мы залезли на поля.
     Рододендроны из дендрария...
     - Мрачное имя для мрачного места, - произнесла госпожа Хохлатка.
     -  Почва  здесь  слишком  кислая, чтобы цвет мог пустить корни. Один м-
маргинальный  герцог попытался завести плантацию нарциссов, но желтый тут же
выцвел.  Здесь  даже  вечнозеленые  растения  не  зеленеют.  Не слышно птиц,
вороны не летают.
     - Ай, да бог с ними, мой господин. Селедка ваша стынет.
     Козел-Сочинитель нахмурился:
     -  Странное  дело, госпожа Хохлатка, но аппетит меня покинул. Нельзя ли
попросить  вас  выложить  рыбу  на блюдо, я потом съем ее потихоньку. А пока
плесните  чаю,  вполне  доста...  - Козел-Сочинитель забыл договорить. - Вот
досада! Ночью я написал несколько десятков страниц - куда они могли деться?
     Он заглянул под стол, в стол, за стол - страницы исчезли.
     - Это катастрофа! Я начал писать несказанно сказочную сказку!
     Хотя  госпожа  Хохлатка и прослужила у Козла-Сочинителя не один десяток
лет, она рассердилась на него из-за селедки.
         -  Осмелюсь  заметить,  мой  господин,  это  был  просто  очередной
писательский  сон.  Помните,  вам приснилось, что вы написали "Отверженных"?
Ваш  издатель  целую  неделю убеждал вас не привлекать Виктора Гюго к суду -
вы-то хотели подвергнуть его публичной порке.
     Дверь  со  стуком  отворилась,  и  в  салон  ворвался  ветер. В проеме,
заслоняя  его волосатым грязным торсом, стояло страшного вида доисторическое
создание.  На  языке  плоти  и  крови оно промычало нечто нечленораздельное.
Госпожа Хохлатка сердито уставилась на него.
     - Не смей топтать своими грязными ножищами мой чистый ковер!
     -  И  тебя  с  добрым  утром, Питекантроп! - Козел-Сочинитель позабыл о
пропавших страницах. - Что ты там держишь, друг мой?
      Питекантроп  повернулся  к  госпоже  Хохлатке  и  приоткрыл  сложенные
лодочкой ладони. Над комком земли светилась головка нежного белого цветка.
     -  Вы только посмотрите! - воскликнул Козел-Сочинитель. - Подснежник из
Снежных гор! В сентябре! Какое изящество! Какая редкость!
     На госпожу Хохлатку это произвело гораздо меньшее впечатление.
     -  Стану я благодарить тебя за то, что ты выкапываешь из навоза сорняки
и  таскаешь  их  куда  ни попадя! Никогда не встречала такого бездельника! И
закрой  дверь с той стороны! Ты что, хочешь, чтобы мы с Господином умерли от
воспаления легких?
     Питекантроп уныло заворчал и закрыл дверь.
       -  Волосатый  дикарь,  вот  он  кто.  -  Госпожа  Хохлатка  принялась
отскребать сковородку из-под селедки. - Дикарь!
     Козлу-Сочинителю  было обидно за своего друга, но он знал, что лучше не
попадать госпоже Хохлатке под горячую руку.


