вцепился он в гриву коню под общий хохот  мертвых,  толпой  стеснившихся
кругом, и даже Петр, в первых рядах, скалил  зубы  и  указывал  на  него
пальцем. Меж тем от толчков конского крупа пошли во все  стороны  словно
круги под водой, будто бы ветер стал качать покойников и, глянув  вверх,
догадался Тарас, что там, на Неве и в Финском заливе, бушует буря. Разом
смекнул он, что если теперь не взнуздать коня, вода хлынет в город,  бу-
дет потоп и будет Петербург Атлантидой... Все это в миг пронеслось в го-
лове его. И тотчас забыл он страх, забыл даже то, где находится. Ретивое
взыграло в нем. Кровь предков взбурлила. В обе руки схватил он  железную
узду, напряг жилы и дернул так, как мог, откинувшись телом назад и стис-
нув зубы. Конь захрапел и попятился. Он дернул еще - лица мертвых  расп-
лылись. Петр шагнул к нему, все забурлило вокруг, страшная сила  рванула
его из седла и бросила прочь, он вскрикнул и лишился чувств... А возмож-
но, обрел их.
   Он лежал на боку, завернувшись в плащ, в ограде, и страшный  памятник
стоял над ним. Но он уже больше не был страшен. Над Невой  был  рассвет.
Воды ее, черные и недвижные, как камень, покоились, как в гробу, в бере-
гах. Он привстал на локте... Так и есть! Проклятый лысый конь горел  ог-
нем в свете зари, а со стороны парка неторопливо шел постовой в  перевя-
зи, в белых перчатках и с усмешкой на губах.
   Этим кончается история корнета Ергунова. Когда он трезв, она короче и
проще. Тогда говорит он, что забрался на памятник от страха и  зацепился
там браслетом от часов. Что после сидел под дождем, боясь облавы, и  ус-
нул, отчего и упал на землю под утро. Как он там умостился - сам не пой-
мет: конь Фальконе мало пригоден для этого. И тут он прав. На свежую го-
лову от него больше ничего нельзя добиться.

Конец повестям Сомова

* От англ. Jordache, название фирмы. (Примечание Сомова.)
* Знаменитый шпиль Петропавловской крепости в самом деле использовался при навигации. - О.П.
* Он сказал, что СПб - окно, в которое мы смотрим на Европу. Пушкин повторил за ним. - О.П.
* Есть поверие, что часы с таким циферблатом всегда лгут. - О.П.
* Пивоваренный комбинат. - О.П.



Повести
_________________________________________________________________






ПАДЕНИЕ

   Утром в пятницу 7 марта ‚ла Орловская, юная  героиня  нашей  странной
повести (тайный смысл которой оста„тся до времени скрыт,  как,  впрочем,
тому и следует покамест быть по многим причинам), пробудилась от долгого
и сладкого, как молочный шоколад, сна на квартире у  своей  тетушки  На-
тальи Поликарповны - "тети Наты", - где проживала с начала учебного года
уже третью четверть подряд. Переворачиваясь с боку на  спину  и  еще  не
открывая глаз, ‚ла с приятностью поняла, что время упущено и в школу ид-
ти уже поздно. Множество мелочей свидетельствовало об этом: разница  шу-
мов на улице и тишины в доме,  прыганье  по  комнате  мягких  лап  кота,
собственное „лино чрезвычайно  "выспанное"  самочувствие  (‚ла  ложилась
спать поздно и к восьми утра едва продирала глаза), и, наконец, наиболее
вещественный признак - весьма стойкий, хотя и слабый аромат нафталина  в
воздухе. Это могло означать только одно: платяной шкаф уже открывался, и
тетя Ната уже ушла на работу. ‚лу разбудить она, должно быть, не смогла,
или, следуя своим педагогическим принципам, не захотела, а  то,  что  не
удалось ей, конечно же, не было под силу и будильнику. ‚ла глянула одним
глазком в сторону комода - будильник стоял там, недовольно тикая, и  вид
у него был нахохлившийся.  "Прозвонился  весь.  До  последнего  бряка",-
удовлетворенно заключила ‚ла и тут же потянулась всем  телом.  Ей  очень
нравились педагогические принципы ее тети; будильник показывал без деся-
ти минут одиннадцать часов.
