чавшегося  от  тех,  о
которых мы только что говорили. В руке он жал  потертый  пригласительный
билет, отпечатанный на машинке. Билет этот дали ему час назад,  и  тогда
же он впервые услышал  о  существовании  таинственного  зала  и  получил
инструкции, как его найти. Впрочем, в билете значился адрес  -  название
улицы, дом и даже вписанный карандашом номер квартиры. Однако уже и наз-
вание улицы настораживало: молодому человеку никогда прежде  не  доводи-
лось слышать такого названия; прохожие, к  которым  он  обратился,  едва
выйдя из автобуса (нужную  остановку  ему  сказали,  давая  инструкцию),
удивленно подымали вначале брови, потом плечи, и молодой  человек  проб-
луждал с полчаса по незнакомым кварталам, прежде чем  нашел  эту  улицу,
оказавшуюся совсем маленьким, темным от обилия деревьев проулком.  Номер
первого же дома соответствовал указанному в билете. Дом был вполне  вну-
шительный, вселяющий уверенность, с несколькими парадными: по виду в нем
вполне мог разместиться какой-нибудь спрятанный от посторонних глаз  те-
атр. Молодой человек попытался рассчитать, в которое из парадных следует
зайти, чтобы сразу попасть к нужной квартире - и, конечно, ошибся. Квар-
тира была,  очевидно,  в  следующем  подъезде.  Меж  тем,  поднявшись  к
третьему этажу (на каждом из них оказалось разное число квартир, так что
нельзя было сразу определить, какая будет  последней),  молодой  человек
обнаружил, что для того, чтобы перейти в  соседний  подъезд,  совсем  не
обязательно спускаться вниз и выходить на  улицу.  Роскошный  лестничный
марш, раскрашенный по краям так, чтобы средняя часть имела вид  ковровой
дорожки, вывел его вместо очередной лестничной клетки в коридор,  соеди-
нявший собою два ближних подъезда. Молодой человек свернул в этот  кори-
дор и вскоре стоял уже на другой лестнице, совершенно такой  же,  как  и
первая.
   тут его ждало новое осложнение: в этом втором подъезде, в отличие  от
предыдущего, на дверях не значились номера квартир. Молодой человек рас-
терялся. Будь это обыкновенный дом, он позвонил бы в  первую  попавшуюся
дверь и выяснил, как найти нужный ему номер. Но в том-то и дело,  что  в
обыкновенном доме все квартиры аккуратно размечены и там не  может  слу-
читься подобной трудности; а здесь молодой человек чувствовал  себя  не-
ловко, обитатели дома рисовались в его воображении столь значительными и
недоступными простым заботам людьми, что у него духу не хватало  просить
кого-нибудь из них о помощи. Несколько времени он стоял на месте, разду-
мывая, что бы предпринять; потом решил, что нужно все же выйти на  улицу
и обследовать все подъезды по очереди и, может быть, попросту  отсчитать
нужную квартиру. Он стал спускаться вниз, миновал два  пролета  ковровой
лестницы и хотел уже  завернуть  на  третий,  когда  внезапно  случайный
взгляд избавил его от хлопот: во втором этаже на двери багрово  блестела
медная полированная табличка с выбитым на ней номером - тем  самым,  что
стоял и в пригласительном билете.
   Обрадованный молодой человек на миг забыл о своих сомнениях, поспешно
приблизился к двери, отыскал кнопку звонка и надавил. Раздался щелчок  и
короткий треск, словно просыпалась дробь, и дверь  тотчас  же  распахну-
лась. Молодой человек увидел просторную прихожую,  размерами  отвечавшую
роскоши подъезда, но захламленную сверх всякой меры. Все нутро ее дышало
едкой смесью кухонных ароматов и запахов от недавнего  кипячения  белья,
что свидетельствовало об усердии хозяйки, не рассчитанном,  впрочем,  на
гостей. Сама хозяйка, женщина встрепанная и странно бесцветная, в  линя-
лом халате и таком же, поверх его, фартуке, стояла тут же на  пороге,  и
вопрос ее:
   - Вам кого? - прозвучал почти повествовательно; она, как видно,  мало
была озабочена появлением нежданного визитера.