x x x


 Итак,  я  просыпаюсь,  упершись  взглядом в очередной незнакомый потолок, и
незаметно  для  себя  начинаю играть в амнезию. Я оцепенел и хочу остаться в
оцепенении.  Я часто играл в эту игру после смерти Андзу, начав девятилетнее
путешествие  по гостевым комнатам дядюшек с их хрусткими футонами из рисовой
соломы:  "Эидзи  погостит  этот  месяц у нас" - и кузенами, у которых всегда
была под рукой ядерная боеголовка, возникни между нами хоть какой-то спор: "
Если  тебе  здесь  не  нравится, отправляйся домой к своей бабушке!" Так или
иначе,  эта  игра  состоит  в том, чтобы как можно дольше задержать чувство,
что  не  знаешь,  где  находишься.  Считаю до десяти, но это не помогает мне
подобрать  ключ  к  настоящему. Я спал в центре гостиной на надувном диване,
за  бледными  шторами  скрывается  широкая застекленная дверь на веранду. Во
рту  у  меня язва размером с лошадиное копыто. Бах! взрывается бомба памяти.
Головы в кегельбане. Перед глазами стоит Морино, освещенный огоньком сигары.
Монгол  на  недостроенном  мосту.  Разминаю  затекшие  мышцы.  Нос  и  горло
основательно  забиты  -  простуда  взяла  свое;  тело  само себя наказывает,
независимо  от  мозга-идиота.  Как  долго  я спал? Кто покормил Кошку? Пачка
сигарет  "Ларк" на кофейном столике. Осталось всего три штуки, и я выкуриваю
их одну за другой, чиркая спичками. На зубах толстый налет. В комнате тепло.
Я  спал  в  одежде,  пах и подмышки сопрели. Нужно открыть окно, но я еще не
могу  заставить себя двигаться. Пока я лежу здесь, не может произойти ничего
нового,  а  расстояние,  отделяющее  меня от смерти, что поглотила тридцать,
сорок  человек,  растет.  У  меня  вырывается стон. Невозможно избавиться от
того,  что  я видел. Это прогремит в новостях на всю страну, если не на весь
мир.  Войны  Якудзы  -  отныне и до самого нового года. Снова стон. Судебные
эксперты  будут  ползать  по полю боя с пинцетами в руках. Бригада из Отдела
особо  тяжких  преступлений  будет опрашивать посетителей "Ксанаду". Девушка
из  зала патинко, уже снискавшем себе недобрую славу, расскажет репортерам о
мошеннике,  назвавшемся  сыном управляющего за считаные секунды до того, как
самого  господина  Озаки  выбросили  из окна комнаты охраны на втором этаже.
Полицейские  будут  делать  наброски  углем. А что делать мне? И что захочет
сделать  со мной этот невидимый м-р Цуру? Что сталось с Мамой-сан и "Пиковой
Дамой"?  У  меня нет никаких планов. Мне нечего курить. У меня нет салфеток,
чтобы высморкаться. Изо всех сил прислушиваюсь и слышу... полнейшую тишину.