   К тете на один год подкинули ‚лу ее родители; сами они,  жители  сто-
личные, привыкшие к столичному распорядку, никакую лень поощрять не уме-
ли, во всем желали видеть практический смысл и менее всего способны были
его найти в таких вот отлыниваниях от занятий.  На  шкале  их  ценностей
верхние деления отводились удовольствиям труднодостижимым, принцип дефи-
цита глубоко въелся в их кровь, и теперь они отбыли в годичную  команди-
ровку за кордон.  Тетушка  же,  напротив,  прожила  жизнь  в  свое  удо-
вольствие. Из суровых уроков действительности она прочно вынесла убежде-
ние, что праздники и будни случаются сами собой, а  не  по  календарному
плану, что утруждать себя лишний раз нет никакого резона, и что  всячес-
кие утомительные занятия или штудии по мере сил нужно избегать -  наряду
с прочими неприятностями. Это, считала она, хорошо влияет на цвет  лица,
а также и на характер: кто не портит жизнь себе, едва ли станет  портить
ее другим. Из столиц она решительно уехала еще двадцать лет назад и  наш
Городок считала местом, способным дать если не счастье,  то  покой.  Чем
разумней человек, тем меньше ему нужно, говорила она, и в самом деле до-
вольствовалась немногим. Мужа и собственных детей она так и не собралась
завести. ‚ле всего этого объяснять она, разумеется, не стала, но в прак-
тической жизни от теории не отошла ни на шаг, и ‚ла вскоре  и  сама  без
труда разобралась в основаниях житейской мудрости своей обожаемой тетки;
между ними установилось полное взаимопонимание, какое бывает между двумя
подружками, и настолько горячая любовь, какая только  может  быть  между
тетушкой и племянницей.
   Школа, в которую определили ‚лу на этот год (школа французская и при-
вилегированная) ей сразу же понравилась; она знала, как себя поставить и
легко сошлась с своим новым классом. У нее и вообще-то был легкий  нрав.
Правда, мнения о ней разделились и не во всем были лестны; некоторые на-
ходили ее вульгарной, une roturiиre,* но это ее не тревожило; она смогла
склонить в свою пользу большинство, и квартира  тети  Наты  (совсем  ма-
ленькая  однокомнатная  studio)  вскоре  стала  главным,  едва   ли   не
единственным местом общеклассных сборищ. Собственно,  все  дело  было  в
умении ‚лы выбирать себе свое место. С мальчиками она держалась дружески
и чуть-чуть интимно, но это "чуть-чуть" томило их и  удерживало  вблизи,
хотя и на должном расстоянии. Она тонко чувствовала  грань,  до  которой
простираются приятельские отношения, и как бы невзначай  переходила  ее:
ровно настолько, сколько позволяли приличия. При всем том среди  девочек
она умела себя не выделять, в то же время не оставаясь и в тени, и  хотя
не стремилась быть первой, в первый же день нашла  вместо  этого  первых
трех, подружилась с ними и стала одной из них:  все  это  без  усилий  и
преднамеренности и без излишних рассуждений на этот счет; в этом тетушка
тоже могла служить ей примером.
   И вот теперь, проснувшись и удостоверившись, что школа сегодня  отме-
няется, ‚ла в первую очередь прикинула, насколько вероятно ожидать у се-
бя появления ранних гостей. Уж конечно, решила она, кому-нибудь наскучит
отсиживать уроки в предпраздничный день; и после этого тотчас  отбросила
одеяло и пошла умываться.
   Внутреннее устройство ее существа, являвшее собою причину и основу ее
гармонических отношений с миром, на данный миг определило в ней  некото-
рую сонность и непросветленность мыслей, хотя, вне всяких сомнений,  се-
годня-то она выспалась. И потому, если бы кто-либо  из  ее  соклассников
увидел ее, когда, скинув с себя ночнушку, она полезла под душ,  он  зат-
руднился бы сказать, мила она или вульгарна. Червячок самолюбия, о кото-
ром так изысканно пишет Т„пфер в "Женевских новеллах", еще дремал в  ней
- но вот прохладные струи воды окончательно прогнали из ее  тела  сонную
эфирную негу, она залюбовалась собственной грудью, отразившейся  в  туа-
летном зеркале, и червячок встрепенулся, а из глаз пропал туман.
   Спустя минуту душ заглох, потом коротко пророкотал  старикашечка-уни-
таз, и ‚ла появилась на пороге ванной с полотенцем на голове и с  комком
ночнушки в руках. Как и всем девочкам, ей иногда нравилось ходить голой,
и потому, спрятав ночнушку и застелив постель, она только положила халат
на видное место, чтобы он в любую секунду был под рукой. Затем она  ушла
на кухню готовить себе завтрак, а так как studio тети Наты помещалась  в
пятом этаже, то ей нечего было опасаться, разгуливая вблизи окон.
