ц.
   Он посмотрел на меня:
   - Потому, что все остальное дерьмо, Робби. Потому, что в  наше  время
нет ничего стоящего. Вспомни, что тебе говорил вчера Фердинанд.  Не  так
уж он не прав, этот старый толстяк, малюющий покойников. Вот,  а  теперь
садись за пианино и сыграй несколько старых солдатских песен.
   Я сыграл "Три лилии" и "Аргоннский лес". Я вспоминал, где мы распева-
ли эти песни, и мне казалось, что здесь, в этом пустом кафе, они  звучат
как-то призрачно...
 
 
   VII
 
   Два дня спустя Кестер, запыхавшись, выскочил из мастерской:
   - Робби, звонил твой Блюменталь. В одиннадцать ты должен подъехать  к
нему на "кадиллаке". Он хочет совершить пробную поездку. Если бы  только
это дело выгорело!
   - А что я вам говорил? - раздался голос Ленца из смотровой  ямы,  над
которой стоял "форд". - Я сказал, что он появится снова. Всегда слушайте
Готтфрида!
   - Да заткнись ты, ведь ситуация серьезная! - крикнул я ему.  -  Отто,
сколько я могу ему уступить?
   - Крайняя уступка - две тысячи. Самая крайняя -  две  тысячи  двести.
Если нельзя будет никак иначе - две тысячи пятьсот. Если ты увидишь, что
перед тобой сумасшедший, - две шестьсот. Но тогда скажи,  что  мы  будем
проклинать его веки вечные.
   - Ладно.
   Мы надраили машину до немыслимого блеска. Я сел за руль. Кестер поло-
жил мне руку на плечо:
   - Робби, помни: ты был солдатом и не раз попадал в переделки. Защищай
честь нашей мастерской до последней капли крови. Умри, но не снимай руки
с бумажника Блюменталя.
   - Будет сделано, - улыбнулся я.
   Ленц вытащил какую-то медаль из кармана:
   - Потрогай мой амулет, Робби!
   - Пожалуйста.
   Я потрогал медаль.
   Готтфрйд произнес заклинание:
   - Абракадабра, великий Шива, благослови этого  трусишку,  надели  его
силой и отвагой!.. Или лучше вот что - возьми-ка амулет с собой!  А  те-
перь сплюнь три раза.
   - Все в порядке, - сказал я, плюнул ему под ноги и поехал.  Юпп  воз-
бужденно отсалютовал мне бензиновым шлангом.
   По дороге я купил несколько пучков гвоздик и искусно, как мне показа-
лось, вставил их в хрустальные вазочки, укрепленные в машине.  Это  было
рассчитано на фрау Блюменталь.
   К сожалению, Блюменталь принял меня в конторе, а не на квартире.  Мне
пришлось подождать четверть часа. "Знаю я эти штучки, дорогой мой, - по-
думал я. - Этим ты меня не смягчишь". В приемной я разговорился с  хоро-
шенькой стенографисткой и, подкупив ее гвоздикой из своей петлицы,  стал
выведывать подробности о фирме ее патрона. Трикотажное производство, хо-
роший сбыт, в конторе девять человек, сильнейшая конкуренция со  стороны
фирмы "Майер и сын", сын Майера разъезжает в двухместном красном "эссек-
се", - вот что успел я узнать, пока Блюменталь не  распорядился  позвать
меня.
   Он сразу же попробовал взять меня на пушку.
   - Молодой человек, - сказал он. - У меня мало времени. Цена,  которую
вы мне недавно назвали, - ваша несбыточная мечта. Итак, положа  руку  на
сердце, сколько стоит машина?
   - Семь тысяч, - ответил я.
   Он резко отвернулся:
   - Тогда ничего не выйдет.
   - Господин Блюменталь, - сказал я, - взгляните на машину еще раз.
   - Незачем, - прервал он меня. - Ведь недавно  я  ее  подробно  осмот-
рел...
