Я  пытаюсь  придумать более-менее правдоподобную ложь, но у меня ничего
не выходит.
     -  Э-э... Мой моральный долг - довести до всеобщего сведения информацию
о  сети  Якудзы,  которая  похищает  людей, расчленяет их и, э-э, продает их
органы.  Я решил воспользоваться вашим компьютером. Это показалось мне самым
безопасным  способом  обнародовать  имеющиеся у меня данные. Надеюсь, ничего
страшного не произошло?
     Продавец  кивает  с самым серьезным видом, пытаясь определить мое место
в ряду сумасшедших: тихий, безобидный или может пырнуть ножом?
     - Рад, что мы смогли вам помочь.
     Мы  благодарим  друг  друга,  раскланиваемся,  и  я позволяю эскалатору
унести  меня  прочь.  Я  беспрепятственно  забираю  свой рюкзак у девушек за
справочной  стойкой  и выхожу на улицу. Там тепло от выхлопных газов. Бросаю
оба  диска  в  ближайший  водосток.  Из  телефонной  будки  рядом с "Онизука
ТрансДжапэн"  пытаюсь  позвонить Аи домой, потом на мобильный - не отвечает.
Без  четверти  полдень.  Пора  найти  отчима  Онизуки и представиться. Я так
устал, что все кажется нереальным.

============================================================================

                                  Восемь
                        ГОРЫ ГОВОРЯТ НА ЯЗЫКЕ ДОЖДЯ

============================================================================


x x x


 Веду  футбольный  мяч  по многолюдному торговому пассажу в центре Токио. Ни
единого  яркого,  крутого  магазинчика  -  торговля в упадке, продают на вес
мочалки  для  сковородок,  блузки,  модные  лет  тридцать  назад, да хлипкие
тренажеры.  Свет  сгущается в медуз из древних морей. Как и когда я завладел
этим  футбольным  мячом, не могу сказать, но он теперь для меня - проклятье,
а  не  благословение,  потому  что ворота противника могут быть спрятаны где
угодно,  по  всей  Японии.  Если  я  подниму  мяч,  судья  отрежет  мне руки
огромными  ржавыми ножницами. Если я уступлю мяч противнику, школьники будут
плевать  в  меня,  а собаки - кусать меня до самой моей смерти. Но игроки не
выбирают  -  это их выбрали. Я должен найти ворота противника и загнать туда
мяч.  В  водовороте  покупателей кружатся знакомые лица: хозяин музыкального
магазина  в  Кагосиме,  секретарша  моего  отца, Гендзи-цирюльник, щелкающий
маникюрными  ножницами,  -  но  я  знаю:  стоит отвлечься лишь на секунду, и
противнику  этого  достаточно,  чтобы  завладеть  мячом.  Пассаж наполняется
вязким  туманом,  откуда-то тянет холодом. Медузы падают на пол и умирают. Я
пробираюсь   сквозь  их  студенистые  тела,  подбрасывая  мяч  коленом,  под
хлюпанье  уходящей  в  канализационные  стоки  воды.  Я  знаю, что противник
следит  за  мной  с  помощью  радарных  установок,  полученных от нацистской
Германии,  -  почему  же  мне позволили проникнуть так глубоко на территорию
противника? А вот и Клод Дебюсси, шагает по болоту в снегоступах.
     - Вы слышали, месье Миякэ? Потрясающие новости!
     Он громко шепчет:
     -  Я  принес  вам  шифрованное  послание  от вашего прадедушки. Одна из
наших команд предала нас! Никому не доверяйте, даже мне!
     - Бунтаро?
     - Матико-сан?
     В  "Падающую  звезду"  уже  много  лет  не ступала ничья нога. Грязные,
истрепанные  плакаты  едва  держатся  на  стенах,  приколотые кое-где еще не
выпавшими  кнопками.  Я  запираю  за собой дверь на засов - оказывается, это
вполне  разумная  предосторожность,  так  как  игроки  противника  перестают
скрываться  и  собираются  на тротуаре. Жалкий вид заброшенного салона - вот
причина  того, почему противник решил спрятать свои ворота в моей капсуле. Я
подталкиваю  мяч  за  прилавок, но тут передо мной встает лестница, в девять
раз  выше,  чем я ее знал. Ударом ноги посылаю мяч наверх, но он отскакивает
и  возвращается  обратно.  Тем  временем  противник  таранит окно деревянной
статуей  бога  смеха  -  стекло треснуло, но еще не разбилось. Я зажимаю мяч
между  ступней  и  прыгаю вверх, как лягушка, ступенька за ступенькой. Я уже
почти  наверху,  когда  стекло  разлетается  вдребезги.  Если  прыгать  хоть
немного  быстрее,  мяч  выскользнет и поскачет вниз, к противнику. Противник
ревет  от  ярости  -  дорожная  сводка  -  последняя  ступенька  - противник
бросается наверх - я подпираю шпингалет бильярдными киями.
      На  месте  моей  капсулы  -  мрачный  склад,  где  нет  ничего,  кроме
строительного мусора.
     Впереди меня ждет моя слава - ворота противника.
     Господин Икеда надрывается прямо мне в ухо:
     - Что ты наделал?
     Я оборачиваюсь и вижу своего отца:
     - Я пришел, чтобы забить гол!
     -  Это  наши  ворота, а не ворота противника! Предатель! Ты показал им,
куда идти!
     Кии для пула с треском ломаются и разлетаются в щепки.


