и они
позвонят  и начнут жаловаться, я вставлю телефон тебе в ухо, и ты сам будешь
разбираться с их негативной энергией. Мэн.
     Дои жестами пытается утихомирить ее.
     - Леди, вы не даете мне закончить фокус. Томоми свистит в нашу сторону.
     -  Ты что, хочешь, чтобы я рассказала господину Нерону, какие ароматные
штучки ты держишь в багажнике своего скутера?
     Дои сует карты в футляр и на ходу шепчет:
     - Не бойся, мэн, фокус не окончен...
     Минуты  бегут  вверх  по  эскалатору,  ползущему вниз. Онизука отдыхает
после  доставки  заказа  в  дальний район. Он, задумавшись, сидит в загоне и
делит  грейпфрут  на  дольки. Я кладу в коробку "Куриную Тикку" и мини-салат
для  следующей  доставки.  Подгоняя ночь, я обычно иду на хитрость с часами:
перед  тем  как  посмотреть  на  них, я убеждаю себя, что сейчас на двадцать
минут  меньше,  чем  я  думаю  на  самом  деле,  и у меня есть повод приятно
удивиться.  Но  сегодня  даже  эти  мои  очки  с  кривыми  стеклами чересчур
оптимистичны. В загон возвращается Дои, он в упоении слушает песню по радио.
     - "Riders in the Storm"[142], мэн...
     Ему бы певчих птиц разводить где-нибудь в глухом лесу.
     - Это про нас с моим пицца-скутером.
     Он  пьет тошнотворно-маслянистый тибетский чай из фляжки и отрабатывает
доставание  карт  из  ушей.  Про  незаконченный  фокус  он забыл, а я ему не
напоминаю.
     -  Человеческое существование - как игра в карты, мэн. Мы получаем свою
раздачу  еще  в  материнской  утробе. В детстве мы что-то сбрасываем, что-то
берем  из  колоды.  Зрелость,  мэн - новые карты: работа, жажда развлечений,
кутежи,  женитьба...  карты приходят, карты уходят. Иногда выпадает удача. А
иногда  победы  одним  махом  оборачиваются  полным  поражением.  Ты делаешь
ставки, объявляешь козыри, блефуешь.
     В клетку входит Сатико, у нее перерыв.
     - И как же выиграть в этой игре?
     Дои  раскладывает  карты  павлиньим  хвостом  и  обмахивается  ими, как
веером.
     -  Когда  выигрываешь,  правила  меняются,  и оказывается, что ты опять
проиграл.
     Сатико ставит ногу на коробку с фирменными пакетиками кетчупа "Нерон":
       -  От  метафор  Дои  у  меня  голова  кружится  больше,  чем  от  той
малопонятной идеи, которую они призваны упростить.
     Томоми  бросает  в  окошечко заказ: "Сатаника", хрустящий корж, тройная
порция  каперсов.  Я  выкладываю  начинку  и  представляю Аи, как она спит и
видит во сне Париж. Суге снится Америка. Кошке снятся коты. Пиццы выплывают,
пиццы  уезжают.  На  штыре  растет  кипа квитков с выполненными заказами. За
стеной,  в реальном мире, занимается еще одна жаркая заря. До восьми часов я
чищу  огурцы,  а в восемь получаю сменщика, шлепок по спине и девять децибел
в    ухо:  "Миякэ,  домой!"  Возвращаясь  в  Кита  Сендзю  по  линии  Тиеда,
подключаюсь  к своему "Дискмену". Музыки нет. Странно, я только вчера сменил
батарейки.  Нажимаю  "Выброс"  -  диска  внутри нет, только игральная карта.
Девятка бубей.

 В капсуле меня ждет сообщение на автоответчике. Не от Аи.
     -  Э-э... ну, привет, Эидзи. Это твой отец. Смешок. Я холодею - впервые
с марта месяца я чувствую, что мне холодно.
