нии, но она растворилась в лунном свете задолго до того,
как удариться о воду..."
     Булыжник пролетел всего в паре сантиметров от госпожи Хохлатки.
     - Я все еще голоден! - завопил образина в измазанной золой мешковине.
     К  туловищу  любимого  главнокомандующего прислонили лестницу. Толпа не
на жизнь, а на смерть боролась за то, чтобы влезть наверх.
     -  Подождите,  подождите,  сейчас  вы будете смеяться, только дайте мне
прочитать  вам  вот  это.  -  Госпожа  Хохлатка захлопала крыльями, потеряла
место,  откуда  собиралась  читать,  и  открыла книгу на девятой странице. -
Боже! Боже! Почему ты меня оставил?
       Полуденное  солнце  сначала  сделалось  коричневым,  потом  посерело,
побледнело и, наконец, побагровело.
     Толпа замолкла, - потом занервничала - и впала в истерику.
     - Призраки! - закричали все, как один. - Все в бомбоубежища!
     Мужчины,  женщины  и  дети  исчезали,  проскальзывая  в щели, трещины и
штольни,    пока    госпожа    Хохлатка    не  осталась  наедине  с  любимым
главнокомандующим  и телом чернокожего обитателя рыночной площади, чей череп
оказался пробит брошенным в госпожу Хохлатку булыжником.
     - Слава тебе, Господи, - выдохнула госпожа Хохлатка.
     -  Какой  потрясающе  энергичный народ! - заметил Бог, зависая рядом на
своей доске для серфинга. - Мэм.
     - Бог?
     - Вы меня звали, не правда ли?
     - Я вас звала?
     -  Это  место  уже  не  то, что раньше, мэм. Не подбросить ли вас куда-
нибудь еще?
     Госпожа Хохлатка с облегчением закудахтала:
     -  О,  Бог!  Вы  прибыли  как  раз вовремя! Они здесь просто каннибалы,
просто  каннибалы!  Если  это  не  слишком  дерзко с моей стороны, я была бы
очень  благодарна,  если  бы  вы  отнесли  меня  обратно к нашему почтенному
дилижансу.
     -  Залезайте  на борт, мэм. - Бог придвинул доску для серфинга вплотную
к  похожим  на  велосипедный  руль  усам  любимого  главнокомандующего.  - И
держитесь крепче!
     Госпожа  Хохлатка  потуже  затянула шаль и стала смотреть, как голодный
город  уносится  вдаль.  Почему  люди  не  ценят  того,  что так прекрасно и
приносит  такую  пользу?  Почему  они  разрушают  то,  в  чем  больше  всего
нуждаются?  Госпожа  Хохлатка  не  понимала  людей.  Она  их в самом деле не
понимала.


x x x


 Снова  усевшись на ступеньку веранды, я закуриваю еще одну сигарету. Что-то
эта  пачка  "Мальборо"  тяжеловата.  Заглядываю внутрь. Платиновая зажигалка
Юзу  Дэймона. Сбоку надпись на английском, и я беру словарь, чтобы выяснить,
что  она  означает:  "Генералу  Макартуру  по  случаю  семьдесят первого дня
рождения,  январь  1951,  от Репатриационного комитета граждан Айти - горячо
просим  помочь  нашим братьям, захваченным СССР". Так, значит, эта зажигалка
и  в  самом  деле настоящая реликвия! Она наверняка стоит... сколько? Много.
Слишком  много.  Я  иду  через дом обратно и выглядываю за дверь, но Дэймона
уже  нет.  Гул  спортивной  машины  -  может,  его, может, нет - сливается с
обычным  дневным  шумом.  Это  больше,  чем  мизинец. Я смотрю на нее, и мне
становится грустно. Интересно, много ли граждан Айти увидели родные берега?


