зад смазанные гелем
волосы и открываю дверь. Это Лао-Цзы.
     - Вы не торопитесь, Капитан.
     Я  извиняюсь  и  решаю,  что час штурмовать "Пан-Оптикон" почти настал.
Вот  только выкурю последнюю. Я смотрю, как рабочие устанавливают гигантский
телеэкран   на  стену  соседнего  с  "Пан-Оптиконом"  здания.  Официантка  с
прекрасной  шеей  закончила  смену  - на часах без шести минут три - и сняла
униформу.  Теперь  на  ней  пурпурный  свитер  и белые джинсы. Смотрится она
просто  круто. Вдова на прощанье выговаривает ей у автомата с сигаретами, но
тут  Ослица взывает о помощи - Вдова бросает мою официантку, оборвав себя на
полуслове,  и  отправляется  принимать  заказы  у внезапно нахлынувшей толпы
посетителей.  Девушка  с  прекрасной  шеей  беспокойно  поглядывает на часы,
чувствует,    что    ее   мобильный  завибрировал,  и  отвечает  на  звонок,
повернувшись  в мою сторону и прикрыв рот ладонью, чтобы никто не слышал. Ее
лицо  светлеет,  и я чувствую укол ревности. Еще не осознав этого, я выбираю
сигареты в автомате рядом с ней. Подслушивать нехорошо, но кто обвинит меня,
если я просто случайно услышу, что она говорит?
     - Да, да. Позовите Нао, пожалуйста.
     Наоки - парень или Наоко - девушка?
     - Я немного опоздаю, так что начинайте без меня. Начинайте что?
     -  Фантастический дождь, да? - Она делает движения свободной рукой, как
будто играет на пианино. - Да, я помню, как добраться.
     Куда?
     - Комната 162. Я знаю, что осталось две недели.
     До  чего?  Тут  она  смотрит  на  меня  и  видит,  что я смотрю на нее.
Вспоминаю,  что  должен выбирать сигареты, и начинаю изучать ассортимент. На
рекламной картинке женщина, напоминающая юриста, курит "Салем".
     - У тебя разыгралось воображение. Увидимся через двадцать минут. Пока.
     Она кладет телефон в карман и покашливает, прочищая горло.
     - Вы все успели услышать, или повторить то, что вы пропустили?
     О  ужас  -  она  обращается  ко  мне.  Я вспыхиваю так жарко, что почти
дымлюсь.  Смотрю  на  нее снизу - потому что стою, согнувшись, чтобы забрать
из  автомата  свой  "Салем".  Девушка  не  так уж и рассердилась, но напором
может  поспорить  с  буровой установкой. Подбираю слова, чтобы растопить лед
ее презрения и сохранить лицо.
     - Э-э... - Это все, что мне приходит в голову. Ее взгляд безжалостен.
     - Э-э?- повторяет она.
     Я с трудом сглатываю и трогаю рукой шершавые листья растения в кадке.
     -  Я все думал, - говорю я, запинаясь. - Являются ли эти растения, э-э,
искусственными. Являются. По-моему.
     Ее взгляд подобен смертоносному лучу.
     -  Некоторые  -  настоящие.  Некоторые  -  подделка. Некоторые - просто
дерьмо.
     Вдова  возвращается,  чтобы  закончить прерванную речь. Я, как таракан,
отползаю  к своему кофе. Хочется выбежать на улицу и попасть под самосвал, а
еще  выкурить  сигарету,  чтобы  успокоиться,  прежде  чем  идти  узнавать у
адвоката  своего  отца  имя и адрес его клиента. Похлопывая себя по заднице,
возвращается Лао-Цзы.
     -  Ешь  больше, ери больше, мечтай меньше, живи дольше. Эй, Капитан, не
найдется сигаретки?
     Зажигаю  одной  спичкой  две  штуки.  Девушка с прекрасной шеей наконец
выбралась  из  кафе  "Юпитер".  Грациозной  походкой она переходит на другую
сторону  залитой лужами авеню Омекайдо. Надо быть честным. Солжешь один раз,
и  доверия  к  тебе  уже не будет. Забудь о ней. Не твоего поля ягода. Она -
музыкантша,  учится  в  Токийском университете. У нее есть друг - дирижер по
имени  Наоки.  Я  -  безработный  и окончил среднюю школу только потому, что
учителя  прониклись  сочувствием  к  моему  бедственному  положению.  Она из
хорошей  семьи,  спит  в комнате с настоящими картинами, писанными маслом, и
энциклопедиями  на  компакт-дисках.  Ее  отец, кинорежиссер, позволяет Наоки
ночевать    у    них  в  доме,  принимая  в  расчет  его  деньги,  талант  и
безукоризненные  зубы.  У  меня  нет  семьи,  сплю  я  в  капсуле размером с
упаковочный  ящик  в Кита Сендзю[22] вместе со своей гитарой, зубы у меня не
шатаются, но и ровными их не назовешь.
     -  Прелестное  создание,  -  вздыхает  Лао-Цзы.  -  Мне  бы  ваши годы,
Капитан...