     - Вот я и сказал это. Я твой отец, Эидзи. Глубокий вздох. Он курит.
     -  Не  так  уж  это  и  трудно. Что ж. В голове все путается. С чего же
начать?
     Произносит: "Уф!"
     - Во-первых, поверь мне, я не знал, что ты приехал в Токио меня искать.
Эта  садистка,  Акико  Като,  вела  дела  с  моей женой, а не со мной. Еще в
августе  я  уехал  в  Канаду - на конференцию и по другим делам - и вернулся
только на прошлой неделе.
     Глубокий вздох.
     -  Я  всегда  верил, что этот день придет, Эидзи, но так и не осмелился
сделать  первый  шаг.  Я думал, что не имею на это права. Если это еще имеет
значение.  Во-вторых  -  о моей жене. Это все так неловко говорить, Эидзи, -
мне можно называть тебя Эидзи?
     По-другому  было  бы  неправильно.  Моя  жена  и  слова не сказала ни о
письме,  что  она  написала,  чтобы  отпугнуть  тебя,  ни о вашей встрече на
прошлой  неделе...  Я  узнал  об  этом  случайно,  всего  час  назад  - дочь
проговорилась.
     Сердитое сопение.
     -  Ну,  я  вышел  из  себя. Сейчас немного успокоился и вот звоню тебе.
Какая  мелочность!  Какая  подозрительность! Она не имела права мешать нашей
встрече.  Причем тогда, когда мой отец был при смерти... Представляю, что ты
думаешь  о  моей  семье.  В конце концов, может, ты и прав. Мы с женой - наш
брак, это не совсем то... Неважно.
     Пауза.
     -  В-третьих.  Что  же в-третьих? Я потерял мысль. Я говорил о прошлом.
Теперь  о  будущем,  Эидзи.  Я  очень  хочу с тобой встретиться, если хочешь
знать. Прямо сейчас, если ты не против. Сегодня. Нам нужно столько обсудить,
с чего же начать? И чем закончить?
     Смущенный смешок.
     -  Приезжай  сегодня  ко мне в клинику - я косметический хирург, это на
всякий  случай,  если мать тебе не говорила. Здесь нас не побеспокоят ни моя
жена,  ни  кто-нибудь  другой;  или мы пойдем в ресторан, если, когда будешь
это  слушать,  ты еще не поешь... Я отменил прием во второй половине дня. Ты
сможешь подъехать к часу? Вот мой рабочий номер.
     Я быстро записываю на клочке бумаги.
     -  Выйди на станции метро Эдогавабаси, набери его, и госпожа Сарасина -
мой  ассистент, ей можно полностью доверять - подойдет и встретит тебя. Идти
всего минуту. Итак. До часу дня... Подобие изумленного воркования.
     -  Я  молился,  чтобы этот день настал, годы, годы, годы... Каждый раз,
когда я шел в храм, я просил... Я едва могу...
     Он смеется.
     - Довольно, Эидзи! В час дня! Станция метро Эдогавабаси!

 Жизнь сладостна, непредсказуема и справедлива.
     Я  забываю про Аи Имадзо, я забываю про Козуэ Ямая, я ложусь на спину и
прокручиваю сообщение снова и снова, пока не заучиваю наизусть каждое слово,
каждую  интонацию.  Я вынимаю фотографию своего отца и представляю его лицо,
когда он произносит эти слова. Хорошо поставленный, теплый, суховатый голос.
Не  гнусавый, как у меня. Я хочу рассказать обо всем Бунтаро и Матико - нет,
лучше  подожду.  А  потом  невозмутимо  войду  в  "Падающую звезду" вместе с
незнакомым    джентльменом  и  брошу  небрежно:  "Кстати,  Бунтаро,  позволь
представить тебе моего отца". Кошка с опаской посматривает на меня со шкафа.
     - Сегодня великий день, Кошка!
