ых  автоматов  -  нет,  но возможно. В конце концов я решаю идти к дяде
Толстосуму  пешком  -  часам  к  девяти  буду на месте. Я иду напрямик через
школьный  стадион,  где  девять  лет  назад я забил единственный за всю свою
короткую  карьеру  гол.  Мелкий  гравий  роится  в воздухе и впивается мне в
глаза.  Я  прохожу мимо железнодорожного вокзала и иду дальше по прибрежному
шоссе,  но ветер встречный, поэтому я продвигаюсь очень медленно. Машин нет.
Я  пытаюсь  дозвониться  до дяди Толстосума из телефонной будки, но, судя по
всему,  ни  одна  линия  не  работает.  Мимо  проносятся предметы, обычно не
обладающие  аэродинамическими  свойствами,  - автомобильные чехлы, ящики из-
под  пива, трехколесные велосипеды. Море грохочет, ветер воет, волны атакуют
оборонительные  укрепления и хлещут меня солеными брызгами. Я прохожу крытую
автобусную  остановку  без  крыши.  Я  подумываю о том, чтобы остановиться у
какого-нибудь  придорожного  дома  и  попроситься  переночевать в коридоре у
входа.    Прохожу  дерево,  в  ствол  которого  врезалась  крыша  автобусной
остановки.  Потом  слышу свиииииист. Инстинктивно пригибаюсь к земле, и мимо
меня,  подпрыгивая,  проносится черный зверь - тракторная покрышка! Теперь я
уже  боюсь,  что  окончу  свои  дни,  превратившись в придорожное месиво. За
стеной  вровень  с  глазами  я  вижу  сад  Изо-тэйен. Меня приводили сюда на
экскурсии,  и  я  вспоминаю  кирпичные  домики  с беседками, - возможно, там
можно  укрыться?  Я карабкаюсь на стену - ветер перебрасывает меня на другую
сторону,  и  я  приземляюсь на машущую ветками бугенвиллею. Тихий летний сад
сейчас  во власти демонических сил. Какая-то сумасшедшая женщина барабанит в
какую-то  дверь,  снова  и  снова.  Мне туда; я ползу, бреду, плыву; летящие
ветки  жалят лицо. Вверх по крутому склону, и я достигаю временного укрытия.
Пахнет  компостом,  брезентом,  шпагатом  -  я  попал  в  сарай  для садовых
инструментов.  Щеколда  сломана,  но  я  подтягиваю  мешок с землей и крепко
подпираю  дверь.  Строение  дрожит,  но  быть  внутри  все  равно лучше, чем
снаружи.  Глаза  привыкают  к  темноте. Целый арсенал лопат, совков, садовых
вил,  грабель.  У  одной из стен узкая перегородка, но сейчас слишком темно,
чтобы  заглядывать  за  нее.  Во-первых, я собираю горшки и, насколько это в
моих  силах,  исправляю  ущерб,  причиненный  вторжением  ветра.  Во-вторых,
устраиваю  себе  постель  из  того,  что  есть под рукой. В-третьих, допиваю
бутылку  зеленого чая, которую купил в Мияковсеравногде. В-четвертых, ложусь
на  свое  ложе,  слушаю, как тайфун бодает рогом старый сарай, и терзаюсь от
беспокойства.    В-пятых,  я  прекращаю  беспокоиться  и  пытаюсь  вычленить
отдельные голоса в этом сумасшедшем ревущем хоре.