   Утро за окном было приятно-серым, мягким, и к тому же  чувствовалось,
что со временем, может быть, к обеду появится и солнце. ‚ла как раз  ус-
пела взбить яйца для гренок и согреть кофе, когда  у  дверей  позвонили.
Ну, конечно; она этого и ждала.
   Она спешно застегнула халатик, на ходу глянула на себя  в  коридорное
зеркало, потом зажгла в прихожей свет и отворила дверь.
   В общем-то она даже угадала, кто именно к ней придет.
   - Здравствуй, Кисонька, - поприветствовала она молодого человека, об-
легченно вздохнувшего оттого, что она оказалась дома.
   - Здравствуй, лапочка, - отвечал он, входя, тут же чмокнул ее в подс-
тавленную щеку и принялся снимать пальто и шапку. Портфель он было швыр-
нул куда-то в угол, но тотчас спохватился, снова взял его в руки, открыл
и вытащил две бутылки пива. - Тьфу, чуть не разбил...  Ты,  надеюсь,  не
собираешься уже в школу?
   - Я собираюсь жарить гренки, - сказала ‚ла.
   - Это прекрасно, - он отдал ей обе бутыли, нагнулся и стал  стягивать
кожаные, без молний, сапоги. - У меня сегодня день удач,  -  сказал  он,
кряхтя. - Пиво, между прочим, свежее: как раз только что со склада.
   - Проходи, Кис, проходи, - говорила ‚ла, вновь удаляясь на  кухню.  -
Иди сюда и расскажи, что там было в школе.
   Молодого человека звали обыкновенно Киса, Кисонька  или  просто  Кис.
Впрочем, он надеялся со временем прославить и свое  настоящее  имя,  ибо
был поэт. Как водится, он был влюблен, но не в ‚лу, а в одну из тех трех
подружек, с которыми ‚ла нашла нужным сойтись в первый  день.  Ту  звали
Маша. Кис тайно посвящал Маше трогательные стихи, но был  бессилен  тро-
нуть ее сердце, зато с ‚лой он подружился тотчас же, очень быстро  понял
прелесть игры вокруг приятельской грани - он, собственно, и  сам  обожал
игры в этом роде, - и в ее окружении стал так же необходим,  как  всякий
поэт во всяком свете.
   Пройдя на кухню и устроившись на белой табуретке в углу  -  чтобы  не
мешаться, - он принялся откровенно рассматривать „лины ноги, слабо прик-
рытые высоким халатом, а  заодно  рассказывать  школьные  новости.  ‚ла,
впрочем, заметила направление его взглядов и сделала ему маленький выго-
вор: сдвинула брови и покачала указательным  пальцем.  Кис  после  этого
обиженно уставился в окно, однако в голосе его обида не проявилась, и он
так же бодро продолжал свое повествование, пересыпанное в должной степе-
ни остротами и смешливыми намеками, на которые ‚ла отвечала в  тон,  так
что оба покатывались попеременно со смеху.
   Наконец, изжарились гренки. Кис откупорил пиво и разлил его в два вы-
соких стакана с автомобилями, а ‚ла поставила на стол чашки для  кофе  и
вывезенную из столиц глиняную бутыль с бальзамом. Кис,  правда,  сказал,
что одно из двух: либо бальзам, либо пиво,  если  только  они  не  хотят
"поймать ерша", на что ‚ла заметила простодушно, что бальзам - это в ко-
фе, и что пиво к гренкам не идет. После этого они стали есть гренки, за-
пивая их кофе, однако утро еще только началось, времени было в  избытке,
и в конце концов очередь дошла и до пива.
   ‚ла предложила взять стаканы с собой и перейти из кухни в комнату.  В
комнате Кис согнал с дивана задремавшего там было кота, расположился сам
со всеми удобствами, ‚ла присела в кресло напротив, а так как  оба  нае-
лись, то беседа сама собой приобрела лирическое направление.  Заговорили
о Маше. Кис спросил разрешения курить, ‚ла  позволила,  пользуясь  общим
разрешением на этот счет тети Наты, и теперь сибарит-Кис был совсем бли-
зок к блаженству; он давно уже знал, что такого рода беседы - лучшее ле-
карство от разбитого сердца, некоторый даже  заменитель,  вроде  мрамора
для бедных.
   - Eh bien, mon cher* ,- сказала между этим разговором ‚ла, -  с  чего
ты, собственно, сбежал?
   - С литературы, - отвечал Кис, пропуская дым носом.
   - С литературы? Ты?! - ‚ла искренно изумилась.
