плее? Внезапно я оказался на дне. Пахнет
горьким  миндалем.  Путь  мне  преграждает  женщина  с  выбритой,  в синяках
головой,  словно  она  проходит химиотерапию. Ее глазницы абсолютно пусты. Я
покашливаю.  Она  не  двигается. Я пытаюсь протиснуться мимо нее, но ее рука
тут  же  вытягивается,  как шлагбаум. Указательный палец на этой руке сросся
со  средним,  а  безымянный  с мизинцем, как у свиного копыта. Я стараюсь не
смотреть. Она берет мой билет и надрывает.
     - Попкорн?
     - Спасибо, обойдусь.
     - Вы не любите попкорн?
     - Никогда всерьез не думал об этом. Она взвешивает мое высказывание.
     - Так вы отказываетесь признать, что не любите попкорн?
     - Попкорн не относится к вещам, которые я люблю или не люблю.
     - Почему вы играете со мной в эти игры?
     - Я не играю в игры. Я просто плотно пообедал. Я не хочу есть.
     - Терпеть не могу, когда лгут.
     - Вы, должно быть, меня с кем-то спутали. Она качает головой.
     - Случайные люди в такую глубь не забираются.
     - Ладно, ладно, я возьму попкорн.
     - Невозможно. Его нет. Я чего-то не понимаю.
     - Тогда зачем вы предложили мне купить его?
     -  У  вас  что-то  с  памятью.  Я  ничего  вам не предлагала. Вы будете
смотреть фильм или нет?
     - Да. - Все это начинает меня раздражать. - Я буду смотреть фильм.
     - Тогда зачем тратить время? - Она приподнимает занавес.
     В  зале  с сильно наклонным полом ровно три человека. В переднем ряду я
вижу  Акико  Като. Рядом с ней какой-то мужчина. Внизу, в дальнем проходе, в
инвалидном  кресле  сидит третий человек; судя по всему, он мертв: шея резко
отогнута  назад,  челюсть отвисла, голова болтается, к тому же он совершенно
неподвижен.  Проследив  за его взглядом, я вижу ночное небо, нарисованное на
потолке    кинозала.   Я  крадусь  вниз  по  центральному  проходу,  надеясь
подобраться  к  парочке  поближе  и  подслушать  разговор.  Из  проекционной
доносится  громкий  хлопок.  Приседаю  на  корточки,  чтобы меня не увидели.
Выстрел  из  дробовика  или неумело открытый пакет чипсов. Ни Акико Като, ни
ее  спутник  не  оборачиваются  - ползу дальше и останавливаюсь в паре рядов
позади них. Свет гаснет, поднимается занавес. Идет реклама курсов вождения -
она  или  очень  старая,  или  на  курсы  принимают  только  тех, кто одет и
причесан  под  семидесятые.  Саундтреком  служит  песня  YMCA[19]. Следующий
рекламный  ролик - пластический хирург по имени Аполло Сигенобо дарит вечные
улыбки  всем своим клиентам. Поют о лицевой коррекции. В кинотеатре Кагосимы
мне   нравится  смотреть  анонсы  "Скоро  на  экране"  -  это  избавляет  от
необходимости  смотреть  саму картину, - но здесь их не показывают. Громовой
голос  объявляет  о  начале  фильма  "Пан-Оптикон"  - режиссер, имя которого
невозможно  произнести, удостоен награды на кинофестивале в городе, которого
уж точно нет на соседнем континенте. Ни титров, ни музыки. Сразу действие.
     В  черно-белом  городе,  где  царит  зима,  сквозь  толпу едет автобус.
Пассажир,  мужчина  средних  лет,  смотрит  в  окно. Деловито падающий снег,
разносчики  газет  -  действие  происходит  в  военное время, - полицейские,
избивающие    чернокожего   торговца,  голодные  лица  в  пустых  магазинах,
обгоревший  остов  моста.  Выходя,  мужчина спрашивает у водителя дорогу - и
получает  в ответ кивок в сторону громадной стены, заслоняющей небо. Мужчина
идет  вдоль  стены,  пытаясь  найти дверь. Вокруг воронки от бомб, сломанные
предметы,    одичавшие  собаки.  Развалины  круглого  здания,  где  заросший
волосами  душевнобольной  разговаривает  с  костром. Наконец мужчина находит
деревянную  дверь,  поднимается  на  крыльцо  и стучит. Ответа нет. Он видит
консервную  банку, висящую на куске провода, торчащего из каменной кладки, и
произносит в нее:
     - Здесь кто-нибудь есть?
     Внизу  субтитры на японском, сам же язык состоит из шипения, хлюпанья и
треска.