x x x


 Сказочный великан одной рукой сжимает руль, а другой трясет меня за колено.
     - Ты, сынок, какой-то сон видел. Даже бормотал что-то.
     Великан  печален.  Я  таращусь  вокруг,  не понимая, где я. Мы в кабине
грузовика,  которая  увешана  гирляндами  амулетов  из  храмов и усыпальниц.
Глаза у великана величиной с бильярдные шары и смотрят в разные стороны.
      -  Кто  знает,  что  ты  там  бормотал?  Только  не  я.  Нес  какую-то
бессмыслицу.
     И  тут  ко  мне  разом  возвращаются  Эидзи  Миякэ и эти семь последних
недель.
     -  Бессмыслица,  на  какой  язык  ее ни переводи, - продолжает великан,
которого, кажется, зовут Хонда, но проверять это уже поздно.
     Я  чувствую  странную  легкость.  Сегодня  утром  я встретился со своим
отцом.  Чувство  потери, чувство победы, но сильнее всего - чувство свободы.
И  сейчас,  вопреки  всем  своим  представлениям  о  жизни,  я направляюсь в
Миязаки,  чтобы  увидеться  с  матерью, - впервые за шесть лет. Со скоростью
меньше  пяти километров в час. Разделенный на четыре полосы поток транспорта
ползет  по-черепашьи.  Часы  на  приборной  доске, подмигивая, сообщают, что
сейчас  16:47.  Я  проспал  больше  трех  часов, и кредит в банке сна еще не
исчерпан.  Если почтовый вирус Суги сработал именно так, как тот расписывал,
файл  Козуэ  Ямая  уже  доставлен  по  каждому  электронному адресу в каждой
адресной  книге  по каждому электронному адресу в каждой адресной книге и т.
д.,  девяносто  девять раз. Это получится... больше компьютеров, чем есть во
всей  Японии,  по-моему,  так. Намного, намного больше, чем возможности тех,
кто хотел бы его утаить. Так или иначе, но я от него избавился.
     -  Надо  же  так  застрять,  да  еще  у  Хадано, - говорит великан. - В
дорожной  сводке передали, что в десяти прыжках отсюда перевернулся молочный
фургон.
     Городской  токийский пейзаж сменился сельским, расчерченным на квадраты
рисовых полей.
     -  В ясный день, - говорит Великан, - там, справа, видно гору Фудзи[151
].
     Мир  вокруг  наполняется  моросящим дождем. На ветровом стекле взрывами
рождаются  новые  звезды,  и  дворники  стирают  их  на каждый девятый такт.
Трещит  радио.  На  мокром  полотне скоростного шоссе Томэи скрипят тормоза.
Микроавтобус  с  детишками  из  школы  для  детей-инвалидов  обгоняет нас по
внутренней  полосе.  Они  машут  нам  руками.  Великан подмигивает фарами, и
детишки сходят с ума от восторга. Великан посмеивается.
     -  Кто знает, отчего у детей сердечко забьется. Только не я. Загадочные
создания - дети.
      Мимо  ряд  за  рядом  проплывают  теплицы.  Я  чувствую  своим  долгом
поддержать  разговор,  чтобы  хоть  как-то  оплатить  проезд,  но  стоит мне
открыть рот, как зевота раздирает лицо пополам.
     - У вас есть дети?
     -  Нет, только не у меня. Мы с женитьбой родились под разными звездами.
У  многих  дальнобойщиков есть подружки в каждом порту. По крайней мере, так
они говорят. Но чтобы у меня?
     У Великана есть своя история, но выпытывать ее как-то неприлично.
     -  Сигаретку?  -  Великан  протягивает  мне  пачку  "Кэбина",  и  я уже
собираюсь закурить, как вдруг вспоминаю.
     -  Извините,  я пообещал одному своему другу бросить. Поэтому я зажигаю
сигарету  Великану и пытаюсь курить, просто испытывая неодолимое желание это
делать.  Поток  транспорта  пробуждается  от  спячки  и  заставляет нас тоже
прибавить  скорость.  Великан  затягивается,  перегибается  через гигантских
размеров руль и щелчком стряхивает пепел.
     -  Хочешь - верь, хочешь - нет, когда-то и мне было столько же лет, как
тебе.  Я  устроился  на  работу в "Шова-Шелл", водил гигромные автоцистерны.