x x x


 Мочевой    пузырь  больше  не  внутри  моего  тела  -  золотистый  мешочек,
напоминающий  эмбрион.  Он  болтается в паху, причиняя боль. Я в Ливерпуле -
определяю  это  по  мини-автомобилям  и  всклокоченным прическам - и пытаюсь
найти  туалет.  В  Англии сила притяжения сильнее - подъем по ступеням этого
собора  просто  изнуряет  меня.  Дверь в виде люка. Я пролезаю в него спиной
вперед, чтобы не повредить малютку-пузырь на животе.
     -  Секундочку,  капитан!  -  говорит Лао-Цзы из-за проволочной сетки. -
Вам нужен входной билет.
     - Я уже заплатил в аэропорту.
     - Вы мало заплатили. Давайте-ка еще десять тысяч иен.
     Цена  дикая,  но  либо  заплатить,  либо  обмочиться  в штаны. С трудом
извлекаю  бумажник,  сворачиваю  купюру трубочкой и просовываю сквозь сетку.
Лао-Цзы  разрывает  ее  на  две части, с хрустом комкает и запихивает себе в
ноздри, чтобы остановить кровотечение.
     - Итак. Где туалет? - спрашиваю я.
     Лао-Цзы смотрит на мой набухший мочевой пузырь.
     - Я вас лучше провожу.
     Ливерпульский  собор - это крысиный лабиринт, выложенный плитками. Лао-
Цзы  ползет  вперед  на  животе.  Я  следую  за ним на спине. Вниз по стенам
сплошной  завесой  струится  вода. Иногда брызги летят мне прямо в лицо. Мой
малютка-пузырь  начинает  вопить  голосом  тюленя,  которого  тащат  на сушу
против воли.
     -  Мы  ведь  уже пришли? - У меня спирает дыхание. Я - в гроте. Встаю в
полный  рост. Со сталактитов капает вода. Перед писсуарами выстроились в ряд
мужчины в форме. Я жду. Я жду. Но никто из них не двигается.
     -  Полковник  Сандерс! - Генерал Макартур хлопает меня по плечу. - Один
из этих туземцев стащил мою платиновую зажигалку! Она стоит целое состояние,
черт возьми! Вы ничего о ней не слышали?
     Я  был  помещен  в  тело  куриного  магната,  чтобы  шпионить  в ставке
главнокомандующего  и  выяснить, известно ли им что-нибудь о проекте кайтен.
Как  странно  быть таким толстым. Я знаю, что за этими словами лежит скрытый
смысл, но с поющим мочевым пузырем трудно сосредоточиться.
     -  Нет?  -  Генерал Макартур чихает, извергая целый фонтан. - Как бы то
ни было, Лемме подбросит вас в порт.
     Американский  "джип"  едет  в  порт  Кагосимы.  Мой  пузырь  теперь как
ребенок,  цепляющийся  мне  за  пояс.  Я  боюсь, что он лопнет от внезапного
толчка,  но  мы  прибываем  к причалу, от которого отходит паром, совершенно
благополучно.  К несчастью, с началом войны портовый комплекс перестроили, и
все  указатели  составлены на языке Брайля[159]. Я подумываю, не отлить ли в
урну,  но  боюсь, что в газетах появятся заголовки: "Местный Мальчишка Миякэ
не  Обучен  Ходить в Туалет" - и, спотыкаясь, иду по коридору. Моча толчками
вытекает  из  умирающего  тайного агента. Мой мочевой пузырь так переполнен,
что его тяжело нести.
     - Сюда, - шипит невидимый провожатый.
     Я  оказываюсь  в новеньком туалете, огромном, как аэропорт. Пол, стена,
потолок,  светильники, раковины, писсуары, двери кабинок - слепящего снежно-
белого  цвета.  Единственный,  кроме  меня,  клиент маячит вдалеке крошечной
точкой.    Адвокат.  Я  подхожу  к  ближайшему  писсуару,  прислоняю  своего
золотистого близнеца к стене и...
     Адвокат  мурлычет  "Beautiful  Boy"[160]  так фальшиво, что мой мочевой
пузырь  съеживается.  Я пристально смотрю на него и вздрагиваю от ужаса - он
стоит прямо рядом со мной, отливая в сторону. У него нет лица.