     - Я доктор Полонски, начальник тюрьмы Бентам ждет меня.
     Он прикладывает консервную банку к уху и слышит гул. Дверь открывается,
за  ней  продуваемый  ветром  двор перед каким-то зданием. Доктор спускается
вниз по ступенькам. Ветер доносит странное пение.
     -  Тоудлинг к вашим услугам, доктор. - Человечек очень маленького роста
буквально  вырастает  у  него  из-под  ног,  и  доктор  отпрыгивает. - Сюда,
пожалуйста.
     Под  ногами  скрипит снег. Атмосфера ирреальности сгущается, отступает,
снова  сгущается.  У Тоудлинга на ремне позвякивают ключи. Лабиринт тюремных
коридоров; надзиратели играют в карты.
     -  Вот мы и пришли, - каркает Тоудлинг. Доктор холодно кивает, стучит и
входит в грязный кабинет.
     -  Доктор! - Начальник тюрьмы на вид полная развалина и к тому же пьян.
- Присаживайтесь, прошу вас.
     - Спасибо.
     Доктор  Полонски ступает осторожно - половицы не только голые, половина
из  них  просто отсутствует. Доктор садится на стул, который размером больше
подошел    бы  школьнику.  Начальник  тюрьмы  фотографирует  земляной  орех,
плавающий в высоком стакане с жидкостью.
     -  Я  пишу трактат, посвященный поведению закусок в бренди с содовой, -
объясняет начальник тюрьмы.
     - Вот как?
     Начальник тюрьмы сверяется с секундомером.
     - Что будете пить, док?
     - Спасибо. На работе не пью.
     Начальник  тюрьмы  выливает  последнюю  каплю из бутылки бренди в рюмку
для  яйца  и  избавляется  от  бутылки,  бросая  ее в дыру между половицами.
Отдаленный вскрик и звон.
     -  Чин-чин! - Начальник тюрьмы стучит по своей рюмке. - Дорогой доктор,
если позволите, я буду резать крякву матку. То есть я хотел сказать, правду.
Наш  доктор  Кениг  умер  от  чахотки  перед  Рождеством,  и  из-за войны на
Востоке  или  нет,  но  нам  еще  не прислали никого взамен. Тюрьмы во время
войны  не  являются  вопросом  первостепенной  важности, в них сажают только
политических.  А  у нас были такие планы. Тюрьма будущего, как в Утопии[20],
где  мы  бы повышали умственные способности заключенных, чтобы освободить их
воображение, а стало быть, и их самих. Чтобы...
     - Мистер Бентам, - прерывает его д-р Полонски. - Правда...?
     -  Правда  в  том,  -  начальник  тюрьмы  подается  вперед, - что у нас
трудности с Вурменом.
     Полонски ерзает на крошечном стульчике, боясь последовать за бутылкой:
     - Вурмен - ваш заключенный?
     -  Именно так, доктор. Вурмен - заключенный, который утверждает, что он
Бог.
     - Бог.
     -  Каждому  свое,  как  я  говорю, но он так убедителен, что теперь все
население  тюрьмы  разделяет  его иллюзию. Мы изолировали его, но что толку?
Слышали пение? Это псалом Вурмена. Я боюсь беспорядков, доктор. Бунта.
     - Я понимаю, вы в трудном положении, но как...
         -   Я  прошу  вас  обследовать  Вурмена.  Выяснить,  симулирует  он
сумасшествие  или у него действительно съехала крыша. Если вы решите, что он
клинически  ненормален,  я  отошлю его в сумасшедший дом, и мы разойдемся по
домам пить чай с волшебным печеньем.
     -  За  какое  преступление  осудили  Вурмена? Начальник Бентам пожимает
плечами.
     - Все папки с личными делами пошли на топливо еще прошлой зимой.
     - Как же вы определяете, когда освобождать заключенных?
     Начальник тюрьмы в недоумении.
     - "Освобождать"? "Заключенных"?
     Акико  Като оглядывается. Я ныряю вниз - надеюсь, успел. В конце ряда в
лужице  серебристого  света,  отбрасываемого экраном, встает на задние лапки
крыса и смотрит на меня, собираясь залезть за обивку стены.
     -  Надеюсь,  -  вполголоса  говорит  спутник  Акико  Като,  -  что  это
действительно срочно.
     - Вчера в Токио появилось привидение.
     -  Вы  вызвали меня из министерства обороны, чтобы рассказать историю о
привидениях?
     -  Это привидение - ваш сын, конгрессмен. Мой отец ошеломлен не меньше,
чем я. Акико Като встряхивает волосами.