   - Ну так что ж? - Кис пожал плечом. - Я наизусть знаю "Войну и  мир",
к тому же всегда могу ее перечесть, comment on le veux** . Но я,  ей-бо-
гу, отдам все три романа бессмертного старца за такое утро, как сегодня.
   ‚ла сделала ему приятную гримаску и скрестила ноги. Однако  последняя
фраза вызвала в Кисе мысль о скоротечности времени,  и  он  растрогался.
Как подобает поэту, он был чувствителен к таким вещам; к тому же и наст-
роения его легко менялись.
   - Ох-ох, - посетовал он, подымая взгляд к потолку. -  Чт(-то  с  нами
будет? - Он вздохнул задумчиво. - Кончится школа, ты  уедешь...  в  свою
столицу. И только останется, что слать открытки к праздникам. - На  лице
его выразилась вся безысходность такой перспективы.  ‚ла  улыбнулась.  -
Ба, кстати! - воскликнул он вдруг, отставив стакан и хлопая себя по лбу,
- ведь я, кажется, забыл тебя нынче поздравить?
   - Кажется, - сказала ‚ла скромно. - Но это не важно.
   Однако Кис соскочил уже живо с дивана и, подступив к ней, изогнулся в
церемонном поклоне, держа сигарету за спиной и подставляя ‚ле свою  кур-
чавую шевелюру, в которой господствовал артистический бедлам. ‚ла,  улы-
баясь, поднесла ладонь тыльной стороной к его рту, он осторожно приложил
губы к самым кончикам ее пальцев, не упустив в этот раз из виду скрещен-
ные „лины голые ноги, после чего, вероятно, остался доволен  и  собою  и
‚лой.
   - Кстати еще: хочешь ли новость? - спросил он, выпрямляясь и  удержи-
вая руку ‚лы в своей.
   - Да?
   В это время у дверей позвонили.
   - Я открою, - сказал Кис, прерывая себя, отпустил ‚лу, положил  сига-
рету на край пепельницы и пошел в переднюю открывать.
   Новоприбывших было четверо - в том числе Маша, - и Кис от этого пере-
жил краткое, но сильное ощущение, подобное восторгу мазохиста. Он разде-
лял ошибку всех тайных влюбленных, волнуясь явно, но удерживаясь из  ро-
бости от объяснений, и к тому же еще полагал, что секрет его чувств  из-
вестен одному ему (‚ла в счет не шла как лицо доверенное). Сейчас он то-
же постарался скрыть трепет и теснение в груди, его  одолевшие,  и  при-
ветствовал всех оживленно и беззаботно, то есть прямо наоборот в сравне-
нии с тем, что чувствовал на самом деле.
   - А! вот и вы! - говорил он, принимая вид, будто  действительно  ждал
их. Ему пришлось отступить к трюмо, чтобы дать всем место, но из  прихо-
жей он пока не уходил и даже лавировал еще как-то между всеми. - Что  же
новость с собой не привели? Где Гаспаров? - прибавил он  невзначай  так,
словно они могли знать, о чем только что шла речь. У него  было  кое-что
на уме.
   Хотя Кис сам далек был от того, чтобы смотреть на свои заигрывания  с
‚лой как на что-то постыдное, и во всяком случае оправдывал себя  тонким
складом собственной души, небезразличной всегда  к  чувственному  искусу
мира, - но это лишь при условии, что все  останется  строго  меж  ним  и
‚лой, tкte-а-tкte. Его пугала даже мысль, что Маша вдруг как-нибудь  уз-
нает, чем он тут занимался. А между тем, это была вторая его ошибка. При
полном отсутствии собственного опыта, в чем он уж, конечно, не был вино-
ват, виной всему, пожалуй, следовало бы  считать  преждевременность  его
образования. Кис знал Толстого (как и говорил), но не знал основ  теории
чувств - Стендаля, к примеру.
   - Вот тебе новость, - сказала Маша, коротко оглядев  его  и  тем  еще
усилив его тайный страх. - О тебе  спрашивала  Галина  Георгиевна  (учи-
тельница литературы).
   - Пустое. Мы с ней друзья, - беспечно отвечал  Кис,  стараясь  дышать
ровно. - Давай-ка твою шубу...
   - Что, эта новость как-то связана с Гаспаровым? - спросила  его  ‚ла,
подойдя к двери и здороваясь с остальными. Она тоже приняла свои меры, и
теперь ни ее тон, самый невинный, ни вид не могли бы навести на мысль, к
примеру, о длине ее халатика; она это отлично умела.
   - Это он как раз и есть новость, - пояснил Кис, возясь около вешалки.