x x x

ПАУТИНА КОРОЛЕВЫ ЭРИХНИДЫ

 Питекантроп  выглянул  из  гамака  под  днищем. Почтенный дилижанс совершал
свое   тряское  ночное  путешествие.  Белые  полосы  и  огоньки  отражателей
вспыхивали  в  несущейся  навстречу  непроглядной  тьме,  как  лосось в реке
гиперпространства.  Питекантроп любил убаюкивающее покачивание гамака, когда
дилижанс  заносило  на  поворотах, и встречный ветер, что трепал ему волосы.
Пегий  кролик,  завороженный  светом  фар,  вжался  в  дорогу  и,  ничуть не
пострадав,  проскочил  между  колесами,  - едва не столкнувшись нос к носу с
Питекантропом.
     "Круто!  -  подумал  кролик,  обнаружив,  что остался цел и невредим. -
Ангел смерти - просто урод! Надо поскорей рассказать своим!"
     Баю-бай...  Питекантроп зевнул и скользнул обратно в гамак, устраиваясь
поудобней  посреди  сломанных  птичьих  костей, севших батареек, замасленных
тряпок  и  корочек  стилтона. Последнее, о чем он подумал, засыпая, - что не
почтенный  дилижанс  движется  по  земле,  а земля движется под его древними
неподвижными колесами.

 Гул  пылесоса  в  будуаре  госпожи Хохлатки, как раз у него над головой, не
дал  Питекантропу  досмотреть  утренние  сны,  ему  поневоле  пришлось стать
ранней  пташкой.  Почтенный  дилижанс стоял неподвижно. Еще не успев вылезти
из-под  него,  Питекантроп  понял,  что  они  заехали  в  место пожарче, чем
секстет  саксофонов в Сахаре. Пожевав жареной саранчи, он вылез и оказался в
бесплодной  охряной пустыне, где не было ничего, кроме булыжников, валунов и
выбеленных костей всяких чудищ. Солнце, как голое глазное яблоко, не моргая,
смотрело  с  неба,  подернутого  розоватой дымкой сухого зноя. Ветер пустыни
даже  не пытался остудить мир, по которому странствовал. Дорога бежала вдаль
прямо,  как  математическая  константа,  стремящаяся  к  точке  схода. Когда
Питекантроп  напряг  мощные  бицепсы,  забарабанил в грудь, широкую, как три
пивных  бочонка, и испустил громоподобный рык, пустыня откликнулась кворумом
квохчущих  вскриков.  Дверь  дилижанса отворилась, и госпожа Хохлатка, встав
на пороге, вытряхнула из скатерти крошки от завтрака.
     -  Разве  можно так безбожно орать! Козел-Сочинитель слез по ступенькам
и втянул в себя воздух пустыни.
     - Доброе утро.
     Питекантроп промычал приветствие и вопрос.
     -  По-моему,  -  ответил  Козел-Сочинитель,  -  мы  где-то  на северных
территориях,  но  Австралии  или  М-марса,  я  точно  не  знаю.  У  кого  бы
спросить...
     Козлу-Сочинителю  не  суждено  было  закончить  свою фразу, потому что,
появившись   из  ниоткуда,  вокруг  почтенного  дилижанса  волшебным  вихрем
закружились птицы - ухающие, щебечущие, кричащие, оглушительно орущие птицы,
многих  из  которых  не  видели  с тех пор, как мифы перестали быть обычными
сплетнями.
       -  Археоптерикс!-  воскликнул  Козел-Сочинитель.  -  Гусь  Тьюликера!
Кетсалькоатль!  Гагарки  с  мыса  Злой Безнадеги! Ночной полдневный козодой!
Послушайте! Послушайте этот напев! Отрывки! Я слышу отрывки!
         Козел-Сочинитель  закрыл  глаза,  и  по  его  лицу  разлился  кайф.
Питекантроп    глазел   во  все  глаза,  вспоминая  детство,  проведенное  в
окаменелых  лесах.  Госпожа Хохлатка в поисках укрытия нырнула под почтенный
дилижанс.  Птицы  исчезли, разлетевшись во все стороны, так же внезапно, как
и появились.
     -  Экстраординарная  авифауна!  -  заявил Козел-Сочинитель. - Выходите,
госпожа Хохлатка! Знаете, я ведь слышал отрывки несказанно сказочной сказки!
Ее  пели  эти  птицы!  Извините,  друзья  мои, но м-мне нужно сию же секунду
вернуться к старинному бюро!