 Как  бы  я  развеял  утреннюю  хандру, если бы бросил курить? Сигареты дают
встряску  по  полной  программе  - ничего подобного реклама здорового образа
жизни  не  предлагает.  Жаль,  что  пришлось  спать в джинсах, но я побоялся
раздеться  -  вдруг  проснусь от звука взламываемой двери и придется бежать.
Страх  еще  не  прошел. Хуже, чем ждать землетрясения. Но что делать, если я
услышу  незваного  гостя?  Прятаться?  Где? Я даже не знаю, сколько этажей в
этом  доме.  Я  встаю.  Первая  остановка  -  туалет. Он японский: сидишь на
корточках,    рядом   чаша  с  пахучими  травами.  Здоровый,  чистый  способ
испражняться  -  в  западных  туалетах  выше  риск  всяких неприятностей. Из
сливного  бачка  вырывается Ниагарский водопад. Кухня выложена терракотовыми
плитками  и  сияет  чистотой - судя по отпечаткам испачканных в муке пальцев
на  книгах  с  рецептами,  хозяин  любит  готовить.  Каждый предмет кухонной
утвари  висит  на  отдельном  крючке. В окно видны пустой навес для машины и
разбитый  перед  домом  сад.  Розы,  сорняки,  кормушка  для  птиц.  Высокая
изгородь  из  бирючины  скрывает  дом  от  внешнего  мира.  Шкаф для швабр и
веников  набит  битком,  но  он  слишком  на  виду,  так что прятаться в нем
бесполезно.  Гостиная  - типично японская: устланный татами пол, буддистский
алтарь  с  фотографиями  давно  и  недавно  почивших родственников, ниша для
цветов  и висящий на стене развернутый свиток с иероглифами - попытайся я их
прочитать,  у  меня  разболелась бы голова. Ни телевизора, ни стереосистемы,
ни  телефона  -  лишь  факс без трубки на одной из просторных книжных полок.
Книги  -  старинные  собрания  сказок с иллюстрациями. "Лунная принцесса", "
Урасима  Таро",  "Гон-лисица". В доме идеальный порядок - дети здесь явно не
живут.  Слегка  приоткрываю  шторы. Сад за домом, несомненно, предмет чей-то
гордости  - он создан, чтобы радовать глаз. Пруд больше, чем у моей бабушки,
-  вижу,  как  в  зеленой  воде  мелькает  карп. Над ряской скользят поздние
стрекозы.  Каменный  фонарь на островке. Горшки с лавандой и высокие заросли
бамбука,  такие  густые,  что  в  них  можно  спрятаться.  Птичье  гнездо  в
оранжевом  почтовом  ящике,  прибитом  к стволу серебристой березы. На такой
сад  можно  смотреть часами. Он распускается, как цветок. Неудивительно, что
в  этом  доме  нет  телевизора.  Поднимаюсь  на  второй этаж. Мои босые ноги
ступают  по  ковру,  пушистому,  как  снег. Роскошная ванна с кранами в виде
морских  коньков.  Хозяйская  спальня  -  ее  убранство  наводит  на мысль о
средних  лет  супружеской  паре.  Спальня  поменьше  -  для  гостей. Хорошо.
Спрятаться  тут  негде.  Нужно  быть  девяти  лет  от  роду, чтобы найти по-
настоящему  укромные  местечки  в обычном доме. Однажды Андзу обыграла меня,
спрятавшись  в  стиральной  машине. Решив уже, что моя экскурсия окончена, я
вдруг  замечаю в конце лестничной площадки филенчатую дверцу большого шкафа.
Ее  ручка крутится вхолостую, но дверь все равно распахивается. Полки внутри
-  не полки, а ступеньки крутой лестницы. Сверху свешивается толстая веревка
с   завязанными  узлами,  чтобы  легче  было  подниматься.  Уже  на  третьей
ступеньке  стукаюсь  головой  о  потолок,  и он поддается. Толкаю его, и чем
выше  поднимается крышка люка, тем шире становится полоска дневного света. Я
ошибся.  Это  лучше, чем просто укромное место. Я попал в библиотеку/кабинет
с  книжным  населением самой большой плотности, какую я когда-либо встречал.
Стены  из  книг, башни из книг, книжные проспекты, книжные переулки. Книжные
россыпи,    книжная    кладка.  Мягкие  обложки,  твердые  обложки,  атласы,
справочники,  альманахи.  Книг  на  девять  жизней.  Этих книг хватит, чтобы
построить  иглу[109]  и  в нем спрятаться. Комната насыщена книгами. Зеркала
удваивают  и  утраивают  их. Из такого количества книг можно сложить Великую
Китайскую  стену.  Книг столько, что начинаю сомневаться, не книга ли я сам.
Свет  проникает  в  комнату через треугольное окошко под потолком. На полу -
сетка  тени.  Кроме  книжных  шкафов  и  прогибающихся  полок,  единственный
предмет   мебели  -  это  старомодный  письменный  стол-бюро  с  квадратными
прорезями,  чтобы  кидать в них счета и другие документы. Похожий был у моей
бабушки. И до сих пор есть, я думаю. На бюро лежат две стопки бумаги: одна -
белоснежно-чистая,  как  накрахмаленные рубашки, другая - рукопись на особом
лакированном  подносе.  Не  могу  удержаться. Сажусь и начинаю читать первую
страницу.