- Сегодня вечером он обещал быть у тебя в гостях.
   Известие имело успех. Все, включая Машу, слегка приостановились и по-
вернули головы к Кису.
   - Ты что? Правда? - поразился первым вслух Григорий Тритонов, называ-
емый Тристан, толстый молодой человек в очках с подвижным лицом,  склон-
ным к мимике, и подвижным же острым взглядом под стеклами. В чертах  его
не видно было добродушия - обычной привилегии толстых и массивных людей,
каким он был, - скорее напротив. Он, между тем, должно быть неплохо  был
осведомлен в делах Гаспарова, так как сидел с ним за одной партой. Света
и Ира (вместе с Машей они составляли пресловутую троицу)  тоже  выказали
заинтересованность. Все прошли в комнату.
   - Вот слушайте, - начал Кис, радуясь, что общее внимание отвлечено  в
безопасную сторону и быстро оглядывая всех,  чтобы  убедиться,  что  его
действительно слушают (Маша в том числе). - Это целая история. Иду я тут
после алгебры между рядами к двери...
   - Чтобы сбежать? - уточнила Света.
   - Ну да, неважно, - Кис нетерпеливо кивнул. - Разумеется, прохожу ми-
мо первой парты и смотрю, сидит за нею, как обычно, наш Гаспаров, скуко-
женный, словно невыспавшийся, и этак тоскливо чертит что-то карандашиком
по листку. Я, понятно, останавливаюсь, заглядываю ему через плечо...
   - Ты тактичен, - заметила опять Света, подняв бровь.
   - Но ведь любопытно же!  -  оправдался  Кис,  хихикнув.  -  Гаспаров,
все-таки... Так вот. Заглядываю через плечо и вижу: на листке у него на-
малеван здоровенный кукиш, и он как раз только-только перешел  к  расту-
шевке: подводит сгибчики суставов и поправляет контур.  Ого,  думаю  про
себя, дело-то неладно...
   - Он по контрольной пару сегодня схлопотал, - сказал Тристан  прозаи-
чески.
   - При чем тут пара! - поморщился Кис. - Пару и  я  схлопотал.  Однако
кукишей вот не рисую же! А там не просто кукиш, - повел он дальше,  -  а
прямо-таки громадная фига в профиль на пол  листа...  Подхожу  я,  нату-
рально, к нему и так мягко, как бы между прочим осведомляюсь: "Как, Гас-
парыч, дела? Собираешься сегодня вечером?" Он говорит: "Куда?" Я говорю:
"К Орловской; там наши все будут."
   - А он говорит: "Фи, к Орловской!", да? - спросила ‚ла.
   - Ну что ты! Он учтив, - уверил ее Кис, сам сделав на миг благородное
лицо. - Наоборот, очень даже приветливо  откладывает  в  сторону  кукиш,
поднимает глаза и на свой лад, знаешь ли, проникновенно, с грустью  улы-
бается: "Меня, говорит, не звали". Вот новость! "Тебе что же, говорю  я,
по всей форме надо, дескать, je serai charm(e de vous voir* и все такое?
Туда и никого не звали.
   - Это, кстати, идея, - заметила ‚ла, смеясь. - И  очень  просто:  ма-
ленькая карточка, два-три слова и виньетка. Виньетку можно самой нарисо-
вать; прелесть, надо будет попробовать
   - В виде кукиша, - поддержал Тристан. - Специально для Гаспарова.
   ‚ла с укором оглядела его.
   - Ты зол, Тристи, - сказала она  затем  тоном  печального  порицания.
Тристана она звала "Тристи" на английский манер, с  ударением  в  первом
слоге и, может быть, не без намека на героя Стерна; она, как и Кис, была
отчасти начитанна.
   - Ну, это там как угодно, - продолжал Кис меж тем.  -  Но  сегодня-то
ведь без церемоний? Я ему сказал, чтоб он был.
   - Конечно.
   - И что он тебе ответил? - спросила Света.
   - Говорит, мол, ладно, приду.
   - И вс„?
   - Вс„.
   - Хм, я думала, будет интересней, - сказала Света строго.
   - Почему? Насчет кукиша, в общем, недурно, - вздохнув, возразила ‚ла.
- Только, конечно, все вранье?
   - Что?
   - Насчет кукиша.
   - Ну вот, чего это мне врать? - обиделся Кис, надувая притворно губы.
- Сами его спросите, чт( он там рисовал... Я-то, положим, под  руку  ему
не смотрел, - добавил он, косвенно глянув  в  сторону  Светы,  -  и  это
только предположение... Но пари держу, что