 Я  чудом  избежал  смерти  под колесами "скорой помощи", несущейся по улице
Кита,  -  другой  бы  тут  же  вышел из игры и отправился прямиком на вокзал
Синдзюку.  Сам  себе  удивляюсь.  Немногочисленные  светофоры,  что  есть на
Якусиме,  стоят там просто для красоты, здесь же светофоры - жизнь и смерть.
Когда  я вчера вышел из автобуса, то заметил, что воздух в Токио пахнет, как
изнанка  карманов.  Сегодня  уже  не замечаю. Наверное, я тоже стал пахнуть,
как  изнанка  кармана.  Поднимаюсь  по ступеням "Пан-Оптикона". За последние
семь  лет  я  так  часто  представлял  себе  этот момент, что сейчас не могу
поверить  в  то,  что  он  настал.  Но он настал. Вращающаяся дверь медленно
вращается.  От  охлажденного  воздуха волоски у меня на руках встают дыбом -
зимой   при  такой  температуре  включают  отопление.  Мраморный  пол  цвета
выбеленной  кости.  Пальмы  в бронзовых кадках. По отполированному полу идет
на    костылях  одноногий  мужчина.  Скрип  резины,  клацанье  металла.  Мои
кроссовки  вдруг  издают глупый крякающий звук. Девять человек, пришедшие на
собеседование,  ожидают в одинаковых кожаных креслах. Все они моего возраста
и  выглядят,  как  клоны  одного  существа.  Клоны  трутня.  "Что  за глупое
кряканье?"  -  дружно  думают  они.  Подхожу к лифтам и начинаю разглядывать
указатели    в   поисках  таблички  "Осуги  и  Босуги.  Юридическая  фирма".
Сосредоточься  на  награде.  Возможно, уже сегодня к вечеру будешь звонить в
дверь своего отца.
     - Куда это ты, малыш? Оборачиваюсь.
     Из-за  стойки  на  меня  сердито  смотрит  охранник. Восемнадцать глаз,
принадлежащих клонированным трутням, устремляются в мою сторону.
     -  Тебя не научили читать? - Он стучит костяшками пальцев по табличке с
надписью "ПОСЕТИТЕЛИ ОБЯЗАНЫ СООБЩИТЬ О СЕБЕ У СТОЙКИ ОХРАНЫ".
     Сконфуженно  кивнув,  возвращаюсь назад. Он скрещивает руки на груди. -
Ну?
     - У меня дело в "Осуги и Босуги", юридической фирме.
     На его фуражке вышито: "ПАН-ОПТИКОН. СЛУЖБА ОХРАНЫ".
     - Высоко летаешь. А с кем именно у тебя назначена встреча?
     - Назначена встреча?
     -  Назначена встреча. Как в слове "встреча". Восемнадцать клонированных
ноздрей чувствуют,
     как в воздухе потянуло унижением.
     - Я надеялся, э-э, переговорить с госпожой Акико Като.
     - И госпожа Като в курсе, какая честь ее ожидает?
     - Не совсем, потому что...
     - Значит, встреча тебе не назначена.
     - Послушайте...
     -  Нет, это ты послушай. Здесь тебе не супермаркет. Это частное здание,
где  ведутся  дела  щекотливого  свойства.  Ты  не  можешь  вот так запросто
влететь  сюда.  В  эти  лифты  не заходит никто, кроме сотрудников компаний,
расположенных  в  здании,  или  тех, кому назначена встреча, или тех, у кого
есть другая веская причина здесь находиться. Понятно?
     Восемнадцать ушей вслушиваются в мой дикий акцент.
     -  Тогда  могу  ли  я  назначить  встречу  через  вас? Ошибка. Охранник
распаляется  еще больше, к тому же один из клонов своим хихиканьем подливает
масла в огонь.
     -  Ты не расслышал. Я - охранник. Я не администратор. Мне платят за то,
чтобы  я  держал  пустозвонов,  торговцев и прочий сброд подальше отсюда. То
есть не пускал бы внутрь.
     Экстренные меры по борьбе со стихией.
     -  Я  не  хотел  обидеть  вас, я просто... Слишком поздно для борьбы со
стихией.
     -  Слушай, малыш, - охранник, сняв очки, протирает стекла, - по акценту
видно,  что ты не отсюда, так слушай, я объясню тебе, как мы работаем здесь,
в  Токио. Ты уберешься, пока я окончательно не разозлился. Назначишь встречу
через    госпожу  Дейт.  Придешь  в  назначенный  день,  за  пять  минут  до
назначенного  времени.  Подойдешь  ко  мне  и  назовешь  свое  имя. Я получу
подтверждение  того,  что  тебя  ожидают, у администратора "Осуги и Босуги".
Тогда, и только тогда, я разрешу тебе войти в один из этих лифтов. Ты понял?
     Я делаю глубокий вдох.
     Охранник с шумом раскрывает газету.