Насколько  гигромные?  Гигромные.  Отдел  перевозок  организовывал  обучение
прямо  на  месте  -  их  малютки  это  тебе  не  обычные коробки для мотора,
понимаешь?  Спали  мы  в  бывшей  казарме в пригороде Ямагаты[152]. Скверное
было  местечко,  дождь  со  снегом  и  заморозки  до  самого марта. Нас было
четырнадцать  парней,  на  всех  один  длинный  коридор,  в  котором для нас
поставили    низкие    перегородки,  чтобы  можно  было  как-то  уединиться,
представляешь картинку?
     Тру  глаза.  Мы  обгоняем детишек в микроавтобусе. Они прижимают лица к
стеклу  и  корчат  рожицы.  Я  думаю  о  людях,  что  тонут вместе со своими
подводными лодками.
     -  До  этого  я  не  ходил во сне. Никогда в жизни. А в Ямагате устроил
целое  представление.  Я  не  просто  ходил  -  я действовал. Вот, например,
снится  мне,  что  я гуляю по своему родному городку, и я иду по коридору со
словами:  "Добрый  день.  Хорошая  сегодня  погода.  Добрый  день". Если мне
снится,  что  я  знаменитый  художник,  утром  обнаруживается,  что  зеркала
измазаны  зубной  пастой.  Это все было безобидно. Я всегда убирал за собой.
Мы,  стажеры,  думали,  что  это  смешно. Меня никогда не будили - все знают
правило: "Никогда не буди лунатика", хотя никто толком не знает, почему.
        Радио  завывает,  разбрасывая  треск  помех.  Великан  пытается  его
настроить.
     -  Я  узнал,  почему, - и это были худшие шестьдесят секунд моей жизни.
Помню,  в  жаркий  денек  прохаживаюсь  я  по  тенистому  рынку  в  Китае. В
следующую  секунду  двое  парней с криками усаживаются на меня - двое других
хватают  за  руки,  каждый  за одну, - еще двое пытаются разжать мне пальцы.
Что  же у меня в руках? Мясницкий нож. Я взял его из столовой. Если ударишь,
убьет  наповал,  к чертям собачьим, такими обычно рубят замороженные туши. Я
шел  от перегородки к перегородке и будил своих товарищей-стажеров, тяпая по
их головам.
     Впереди  на  дороге  в  набегающих  сумерках  пульсируют  огни  "скорой
помощи".  Серебристый  контейнеровоз лежит на боку, кузов помят и искорежен.
Какую-то  машину  поднимают  на  лебедке  в  пикап.  Регулировщики  взмахами
перестраивают  четыре  ряда  в  три. У них светящиеся жезлы и флуоресцентные
защитные  куртки.  Другие  поливают  дорогу  водой из шланга. Великан гладит
один из своих амулетов.
     -  Ты  веришь  в  то, что мир непоколебим, как скала. А потом все вдруг
подскакивает и трясется, и этого мира как не бывало.
     Поток  машин  ползет  по узкому, как горлышко бутылки, отрезку шоссе, и
Великан нащупывает свою пачку "Кэбина".
     - Огоньку не найдется?
     Я зажигаю ему сигарету, гадая, окончена ли его история.
     -  Так  вот, мой сон. Был знойный день, в Китае. Передо мной рынок, где
продают  арбузы.  Сладкие,  холодные,  как снег, арбузы. Я продал бы душу за
один  из  них,  это  точно.  Мать  шепчет мне на ухо: "Осторожно, сынок! Они
подсунут  тебе  гнилье!"  И  тут  я  опускаю  глаза и вижу: из дорожной пыли
торчит  штуковина  -  кинжал,  наподобие  тех,  что археологи используют для
раскопок.  И  я  пошел  от  лотка  к лотку, тяпая арбузы лезвием. По звуку я
определял,  порченая у них мякоть или нет. Я решил: как только мне попадется
хороший  арбуз,  я расколю его надвое и съем прямо на месте. - Узкий отрезок
заканчивается,  и Великан прибавляет скорость. - От лунатизма меня вылечили.
Я  тогда  вроде  как  без  сознания  был.  Но  это записано в моей лицензии,
поэтому  профсоюзная  работа  и  опасные  грузы не для меня. А жена? Дети? Я
слишком  боюсь  того,  что  могу  сотворить  с  ними однажды, если это снова
начнется.  Так  что,  видишь...  -  Великан затягивается, высасывая из своей
сигареты все соки. - Будь осторожен с тем, что тебе снится.