x x x


 Просыпаюсь  с переполненным до истерики мочевым пузырем от ужасного грохота
прямо  над  ухом.  Когда  я немного отодвигаю мешок с песком, тайфун с силой
тарана  обрушивается  на  дверь. Мочусь в щель. Моча тут же улетает прочь и,
вполне  вероятно,  достигает берегов Китайского моря. Я возвращаюсь к своему
гнездышку  из брезента, но спать под разыгравшуюся в ночном небе дьявольскую
свистопляску  невозможно. Бог грома шагает по Кагосиме, ища меня. Интересно,
почему  я  так  отчетливо  помню свои сны - обычно они испаряются, стоит мне
открыть  глаза.  Когда  началось  мое  бесконечное  путешествие по дядюшкам,
после  Андзу,  я  представлял  себе,  что где-то, в доме и семье с рекламных
картинок,  живет  Настоящий Эидзи Миякэ. Каждую ночь он видит меня во сне. И
что  на  самом  деле  я  - это сон Настоящего Эидзи Миякэ. Когда я засыпал и
видел  сны, он просыпался и вспоминал свой сон, который для меня был явью. И
наоборот.  Тайфун  переводит  дух  и продолжает атаку, превратившись в бурю.
Сарай  уже  никуда  не  денется.  Чувствую  под  спиной что-то твердое - это
небольшой  плоский круглый камень. Кладу его в рюкзак. Когда буря утихает до
просто  сильного  ветра,  я  в  изумлении  слышу чей-то храп - внутри сарая!
Заглядываю за узкую перегородку. Женщина. Спит. Она не похожа на садовницу -
должно  быть,  приезжая,  которую  тайфун  тоже застиг врасплох. Может быть,
она  побоялась  сказать  о  своем присутствии и просто уснула? Разбудить ее?
Или напугаю до смерти? Она открывает глаза.
     - Э-э... - начинаю я.
     - Наконец-то ты нашел меня.
     Она  вскакивает,  и полы ее кимоно расходятся. Я настолько поражен, что
не  могу вымолвить ни слова. На долю секунды я принимаю ее за мать Юки Тийо,
той  девочки, что однажды в Уэно объявила о собственной пропаже. Она влажным
пальчиком  проводит  по  моим  соскам, а другая ее рука исследует, что там у
меня  в  трусах, - это неправильно, я признался в любви Аи, - но тут ее губы
раскрываются  мне  навстречу,  и миллионы крошечных серебристых рыбок меняют
направление.  Я  не  могу с этим бороться. Я не могу двинуться, отвернуться,
ответить.
     Я кончаю.
     Из-за  ее  плеча я мельком вижу госпожу Хурму. Она восседает на мешке с
землей  и  высасывает  из  хурмы  сочную  мякоть.  И  выплевывает  блестящие
косточки.