 Вместе  с испариной после дождя на Токио снова проступает копоть. Набравший
силу  зной выпаривает лужи. Уличный музыкант поет так фальшиво, что прохожие
просто  обязаны отнять у него мелочь и разбить его гитару о его же голову. Я
иду  к  станции  метро  Синдзюку.  Толпы  людей сбиваются с шага, оглушенные
зноем.  Отцовская  дверь  затерялась в неизвестном квадрате моего токийского
путеводителя.  Меня  сводит  с ума крошечный кусочек серы, который застрял у
меня  в  ухе так глубоко, что я не могу его выковырять. Ненавижу этот город.
Я  прохожу  мимо  зала  для  кэндо[23]  -  из-за  оконной  сетки  вырывается
зубодробительный  лязг рассекающих кости бамбуковых мечей. На тротуаре стоит
пара  ботинок  -  как будто их обладатель неожиданно превратился в пар и его
сдуло  ветром.  Меня терзают разочарование и усталое чувство вины. Я нарушил
своего рода неписаный договор. С кем?
      Автобусы  и  грузовики  закупоривают  транспортные  артерии,  пешеходы
просачиваются  сквозь  щели.  Когда-то  я  увлекался  динозаврами - согласно
одной  теории,  они  вымерли  оттого, что захлебнулись в собственном навозе.
Когда  в Токио пытаешься добраться из пункта "А" в пункт "Б", эта теория уже
не  кажется нелепой. Ненавижу рекламные плакаты на стенах, капсулы, тоннели,
водопроводную  воду,  подводные  лодки,  воздух,  надписи  "ПОСТОРОННИМ ВХОД
ВОСПРЕЩЕН"  на  каждом  углу  и "ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ КЛУБА" над каждой дверью.
Хочу  превратиться  в  ядерную  боеголовку и стереть этот погрязший в навозе
город с лица земли.

