и досадно беспокоить тебя по таким пустякам, как
работа, но...
     -  У меня перерыв, атаманша! Дай мне еще три минутки! Я показываю Миякэ
мое  умиротворяющее зелье... - Он поднимает с пола блендер, все еще накрытый
черным колпаком, и включает его на полминуты.
     Сатико,  сдавшись,  садится  на  стул.  Дои  снимает  колпак, открывает
крышку и пьет взбитое в пену месиво прямо из блендера.
     - Вкусня-я-ятина.
     -  Ого...  -  Сатико встает и поднимает блендер "Б" - я так и знал - на
край перегородки, бархатного колпака на нем нет.
     - Ты сам сделал этого попугайчика? Он совсем как настоящий. Из чего он?
- Она непритворно удивлена.
     - Начальница! Ты выдала мой фокус!
     - Тогда не оставляй свое барахло посреди кухни!
     -  Не  называй  моего  Туту барахлом! У попугайчиков тоже есть чувства,
разве не так?
     -  Туту  не  слишком  похож  на  живого  попугайчика. - Сатико вынимает
птичку из красного месива. Его голова тут же рассыпается в белую пыль.
     -  Дои,  -  говорю  я,  -  пожалуйста, скажи мне, что это входит в твой
фокус.
     Глаза Дои вылезают из орбит, в них панический ужас.
     - О, мэн...

 После  того  как  "скорая"  увозит  Дои  в больницу на промывание желудка и
прививки  от  столбняка,  я предлагаю свою помощь в доставке заказов. Сатико
возражает,  что  этим  лучше  заняться ей, потому что она лучше знает город.
Томоми    приходится  справляться  с  телефоном  в  одиночку.  Я  готовлю  и
раскладываю  по  коробкам  три  "Эль  Гринго"  - толстая основа, горгонцола,
салями  со  специями,  помидоры и приправа из базилика - к тому времени, как
возвращается  Онизука.  Томоми  рассказывает  ему,  что случилось с Дои - на
секунду    мне  кажется,  что  Онизука  готов  изменить  своим  принципам  и
улыбнуться,  но  это быстро проходит, он снова становится самим собой, и его
лицо  принимает  свое  обычное  несчастное  выражение. Поток заказов немного
ослабевает.  К  половине  восьмого  утра  я  уже наизусть знаю весь утренний
выпуск  новостей.  Торговые  переговоры,  встречи  на разных уровнях, визиты
высокопоставленных  лиц.  Вот  как  нужно  держать  народ  в подчинении - не
запрещать  новости,  а  делать их такими глупыми и скучными, чтобы они стали
никому не интересны. Погода в пятницу, шестого октября: утром будет облачно,
во  второй  половине дня существует шестидесятипроцентная вероятность дождя,
а  к  вечеру  эта  вероятность  возрастет  до  девяноста  процентов.  Я  мою
разделочный  стол  в  надежде, что в ближайшие полчаса заказов не будет. Мне
нужно  решить,  как  дешевле  всего  добраться  до  Миязаки. Я вглядываюсь в
геенну  -  мне  навстречу  дюйм за дюймом ползут шесть пицц, разливая вокруг
кармическое  сияние. По радио передают песню под названием "I Feel the Earth
Move  under  My  Feet"[148].  Радиоприемники и кошки всегда занимаются своим
делом,  все  равно,  есть  кто-нибудь поблизости или нет. Совсем не так, как
гитары,  которые  в  каком-то  смысле  перестают  быть  гитарами,  когда  вы
закрываете  футляр.  Возвращается Сатико и кладет на разделочный стол в моей
крысиной норе конверт.
     -  Я  немного  смошенничала, но "Нерон" возвращает тебе все, что с него
причитается.
     - Извините, что оставляю вас в такое напряженное время.
     -  Ну,  когда  об  этом  сообщат  в  новостях, индекс Ниппон[149] круто
пойдет  вниз,  но  мы  уж  как-нибудь  продержимся.  Я  и  сама  могу надеть
поварской  фартук,  если головная контора не пришлет никого на замену. Такое
бывало.  Позвони,  когда  вернешься  в  Токио,  -  не  обещаю  места  в этом
отделении, но обязательно направлю туда, где будет вакансия.
     - Большое спасибо.
     - Ты уже знаешь, как долго тебя не будет?
     -  Это  зависит  от...  многих  вещей.  От того, смогу ли я помочь маме
поправиться. - Я кладу конверт в свой истощенный бумажник.
     -  Позвони  Аи. Я не хочу, чтобы именно мне пришлось сказать ей, что ты
уехал из города.
     - Я, э-э,