x x x


 Оргия  богов  превратила залитый солнцем сад в груду мусора. Соки, капающие
из   его  зеленых  вен,  наполняют  воздух  ароматами.  Растерзанные  цветы,
поломанные  ветви,  кусты,  вырванные  с  корнем. Я нахожу маленький плоский
круглый  камешек. Кладу его в рюкзак. Хорошо бы побыть здесь еще, посмотреть
на  пруд,  но  я хочу избежать встречи с владельцем сарая, и, кроме того, до
парома   на  Якусиму  осталось  всего  полтора  часа.  Я  продираюсь  сквозь
растерзанную  бугенвиллею  и  перелезаю через стену, к удивлению школьницы в
проезжающем  мимо  автобусе. Она - единственный свидетель. Иду обратно между
тех  же  домов,  их  обитатели  уже  встали  и  обсуждают починку заборов. Я
останавливаюсь у "Лоусонз" и покупаю бутылку грейпфрутового сока "Минитмэйд"
и  рамэн[161]  в  стаканчике  -  со  вкусом  кимчи[162] - и прошу продавщицу
налить  кипятка.  Завтракаю на волноломе. Сакурадзима извергает свой пепел в
безукоризненно  чистое  небо,  а  море  отглажено  самым тщательным образом.
Тайфуны  разрушают  миры  до  основания, но наступающее следом утро приводит
миры  в  порядок.  Я  звоню  дяде Толстосуму, сообщаю, что жив - говорю, что
переночевал  у  друзей  в  Кагосиме,  -  а потом иду пешком до самого порта.
Паром  ждет  -  автомобили  и  грузовики уже сбиваются на палубе в стадо под
присмотром  портовых грузчиков, которые машут флажками и свистят. Я заполняю
посадочный талон, плачу за проезд, умываюсь, чищу зубы и ищу телефон.
     -  В  новостях  сообщали  о  тайфуне,  - сказала Аи, - но он не привлек
большого внимания из-за голубей.
     - Голуби захватили все газеты?
        -  Вчера  весь  день  по  всему  Токио  голуби  залетали  в  здания,
сталкивались  с  машинами.  Как  в  каком-нибудь  безумном фильме катастроф.
Можешь  себе  представить:  по  всем  каналам  -  слухи,  теории,  эксперты.
Секретные  правительственные  испытания,  птичий грипп, последователи культа
Аум,  перемещения  магнитных волн, предвестники землетрясения. Кроме того, у
луны  вчера ночью было самое яркое гало[163] за последние двадцать семь лет.
Никто  не  знает, как воздействуют на голубей кристаллы льда в атмосфере, но
обстановка  накаляется  еще  больше.  А  сегодня утром я вышла купить кофе к
завтраку,  а  камфорное дерево перед тюрьмой черным-черно от ворон! Это было
страшнее,  чем репетиция любительского духового оркестра! Честно, было такое
ощущение, что вот-вот явится сам князь тьмы.
     - Куда уж тут моему жалкому тайфуну.
     -  Давай сменим тему, пока не пошли гудки. Вчера я поговорила с Сатико,
когда  она  уходила  на  работу.  Если  тебе будет негде остановиться, когда
вернешься  в  Токио, ты сможешь ночевать здесь. На диване. Если я так скажу.
Раз  в  три  дня  ты  будешь делать уборку и готовить. И ни в коем случае не
подходить  к  телефону,  а то бабушка Сатико подумает, что ее внучка живет с
любовником.
     - Эй... - Больше всего мне нравится "Если я так скажу". - Спасибо.
     - Пока не за что. Обдумай.

 Когда  я  сажусь на паром, попадаюсь на глаза нескольким жителям острова из
числа  своих  знакомых.  Матери  одноклассников,  друзья двоюродных братьев,
оптовый  торговец сахарным тростником и фруктами, который ведет дела с дядей
Апельсином.  Они  расспрашивают  меня о жизни в Токио, больше из вежливости,
чем  из  интереса.  Я  говорю,  что  вернулся забрать зимнюю одежду, пока не
наступили  холода.  Все  говорят  о  тайфуне  и  о  том,  во  что  обойдутся
восстановительные  работы  и  кому  придется  за  них  платить. Я прячусь на
палубе    второго   класса  и  устраиваю  из  своего  рюкзака  что-то  вроде
заградительного  барьера,  чтобы  спокойно  вздремнуть.  Палуба  вокруг меня
занята  дамами  из  туристического  клуба в Канзаи. Их экипировка состоит из
фланелевых  рубашек, телогреек, непромокаемых брюк, дурацких шапок и удобной
для  ходьбы  обуви.  Они  разворачивают  карты  и  обсуждают  свой  маршрут.
Островитян  отличить  легко  -  у  них  скучающий вид. Из-за того, что вчера
после  обеда  не  было  ни  одного  рейса,  паром все продолжает наполняться
пассажирами.  Я  перебегаю  глазами  от  одного  человека к другому, пока не
встречаюсь  взглядом  с  мужчиной, формой нижней челюсти и скул напоминающим
борзую,  который  спрашивает  меня,  во  сколько  паром прибывает в Камияки,
главный  порт  Якусимы.  За  информацию  он  платит  неочищенными  земляными
орехами.  Из  вежливости  беру несколько штук, но они крайне быстро вызывают
привыкание.  Мы  со  смаком  приканчиваем  большую  часть  пакета, складывая
маленький  курган  из  пустых  скорлупок. Борзая - издатель из Отиаи и знает
бюро  находок  в  Уэно  -  он однажды встречался с сестрой госпожи Сасаки на
литературном  ужине.  Двигатели ррррррррревут, пробуждаясь к жизни, туристки
издают  "Ууууууууу!", вид в иллюминаторах разворачивается и плавно исчезает.
Девятичасовой    выпуск  новостей  посвящен  ожидаемой  отставке  очередного
премьер-министра после провала коалиции.
     -  Нет  ничего  более  устаревшего, чем эти утренние новости, - говорит
Борзая, - и ничего более современного, чем труды Перикла.
         Скоро,  по  мере  отдаления  от  берега,  сигнал  слабеет,  новости
превращаются в свист, и включается видеофильм о национальном парке Кирисима-
Яку.  Все  жители  острова  знают его текст наизусть. Он убаюкивает нас, как
колыбельная.