============================================================================

                                    Два
                                БЮРО НАХОДОК

============================================================================



x x x


 Непростое  это  дело - отпилить голову богу грома[24] ржавой ножовкой, если
тебе  одиннадцать  лет. Ножовка постоянно застревает. Меняю положение и чуть
не  скатываюсь  с  его  плеч.  Если упасть с такой высоты на спину, сломаешь
позвоночник.    Снаружи  в  багряных  сумерках  распевает  черный  дрозд.  Я
обхватываю  мускулистый  торс  бога  ногами,  так же, как когда дядя Асфальт
катает  меня  на  закорках,  и медленно вожу лезвием по его горлу. Еще, еще,
еще.  Дерево  прочно,  как  камень,  но  постепенно зазубрина превращается в
длинную  щель, а щель - в глубокую прорезь. Глаза заливает пот. Чем быстрее,
тем  лучше.  Сделать это нужно, но попадаться вовсе не обязательно. За такое
сажают в тюрьму, это точно. Лезвие соскальзывает - прямо по большому пальцу.
Вытираю  глаза  футболкой  и  жду.  Вот и боль, нарастает толчок за толчком.
Лоскуток  кожи  розовеет,  краснеет;  выступает  кровь. Слизываю ее - во рту
остается  привкус  десяти-иеновой  монеты.  Справедливая  цена.  Как будто я
расплачиваюсь  с богом грома за то, что он сделал с Андзу. Продолжаю пилить.
Мне  не  видно его лица, но когда я перерезаю ему горло, нас обоих сотрясает
дрожь.


x x x


 Субботе,  второму  сентября,  уже  исполнился  час от роду. С моей засады в
кафе  "Юпитер"  прошла  неделя.  Движение  по главной магистрали Кита Сендзю
схлынуло.  В  расселине  между  жилыми домами напротив висит токийская луна.
Цинковая,  индустриально-футуристическая,  со  следами колес. В моей капсуле
душно,  как  внутри  боксерской  перчатки. Вентилятор размешивает зной. Я не
собираюсь  общаться  с  ней.  Ни  за  что.  Что  она о себе возомнила, после
стольких  лет?  Через  дорогу  -  пункт  фотопроявки  с двумя циферблатами "
Фудзифильм"  -  левый  показывает  реальное  время,  а правый - время, когда
будут  готовы фотографии - на сорок пять минут вперед. Моя куцая занавесочка
в  пол-окна  -  просто  отстой. Гнутся радиомачты, гудят провода. Интересно,
бессонница  у  меня  из-за этого здания? Синдром высотной качки, как говорит
дядя  Банк. Подо мной "Падающая звезда" спряталась за ставнями и ждет, когда
кончится  ночь.  За  прошлую  неделю  я  выучил  ее  распорядок:  без десяти
двенадцать  Бунтаро  затаскивает  внутрь  складной  рекламный  щит и выносит
мусор;  без  пяти  двенадцать  выключается телевизор, и он моет свою чашку с
тарелкой;  тут же может примчаться клиент - вернуть кассету; ровно в полночь
Бунтаро  открывает  кассу  и  подсчитывает  выручку. Через три минуты ставни
опускаются,  он  пинками  выводит  свой скутер[25] из спячки, и только его и
видели.  Таракан  пытается  выбраться  из клеевой ловушки. От новой работы у
меня  болят  мышцы. Кошачью миску, наверное, надо выбросить. Я уже все знаю,
и  нечего  ее  держать.  И  лишнее  молоко,  и две банки высококачественного
кошачьего  корма.  Если  добавить  его  в  суп  или  еще  куда-нибудь, будет
съедобно?  Интересно,  Кошка умерла сразу или долго лежала на обочине, думая
о  смерти? Может, какой-нибудь прохожий огрел ее лопатой по голове, чтобы не
мучилась?  Кошки  кажутся  слишком  внепространственными  созданиями,  чтобы
попадать  под  машины,  но  это  случается  сплошь  и рядом. Сплошь и рядом.
Думать,  что  я  смогу  держать  ее у себя, было бредом с самого начала. Моя
бабушка  терпеть  не  может  кошек.  Жители  Якусимы держат цепных собак для
охраны.  Кошки же гуляют сами по себе. Я ничего не знаю о кошачьих туалетах,
не  знаю,  когда  нужно пускать кошек в дом, когда выпускать на улицу, какие
им  нужны  прививки. И вот что с ней случилось, стоило ей раз переночевать у
меня:  проклятие Миякэ вступило в силу. Андзу лазила по деревьям, как кошка.
Как молодая пума.