 -  Ученые  называют  это  "Эффектом  Аи  Имадзо".  -  Ее  голос  звучит так
отчетливо,  словно  она в соседней комнате. - Светила психологии сделали все
возможное,  чтобы разгадать эту загадку, но так и не пришли к окончательному
мнению.  Почему,  ну  почему, стоит мне приготовить мужчине обед, как он тут
же прыгает в первый попавшийся грузовик и сматывается из города?
     Я не ожидал, что она будет шутить.
     - Я пытался дозвониться до тебя утром.
     -  Было  бы  так  удобно  сказать,  что  в  колебаниях моего настроения
виноват  старый  друг  диабет,  но,  по  правде сказать, во всем виноват мой
старый друг "я".
     - Перестань, Аи, я был...
     - Заткнись. Нет. Это была моя вина. - Но...
     -  Прими мои извинения, или нашей дружбе конец. Подумать только, я - из
всех  людей  на  земле - читаю тебе лекции о том, как ты должен вести себя с
твоей матерью.
     - Ты была права. Мама позвонила мне из Миязаки. Вчера вечером.
     -  Сатико  говорила.  Это  хорошо,  но  то,  что  я оказалась права, не
извиняет  мои  нравоучения. Все равно. Я сижу на своей табуретке для игры на
пианино и крашу ногти на ногах. А ты где, лицо, скрывающееся от правосудия?
     - Кормлю москитов перед придорожным кафе под названием "У Окатана".
     - В Японии десять тысяч придорожных кафе под названием "У Окатана".
     - Это находится между, э-э, ниоткуда и... никуда.
     - Должно быть, это в Гифу.
     -  На самом деле, я думаю, что так оно и есть. Один дальнобойщик подвез
меня  и  высадил  здесь, после того, как по телефону велел своему приятелю -
по  прозвищу  Рыба-Монах  -  подобрать  меня, когда тот поедет в Фукуоку. До
меня   у  него  намечен  кулачный  бой  с  каким-то  скрюченным  техником  с
автозаправки, который позволил себе непристойные замечания насчет его жены.
     -  Молись,  чтобы  он  победил  без  сотрясения  мозга.  Бедный Миякэ -
застрять в фильме Никкацу[153] о дальнобойщиках.
     -  Это не самый быстрый способ добраться до Кюсю, зато самый дешевый. У
меня новости.
     - Какие?
     -  Поставь  свой  лак  на  пол.  Я  не хочу, чтобы ты оставила пятно на
табуретке.
     - Что случилось?
     -  Последние  девять  лет  своей  жизни  я прожил в самой тихой деревне
самого  тихого  острова  в самой тихой префектуре Японии. Вокруг всегда было
одно  и  то  же.  Дети всегда так говорят, где бы они ни жили, но на Якусиме
это  действительно так. С тех пор как мы виделись в последний раз, случилось
то,  чего  никогда  не  стучалось  раньше. Это был самый фантастический день
моей жизни. И когда я скажу тебе, кого я встретил сегодня утром...
     -  Судя  по  тому,  как  это звучит, мне нужно тебе перезвонить. Дай-ка
свой номер.