   - Можно видеть и видеть, - заметил я. - Вам надо  посмотреть  детали.
Первоклассная лакировка, выполнена фирмой "Фоль и Рурбек", себестоимость
двести пятьдесят марок. Новый комплект резины, цена по каталогу шестьсот
марок. Вот  вам  уже  восемьсот  пятьдесят.  Обивка  сидений,  тончайший
корд...
   Он сделал отрицательный жест. Я начал сызнова. Я предложил ему осмот-
реть роскошный набор инструментов, великолепный кожаный  верх,  хромиро-
ванный радиатор, ультрасовременные бамперы - шестьдесят марок пара;  как
ребенка к матери, меня тянуло назад к "кадиллаку", и я пытался уговорить
Блюменталя выйти со мной к машине. Я знал, что, стоя на земле, я, подоб-
но Антею, почувствую прилив новых сил. Когда  показываешь  товар  лицом,
абстрактный ужас покупателя перед ценой заметно уменьшается.
   Но и Блюменталь хорошо чувствовал свою силу за письменным столом.  Он
снял очки и только тогда взялся за меня по-настоящему. Мы боролись,  как
тигр с удавом. Удавом был Блюменталь. Я и оглянуться не  успел,  как  он
выторговал полторы тысячи марок в свою пользу.
   У меня затряслись поджилки. Я сунул руки в карман и крепко сжал  аму-
лет Готтфрида.
   - Господин Блюменталь, - сказал я, заметно выдохшись, - уже час  дня,
вам, конечно, пора обедать! - Любой ценой я хотел выбраться из этой ком-
наты, в которой цены таяли, как снег.
   - Я обедаю только в два часа, - холодно ответил Блюменталь. - Но зна-
ете что? Мы могли бы совершить сейчас пробную поездку.
   Я облегченно вздохнул.
   - Потом продолжим разговор, - добавил он.
   У меня снова сперло дыхание.
   Мы поехали к нему домой. К моему изумлению, оказавшись в  машине,  он
вдруг совершенно преобразился и добродушно рассказал мне старинный анек-
дот о кайзере Франце-Иосифе. Я ответил ему анекдотом о  трамвайном  кон-
дукторе; тогда он рассказал мне о заблудившемся саксонце, а  я  ему  про
шотландскую любовную пару... Только у подъезда его дома мы  снова  стали
серьезными. Он попросил меня подождать и отправился за женой.
   - Мой дорогой толстый "кадиллак", - сказал я и похлопал машину по ра-
диатору. - За всеми этими анекдотами, бесспорно, кроется какая-то  новая
дьявольская затея. Но не волнуйся, мы пристроим тебя под крышей его  га-
ража. Он купит тебя: уж коли еврей возвращается обратно, то он покупает.
Когда возвращается христианин, он еще долго не покупает.  Он  требует  с
полдюжины пробных поездок, чтобы экономить на такси, и после всего вдруг
вспоминает, что вместо машины ему нужно приобрести оборудование для кух-
ни. Нет, нет, евреи хороши, они знают, чего хотят. Но клянусь тебе,  мой
дорогой толстяк: если я уступлю этому потомку строптивого Иуды  Маккавея
еще хоть одну сотню марок, то в жизни не притронусь больше к водке.
   Появилась фрау Блюменталь. Я вспомнил все наставления Ленца  и  мгно-
венно превратился из воина в кавалера. Заметив  это,  Блюменталь  гнусно
усмехнулся. Это был железный человек, ему бы торговать не трикотажем,  а
паровозами.
   Я позаботился о том, чтобы его жена села рядом со мной,  а  он  -  на
заднее сиденье.
   - Куда разрешите вас повезти, сударыня? - спросил я сладчайшим  голо-
сом.
   - Куда хотите, - ответила она с материнской улыбкой.
   Я начал болтать. Какое блаженство беседовать с таким простодушным че-
ловеком. Я говорил тихо, Блюменталь мог слышать только обрывки фраз. Так
я чувствовал себя свободнее. Но все-таки он сидел за моей спиной, и  это
само по себе было достаточно неприятно.