x x x


 Вся  Япония  залита  бетоном.  Остатки священных лесов вырублены на палочки
для    еды,   Внутреннее  море  заасфальтировано  и  объявлено  национальной
автостоянкой,  а  там,  где когда-то высились горы, исчезают в облаках жилые
дома.  Когда  люди  достигают  двадцати  лет, им ампутируют ноги, а туловища
оснащают интерфейсом и подключают напрямую к модернизированным скейтбордам -
для  домашнего  и  офисного  использования  -  или к более крупным средствам
передвижения  для  дальних поездок. Мне исполнилось двадцать в сентябре, так
что  я сильно запоздал с этой сакральной операцией. Но я хочу сохранить свои
ноги  в  целости,  поэтому  вступаю в движение сопротивления. Меня повели на
встречу  с  тремя  нашими  вождями,  которые  живут  в Мияконодзо, местечке,
недосягаемом  для  автомобилей.  Тела  у  них  тоже ампутированы - для пущей
маскировки.  Их  головы  выстроились  в  ряд  под  палящим солнцем. Их шеи в
медицинских  корсетах  прибиты  к  краю  кегельбанной  ямы, и я понимаю, что
передо    мной  Гандзо,  Набэ  и  Какизаки.  К  счастью,  увидев  меня,  они
взволнованно моргают:
     - Мессия! Мессия! Мессия!
     Это приводит меня в замешательство.
     - Вы уверены?
     По всей видимости, да.
     -  Ты  тот,  кому  откроется  священное  послание!  Только  ты выведешь
человечество из стремительного погружения в бездну бесконечных страданий!
     Звучит великолепно.
     - Как?
     У Какизаки отваливается нижняя челюсть, но он успел сказать:
     - Вытащи пробку.
     У  себя под ногами я вижу пробку для ванной на блестящей цепочке. Тяну.
Внизу  земля  -  с  тех  пор  как  принят  закон  об  асфальтировании, земля
запрещена. Она шевелится, и из дыры, извиваясь, выползает червь. За ним еще,
и  еще,  и  еще. Последние японские черви. Они извиваются и ползут каждый на
предназначенное ему место на расчерченной на клетки площадке - девять вдоль,
девять  поперек.  В  каждой  клетке - иероглиф или буква японского алфавита,
написанные  не  штрихами  кисти,  а телами червей. Это - единый текст. И еще
это  - смерть для червей: раскаленный дегтебетон для их нежных тел все равно
что    плита.    Запекаясь,    они    пахнут   тунцом  и  майонезом.  Но  их
самопожертвование  не  напрасно.  В  этом  восьмидесяти  одном знаке я читаю
истины  -  тайны сердец и умов, элементарных частиц и любви, мира и времени.
Эти  истины  сверкают  ослепительным нефритовым светом на сетчатке глаз моей
памяти.  Я  передам  эту мудрость своим истомившимся от жажды собратьям, и в
безводных пустынях зацветут цветы.