   Пока молодой человек собирался ответить, квартира  внезапно  ожила  и
наполнилась звуками  самого  незначительного  и  ежеминутного  свойства:
где-то пустили воду, в отдалении комнат запищал ребенок, кто-то стал его
уговаривать, попеременно шепча и напевая, откуда-то, должно быть, с кух-
ни, приплыли обрывки музыки с крупицами радиопомех, и, наконец,  сумрач-
ный мужской голос из кабинета неуютно спросил:
   - Маш, кто там?
   Грозно стукнули шлепанцы, но в прихожую никто не вышел.
   Невольно прислушиваясь ко  всем  этим  звукам,  молодой  человек  по-
чувствовал и в себе ту же несобранность и суету, позабыл об  извинениях,
перед тем заготовленных, и промямлил только: "Вот... тут,  видите..."  -
повертев перед женщиной своим билетом.
   Ничего не поняв, но спеша уяснить, в чем дело, женщина обтерла руки о
фартук, взяла билет, недоумевая прочла под заглавием концерта  собствен-
ный адрес - и тут только сообразила, что требуется.  С  той  же  занятой
поспешностью кивнув головой, она вернула билет молодому человеку, отсту-
пила на шаг от двери и, совершив некое подобие  пригласительного  жеста,
произнесла:
   - Входите. ... Да это тут... Это не к нам! - закричала она сейчас же,
обернувшись, должно быть, к кабинету, отчего, однако же, молодой человек
вздрогнул, не сразу сообразив, кого она имеет в виду. - Не знают, навер-
ное, - прибавила она уже тише, - наш адрес написали... Вообще-то там и с
улицы ход есть. - Но видя, что  посетитель  в  нерешительности  замялся,
повторила еще: - Входите, входите. Сейчас я вам отопру...
   Споткнувшись от смущения о порог, молодой человек вступил в  прихожую
и теперь разглядел всю ее, все закоулки и углы, а также часть  гостиной,
в которую была приоткрыта дверь. По углам прихожей  стояли:  холодильник
ЗИЛ (при появлении молодого человека он вдруг страшно вздрогнул, качнул-
ся и затарахтел), сундуки, вешалка-одноножка со старой одеждой,  велоси-
пед без колес, трюмо с облезлым зеркалом, какие-то тюки,  коробки,  а  у
самого потолка подвешенные вверх носами лыжи. Все это тонуло  в  грязной
полутьме и жалось к стенам, образуя посредине узкий проход из комнаты  в
комнату, устланный половиками. Зато гостиная блестела светом,  и  сквозь
проем двери молодой человек разглядел дорогие обои, богатую чеканку ста-
ринной работы, старинное же пианино с подсвечниками, уставленное  сотней
фарфоровых безделушек, и рядом исполинское кресло, спинка которого  под-
нималась чуть не до половины стены и завершалась увитым точеными  розами
пьедесталом, на котором сидел нагой амур с  поникшей  головой.  Впрочем,
тут же перед креслом размещалась унылая гладильная доска, обтянутая  ры-
жей тряпкой, на краю ее ворохом лежали стираные пеленки,  а  рядом  тлел
огонек включенного утюга.
   Противоестественное это смешение роскоши  и  откровенностей  быта  не
произвело особого воздействия на молодого человека. И хотя квартиры  та-
кого сорта приходилось видеть ему не часто, все же он имел о них  весьма
основательное представление, вроде того, как всякий  способен  составить
себе понятие, например, об извозчиках, каретах и экипажах, за всю  жизнь
при этом не видев их иначе, как на рисунках или в музее. Квартиры  этого
рода есть, в сущности, неотъемлемая часть старинных наших  городов.  Все
сословия прежнего нашего общества приняли участие в их создании и, преж-
де чем исчезнуть, смешавшись друг с  другом,  породили  это  совершенное
воплощение городского духа - столичную мещанскую  квартиру  во  всем  ее
грубом своеобразии.
   Но отнюдь не это обстоятельство занимало сейчас ум молодого человека.
Типичность представшей его взгляду картины была ему безразлична. Гораздо
больше волновал его вопрос, куда теперь ему нужно идти и какое,  вообще,
отношение имеет эта квартира к разыскиваемому им залу. Он было уже  соб-
рался направиться в гостиную, но в этот самый момент  женщина,  успевшая
тем временем закрыть и запереть входную дверь, дернула его  за  рукав  и
торопливо возвестила:
   - Вам туда, - кивнув в противоположную от гостиной сторону.