   Мы остановились. Я вышел из машины и посмотрел  своему  противнику  в
глаза:
   - Господин Блюменталь, вы должны согласиться, что  машина  идет  иде-
ально.
   - Пусть идеально, а толку что, молодой человек? - возразил он  мне  с
непонятной приветливостью. - Ведь налоги съедают все. Налог на эту маши-
ну слишком высок. Это я вам говорю.
   - Господин Блюменталь, - сказал я, стремясь не сбиться с тона,  -  вы
деловой человек, с вами я могу говорить откровенно. Это не налог, а  из-
держки. Скажите сами, что нужно сегодня для ведения дела? Вы это знаете:
не капитал, как прежде, но кредит. Вот что нужно! А как добиться  креди-
та? Надо уметь показать себя. "Кадиллак" - солидная и быстроходная маши-
на, уютная, но не старомодная. Выражение  здравого  буржуазного  начала.
Живая реклама для фирмы.
   Развеселившись, Блюменталь обратился к жене:
   - У него еврейская голова, а?.. Молодой человек, - сказал он затем, -
в наши дни лучший признак солидности - потрепанный костюм  и  поездки  в
автобусе, вот это реклама! Если бы у нас с вами были деньги, которые еще
не уплачены за все эти элегантные машины, мчащиеся мимо нас, мы могли бы
с легким сердцем уйти на покой. Это я вам говорю. Доверительно.
   Я недоверчиво посмотрел на него. Почему он вдруг стал таким любезным?
Может быть, присутствие жены умеряет его боевой пыл? Я  решил  выпустить
главный заряд:
   - Ведь такой "кадиллак" не чета какому-нибудь "эссексу", не  так  ли,
сударыня? Младший совладелец фирмы "Майер и сын", например, разъезжает в
"эссексе", а мне и даром не нужен этот ярко-красный  драндулет,  режущий
глаза.
   Блюменталь фыркнул, и я быстро добавил:
   - Между прочим, сударыня, цвет обивки очень вам к лицу - приглушенный
синий кобальт для блондинки...
   Вдруг лицо Блюменталя расплылось в широкой улыбке. Смеялся целый  лес
обезьян.
   - "Майер и сын" - здорово! Вот это здорово! - стонал он. - И вдобавок
еще эта болтовня насчет кобальта и блондинки...
   Я взглянул на него, не веря своим глазам: он смеялся от души! Не  те-
ряя ни секунды, я ударил по той же струне:
   - Господин Блюменталь, позвольте мне кое-что  уточнить.  Для  женщины
это не болтовня. Это комплименты, которые в наше жалкое время, к сожале-
нию, слышатся все реже. Женщина - это вам не металлическая мебель; она -
цветок. Она не хочет деловитости. Ей нужны солнечные, милые слова. Лучше
говорить ей каждый день что-нибудь приятное, чем всю жизнь с угрюмым ос-
тервенением работать на нее. Это я вам  говорю.  Тоже  доверительно.  И,
кстати, я не делал никаких комплиментов, а лишь напомнил один из элемен-
тарных законов физики: синий цвет идет блондинкам.
   - Хорошо рычишь, лев, - сказал Блюменталь. - Послушайте, господин Ло-
камп! Я знаю, что могу запросто выторговать еще тысячу марок...
   Я сделал шаг назад. "Коварный сатана, - подумал я, - вот удар,  кото-
рого я ждал". Я уже представлял себе, что буду продолжать жизнь трезвен-
ником, и посмотрел на фрау Блюменталь глазами истерзанного ягненка.
   - Но, отец... - сказала она.
   - Оставь, мать, - ответил он. - Итак, я мог бы... Но я этого не  сде-
лаю. Мне, как деловому человеку, было просто забавно посмотреть, как  вы
работаете. Пожалуй, еще слишком много фантазии, но все же... Насчет "Ма-
йера и сына" получилось недурно. Ваша мать - еврейка?