     Я  глажу  лучшую  свою  рубашку,  принимаю  душ,  а потом пытаюсь часок
подремать.  Не  тут-то  было.  Ставлю  "Live  in  New  York City"[143] Джона
Леннона  и, к счастью, завожу будильник, потому что в следующий миг у меня в
ушах  стоит  его  настойчивый звонннннн, а на часах половина двенадцатого. Я
одеваюсь,  дразню  Кошку  и выкладываю ей в миску ужин на шесть часов раньше
обычного,  на  случай,  если  после встречи с отцом пойду прямо на работу. К
счастью,  Бунтаро  говорит  по  телефону с поставщиком и не может выпытать у
меня, отчего я ликую.

 Станция  Эдогавабаси.  Я  так  напряженно  вглядываюсь  в  полуденную толпу
пассажиров, что пропускаю ее.
     - Извините? Наверное, вы Эидзи Миякэ - я узнала вас по бейсболке.
     Я  киваю  и вижу перед собой элегантно одетую женщину, не молодую, но и
не старую. На ее улыбающихся губах - помада цвета черной смородины.
     -  Я  -  Мари  Сарасина,  ассистент  вашего отца - мы с вами только что
говорили по телефону. Я так взволнована встречей.
     Я кланяюсь.
     - Спасибо, что встретили меня, госпожа Сарасина.
     -  Это  совсем не трудно. Клиника в двух минутах ходьбы отсюда. Знаете,
сегодня  для  вашего  отца особенный день. Отменить прием во второй половине
дня...  -  Она  качает головой. - Такого не бывало уже лет шесть! Я подумала
про  себя:  "У  него,  наверное, встреча с императором". А потом он говорит,
что  у  него  встреча  с  сыном! - это его слова, не мои, - и я думаю: "Ага!
Теперь  все  ясно!"  Знаете, он сам хотел встретить вас на Эдогавабаси, но в
последнюю  минуту растерялся - между нами говоря, он боится открыто выражать
свои чувства и все такое. Но довольно болтать. Идемте со мной.
     Госпожа  Сарасина  идет и говорит не переставая. Нам наперерез выбегает
собака  размером  с  кошку.  Встречные  пешеходы  и  велосипедисты  уступают
госпоже  Сарасине  дорогу. Она изучает боковые улочки, вдоль которых тянутся
безымянные бутики и картинные галереи.
     -  Клиника  вашего отца - одно из самых современных предприятий в сфере
косметологии.  У  нас  постоянная  клиентура, которая обеспечивает нам новых
клиентов,  рассказывая  о  нас  своим  знакомым, поэтому мы избегаем громкой
рекламы, в отличие от дешевых заведений, где все делают кое-как.
     Нам наперерез выбегает кошка размером с мышь.
     - Вот мы и пришли - видите, вы легко могли бы пройти мимо.
     Многоэтажное,  ничем  не примечательное здание, зажатое между вычурными
соседями.  Судя  по  списку,  на  первом  этаже  ювелирный  магазин. В конце
короткого  коридора  -  металлическая  дверь.  Мари  Сарасина  указывает  на
латунную табличку:
     -  Это  мы  - "Юнона". Зевс превратил ее в лебедя. Ее пальцы танцуют по
кнопкам кодового замка.
     - Или это был бык?
     За нами наблюдает видеокамера.
     -  Это  драконовские  методы,  я  знаю,  но  среди  наших клиентов есть
телезвезды,  и так далее. Вы не поверите... - Мари Сарасина возводит глаза к
небу,  -  эти  ушлые  папарацци  на  все  готовы,  только  бы хоть на минуту
пробраться  внутрь.  Ваш отец стал серьезнее относиться к безопасности после
того,    как  один  репортер,  выдав  себя  за  инспектора  из  министерства
здравоохранения,  попытался залезть в картотеку клиентов. Это просто шакалы,
а  не  люди. Пиявки. У него было фальшивое удостоверение, визитная карточка,
аппаратура.  Госпожа Като, адвокат вашего отца, обобрала их до нитки в суде,
как  и  следовало  ожидать - хотя, между нами говоря, я думаю, она сейчас не
особенно в чести.