   Молодой человек обернулся, поблагодарил женщину и прошествовал к ука-
занной двери, которая по внешнему ее виду должна была бы привести его  в
ванную или, пожалуй, в клозет. Впрочем, он тут  же  разглядел  массивный
засов, вроде тех, что ставят в гараже, и которые, по крайней  мере,  из-
лишни на дверях отхожих заведений. Засов был выкрашен в тон двери  белой
краской и, должно быть, не часто отодвигался: краска не была содрана или
загрязнена. Молодой человек замешкал, не решаясь самостоятельно  отодви-
нуть засов, но подоспевшая женщина отстранила его, ухватилась  за  ручку
двери и что есть сил дернула движок, очевидно, заранее готовясь к  тому,
что он прочно забит в паз; меловые ее щеки порозовели  чуть  от  натуги,
засов щелкнул, отскакивая, дверь поддалась и образовала узкую  и  темную
щель.
   - Тут ступени, - предупредила женщина, поворачивая выключатель. В ще-
ли вспыхнул жидкий свет, и молодой человек, не дожидаясь новых приглаше-
ний, пробормотал на ходу последнюю  прощальную  благодарность  и  тотчас
устремился навстречу свету, то есть попросту юркнул в щель и  сбежал  по
ступенькам, которых оказалось всего три; дверь  позади  него  закрылась,
отрезав путь к отступлению, и стало слышно, как мягкий от краски  движок
водворяется на свое место.
   Молодой человек облегченно вздохнул и огляделся;  наконец-то  он  был
один! Он стоял посреди маленького  и  тесного  коридорчика,  освещенного
грустной, полуистлевшей лампочкой со следами мела на стекле.  Патрон  ее
наклонно торчал из побеленной стены, и под ним  проходила  полоса,  ниже
которой стена была выкрашена в зеленый цвет; пол  был  уложен  кафельной
плиткой, так что в целом коридорчик напоминал скорее  чулан  или  ванную
комнату, если бы не двери с обоих  его  концов,  нарушавшие  замкнутость
пространства. Обе они, правда, были теперь заперты, и та, через  которую
проник сюда молодой человек, хранила за собой нерушимую  тишь:  квартира
сразу же онемела, лишь только проводили нежданного  гостя.  Зато  из-под
второй, противоположной двери, из щели под нею, ползли подвижные,  смут-
ные тени, как в испорченной камере-обскуре, и тонкой линией  разбегались
по стенам и потолку. Там слышалось движение и шум, какой бывает в празд-
ничных гостиных, когда все приглашенные уже собрались; шушуканье  и  шо-
рох, и сдержанные голоса - все это показывало, что публика уже  на  мес-
тах, что концерт вот-вот начнется, и, глядя на живую щель под притворен-
ной дверью и ловя каждый звук, молодой человек понял, что  нынешнее  его
путешествие окончено и таинственный зал найден им. Уже готовясь войти  и
удерживая волнение, он приостановился еще на миг, сообразив,  что  нужно
хотя бы бегло оглядеть себя и перевести дыхание перед тем, как очутиться
в незнакомом обществе. Возможность  чужого  удивленного  взгляда  пугала
его: он как-то не доверял себе.
   Фамилия его была Протасов. К громкой славе этой фамилии  он  никакого
отношения не имел и даже стеснялся ее. Собственная его семья из  провин-
ции, где он провел детство, тоже, как казалось ему, играла скромную роль
в его нынешней жизни. Он работал. Но так как за несколько лет перед  тем
он окончил один из столичных вузов, то работа его  состояла  преимущест-
венно в возне со всякого рода бумагами, и в кругу друзей  он  говорил  о
себе, что он ни что иное, как просто чиновник, самый обыкновенный чинов-
ник, даже если теперь это называется по-другому.  Он  не  выделялся  ка-
кой-либо способностью или талантом, но бывал терпелив в своих  занятиях,
из отличительных же черт можно назвать разве что его холецистит, болезнь
печени, которую он нажил в студенческие годы. Но это история  обыкновен-
ная среди студентов, принужденных пользоваться услугами общепита,  и  мы
не стали бы о ней поминать, если бы этот  факт  не  сыграл  существенную
роль в дальнейших событиях нашей повести.