   - Нет.
   - Вы имели отношение к готовой одежде?
   - Да.
   - Вот видите, отсюда и стиль. В какой отрасли работали?
   - В душевной, - сказал я. - Я должен был стать школьным учителем.
   - Господин Локамп, - сказал Блюменталь, - почет вам и уважение!  Если
окажетесь без работы, позвоните мне.
   Он выписал чек и дал его мне. Я не верил глазам своим! Задаток! Чудо.
   - Господин Блюменталь, - сказал я подавленно, - позвольте  мне  бесп-
латно приложить к машине две хрустальные пепельницы и первоклассный  ре-
зиновый коврик.
   - Ладно, - согласился он, - вот и старому Блюменталю  достался  пода-
рок.
   Затем он пригласил меня на следующий день к  ужину.  Фрау  Блюменталь
по-матерински улыбнулась мне.
   - Будет фаршированная щука, - мягко сказала она.
   - Это деликатес, - заявил я. - Тогда я завтра же пригоню вам  машину.
С утра мы ее зарегистрируем.
   Словно ласточка полетел я назад в мастерскую. Но Ленц и  Кестер  ушли
обедать. Пришлось сдержать свое торжество. Один Юпп был на месте.
   - Продали? - спросил он.
   - А тебе все надо знать, пострел? - сказал я. - Вот тебе  три  марки.
Построй себе на них самолет.
   - Значит, продали, - улыбнулся Юпп.
   - Я поеду сейчас обедать, - сказал я. - Но горе тебе, если ты скажешь
им хоть слово до моего возвращения.
   - Господин Локамп, - заверил он меня, подкидывая монету в воздух, - я
нем, как могила.
   - Так я тебе и поверил, - сказал я и дал газ.
   Когда я вернулся во двор мастерской, Юпп сделал мне знак.
   - Что случилось? - спросил я. - Ты проболтался?
   - Что вы, господин Локамп! Могила! - Он улыбнулся. - Только... Пришел
этот тип... Насчет "форда".
   Я оставил "кадиллак" во дворе и пошел в мастерскую. Там я увидел  бу-
лочника, который склонился над альбомом с образцами красок. На нем  было
клетчатое пальто с поясом и траурным крепом на рукаве. Рядом стояла  хо-
рошенькая особа с черными бойкими  глазками,  в  распахнутом  пальтишке,
отороченном поредевшим кроличьим мехом, и в лаковых  туфельках,  которые
ей были явно малы. Черноглазая дамочка облюбовала яркий сурик, но булоч-
ник еще носил траур и красный цвет вызывал у него сомнение. Он предложил
блеклую желтовато-серую краску.
   - Тоже выдумал! - зашипела она.  -  "Форд"  должен  быть  отлакирован
броско, иначе он ни на что не будет похож.
   Когда булочник углублялся в альбом, она  посылала  нам  заговорщицкие
взгляды, поводила плечами, кривила рот и подмигивала. В общем, она  вела
себя довольно резво. Наконец они сошлись на зеленоватом оттенке, напоми-
нающем цвет резеды. К такому кузову дамочке нужен был  светлый  откидной
верх. Но тут булочник показал характер: его траур должен был както прор-
ваться, и он твердо настоял на черном кожаном верхе. При этом он оказал-
ся в выигрыше: верх мы ставили ему бесплатно, а кожа стоила дороже  бре-
зента.
   Они вышли из мастерской, но задержались во дворе: едва заметили  "ка-
диллак", черноглазая пулей устремилась к нему:
   - Погляди-ка, пупсик, вот так машина! Просто прелесть! Очень мне нра-
вится!
   В следующее мгновение она открыла дверцу и шмыгнула на  сиденье,  щу-
рясь от восторга:
   - Вот это сиденье! Колоссально! Настоящее  кресло.  Не  то  что  твой
"форд"!
   - Ладно, пойдем, - недовольно пробормотал пупсик.