x x x


     Козел-Сочинитель  работал  все  утро,  пытаясь  восстановить  фрагменты
несказанно  сказочной  сказки, которую ему нашептали перед рассветом, но это
оказалось  так  же  тяжко,  как  таскать  тюки  на полуденном пекле. Госпожа
Хохлатка    отжимала-полоскала  простыни.  Питекантроп  приводил  в  чувство
двигатель    почтенного  дилижанса.  Наконец  Козел-Сочинитель  встал  из-за
старинного  бюро,  чтобы  посмотреть  в словаре, как правильно пишется слово
zwitterion,  но  его  отвлек  gustviter,  a  durzi и theopneust заманили еще
дальше.  Незаметно  подкралась  дремота.  Последнее,  о  чем  подумал Козел-
Сочинитель, - что словарь на поверку оказался подушкой, или наоборот.
     Когда  Козел-Сочинитель очнулся от краткого сна и вернулся к старинному
бюро,  он решил, что все еще спит. Страницы, которые он написал до того, как
его  сморило,  исчезли!  Невероятно!  Госпожа  Хохлатка,  он  был уверен, не
посмела    бы  и  прикоснуться  к  старинному  бюро.  Оставалось  лишь  одно
объяснение.
     -  Вор!  -  закричал  Козел-Сочинитель.  -  Вор!  Вор! Госпожа Хохлатка
вбежала в салон, роняя прищепки.
     - Мой господин! Что случилось?
     -  Меня ограбили, госпожа Хохлатка, пока я спал! Ворвался Питекантроп с
гаечным ключом.
     - Моя восстановленная несказанно сказочная сказка испарилась!
     -  Но  как  это  могло случиться, мой господин? Я развешивала белье, но
ничегошеньки не видела!
     - Возможно, вор был так мал, что вошел и вышел через выхлопную трубу!
     Госпоже  Хохлатке  это предположение показалось несколько натянутым, но
она    последовала  наружу  за  Козлом-Сочинителем  и  Питекантропом,  чтобы
взглянуть  на  почтенный  дилижанс  сзади.  Питекантроп опустился на колени,
понюхал грязь в колее под колесом. И замычал.
     -  Грязный  грызун? - переспросил Козел-Сочинитель. - Чуть больше мыши?
Ага!  Тогда  мы  м-можем сделать вывод, что вор - это грязная крыса! Вперед,
друзья!  М-мы  должны  задержать  этого  прохвоста  и  объяснить ему кое-что
насчет авторских прав! Мой милый Питекантроп - веди нас!

 Вздернув  бровь, Питекантроп изучал землю. По небу волоком влеклось облако-
колокол.  Следы  вели  в  сторону  от  торной дороги, по нехоженой тропинке,
через  сонную  лощинку,  за  озерцо  гнилой  воды.  Вдруг  госпожа  Хохлатка
вскрикнула:
     - Что это там за чертовщина!
     На  краю  запруды стоял шест с перекладиной, а на нем - Пугало, в самом
плачевном  состоянии.  Глаза  и уши были выклеваны, а из прорехи на боку при
каждом  дуновении  ветра сыпалась мелкая солома, будто кровь из раны. Козел-
Сочинитель подошел поближе.
     - Гм. Добрый день, Пугало.
        Пугало  подняло  голову  -  медленнее,  чем  месяц  поднимается  над
вспаханным полем.
     -  Прошу  прощения  за  беспокойство, - начал Козел-Сочинитель, - но не
пробегала ли тут грязная крыска с краденым манускриптом?
     Рот Пугала открывался медленнее, чем распускаются розы.
     - Сегодня...
     -  Великолепно! - воскликнул Козел-Сочинитель. - Скажи, в какую сторону
побежал вор?
     - Сегодня... мы с отцом будем сидеть в Раю...
     В  эту  самую  секунду  на  край  запруды прыгнули два цербера, вонзили
влажные  от  слюны клыки в бедное Пугало, сорвали его с шеста и растерзали в
клочья.    Сильный    удар   лапой  отшвырнул  Козла-Сочинителя  в  сторону.
Питекантроп  прыжком  достиг  госпожи  Хохлатки  и  подхватил ее на руки. От
пугала  остались  лишь  лохмотья,  прибитые  к  деревяшке.  Козел-Сочинитель
пытался  вспомнить,  что  можно  делать,  а чего нельзя, когда имеешь дело с
бешеными  собаками.  Притворяться  мертвым?  Смотреть им в глаза? Убегать со
всех ног?
     - Это научит его, - прорычала старшая собака, - как выдавать сюжет!
      -  Что  делать  с  этими  тремя,  босс?  -  спросила  младшая  собака,
принюхиваясь.
     Козел-Сочинитель чувствовал на себе их жаркое дыхание.
     - Хорошие собачки.
     - Он говорит как писатель, - прорычала младшая собака. - Пахнет так же.
Писатель он и есть.
     - Нет времени, - пролаяла старшая собака. - Наш создатель уходит!
         -    Сначала  я  хочу  попрактиковаться  на  Бородаче!  Питекантроп
приготовился  защищать  друга, но церберы скачками помчались прочь по холмам
и  низинам  полей,  пока  не  превратились  в  два  пятнышка  на  сморщенном
горизонте.
     -  Ну и ну! - воскликнула госпожа Хохлатка. Потом заметила, что все еще
пребывает  на  руках  у  Питекантропа.  -  Сейчас  же поставь меня на землю,
деревенщина неотесанная!