x x x


 Проходит еще два или три ничем не примечательных дня. Вот как я их провожу.
Встаю  поздно,  курю  в  саду  и  пью  чай с тостами. Наблюдаю, как бледнеет
опухоль  на глазу. Прибираю в гостиной и на кухне, прячу мусор и отправляюсь
читать  на  чердак.  Там  я  чувствую себя безопаснее всего. Я превращаюсь в
автомат  для  чтения.  Я  читаю детективные рассказы Когоро Акети. Я читаю "
Кухню"  Банана Есимото и проникаюсь к ней неприязнью, сам не знаю, почему. Я
читаю  "Сестер  Макиока"  Юнитиро  Танизаки  и  прихожу  в  восторг. Я читаю
странный  роман  Филипа  Дика  о параллельном мире, в котором Вторую мировую
войну  выиграли Япония с Германией, а какой-то писатель пишет странный роман
о  параллельном мире, в котором эту войну выиграли Америка с Англией[119]. Я
читаю  "Больше  не  человека"  Озами  Дацаи, но его главный герой испытывает
такую  жалость  к  самому  себе,  что  мне хочется, чтобы он бросился в море
задолго  до  того,  как  он  это  делает.  Андзу много читала - не то что я.
Сейчас  я  вспоминаю,  что  ревновал  ее  к книгам за те часы жизни, что она
дарила  им,  а  не  мне. Наши уроки японского в школе были, скорее, созданы,
чтобы  отбить  охоту  к чтению, со всеми этими вопросами вроде: "Какое слово
наиболее  полно  выражает  чувство,  которое  мы испытываем, читая следующие
строки:  "Когда  мой  отец  уходил  в  свое  последнее плавание, над волнами
разносились  печальные  крики  чаек": а) ностальгия; б) горечь; в) тоска; г)
причастность  к высшим силам; д) умиление". "Мы". Что за придурок этот "мы"?
Я  его никогда не встречал. Сегодня утром я читаю французский роман "Большой
Мольн"[120].  Я  просто  пухну от книг. На закуску между завтраком, обедом и
ужином  я  читаю  рассказы  про  Козла-Сочинителя,  которые  написала сестра
госпожи  Сасаки.  Их  здесь множество. Госпожа Сасаки говорит, что ее сестра
писала  их  для  своего племянника Бунтаро, когда тот был маленьким. Бунтаро
был  когда-то  ребенком?  Странно.  Теперь  же  она пишет их по утрам, чтобы
разогреться.  Когда много читаешь, хочется есть. Проголодавшись, я спускаюсь
на  кухню  и  беру  что-нибудь из холодильника и еще яблоко или банан. Потом
большим  сачком  очищаю  пруд  от  опавших  листьев  и  кормлю  рыбу.  Потом
поднимаюсь  обратно  на  чердак  и  снова  читаю,  пока  не стемнеет. Закрыв
треугольное  окно  светозащитной  бумагой,  играю  на гитаре, пока не придет
Бунтаро  или  госпожа  Сасаки.  Мы вместе ужинаем и болтаем - ни в "Падающей
звезде",  ни  в  Уэно  обо  мне  так никто и не спрашивал. До сих пор. После
ужина  запираю дверь на замок, задвигаю засов и накидываю цепочку, отжимаюсь
и  приседаю  вволю,  потом принимаю душ. Сплю я по-прежнему внизу на диване,
где  уж  точно  услышу  незваных  гостей,  прежде чем они до меня доберутся.
Читаю  почти  до  утра;  в конце концов засыпаю. Мне снятся пустые, размытые
сны    -    зум-объективы,  машины  на  стоянках,  многозначительные  улыбки
незнакомых людей...