   Ленц толкнул меня - дескать, вперед на врага,  и  попытайся  навязать
булочнику машину. Я смерил Готтфрида презрительным взглядом и промолчал.
Он толкнул меня сильнее. Я отвернулся.
   Булочник с трудом извлек свою черную жемчужину из  машины  и  ушел  с
ней, чуть сгорбившись и явно расстроенный.
   Мы смотрели им вслед.
   - Человек быстрых решений! - сказал я. - Машину отремонтировал, завел
новую женщину... Молодец!
   - Да, - заметил Кестер. - Она его еще порадует.
   Только они скрылись за углом, как Готтфрид напустился на меня:
   - Ты что же, Робби, совсем рехнулся? Упустить такой случай! Ведь  это
была задача для школьника первого класса.
   - Унтер-офицер Ленц! - ответил я. - Стоять смирно, когда разговарива-
ете со старшим! По-вашему, я сторонник двоеженства и дважды выдам машину
замуж?
   Стоило видеть Готтфрида в эту великую минуту. От удивления его  глаза
стали большими, как тарелки.
   - Не шути святыми вещами, - сказал он, заикаясь.
   Я даже не посмотрел на него и обратился к Кестеру:
   - Отто, простись с "кадиллаком", с нашим детищем! Он больше  не  при-
надлежит нам. Отныне он будет сверкать во славу фабриканта кальсон!  На-
деюсь, у него там будет неплохая жизнь! Правда,  не  такая  героическая,
как у нас, но зато более надежная.
   Я вытащил чек. Ленц чуть не раскололся надвое.
   - Но ведь он не... оплачен. Денег-то пока нет?.. -  хрипло  прошептал
он.
   - А вы лучше угадайте, желторотые птенцы, - сказал я, размахивая  че-
ком, - сколько мы получим?
   - Четыре! - крикнул Ленц с закрытыми глазами.
   - Четыре пятьсот! - сказал Кестер.
   - Пять, - донесся возглас Юппа, стоявшего у бензоколонки.
   - Пять пятьсот! - прогремел я.
   Ленц выхватил у меня чек:
   - Это невозможно! Чек наверняка останется неоплаченным!
   - Господин Ленц, - сказал я с достоинством. - Этот чек столь же наде-
жен, сколь ненадежны вы! Мой друг  Блюменталь  в  состоянии  уплатить  в
двадцать раз больше. Мой друг, понимаете ли, у которого я завтра вечером
буду есть фаршированную щуку. Пусть это послужит вам примером!  Завязать
дружбу, получить задаток и быть приглашенным на  ужин:  вот  что  значит
уметь продать! Так, а теперь вольно!
   Готтфрид с трудом овладел собой. Он сделал последнюю попытку:
   - А мое объявление в газете! А мой амулет! Я сунул ему медаль:
   - На, возьми свой собачий жетончик. Совсем забыл о нем.
   - Робби, ты продал машину безупречно, - сказал Кестер. - Слава  богу,
что мы избавились от этой колымаги. Выручка нам очень пригодится.
   - Дашь мне пятьдесят марок авансом? - спросил я.
   - Сто! Заслужил!
   - Может быть, заодно ты возьмешь в счет аванса и мое серое пальто?  -
спросил Готтфрид, прищурив глаза.
   - Может быть, ты хочешь угодить в больницу, жалкий  бестактный  ублю-
док? - спросил я его в свою очередь.
   - Ребята, шабаш! На сегодня хватит! - предложил Кестер. -  Достаточно
заработали за один день! Нельзя испытывать бога. Возьмем "Карла" и  пое-
дем тренироваться. Гонки на носу.
   Юпп давно позабыл о своей бензопомпе. Он был взволнован и потирал ру-
ки:
   - Господин Кестер, значит, пока я тут остаюсь за хозяина?
   - Нет, Юпп, - сказал Отто, смеясь, - поедешь с нами!