x x x


 - Ты лезешь очень, очень медленно!
     Я кричу в ответ сквозь ранний туман и шелестящую над головой листву:
     - Я зацепился!
     - Ты просто боишься!
     - Вовсе нет!
     Когда  Андзу знает, что права, она смеется заливистым, как звуки цитры,
смехом.  Лесное  дно далеко внизу. Я боюсь треска прогнивших насквозь веток.
Андзу  ничего не боится, потому что я беру ее долю страха на себя. Она бегло
читает  дорогу вверх к макушкам деревьев. Пальцами рук цепляется за шершавую
кору,  пальцами  ног  - за гладкую. На прошлой неделе нам исполнилось только
одиннадцать  лет,  но  Андзу  уже может лазить по канату в спортзале быстрее
любого  мальчишки  из  нашего класса, а еще - если захочет - умножать дроби,
читать  тексты  из  программы  второго  класса и слово в слово пересказывать
почти  все приключения Зэкса Омеги. Пшеничка говорит, это потому, что, когда
мы  были  в материнской утробе, она заграбастала себе большую часть мозговых
клеток.  Наконец  мне удается отцепить футболку, и я лезу за своей сестрой -
со  скоростью  трехпалого  ленивца,  страдающего от головокружения. Проходит
несколько   минут,  прежде  чем  я  настигаю  ее  на  самой  верхней  ветке.
Меднокожую,  гибкую, как ивовый прут, покрытую клочьями мха, исцарапанную, в
грубых  саржевых  брюках, с растрепанным конским хвостом на затылке. О кроны
деревьев разбиваются волны весеннего морского ветра.
     - Добро пожаловать на мое дерево, - говорит она.
     - Неплохо, - признаю я, но это больше, чем "неплохо".
     Я  никогда  еще  не  залезал  так  высоко.  Чтобы  забраться  сюда,  мы
вскарабкались  на  самую  вершину  крутого склона. Вид поражает воображение.
Серые, как крепостные стены, лица гор; зеленая река вьется змейкой в ущелье;
висячий  мост;  мешанина  из  крыш  и  электрических  проводов; порт; склады
бревен;  школьное  футбольное  поле;  карьер,  где  добывают  гравий; чайные
плантации  дядюшки Апельсина; наш тайный пляж со скалой, выступающей в море;
волны,    бьющиеся  на  отмели  вокруг  камня-кита;  длинный  берег  острова
Танегасимы[26],  откуда  запускают  спутники;  похожие на металлофон облака,
как  конверт  для  неба,  который  море  скрепляет  своей  печатью. Потерпев
неудачу в качестве главного древолаза, я назначаю себя главным картографом.
     -  Кагосима  вон  там...  -  Я  боюсь  отпустить ветку и указать рукой,
поэтому только киваю в нужную сторону.
     Андзу, прищурившись, смотрит в глубь острова.
     - Кажется, я вижу, как Пшеничка проветривает футоны.
     Я  бабушку  не вижу, но понимаю: Андзу хочется, чтобы я спросил "Где?",
и  потому  не издаю ни звука. Над внутренней частью острова вздымаются горы.
Мияноура  вершиной  упирается в небо. Там, в дождливом сумраке, живут горные
племена  - они отрубают заблудившимся туристам головы и делают из их черепов
чаши  для  питья.  А  еще  там есть пруд, где живет настоящий, с перепонками
между  пальцев,  весь  покрытый  чешуей каппа - он ловит пловцов, засовывает
кулак  им  в  задницы  и  вытаскивает  сердца, которые потом поедает. Жители