 Я  снова стал чувствовать запахи. Никогда я не чувствовал их так остро, как
сейчас.  Вновь  исследую  дом,  на  этот  раз  по  запахам.  Гостиная  - это
полировка,  татами,  благовония.  Кухня  -  растительное  масло  для  жарки,
нержавеющая  сталь,  терпкая  смородина.  Хозяйская спальня - белье, жасмин,
лак.  В  саду - лиственный дух, пруд с его обитателями, привкус дыма. В этом
доме  так  тихо! Малейший шорох сразу обращает на себя внимание, как в метро
визгливый  голос, говорящий по мобильнику. Я слышу звуки, о которых раньше и
не  подозревал.  Пульсация крови в жилах, скрип суставов, когда я поднимаюсь
по  полкам-ступенькам,  вибрация  от  проезжающих  машин.  Вороны и двери на
отдаленных улицах, муха, таранящая оконное стекло, выбиваемый футон.
     Гудит  факс.  Откладываю  "Большого  Мольна",  спускаюсь и вижу на полу
сообщение.

МИЯКЭ. ДЕТЕКТИВ МОРИНО
     ПОЛУЧИТ КОРРЕСПОНДЕНЦИЮ
     ПО УКАЗАННОМУ НИЖЕ АДРЕСУ.
     БУДЬ ОСТОРОЖЕН. НЕ ДАВАЙ АДРЕСА,
     ПОКА НЕ УВЕРЕН, ЧТО ВСЕ В ПОРЯДКЕ.
     НАШ РЕЙС 30 МИН. НАДЕЮСЬ,
     ТЫ НАЙДЕШЬ ТОГО ЧЕЛОВЕКА.

     Дальше  идет  номер почтового ящика в Эдогавабаси. Я переписываю его на
клапан  от  сигаретной  пачки  и  прячу  в  бумажник,  а  факсовое сообщение
поджигаю  в  пепельнице  с помощью зажигалки генерала Дугласа Макартура. Это
чересчур  драматично,  но  я  люблю  смотреть  на  огонь.  Бросаю  взгляд на
фотографию  сестры госпожи Сасаки. Охлажденное вино у нее в бокале наполняет
воздух своим ароматом.
     - Итак, - говорит она, - что будет в следующей главе?