   Сперва мы поехали в банк и сдали чек. Ленц не мог  успокоиться,  пока
не убедился, что чек настоящий. А потом мы понеслись,  да  так,  что  из
выхлопа посыпались искры.
 
 
   VIII
 
   Я стоял перед своей хозяйкой.
   - Пожар, что ли, случился? - спросила фрау Залевски.
   - Никакого пожара, - ответил я. - Просто хочу уплатить за квартиру.
   До срока оставалось еще три дня, и фрау Залевски  чуть  не  упала  от
удивления.
   - Здесь что-то не так, - заметила она подозрительно.
   - Все абсолютно так, - сказал я. - Можно мне  сегодня  вечером  взять
оба парчовых кресла из вашей гостиной?
   Готовая к бою, она уперла руки в толстые бедра:
   - Вот так раз! Вам больше не нравится ваша комната?
   - Нравится. Но ваши парчовые кресла еще больше.
   Я сообщил ей, что меня, возможно, навестит кузина и что  поэтому  мне
хотелось бы обставить свою комнату поуютнее. Она так расхохоталась,  что
грудь ее заходила ходуном.
   - Кузина, - повторила она презрительно. - И когда придет эта кузина?
   - Еще неизвестно, придет ли она, - сказал я, - но  если  она  придет,
то, разумеется, рано... Рано вечером, к ужину. Между  прочим,  фрау  За-
левски, почему, собственно, не должно быть на свете кузин?
   - Бывают, конечно, - ответила она, - но для них не одалживают кресла.
   - А я вот одалживаю, - сказал я твердо, - во мне очень сильно развиты
родственные чувства.
   - Как бы не так! Все вы ветрогоны. Все, как один. Можете взять парчо-
вые кресла. В гостиную поставите пока красные плюшевые.
   - Благодарю. Завтра принесу все обратно. И ковер тоже.
   - Ковер? - Она повернулась. - Кто здесь сказал хоть слово о ковре?
   - Я. И вы тоже. Вот только сейчас.
   Она возмущенно посмотрела на меня.
   - Без него нельзя, - сказал я. - Ведь кресла стоят на нем.
   - Господин Локамп! - величественно произнесла фрау Залевски. - Не за-
ходите слишком далеко! Умеренность во всем, как говаривал  покойный  За-
левски. Следовало бы и вам усвоить это.
   Я знал, что покойный Залевски, несмотря на этот девиз, однажды напил-
ся так, что умер. Его жена часто сама рассказывала мне о его смерти.  Но
дело было не в этом. Она пользовалась своим мужем, как иные люди  библи-
ей, - для цитирования. И чем дольше он лежал в гробу, тем чаще она вспо-
минала его изречения. Теперь он годился уже на все случаи, - как и  биб-
лия.
   Я прибирал свою комнату и украшал ее. Днем я созвонился  с  Патрицией
Хольман. Она болела, и я не видел ее почти неделю. Мы условились  встре-
титься в восемь часов; я предложил ей поужинать у меня, а потом пойти  в
кино.
   Парчовые кресла и ковер казались мне роскошными, но освещение портило
все. Рядом со мной жили супруги Хассе. Я постучал к ним, чтобы попросить
настольную лампу. Усталая фрау Хассе сидела у окна. Мужа  еще  не  было.
Опасаясь увольнения, он каждый день добровольно  пересиживал  час-другой
на работе. Его жена чем-то напоминала больную птицу. Сквозь ее  расплыв-
шиеся стареющие черты все еще проступало нежное лицо ребенка,  разочаро-
ванного и печального.
   Я изложил свою просьбу. Она оживилась и подала мне лампу.
   - Да, - сказала она, вздыхая, - как подумаешь, что  если  бы  в  свое
время...
   Я знал эту историю. Речь шла о том, как сложилась бы  ее  судьба,  не
выйди она за Хассе. Ту же историю я знал и  в  изложении  самого  Хассе.
Речь шла опятьтаки о том, как бы сложилась