     Приходит лифт. Мари Сарасина нажимает кнопку "9".
     - Комната с видом. - Она ободряюще улыбается. - Боитесь?
     Я киваю, охваченный нервным возбуждением.
     - Немного.
     Она смахивает с манжета пылинку.
     -  Вполне  естественно,  -  говорит  она  громким  шепотом.  - Ваш отец
нервничает в три раза больше. Но - не волнуйтесь.
     Двери  открываются  в  сверкающий  белизной  холл,  украшенный букетами
лилий.  Ароматизированный  антисептик.  Диваны  с  обивкой в мелкую полоску,
столики  со стеклянными столешницами, гобелен с лебедями на безымянной реке.
Стены  плавно  переходят в потолок, покрытый изящными завитушками, как ушная
раковина.  Шум  кондиционера  смешивается  с  кельтской  мелодией  для арфы.
Госпожа Сарасина тычет пальцем в интерком у себя на столе:
     -  Доктор Цукияма? Поздравляю, ваш мальчик здесь! - Она показывает свои
безупречные зубы. - Послать его к вам?
     Я слышу его срывающийся голос. Мари Сарасина смеется:
     - Хорошо, доктор. Он сейчас подойдет.
     Она усаживается за компьютер и указывает на стальную дверь:
     - Давай, Эидзи. Твой отец ждет.
     Я двигаюсь, но реальное время замерло на "Паузе".
     - Спасибо, - говорю я ей.
     Выражение  ее  лица  говорит: "Не стоит благодарности". Всего лишь одна
дверь   -  пошел!  Я  поворачиваю  ручку  -  комната  по  ту  сторону  двери
загерметизирована. Дверь отворяется с чмокающим звуком.

 Мне  заламывают  руки за спину, прижимают к стене, пинком подбивают ноги, и
холодный  пол  впивается  мне в ребра. Одна пара рук меня обыскивает, другая
пара  рук заламывает мне руки под углом, на который они никак не рассчитаны,
-  боль  бьет все рекорды. Опять Якудза. Если бы у меня был нож, я бы вонзил
его  в  себя - в наказание за собственную глупость. Опять. Я думаю, стоит ли
отдать  им  диск Козуэ Ямаи добровольно, но тут пинок в поясницу выбивает из
головы  абсолютно все мысли. Меня переворачивают и рывком поднимают на ноги.
Сначала мне кажется, что я попал на съемочную площадку медицинского сериала.
Тележка    с    хирургическими    инструментами,    шкафчик  с  лекарствами,
операционный  стол.  Края  комнаты  тонут  в полумраке, там стоят десять или
одиннадцать  человек,  лиц  которых  я  не  могу  различить. Пахнет жареными
сосисками.  Один из присутствующих снимает меня на "Хэндикем", и я вижу себя
на  большом  экране  высоко  на стене. Двое с телами олимпийских чемпионов в
толкании  ядра  держат  меня за руки. "Хэндикем" наезжает и ловит мое лицо в
разных ракурсах.
     - Свет! - раздается старческий голос, и в глаза бьет белизна.
     Меня  протаскивают на несколько шагов вперед и усаживают на стул. Когда
зрение  возвращается,  я  вижу, что сижу за карточным столом. Здесь же Мама-
сан  и  еще  три человека. На расстоянии вытянутой руки - экран из дымчатого
стекла почти во всю стену. Щелчок интеркома, и комнату наполняет глас божий:
     -  Это  жалкое  создание  и  есть тот самый человек? Мама-сан смотрит в
дымчатое стекло:
     - Да.
     -  Я  и  не  думал,  -  говорит  Бог, - что у Морино были такие трудные
времена.
     Теперь я точно знаю, что влип.
     - Человек по телефону? - спрашиваю я у нее.