x x x


 -  Эидзи!  -  Она  влезает на высокий подоконник и садится, обхватив колени
руками.  Бамбуковые  тени  раскачиваются  и  шелестят  по татами и выцветшей
фузуме. - Эидзи! Иди сюда быстрее!
     Я  встаю  и  подхожу  к  окну.  Зубная  нить путается паутиной. Из окна
бабушкиного  дома  я  вижу  парк Уэно, только все гуляющие уже разбрелись по
домам.  Но Андзу еще здесь, стоит на коленях перед останками древнего кедра.
Я  вылезаю  наружу.  Воздушный змей солнечного света, что принадлежит Андзу,
запутался  в  ветвях  на  самом  верху.  Он сверкает темным золотом. Андзу в
отчаянии:
     - Посмотри! Мой змей зацепился!
     Я  становлюсь на колени рядом с ней - видеть ее в слезах невыносимо - и
пытаюсь ее подбодрить:
     -  Так  отцепи  его!  Ты  чудесно  лазаешь по деревьям! Андзу испускает
недавно усвоенный ею вздох:
     -  У  меня диабет, гений, помнишь? - Она показывает вниз; ее ноги - как
подушка для булавок, истыканная иглами для инъекций. - Освободи его, Эидзи!
     Вот  почему  я начинаю карабкаться вверх - мои пальцы впиваются в шкуру
рептилии.  Из  дальней  долины  доносится  блеяние овец. Я нахожу пару своих
выброшенных  носков,  столь  грязных, что спасению они не подлежат. Проходит
целая  жизнь,  надвигается темнота, кружит ветер, прилетают вороны. Я боюсь,
что  воздушный  змей  солнечного  света  изорвется в клочья раньше, чем я до
него  доберусь. Где в этом вихре листвы может он спрятаться? Несколько минут
спустя  я  обнаруживаю его на самой верхней ветке. Какой-то мужчина, все еще
без лица.
     - Зачем ты лезешь на мое дерево? - вопрошает он.
     - Я ищу воздушного змея своей сестры, - объясняю я.
     Он хмурит брови.
     - Охотиться за воздушными змеями важнее, чем заботиться о сестре?
     Внезапно я осознаю, что оставил Андзу совсем одну - на сколько же дней?
-  в  бабушкином  доме,  не  подумав  о  том,  что ей нужны вода и пища. Кто
откроет  консервы  ей  на  обед? Мое беспокойство усиливается, когда я вижу,
как  обветшал  этот  дом: с карнизов свешивается кустарник, еще одна суровая
зима  окончательно  его развалит. Неужели правда, что прошло уже девять лет?
Дверная  ручка  со  сломанным  язычком  бесполезно  болтается  -  стоит  мне
постучать,  дверь  падает  внутрь  вместе  с  косяком.  За  стропилами тенью
скользит  Кошка.  В  моей  капсуле лежит футляр от гитары. А в футляре лежит
Андзу.  Она  не  может  открыть  спасательные  люки изнутри, и ей становится
нечем  дышать - я слышу ее беспомощный стук, я бросаюсь к ней, дергаю замки,
но они так заржавели...