x x x


 - Миякэ! Миякэ, болван! Просыпайся!
     Надо  мной  плавает перевернутое вверх тормашками лицо господина Икеды,
моего  бывшего  учителя  физкультуры.  У  него  в  руке  засыхает наполовину
съеденный  сандвич  с  тунцом  и  майонезом. Я резко, с раздраженным стоном,
приподнимаюсь.  Господин  Икеда  предполагает,  что  я  просто еще не совсем
проснулся. Мне нужно что-то вспомнить...
     -  Я  видел тебя у причала, но потом сказал себе: "Нет, Миякэ в далеком
Эдо!" Почему ты так быстро вернулся? Большой город оказался не по зубам, а?
     Я что-то забываю. Что?
     - Не совсем так. На самом деле, я...
     -  Ах,  быть  молодым в Токио. Я бы тебе позавидовал, если бы сам этого
не  испытал.  В  Токио  я  познал первые два Великих Успеха своей жизни. Я с
полпинка  поступил в лучший спортивный университет - тебе такой и не снился,
-  к  тому  же в молодости я умел отрываться по полной. Какие были деньки! А
какие  ночи!  Мое  прозвище  среди  дам говорило само за себя. Ас. Ас Икеда.
Потом,  на  своем  первом  преподавательском  посту  я собрал одну из лучших
школьных  футбольных  команд  в Японии. Мы бы прошли весь путь до отборочных
соревнований на кубок страны, если бы судья не оказался престарелым, слепым,
хромоногим,  продажным,  слюнявым  мешком  дерьма.  Мы  с моими мальчиками -
знаешь,  как  нас  называли?  Неукротимые!  Не то, что... - господин Икеда с
отвращением  машет  рукой  в  сторону своих учеников, одетых в тренировочные
футболки  с  надписями "Средняя школа Якусимы, младший класс", - это сборище
болванов.
     - У вас был товарищеский матч?
     -  Не  вижу  ничего  товарищеского  в  этом разжиревшем в чужой заднице
солитере  - тренере из Кагосимы. Во время тайфуна я молился, чтобы в его дом
врезался грузовик с чем-нибудь огнеопасным.
     - И какой был счет?
     Лицо господина Икеды искажает гримаса.
     - "Пьяницы из Кагосимы" - двадцать; "Болваны из Якусимы" - один.
     Я не могу устоять перед соблазном повернуть нож в ране:
     - Один гол? Это обнадеживающий знак.
     -  "Пьяницы  из Кагосимы" вкатили этот гол сами себе. - Господин Икеда,
надувшись, отходит в сторону.
     Одна  из  туристок  щелкает  выключателем  видеокамеры  -  мы наверняка
попали  в  ее  репортаж  о пребывании на Якусиме. Выглядываю в иллюминатор -
мой  остров  выползает из-за горизонта. Премьер-министр обещает, что под его
руководством  наша  страна  по  качеству  жизни  превратится в сверхдержаву.
Борзая с хрустом чистит земляной орех.
     -  Политикам  и спортивным тренерам нужно быть достаточно умными, чтобы
вести игру, но достаточно тупыми, чтобы думать, что это они ее ведут.
     Я вспоминаю свой сон.
     -  Ты  страдаешь  морской  болезнью? - спрашивает Борзая. - Или это был
твой бывший учитель физкультуры?
     -  Я...  Мне  приснилось,  что  я  был  кем-то вроде Санзохоси, который
принес  буддистские  сутры  из  Индии. Мне было открыто божественное знание,
которое необходимо, чтобы спасти человечество от самого себя.
     -  Предлагаю шесть процентов от продажи первых десяти тысяч экземпляров
и девять процентов от каждых следующих десяти тысяч.
     - Но я помню только одно слово.
     - Какое же?
     - "Свинка"...
     - Как в...
     - В той болезни, от которой распухает шея.
     - "Свинка", и что дальше?
     - Свинка... и ничего.
     - Сделка отменяется. - Борзая трясет пакетом. - Я съел пос