     - Актер. Чтобы избавить нас от труда посылать за тобой.
     Растираю  руки,  пытаясь  вернуть их к жизни, и смотрю на трех человек,
которые  сидят  за  карточным  столом. По их позам и выражениям лиц понимаю,
что  они  здесь  тоже не по своей воле. Блестящий от пота, пухлый-как-пончик
астматик,  человек, который дергает головой в разные стороны, будто пытается
избежать  удара  в  лицо,  и  тип  постарше, который, наверное, когда-то был
красавцем,  но сейчас шрамы, идущие вверх от углов его рта, придают его лицу
притворно-насмешливое  выражение.  Господа  Пончик,  Дергунок и Насмешник не
отрывают глаз от стола.
     -  Сегодня  мы  собрались здесь, - говорит Бог, - чтобы вы уплатили мне
свои долги.
     Я  не могу обращаться к бесплотному голосу, поэтому я обращаюсь к Мама-
сан:
     - Какие долги?
     Бог отвечает первым:
     -  Огромный  ущерб патинко "Плутон". Компенсация за потерянное торговое
время  в день открытия. Два "кадиллака". Средства, потраченные на выплаты по
страховкам, счета за уборку и общие расходы. Пятьдесят четыре миллиона иен.
     - Но этот ущерб причинил Морино.
     - А вы, - говорит Мама-сан, - последние из его приверженцев.
     Мне хочется, чтобы это оказалось бредом.
     -  Вы  знаете,  что  я  не  был  его  приверженцем. Бог грохочет в свои
микрофоны:
     -  У  нас есть твой контракт! Подписанный вашей смешанной кровью! Разве
есть чернила, которые могут скреплять надежнее?
     Смотрю в дымчатое стекло.
     -  А  как  насчет  нее?  - Я показываю на Маму-сан. - Она была у Морино
бухгалтером.
     Мама-сан почти улыбается:
     -  Дитя,  я  была  шпионом. А теперь заткнись и слушай, а то эти плохие
злые люди возьмут скальпель и вместо одного языка у тебя будет два.
     Затыкаюсь и слушаю.
     -  Господин  Цуру  выбрал вас, своих самых безнадежных должников, чтобы
сыграть в карты. Это простая игра, с тремя победителями и одним проигравшим.
Выигравшие  свободно  выйдут  из  этой  комнаты  и больше не будут должны ни
иены. Проигравший станет донором и отдаст свои органы нуждающимся. Легкое, -
она в упор смотрит на меня, - сетчатку глаза и почку.
     Все ведут себя так, словно ничего особенного не происходит.
     -  Предполагается,  что  я  скажу...  -  Мне  приходится начать заново,
потому  что в первый раз я не издаю ни звука. - Предполагается, что я скажу:
"Конечно, замечательно, давайте сыграем на мои органы"?
     - Ты можешь отказаться. - Но?
     - Но тогда ты будешь проигравшим.
     -  Откажись, парень, - усмехается Дергунок, сидящий напротив меня. - Не
изменяй своим принципам.
     Пахнет  горчицей  и  кетчупом.  Как  с  этим  бороться, если в этом нет
никакой логики?
     - Что за игра?
     Мама-сан достает колоду карт.
     -  Каждый  из вас снимет по карте, чтобы определить, в каком порядке вы
будете  тасовать  колоду.  Тузы  старше  всех; тот, кто вытянет туза, тасует
первым,  остальные  - по часовой стрелке от начинающего. В том же порядке вы
будете снимать по верхней карте, пока не выйдет пиковая дама.
     -  Тот,  кого  она  выберет, - говорит Бог, - проиграл. Я чувствую себя
так же, как тогда в кегельбане.
     -  Это  его  голос? - спрашиваю я Маму-сан. Связки пересохли, как песок
под солнцем. - Это господин Цуру?
     Дергунок  саркастически хлопает в ладоши. Итак, Цуру - Бог. Бог - Цуру.
Я пытаюсь выиграть время.