   Как раз в тот миг, когда Протасов, окинув спешным взглядом  свои  бо-
тинки, брюки и плащ, почти высохший за время мытарств, убедился, что все
выглядит как будто вполне удовлетворительно (он обдернул только  пояс  и
поправил съехавшую на лоб шляпу), и уже хотел было  перейти  порог,  уже
поднял руку, чтобы толкнуть дверь, - как раз в этот-то миг и одновремен-
но с этим его жестом в правом боку под ребром у него произошло  внезапно
какое-то особенное и мгновенное движение,  и  он  ощутил  укол  до  того
явственный, словно сглотнул ненароком порцию швейных игл!
   От неожиданности он опустил руку, схватился за то место, где эти  иг-
лы, разойдясь веером, застряли, и тут же сообразил, чтo с ним.  Испуг  и
раздражение выразились на его лице: если не считать печени, Протасов был
совершенно здоров и не привык еще к своеволию болезни. Перспектива прис-
тупа во время концерта сейчас же представилась ему...
   Не зная, что начать, он стал обыскивать безо всякой надежды  карманы:
не завалялось ли в них каких-нибудь таблеток. Но никаких таблеток не бы-
ло: он и не имел обыкновения носить их с собой. Он  оглянулся.  Конечно,
можно было еще вернуться назад, отказаться от концерта и  уехать  домой.
Но ему представилась картина новой встречи с  обитателями  квартиры,  он
подумал о том, что надо будет стучаться в клозетную дверь с  засовом,  и
поскорее отбросил эту мысль.
   Меж тем боль под ребром утихла так же скоро, как и  началась.  Вместо
нее явилась тянущая пустота, но Протасову было известно, что и от пусто-
ты не следует ожидать ничего хорошего. Все же отсутствие боли  несколько
его успокоило: он отпустил бок, твердо решил никуда  не  уезжать,  решил
еще, ободрившись, что "может быть, все и так само  собой  пройдет",  еще
раз, уже машинально, поправил шляпу и, украдкой вздохнув для проверки  -
не вонзится ли от этого в печень новая игла, - вступил, наконец, в зал.

II

   Зал не обманул ожиданий Протасова и действительно оказался  миниатюр-
ным. Но именно потому, что Протасов заранее настроился на  что-то  очень
крошечное, выходящее из привычных масштабов, в первую секунду он искрен-
но был поражен все же значительными размерами открывшегося  ему  помеще-
ния. От этого он не сразу понял, что неожиданный эффект вызван был  осо-
бой отделкой и архитектурой зала. Зал имел форму подковы и  состоял,  по
сути, из одного только партера. Однако вдоль стен бежали ряды  фальшивых
лож, стены были украшены злаченой гипсовой лепкой, а над галереей,  тоже
фальшивой, размещались глубокие, мягко оттененные ниши со  скульптурными
изображениями богов - покровителей искусства. Благодаря этому узкие пре-
делы зала словно бы расширялись и вогнутый полусферой лепной потолок ка-
зался далеким и заключавшим множество пространства. Из центра его  опус-
калась до уровня галереи тяжкая роскошная люстра, вся состоявшая из  зо-
лотых цветков, листьев и завитушек, увенчанных лампочками-свечами, и та-
кие же лампочки лили свет из двурогих подсвечников, размещенных в  прос-
тенках меж ложами первого яруса. В зале царило оживление, уже  слышанное
Протасовым сквозь щель под дверью, публика прибывала, расходилась по ря-
дам и усаживалась в строгие, вишневого плюша кресла с прямыми спинками и
резными подлокотниками, сейчас же напомнившие Протасову кресло из только
что виденной гостиной, но меньшие  размерами  и  без  лишних  ухищрений.
Здесь они были вполне уместны и не казались прихотью или крайностью.
   При появлении Протасова несколько пар глаз обратилось к нему;  дверь,
через которую он вошел, была черным или запасным ходом, спрятанным в за-
кутке, справа от сцены. Может быть, она была устроена  здесь  на  случай
пожара... Главный же, центральный вход - очевидно, тот самый, о  котором
и говорила женщина - помещался прямо напротив, посреди  изогнутой  дугою
задней стены. Через него притекала все новая публика, и  те,  кто  занял
уже места, не могли видеть вновь входящих, сидя спиною к ним; зато  Про-
тасов, выйдя к сцене, оказался как бы на перекрестке всех взглядов, уви-
дал перед собой ряд лиц, казавшихся мелкими и лишенными  выражения,  как
это всегда случается в толпе, даже организованной залом, и  не  смутился
потому только, что в обращенных к нему глазах не разглядел  ничего  осо-
бенного, кроме равнодушного отблеска лампочек-свечей. К тому же и билет,
все еще сжатый у него в пальцах, вступал уже здесь в силу  и  давал  ему
такое же право присутствовать в зале, как и всем остальным.