x x x


 Козел-Сочинитель  уселся за старинное бюро. Витиеватые фразы вились в дюйме
от  его  головы, ожидая, когда он пришпилит их к бумаге. Козел-Сочинитель не
мог найти ручку. "Странно, - думал он. - Я точно помню, что положил ее сюда,
на  блокнот,  когда  услышал  утреннее мычание Питекантропа..." Он посмотрел
там,  где она должна быть, потом там, куда она случайно могла закатиться, и,
наконец,  там, где ее наверняка быть не могло. Из этого следовал только один
вывод.
     -  Вор! - закричал Козел-Сочинитель. - Вор! Вор! Питекантроп с госпожой
Хохлаткой бросились в дилижанс - она-то точно знала, что делать.
     -  Нет-нет,  мой  господин. Позвольте объяснить: ваша закусочная бумага
лежит вот здесь, а ваши записи и все...
     Козел-Сочинитель затряс головой.
     - Нет, госпожа Хохлатка! М-мой манускрипт на м-месте, но моя авторучка!
Язык  моего  воображения!  Та  самая ручка, которой леди Сенагон писала свои
записки  у  изголовья  больше  тринадцати  тысяч полумесяцев тому назад! Эти
птицы  были  просто тактикой-дидактикой, приманкой - нас отвлекли, чтобы вор
мог сделать свое дело!
     -  Куда  катится  мир?  -  воскликнула  госпожа  Хохлатка.  -  Ограбить
ближнего своего!
     Питекантроп вопросительно замычал.
     -  Кто?  Завистников  полно,  они спят и видят, как бы покончить с моим
пером!  -  Козел-Сочинитель  застонал  со  слезами  в  голосе.  -  Без  моей
авторучки   моя  карьера  окончательно  окончена!  Критики  меня  де-ре-инк(
онструкти)визируют!
     -  Только  через  мой труп, мой господин! Не теряйте головы! Мы уже раз
отыскали  вора и снова отыщем! Разве не так? - обратилась госпожа Хохлатка к
Питекантропу.
     Питекантроп  до того обрадовался, что миссис Хохлушка заговорила с ним,
что  радостно  замычал и не стал обращать ее внимание на то, что если искать
следы  в  грязи  полей  было  делом  пустяковым, то искать их в заветренной,
раскаленной пустыне было задачей совершенно другого порядка.
     -  Вы, госпожа Хохлатка, - сказал Козел-Сочинитель, беря себя в руки, -
как  всегда,  абсолютно  правы. Давайте применим к дилемме логику. Моя ручка
пропала.  Где обычно находят ручки? В конце предложений. А где находят концы
предложений? В конце строк. Ну сколько строк можно найти в пустыне?
     Госпожа Хохлатка выглянула в окно.
     - Здесь только одна линия, что может сойти за строку, мой господин.
     - Что же это за линия, моя дражайшая госпожа Хохлатка?
     - Ну как же, мой господин, - та, что идет по центру дороги!
     Козел-Сочинитель зацокал копытами.
     -  К  оружию, друзья мои! Мы идем на войну! Госпожа Хохлатка выбивалась
из  сил,  обливаясь  потом  под  своей парасолькой, и боялась, что следующее
яйцо  снесет  вкрутую.  С Питекантропа пот лил градом, а раскаленный асфальт
прожигал   ему  пятки  до  дыр.  Козлу-Сочинителю  виделись  глаголы-миражи,
замерзающие  и тающие снова. Жестокое солнце выпустило в полуденные просторы
порцию раскаленного свинца. Само время повторялось и останавливалось. Козел-
Сочинитель  промокнул брови выжатым носовым платком и удостоверился, что то,
что, как ему показалось, ему показалось, так и было на самом деле.
     -  Ага!  Радуйтесь,  друзья мои! Белые строки сворачивают с дороги, моя
авторучка наверняка где-то недалеко!
     Госпожа Хохлатка настояла, чтобы они выпили грушевой шипучки перед тем,
как  пуститься  в  пустыню.  Если бы белая строка не указывала им путь, даже
Питекантроп  заблудился  бы  в  этих огнедышащих валунах, выступах и скалах,
булыжниках  и глыбах. Рептилии застыли на месте, переминаясь с ноги на ногу.
Питекантроп  чувствовал,  что  за  ними  наблюдают,  но  ничего не сказал из
боязни огорчить госпожу Хохлатку.
     -  Послушайте,  -  сказал  Козел-Сочинитель,  глава  экспедиции,  - мы,
кажется, уже... здесь.
     Они  втроем  доплелись  до самого края фарфоровой воронки, настолько же
крутой, насколько и широкой. В центре воронки зияла дыра.
      -  Экстраординарно,  -  пробормотал  Козел-Сочинитель.  -  Примитивная
культура,    доросшая   до  радиотелескопических  технологий,  не  известная
остальному миру...
     -  Вы  можете  называть  это радио-теле-чем-угодно, мой господин, но уж
кухонную-то  раковину  я  ни с чем не спутаю, если она передо мной окажется.
Ее нужно драить каждый понедельник, иначе...
         -    Киииииироооооооооук!  -  Дурноглазый  зубоклювый  птеродактиль
спикировал  из-за  кромки  кратера, норовя сбросить Козла-Сочинителя прямо в
раковину.
       -  Мой  господин!  -  закудахтала  госпожа  Хохлатка;  копыта  Козла-
Сочинителя  заскользили  по керамической поверхности. - Мой господин! Я иду!
Я спасу вас!
     Госпожа  Хохлатка  бросилась  ему  наперерез,  но  Козел-Сочинитель уже
исчез  в  черной  дыре. Госпожа Хохлатка, не в силах выйти из своего крутого
пике,  последовала  за ним. Питекантроп смотрел, как птеродактиль заходит на
второй круг, готовясь к новой атаке.
         -  Киииииироооооооооукииираааааааааау!  Питекантроп  не  боялся  ни
динозавров,  ни  кого другого, но мысль, что госпожа Хохлатка окажется лицом
к  лицу с опасностью в полном одиночестве, заставила его в волнении затрясти
головой.  Он  заскользил  вниз по кратеру. Бездонная чернота отдалась глухим
стуком.