     - Уверяю вас, он - очень живое привидение. Он в Токио и ищет вас.
     Очень долго мой отец ничего не говорит.
     - Он хочет денег?
     -  Крови.  -  Я выжидаю, в то время как Акико Като нарезает веревки для
подвесного  жертвенника.  -  Я не могу скрывать. Я должна сказать. Ваш сын -
наркоман,  он  заявил, что убьет вас за то, что вы украли у него детство. За
свою жизнь мне приходилось встречать много испорченных молодых людей; боюсь,
ваш  сын  -  просто  слюнявый психопат. И ему нужны не только вы. Он сказал,
что  сначала  разрушит вашу семью, чтобы наказать вас за то, что случилось с
его сестрой.

 В камере Вурмена полно всякой мерзости.
     -  Итак,  мистер Вурмен... - Доктор Полонски перешагивает через фекалии
с роем мух над ними. - Давно вы считаете, что являетесь богом?
     На Вурмена надета смирительная рубашка.
     - Позвольте задать вам тот же вопрос.
     - Я не считаю себя богом.
     Под его ботинком что-то хрустит.
     - Вы считаете себя психиатром.
     -  Верно.  Я  являюсь  психиатром  с  тех  пор, как окончил медицинский
колледж - с наградами первой степени - и начал практиковать.
     Доктор  поднимает  ногу  -  к  подошве прилип дергающийся в конвульсиях
таракан. Доктор соскребает его о выпавший кусок каменной кладки.
     Вурмен кивает:
     -  Я  тоже  являюсь  Богом  с  тех  пор, как начал практиковать в своей
области.
     -  Понятно.  - Доктор отрывается от своих записей. - Из чего же состоит
ваша деятельность?
     - В основном из текущего ремонта. Вселенной.
     - Так это вы создали вселенную?
     - Именно. Девять дней назад. Полонски взвешивает это утверждение.
     -  Однако значительное количество данных указывает на то, что вселенная
несколько старше.
     -  Знаю.  Эти  данные  тоже  создал  я.  Доктор сидит на откидной койке
напротив.
     -  Мне сорок пять лет, мистер Вурмен. Как вы объясните мои воспоминания
о прошлой весне или о детстве?
     - Я создал ваши воспоминания вместе с вами.
     - Значит, все в этой вселенной - лишь плод вашего воображения?
     -  Совершенно  верно.  Вы,  эта  тюрьма,  крыжовник, туманность Конская
Голова.
     Полонский заканчивает писать предложение.
     - Вероятно, было ужасно много работы.
     -  Больше,  чем  ваш  хилый  гиппокамп  - не в обиду вам будь сказано -
может  представить.  Приходится думать над каждым атомом, иначе - бах! - все
пойдет псу под хвост. "Солипсист" пишется с одним "л", доктор.
     Полонский хмурится и перекладывает свой блокнот. Вурмен вздыхает.
     -  Я  знаю,  что  вы  скептик,  доктор.  Я  вас  таким  создал.  Могу я
предложить объективный эксперимент, чтобы подтвердить свои притязания?
     - Что вы имеете в виду?
     - Бельгию.
     - Бельгию?
     - Спорим, даже бельгийцы не заметят ее отсутствия?
     Мой  отец  не  отвечает.  Он сидит, склонив голову. У него очень густые
волосы    -    можно    не  бояться,  что  к  старости  я  облысею.  События
разворачиваются  таинственным,  захватывающим  и  непредсказуемым образом. Я
могу  в  любой  момент  заявить  о  своем присутствии и выставить Акико Като
лживой  гадиной,  но  я  хочу  еще  ненадолго  сохранить преимущество, чтобы
получше   вооружиться  перед  предстоящей  схваткой.  У  Акико  Като  звонит
мобильный. Она достает его из сумочки, бросает:
     - Перезвоню позже, я занята, - и кладет назад.
     -  Конгрессмен,  выборы  через четыре недели. Ваше лицо будет расклеено
по  всему  Токио.  Вы  будете каждый день выступать по телевизору. Сейчас не
время что-то скрывать.
     - Если бы я мог встретиться со своим сыном...
     - Если он узнает, кто вы, вы обречены.
     - У каждого есть хоть капля благоразумия.
     -  На  нем столько же преступлений - тяжкие телесные повреждения, кража
со  взломом, наркотики, - сколько меховых вещей в шкафу у вашей жены. У него
крайне  тяжелая  стадия  кокаиновой  зависимости.  Представьте,  что сделает
оппозиция.  "Незаконнорожденный  сын  министра  стал преступником и клянется
убить его!"