   Все же его обеспокоило наблюдение, что из  всех  присутствующих  один
только он оставался в плаще и шляпе и этим, кажется, тоже привлек к себе
лишние взгляды. Судя по всему, где-то в прихожей, там,  откуда  выходили
гости, был и гардероб. Сообразив это, Протасов сразу же  прервал  осмотр
зала, двинулся по проходу между рядами и, перейдя, таким образом, партер
и разминувшись в дверях с новой группой входящих, очутился в  крошечном,
под стать залу вестибюльчике, где и действительно нашел уютный маленький
гардероб. Возле гардероба двигалась короткая,  уже  заключительная  оче-
редь, отстояв которую, Протасов сдал гардеробщику зонт, шляпу и плащ,  а
взамен получил костяной номерок, после чего вернулся в зал  -  одним  из
последних.
   В самом деле, зал уже был полон, и Протасов даже испугался, хватит ли
ему места. Но тут же увидел пустое кресло в седьмом ряду и, удостоверив-
шись, действительно ли оно свободно, пробрался к нему, осторожно  ступая
между ногами сидящих. Теперь, смешавшись с толпой, не выделяясь ничем  и
не привлекая ничьего внимания, он сразу же  почувствовал  успокоение,  с
приятностью подумав, что заботиться больше не о  чем  и  впереди  теперь
только два часа музыки.
   Пользуясь заминкой - концерт все не начинался,  -  Протасов  принялся
разглядывать своих соседей и зрителей в передних рядах, невольно прислу-
шиваясь к обрывочному говору, который один только и рассеивал теперь ти-
шину. Из этих наблюдений он вскоре заключил, что многие тут были знакомы
между собой: раскланивались и улыбались. Другие сидели молча  и,  как  и
Протасов, изучали устройство зала и рассматривали публику: очевидно, они
были тут впервые. Особняком, слева от сцены, разместилась группа  иност-
ранцев, обведенная, как и  всегда  в  русской  толпе,  словно  невидимым
барьером. Иностранцы говорили громче других, открыто смеялись и размахи-
вали руками; ближайшие их соседи хранили в лицах выражение натянутости и
деланного равнодушия, старательно не глядели в их сторону и все же, вре-
менами, забывшись, взглядывали... Но, несмотря на эту случайную  инород-
ность, публика в целом производила впечатление узкого, избранного  круж-
ка, отнюдь не случайно сошедшегося в этот вечер, и Протасову стало любо-
пытно, кто же был избиравший. Он отвел взгляд от зала и стал смотреть на
сцену: не объяснится ли там что-нибудь.
   Занавес красного бархата - в тон кресел - был разведен, и сцена  ярко
и глубоко освещена.  В  центре  ее  возвышался  тонкий  серебристый  пю-
питр-треножник с поставленным против него обыкновенным  деревянным  сту-
лом, впрочем, тоже отвечавшим цветом обивки  занавесу  и  креслам  зала.
Справа и несколько в отдалении Протасов увидел инструмент, подобный роя-
лю, но компактный и словно бы подобравшийся, желто-костного цвета.  Про-
тасов знал из объявления в билете, что это клавесин. Все  отвечало  обе-
щанной программе, в которой значились произведения для флейты и клавеси-
на, и нетрудно было угадать, что стул и пюпитр как раз  и  предназначены
были флейтисту.
   Между тем последние минуты истекли, и внезапно наставшая тишина  зас-
тавила Протасова оторваться от сцены; раздалось несколько хлопков, и тут
же весь зал зааплодировал. От двери по проходу меж креслами шел  невысо-
кий сгорбленный человек, старик; в одной руке он нес темный  продолгова-
тый чемоданчик с выгнутой крышкой, другой опирался на трость и  двигался
медленно, с видимым трудом переставляя ноги. В ответ на аплодисменты  он
поклонился по разу в обе стороны, но дальше, кажется,  совсем  забыл  об
окружающем, занятый лишь тем, как бы добраться поскорей до сцены. За ним
следовал человек средних лет, подтянутый и живой, какой-то даже т