x x x


 Я  сижу  за  старинным  бюро  перед  чистым  лицом  бумаги,  и  на какое-то
мгновение  письмо  кажется мне идеальным. Фотография моего отца лежит рядом.
Как  написать письмо настоящему живому частному детективу? "Здравствуйте, вы
меня не знаете, но..." - не пойдет.
     "Здравствуйте,  Я  последний  личный  помощник  Морино  и  пишу  вам  с
просьбой  заменить  меня..."  -  не  пойдет. "Здравствуйте, меня зовут Эидзи
Миякэ  -  вы  не  так  давно следили за мной, чтобы..." - не пойдет. Я решаю
написать  все  просто и кратко. "Прошу Вас выслать копию личного досье Эидзи
Миякэ  на  п/я  333  "Токио  ивнинг  мэйл  ".  Спасибо".  Если сработает, то
сработает; если нет, то, что бы я ни написал, все будет равно неубедительно.
Снова  спускаюсь  в сад и сжигаю три черновика - если бы Бунтаро или госпожа
Сасаки  их  нашли, то сказали бы, что я сумасшедший, не говоря уж о том, что
безответственный,  и,  конечно,  были  бы  правы.  Писать  человеку, который
связан  с  Морино!  Но  если  бы  этот человек представлял угрозу, мы бы уже
наверняка  знали об этом. Он прочесывал мою капсулу по поручению Морино, так
что  знает,  где  я  живу.  Я  кладу  записку в конверт, пишу на нем адрес и
запечатываю.  Это  -  самая  легкая  часть дела. Теперь нужно выйти отсюда и
отправить его.
     Низко  надвигаю  на  лоб  бейсболку, снимаю ключ с крючка возле двери и
обуваюсь.  Поднимаю  задвижку  на воротах и выхожу в реальный мир. Ни скрипа
тормозов,  ни  таинственных  машин. Только тихая улочка в спальном районе на
пологом  склоне  холма.  Все  дома  стоят  в  стороне от дороги, за высокими
заборами  с  автоматическими воротами. На некоторых установлены видеокамеры.
Любой  из  этих  домов  стоит  больше,  чем целая деревня на Якусиме. "Может
пойти  дождь,  -  говорит погода, - а может и не пойти". Интересно, живет ли
Аи  Имадзо  на  такой  же  улице,  с  таким  же окном в спальне, за такой же
изгородью  из  бирючины.  До  меня  доносится  девичий  смех  -  из переулка
вылетает  подросток  на  велосипеде,  с  девчонкой,  стоящей на раме заднего
колеса.
     -  Какая  невероятная  история!  -  повторяет  она,  смеясь и откидывая
волосы. - Невероятная!
     Склон  ведет к оживленной широкой улице со множеством магазинов. Какими
странными  кажутся  эти  суета и шум. Каждая машина уверена, что движется во
имя  какой-то высокой цели. Я чувствую себя привидением, что вернулось туда,
где  никогда  не  было  особенно  счастливо.  Прохожу  мимо супермаркета, на
витрине  которого  лежат  манго  и  папайи,  изящно  украшенные  лентами.  В
проходах    между    рядами  детвора  играет  в  фишки.  На  парковке  перед
супермаркетом  люди,  сидя  в  машинах,  смотрят  телевизор.  Какая-то тетка
усаживает    беспородного   песика  в  корзину  своего  велосипеда.  Молодая
беременная  женщина  моего  возраста  идет  по  улице, держа руки на животе.
Строители  карабкаются  по  арматуре,  паяльная  лампа  с шипением извергает
пламя,  подобное  магниевой вспышке. Игровая площадка детского сада: детишки
в  разноцветных  шапочках,  у  каждой  группы  -  свой  цвет, рассыпались по
дорожкам  в броуновском движении. Зачем все это? А еще меня поражает то, что
я  невидим.  Никто не останавливается и не указывает на меня пальцем; машины
не  сбиваются  в  кучу; птицы не падают с