     Мой отец вздыхает в мерцающей темноте.
     - Что вы предлагаете?
     -  Ликвидировать  эту  проблему,  пока  она  не  стала  причиной  вашей
политической смерти.
     Мой отец чуть поворачивается к ней.
     - Разумеется, вы не имеете в виду насильственные меры?
     Акико Като осторожно подбирает слова.
     -  Я  предвидела,  что  такой  день  настанет. Все подготовлено. В этом
городе  несчастные  случаи не редкость, а я знаю людей, которые знают людей,
которые могут помочь несчастным случаям происходить своевременно.
     Жду, что ответит мой отец.
     Чета  Полонски  живет  в  квартире на четвертом этаже старинного дома с
двориком  и  воротами.  Они уже несколько месяцев не ели и не высыпались как
следует.  В  полумраке подрагивает слабый огонек камина. За окном с грохотом
проходит  танковая  колонна. Миссис Полонски режет тупым ножом черствый хлеб
и наливает в тарелки пустой суп.
     - Тебя тревожит этот заключенный, Бурмен?
     - Вурмен. Да, тревожит.
     - Несправедливо заставлять тебя выполнять работу судьи.
     -  Неважно.  В  этом  городе тюрьма мало чем отличается от сумасшедшего
дома.
     Ложкой он вылавливает из супа хвостик морковки.
     - Тогда в чем же дело?
     -  Раб он или хозяин своего воображения? Он поклялся, что к пяти вечера
Бельгия исчезнет с лица земли.
     - Бельгия - это другой заключенный? Полонский жует.
     - Бельгия.
     - Новый сорт сыра?
     - Бельгия. Страна. Между Францией и Голландией. Бельгия.
     Миссис  Полонски  недоверчиво  качает  головой. Ее муж улыбается, чтобы
скрыть раздражение.
     - Бель-ги-я.
     - Ты шутишь, дорогой?
     - Ты же знаешь, я никогда не шучу, когда говорю о своих пациентах.
     - "Бельгия". Может, какое-нибудь графство или деревня в Люксембурге?
     - Принеси атлас!
     Доктор  открывает  карту  Европы  и  каменеет  лицом.  Между Францией и
Голландией  находится  нечто  под  названием  Валлонская  лагуна. Как громом
пораженный, Полонски вглядывается в карту.
     - Не может быть. Не может быть. Не может быть.

 -  Я  отказываюсь  верить, - настаивает мой отец, - что мой сын способен на
убийство.  Возможно, разговаривая с вами, он потерял самообладание, и вы по-
своему перетолковали его слова. Все это - ваше воображение.
     - Я адвокат, - отвечает Акико Като, - мне платят не за воображение.
     - Если бы я мог встретиться со своим сыном и объяснить ему...
     - Сколько раз вам повторять, министр? Он убьет вас.
     - Так я должен санкционировать его смерть?
     - Вы любите свою настоящую семью?
     - Что за вопрос?
     -  Тогда  вам  должны быть очевидны шаги, которые нужно предпринять для
ее защиты.
     Мой отец качает головой.
     -  Это  форменное  безумие!  -  Он  проводит рукой по волосам. - Могу я
спросить вас прямо?
     - Вы хозяин, - отвечает Акико Като хозяйским тоном.
     -  Является ли наш договор о сохранении секретности серьезной статьей в
ваших доходах?
     Чувство  оскорбленного  достоинства  придает голосу Акико Като стальную
твердость:
     - Я возмущена подобным предположением.
     - Вы должны признать...
     - Я так возмущена подобным предположением, что удваиваю цену молчания.
     Мой отец почти кричит:
     - Не забывайте, кто я, госпожа Като!
     -  Я  помню,  кто  вы, министр. Вы человек, который может потерять свою
власть.
     Время  пришло.  Я поднимаюсь во весь рост в двух рядах от своего отца и
этой гадюки, которая им манипулирует.
     - Извините.
     Они оборачиваются - виновато, удивленно, встревоженно.
     - В чем дело? - шипит Акико Като.
     Я  перевожу взгляд с нее на своего отца и обратно. Никто из них меня не
узнает.
     - Какого черта? Я сглатываю.
     -  Это  просто.  Я  знаю, как зовут вас, и когда-то давно вы знали, как
зовут  меня:  Эидзи  Миякэ.  Да, тот самый Эидзи Миякэ. Правда. Прошло много
лет...

 За  окном  камеры Вурмена клыками свешиваются сосульки. Веки Вурмена очень,
очень медленно поднимаются. В небе гудят бомбардировщики.