Якусимы  никогда  не поднимаются в горы, разве что в качестве экскурсоводов-
проводников. Я нащупываю что-то в кармане.
     - Хочешь бомбочку с шампанским?
     - Спрашиваешь!
     Андзу  издает пронзительный обезьяний крик, переворачивается и повисает
вниз  головой  прямо  передо  мной,  хихикая над моим испугом. Потревоженные
птицы улетают, хлопая крыльями. Она крепко держится ногами за ветку.
     -  Не  надо!  -  все,  что я могу из себя выдавить. Андзу скалит зубы и
машет руками, как крыльями.
     - Андзу - летучая мышь!
     - Андзу! Не надо! Она раскачивается.
     - Я буду сосссать твою кррровь!
     Заколка упала, конский хвост рассыпался, и волосы свесились вниз.
     - Вот досада. Это была последняя.
     - Не виси так! Перестань!
     - Эидзи - медуза, Эидзи - медуза!
     Я представляю, как она падает, отлетая от одной ветки к другой.
     - Прекрати!
     -  А  вверх  ногами  ты  еще уродливей. Я вижу твои козюли. Держи пачку
крепче.
     - Сначала перевернись обратно!
     -  Нет.  Я  первая  родилась,  и  ты должен меня слушаться. Держи пачку
крепче.
     Она  вытаскивает  леденец,  снимает  фантик  и смотрит, как тот улетает
прочь  в  морскую  синь.  Глядит  на  меня,  кладет  леденец  в рот и нехотя
возвращается в нормальное положение.
     - Ты и вправду зануда.
     - Если ты упадешь, Пшеничка меня убьет.
     - Зануда.
     Мое сердце бьется ровнее.
     - Что с нами происходит, когда мы умираем? - В этом вся Андзу.
     Пока она сохраняет вертикальное положение, мне на это наплевать.
     - Откуда я знаю?
     -  Каждый  говорит свое. Пшеничка говорит, что мы попадаем в безгрешный
мир  и  гуляем там по садам своих мечтаний. Скучииища. Господин Эндо в школе
говорит,  что  мы  превращаемся  в  землю.  Отец  Какимото  говорит, что все
зависит  от  того, какими мы были в этой жизни, - я бы превратилась в ангела
или единорога, ты - в личинку или поганку.
     - А ты сама как думаешь?
     - Когда ты умираешь, тебя сжигают, верно?
     - Верно.
     - Значит, ты превращаешься в дым, так?
     - Наверное.
     -  Значит,  ты  поднимаешься  вверх.  -  Андзу  выпускает ветку и резко
вытягивает  руки,  указывая  на солнце. - Выше, еще выше, и улетаешь. Я хочу
летать.
     Несомый потоком теплого воздуха, вверх расслабленно скользит канюк[27].
     - На самолете?
     -  Кто  же  хочет  летать  на  вонючем  самолете?  Я  сосу  бомбочку  с
шампанским.
     -  Откуда  ты  знаешь,  что  самолеты  воняют?  Андзу  разгрызает  свою
бомбочку.
     -  Самолеты должны вонять. Столько людей дышат одним и тем же воздухом.
Это  как  в раздевалке у мальчишек в сезон дождей, но в сто раз хуже. Нет, я
имею в виду летать по-настоящему.
     - С реактивным двигателем на спине?
     - Без всяких реактивных двигателей.
     -  У  Зэкса  Омеги  реактивный двигатель. Андзу испускает заготовленный
вздох.
     - Без всяких штучек Зэкса Омеги.
     - Зэкс Омега открыл в порту новое здание!
     - И прилетел туда на реактивном рюкзаке?
     -  Нет,  -  признаю я. - Приехал на такси. Но ты слишком тяжелая, чтобы
взлететь.
     - Небесный замок Лапута[28] летает, а он