x x x


 Внизу  хлопает  дверь,  и  рукопись  отходит  на  второй  план.  Мое сердце
сотрясают  сейсмические  толчки, и я задерживаю дыхание. Кто-то пришел. Кто-
то  пришел за мной. Бунтаро уже отозвался бы. Так скоро? Как они меня нашли?
Инстинкт   самосохранения,  притупившийся  за  время  знакомства  с  Морино,
включается на полную мощность. Они пядь за пядью обыскивают гостиную, кухню,
сад.  Я  оставил  на  диване  носки.  Еще  -  пустая пачка из-под сигарет. Я
поставил  на  место  откидную  крышку  люка и втянул веревку, но закрыл ли я
филенчатую  дверь?  Можно  сдаться  и надеяться на пощаду. Забудь. Якудза не
знает,  что  такое  пощада.  Спрячься  здесь,  под  книгами.  Но  если книги
обвалятся,  я  выдам себя. Есть здесь что-нибудь, что может сойти за оружие?
Жду,  когда  на  полках-ступеньках  зазвучат  шаги,  - ничего. Либо незваные
гости  действуют  молча,  либо  я  имею дело только с одним. Вот мой план на
крайний  случай:  встану  над  люком с трехтонным трехтомником "Критического
обзора  японского  "романа "Я", когда дверь достаточно откроется, сброшу эти
книги  вниз  и,  надеюсь, собью этого типа с ног. Потом спрыгну сам - если у
него  пистолет,  меня  ждут  неприятности,  -  переломаю ему ребра и помчусь
прочь.  Жду.  Еще  жду.  Сосредоточься.  Я  жду. А действительно ли хлопнула
дверь?    Я  оставил  заднее  окно  приоткрытым  -  может,  это  был  ветер?
Сосредоточься! Я жду. Никого. Руки ноют. Я не выдерживаю.
     - Эй?
     Никакой волны насилия.
     Испугался сказки, которую сам же и сочинил. Я плохо кончу.