     -  Доброе  утро,  доктор.  Фигурирует  ли  Бельгия  в ваших сегодняшних
заметках?
      Надзиратель  с  электрическим  стрекалом  в  руке  захлопывает  дверь.
Полонски притворяется, что не слышит. Под глазами у него темные круги.
     - Плохо спали, доктор?
     Полонский с отработанным спокойствием открывает сумку.
     -  Грешные  мысли!  -  Вурмен  облизывает губы. - Ведь ваше медицинское
заключение,  доктор,  таково,  что  я не сумасшедший, не симулянт, а дьявол?
Что, будете изгонять дьявола?
     - Вы полагаете, поможет? Вурмен пожимает плечами.
     - Демоны - это всего лишь люди с демоническим воображением.
     Доктор садится. Скрипит стул.
     - Предположим, вы действительно обладаете... властью...
     Вурмен улыбается:
     - Говорите, доктор, говорите.
     - Почему же тогда Бог в этой тюрьме, в смирительной рубашке?
     Вурмен сыто зевает.
     -  А вы бы что делали, если бы были Богом? Проводили бы свои дни, играя
в  гольф  на  Гавайях?  Думаю, что нет. Гольф - это так скучно, если знаешь,
что    наверняка   попадешь  во  все  лунки.  Существование  тянется  так...
несущественно.
     Полонский уже не делает заметок.
     - Так как же вы проводите время?
     - Я ищу развлечение в вас. Возьмите, например, эту войну. Дешевый фарс.
     - Я не религиозен, м-р Вурмен...
     - Поэтому я вас и выбрал.
     - ...но что же это за Бог, которому война кажется развлечением?
     -  Бог, которому скучно. Да. Людям дано достаточно воображения, так что
придумайте что-нибудь новенькое, чтобы меня развлечь.
     - А вы будете наблюдать из своей роскошной камеры?
     С улицы доносится треск орудийных залпов.
     -  Роскошь,  нищета  -  какая  разница,  если ты бессмертен? Мне вообще
нравятся  тюрьмы.  Для  меня  они  как шахты, где добывают иронию. К тому же
заключенные  более  забавны,  чем сытые прихожане. Вы тоже меня развлекаете,
добрый  доктор.  Вам велели признать меня либо мошенником, либо сумасшедшим,
а вы в конце концов признали мое божественное могущество.
     - Это не доказано.
     -  Верно,  доктор  Дихард[21],  верно.  Но  не  бойтесь, у меня хорошие
новости.  Мы  с  вами  поменяемся  местами. Вы будете жонглировать временем,
силой  земного  притяжения,  движением  волн и частиц. Вы сможете просеивать
сквозь сито мусор человеческих стремлений, отыскивая крупинки незаурядности.
Вы  будете  смотреть,  как  во  имя  ваше  подстреливают  воробьев  и грабят
континенты.  Вот.  А  я  приложу  все  усилия,  чтобы  заставить  вашу  жену
улыбаться, и еще я хочу отведать бренди начальника тюрьмы.
     -  Вы  больной  человек, м-р Вурмен. Этот трюк с Бельгией ставит меня в
тупик, но...
     Доктор  Полонски  застывает  на месте. Вурмен насвистывает национальный
французский гимн.
     Смена кадра.
     - Время вышло, - говорит доктор. - Мне пора.
     -  Что...  - У заключенного перехватывает горло. Доктор разминает вновь
обретенные мускулы.
     - Что вы со мной сделали?- пронзительно кричит заключенный.
     -  Если  вы  не  умеете разговаривать, как разумный взрослый человек, я
закончу нашу беседу.
     - Верните меня обратно, чудовище!
     -  Скоро  научитесь.  -  Доктор  защелкивает  свою  сумку. - Следите за
Балканами. Горячая точка.
     Заключенный вопит:
     - Охрана! Охрана!
     Дверь  со  скрипом  отворяется,  и  доктор сокрушенно качает головой. К
бьющемуся    в    истерике   узнику  приближаются  надзиратели  с  жужжащими
электрическими стрекалами.
      -  Арестуйте  этого  самозванца!  Я  настоящий  доктор  Полонски!  Это
посланник ада, вчера он заставил Бельгию исчезнуть с лица земли!
     Заключенный  визжит  и  корчится  - охранники пропускают через его тело
пять тысяч вольт.
     - Прекратите этот кошмар! Он хочет трахнуть мою жену!
     Он стучит закованными в кандалы ногами. Тук. Тук. Тук.


x x x


 Лучше  бы я не трогал свои угри - лицо напоминает жертву нападения летучего
краба.  Снаружи  стучат  и  дергают ручку. Я зачесываю на