     - Даже вам, - обращаюсь я к Маме-сан, - это должно казаться безумием.
     Мама-сан поджимает губы:
     -  Я  получаю  приказы  от президента компании. Ты получаешь приказы от
меня. Снимай.
        Моя  рука  наливается  свинцом.  Пиковый  валет.  Господину  Пончику
достается    десятка    бубей.    Дергунок  снимает  двойку  пик.  Насмешник
переворачивает девятку пик.
     -  Мальчик  тасует  первым,  -  говорит  господин  Цуру из-за дымчатого
стекла.
     Игроки смотрят на меня.
     Я  неловко,  дрожащими руками тасую колоду. На экране руки, в несколько
раз больше моих, делают то же самое. Девять раз, на счастье.
     Господин  Пончик вытирает руки о рубашку. Карты перелетают из одной его
руки в другую с акробатической ловкостью.
     Дергунок  делает  магический  жест тремя пальцами и снимает только один
раз.
     Насмешник тасует карты аккуратными круговыми движениями.
     Мама-сан  подталкивает  колоду к центру стола. С виду колода совершенно
безобидна.  Я  смотрю  на нее, как на бомбу, бомба она и есть. Я жду взрыва,
землетрясения, пальбы, криков "Полиция!".
     Слышно, как на гриле шипят сосиски.
     Затаенное людское дыхание.
     -  Теперь  сними  верхнюю  карту,  -  мягко напоминает голос Цуру - Или
охранник  отрежет  тебе  веки,  и ты никогда не сможешь ни закрыть глаза, ни
моргнуть.
     Я переворачиваю девятку бубей.
     У  господина  Пончика  вот-вот  начнется  приступ  астмы,  его  дыхание
становится все прерывистей. Он снимает трефового туза.
     Дергунок  нараспев  три  раза  читает  "Namu  amida butsu" - он получил
буддистское  воспитание,  - а потом молниеносно протягивает руку и срывает с
колоды пикового туза.
     - Спасибо, - говорит он.
     Насмешник  -  самый  невозмутимый  из  всех. Он спокойно переворачивает
карту - семерка пик.
     Снова  моя очередь. У меня такое чувство, что Миякэ руководит Миякэ при
помощи  пульта  дистанционного  управления.  Я смотрю на себя на экране. Моя
рука увеличивается...
     Узкая дверь в тонированном стекле распахивается, из нее, виляя хвостом,
выбегает  Лабрадор,  чавкает сосиской и скользит по полированному мраморному
полу.
     -  Верните  ее!  - кричит Цуру, его настоящий голос, идущий из дверного
проема,  подхвачен  микрофонами  и динамиками только наполовину. - Ей нельзя
бегать на полный желудок! У нее чувствительное пищеварение!
     Двум охранникам в конце концов удается увести собаку к хозяину.
     -  Мы, - бормочет Насмешник, - всего лишь телевизионная закуска к ужину
этого старого козла.
     Все взгляды вновь обращены на меня.
     У себя под языком я нащупываю какое-то инородное тело.
     Я открываю шестерку червей.
     Лизнув руку, чувствую привкус соли и вижу крошечное черное насекомое.
     Рука господина Пончика оставляет на сукне влажное пятно. Тройка бубей.
     Насмешник вздыхает и открывает пятерку треф.
     Вышли  уже  двенадцать  карт из пятидесяти двух, из пятидесяти четырех,
если считать двух джокеров.
     Я  смотрю  на  рубашку  верхней  карты, пытаясь раскрыть ее тайну, и на
меня в упор смотрят два трапециевидных глаза. Я узнаю эти глаза.
     Каково это, жить без половины своих органов?
     Нет,  Цуру никогда не позволит проигравшему уйти и рассказать все, ведь
шрамы  и  впадины  на  его  теле  будут служить доказательством его слов. На
молчание  тех, кому повезет, можно положиться, но проигравшего ждет такой же
конец, как