 Уже  после  полудня я спускаюсь вниз. В комнате для гостей в платяном шкафу
нахожу  полотенца и простыни и укладываю их на полки-ступеньки за филенчатой
дверью  так,  чтобы непрошеный гость подумал, что это просто шкаф для белья.
Собираю  следы  своего  пребывания  в  пластиковый мешок и засовываю его под
раковину.  Я должен уничтожать всякий свой след, как только его оставлю. Мне
пора  бы  проголодаться  - когда же я в последний раз ел? - но желудок будто
исчез.
     Хочется  курить,  но  о  том, чтобы выйти наружу, не может быть и речи.
Кофе  был  бы в самый раз, но я нахожу только зеленый чай - и завариваю его.
Сморкаюсь  - на мгновение слух возвращается, но потом уши снова закладывает,
-  открываю  застекленную дверь, сажусь на ступеньку и пью чай. Карп в пруду
то   появляется,  то  исчезает.  Птичка  с  ярко-красной  шеей  высматривает
земляных    червей.    Наблюдаю    за    муравьями.    Цикады    выводят:  "
мазззмезззмезззмезззмеззз-маззззззззз".   В  доме  нет  ни  часов,  ни  даже
календаря.  В  саду  есть  солнечные часы, но день сегодня слишком облачный,
чтобы  тень  была  четкой.  По  моим  ощущениям,  сейчас часа три. В листьях
бамбука  шуршит легкий ветерок. Над водой столб мошкары. Маленькими глотками
пью  чай,  не чувствуя вкуса. Посмотрите на меня. Четыре недели назад я плыл
на  утреннем  пароме  в Кагосиму с завтраком в коробке, что дала мне тетушка
Апельсин.  Я был уверен, что найду своего отца за неделю. Посмотрите, кого -
что  -  я нашел вместо него. Катастрофа! Лето пропало, все остальное - тоже.
Гудит  факс.  Вздрогнув,  проливаю  чай.  Сообщение  от  Бунтаро,  в котором
говорится,  что  он  приедет  около  шести, если не помешают пробки. Сколько
осталось  до  шести?  Времени нужна точка отсчета, чтобы оно имело смысл. На
стене  над  факсом в рамке из ракушек висит фотография мужчины и женщины лет
пятидесяти.  Наверное,  это  их  дом.  Солнечным  днем они сидят за столиком
тенистого  кафе. Он вот-вот рассмеется тому, что она только что сказала. Она
следит  за выражением моего лица, спрашивая, действительно ли мне понравился
ее  рассказ,  или  я  только притворяюсь из вежливости. Странно. Ее лицо мне
знакомо.  Знакомо,  и  ему  невозможно солгать. "Правда, - говорит она. - Мы
уже  встречались". Мы смотрим друг на друга, а потом я ненадолго возвращаюсь
в ее сад, где стрекозы проживают всю свою жизнь.


x x x


 -  Ты вполне уверен, м-мой дорогой друг, - переспрашивает Козел-Сочинитель,
- что следы заканчиваются у этой грязной груды гнилья?
     Питекантроп  промычал "да", пробрался в подобие дворика и подобрал что-
то с земли.
     - Селедочные кости! - взвизгнула госпожа Хохлатка.
     -  Тогда  я  должен  признать,  -  сказал  Козел-Сочинитель,  -  что мы
проследили за нашей добычей до самого логова.
     -  На  вид  противней  некуда,  -  сказала госпожа Хохлатка. - Так бы и
разнесла.
     При  ближайшем  рассмотрении  стало ясно, что жилище строили тщательно:
за  кирпич  сошли  пустые  консервные  банки  и  битые бутылки, за раствор -
картофельные  очистки,  горелая  рисовая  шелуха  и  листовки  "Голосуйте за
меня!".  К  куче  было  приставлено велосипедное крыло, которое вело в нору,
где было
     темно,  как в голенище резинового сапога. Козел-Сочинитель прищурился и
заглянул внутрь.
     -  Так,  значит,  наш  взломщик  обитает  в  этой лачуге? Воняет почище
стилтонского сыра[110].
     -  В  лачуге?-  гневно  раздалось  в  ответ. - Оставьте мне мою лачугу,
валите в свой ржавый дилижанс и валите в свой ржавый дилижанс!
     - Ага! Так ты дома, вор! Сию же минуту отдай мой манускрипт!
     - А не пошел бы ты на NG, Джо Чмо!
     -  Мыло  и вода! - выдохнула госпожа Хохлатка. Козел-Сочинитель опустил
рога.
     - При дамах!!!
     Из норы высунулась крошечная лапка с оттопыренным пальцем.
     -  Если  эта тощая птица - дама, то я Фрэнк Синатра! Предупреждаю: если
вы  не свалите отсюда на счет "пять", я быстренько пришью вам домогательство
- ко вторнику вы св