x x x


 - И тут я просыпаюсь, и оказывается, что это был сон!
     Рыба-Монах  так  и  сияет  в отсветах приборной доски, весь в коже плюс
жилет  на  шнуровке.  Хриплый  смешок,  один,  второй,  третий. У него самые
резиновые  губы из всех, какими может - или могло бы - обладать человеческое
существо.  Я  сижу  в  другом  грузовике,  который  мчится  сквозь дождливое
гиперпространство.  Мимо  со  скоростью  света  проносится  дорожный  знак -
скоростное  шоссе  Мейсин,  выезд  на  Оцу,  9  км.  Часы на приборной доске
высвечивают 21:09.
     -  Забавное  это  дело,  сны, - говорит Рыба-Монах. - Хонда рассказывал
тебе  свою  лунатическую  историю?  Мешок  дерьма.  Все  дело  в том, что он
внушает  женщинам  отвращение. Просто и ясно. Сны. Я специально читал о них.
На  самом  деле никто не знает, что такое сны. Ученые не могут договориться.
В  одном  лагере  считают,  что  это  ваш гиппокамп роется в воспоминаниях в
вашем  левом  полушарии. Потом правое полушарие собирает все эти невероятные
истории и соединяет их с образами.
     Рыба-Монах  не  ожидает, что я что-то скажу ему в ответ, - если бы меня
здесь  не  было,  он  завел бы этот разговор с куклой Зиззи Хикару. Выезд на
Киото, 18 км.
     - Мы скорее пишем сценарии, чем просто видим сны. Вот так-то.
     По ветровому стеклу бредет покрытое пушком насекомое.
     -  Я  тебе  не рассказывал свою историю про сон? У нас у всех есть хотя
бы  одна такая. Мне было столько же лет, как тебе. Я был влюблен. Или, может
быть,  страдал душевной болезнью. Это одно и то же. Вот так-то. Она - Кирара
ее  звали  -  была  такая  изнеженная,  комнатная  девочка. Мы ходили в один
плавательный  клуб.  В  те  времена  у меня было клевое тело. Ее папочка был
тайным   лидером  в  одной  фашистской  организации.  В  какой?  Ах,  да,  в
министерстве  образования.  Что  ставило  Кирару  намного  выше  всех в моем
классе.  Но для меня это было неважно. Я был околдован. В школе я снял копию
с  какого-то  любовного  стихотворения  из одной книги. И получил поцелуй! У
меня  и сейчас осталась эта козлиная привлекательность для прекрасного пола,
перед  которой  тогда  не  устояла  Кирара.  Мы  стали  ездить на свидания к
бассейну  на  машине  моего  двоюродного  брата.  Считали звезды. Считали ее
родинки.  Никогда  раньше  я  не  знал  подобного блаженства и больше уже не
узнаю.  А  потом  до  ее отца дошли слухи о том, как