да  я
поззоню моему другу Ленцу, и он поедет с вами на поиски.
   Мне казалось, что он совсем не слушает меня.
   - Вы не видели ее сегодня утром? - вдруг спросил он.
   - Нет, - ответил я удивленно. - Иначе я бы уже давно  сказал  вам  об
этом.
   Он снова кивнул и  с  совершенно  отсутствующим  видом,  не  проронив
больше ни слова, ушел в свою комнату.
   Пат успела зайти ко мне и нашла розы. Когда я вошел в ее комнату, она
рассмеялась.
   - Робби, - сказала она, - я все-таки довольно наивна. Только от Фриды
я узнала, что свежие розы в воскресенье, да еще в этакую рань, несомнен-
но, пахнут воровством. Вдобавок она мне сказала, что этот сорт не  найти
ни в одном из ближайших цветочных магазинов.
   - Думай, что хочешь, - ответил я. - Главное, что они доставляют  тебе
радость.
   - Теперь еще большую, чем когда-либо, милый. Ведь ты добыл  их,  под-
вергая себя опасности!
   - Да еще какой опасности! - Я вспомнил священника. - Но почему ты так
рано поднялась?
   - Не могла больше спать. Кроме того, я видела сон.
   Ничего хорошего.
   Я внимательно посмотрел на нее. Она выглядела утомленной, под глазами
выделялись синие круги.
   - С каких пор ты видишь плохие сны? - спросил я. - До сих пор я  счи-
тал это своей специальностью.
   Она покачала головой:
   - Ты заметил, что на дворе уже осень?
   - У нас это называется бабьим летом, - возразил я. - Ведь еще  цветут
розы. Просто идет дождь, - вот все, что я вижу.
   - Идет дождь. Слишком долго он идет, любимый. Иногда по ночам,  когда
я просыпаюсь, мне кажется, что я похоронена под этим  нескончаемым  дож-
дем.
   - По ночам ты должна приходить ко мне, - заявил я. - Тогда у тебя  не
будет таких мыслей. Наоборот, так хорошо быть вместе, когда темно  и  за
окном дождь.
   - Может быть, - тихо сказала она и прижалась ко мне.
   - Я, например, очень люблю, когда в воскресенье идет дождь, -  сказал
я. - Как-то больше чувствуешь уют. Мы вместе,  у  нас  теплая,  красивая
комната, и впереди свободный день, - по-моему, это очень много.
   Ее лицо просветлело:
   - Да, нам хорошо, правда?
   - По-моему, нам чудесно. Вспоминаю о том, что было  раньше.  Господи!
Никогда бы не подумал, что мне еще будет так хорошо.
   - Как приятно, когда ты так говоришь. Я сразу всему верю. Говори  так
почаще.
   - Разве я не часто говорю с тобой так?
   - Нет.
   - Может быть, - сказал я. - Мне кажется, что я недостаточно нежен. Не
знаю почему, но я просто не умею быть нежным. А мне бы очень хотелось...
   - Тебе это не нужно, милый, я и так понимаю тебя. Но иногда  все-таки
хочется слышать такие слова.
   - С сегодняшнего дня я их стану говорить всегда. Даже если самому се-
бе буду казаться глупым.
   - Ну уж и глупым! - ответила она. - В любви не бывает глупостей.
   - Слава богу, нет, - сказал я. - А то просто страшно подумать, во что
можно было бы превратиться.
   Мы позавтракали, потом Пат снова легла в постель. Так предписал  Жаф-
фе.
   - Ты останешься? - спросила она, уже укрывшись одеялом.
   - Если хочешь, - сказал я.
   - Я бы хотела, но это не обязательно...
   Я подсел к ее кровати:
   - Ты меня не поняла. Я просто вспомнил: раньше ты не любила, чтобы на
тебя смотрели, когда ты спишь.
   - Раньше - да... но теперь я иногда боюсь... оставаться одна...
   - И со мной это бывало, - сказал я. - В  госпитале,  после  операции.
Тогда я все боялся уснуть ночью.
   Все время бодрствовал и читал или думал  о  чем-нибудь  и  только  на
рассвете засыпал... Это пройдет.
   Она прижалась щекой к моей руке:
   - И все-таки страшно, Робби, боишься, что уже не вернешься...
   - Да, - сказал я. - А потом возвращаешься, и все проходит. Ты это ви-
дишь по мне. Всегда возвращаешься, хотя не всякий раз на то же место.
   - В том-то и дело, - ответила она, закрывая глаза. - Этого я тоже бо-
юсь. Но ведь ты следишь за мной, правда?
   - Слежу, - сказал я и провел рукой по ее лбу и волосам, которые  тоже
казались мне усталыми.
   Она стала дышать глубже и слегка повернулась на бок. Через минуту она
крепко спала.
   Я опять уселся у окна и смотрел на дождь. Это был сплошной серый  ли-
вень, и наш дом казался островком в  его  мутной  бесконечности.  Я  был
встревожен. Редко случалось, чтобы с утра Пат была печальна. Еще на днях
она была оживленной и радостной, и, когда проснется, может быть, все бу-
дет по-другому. Я знал - она много думает о своей болезни, ее  состояние
еще не улучшилось, - это мне сказал Жаффе; но на своем веку я  перевидал
столько мертвых, что любая болезнь была для меня все-таки жизнью  и  на-
деждой; я знал - можно умереть от ранения, этого я насмотрелся,  но  мне
всегда трудно было поверить, что болезнь, при  которой  человек  с  виду
здоров, может оказаться опасной. Вот почему,  глядя  на  Пат,  я  всегда
быстро преодолевал тревогу и растерянность.
   В дверь постучали. У порога стоял Хассе. Приложив палец  к  губам,  я
тихонько вышел в коридор.
   - Простите меня, - с трудом вымолвил он.
   - Зайдемте ко мне, - предложил я и отворил дверь своей комнаты.
   Хассе остался в коридоре. Казалось, что его лицо  стало  меньше.  Оно
было белым как мел.
   - Я только хотел вам сказать, что нам уже незачем ехать, - проговорил
он, почти не шевеля губами.
   - Вы можете войти ко мне - фройляйн Хольман спит, у меня есть  время,
- снова предложил я.
   В руке у него было письмо. Он выглядел как человек, в которого только
что выстрелили, но он еще не верит этому и не чувствует боли, он  ощутил
пока только толчок.
   - Лучше прочитайте сами, - сказал он и дал мне письмо.
   - Вы уже пили кофе? - спросил я.
   Он покачал головой.
   - Читайте письмо...
   - Да, а вы пока попейте кофе...
   Я вышел и попросил Фриду принести кофе. Потом я прочитал письмо.  Оно
было от фрау Хассе - всего несколько строк. Она сообщала, что хочет  по-
лучить еще кое-что от жизни, и поэтому решила не  возвращаться  к  нему.
Есть человек, понимающий ее лучше,  чем  Хассе.  Предпринимать  что-либо
бесцельно, - она ни в коем случае не вернется. Так будет, вероятно, луч-
ше и для него. Ему больше не придется тревожиться, хватит или не  хватит
жалованья. Часть своих вещей она уже взяла; за  остальными  пришлет  ко-
го-нибудь при случае.
   Это было деловое и ясное письмо. Я сложил  его  и  вернул  Хассе.  Он
смотрел на меня так, словно все зависело от меня.
   - Что же делать? - спросил он.
   - Сперва выпейте эту чашку кофе и съешьте чтонибудь, - сказал я. - Не
стоит суетиться без толку и терять голову. А потом  подумаем.  Вам  надо
постараться успокоиться, и тогда вы примете лучшее решение.
   Он послушно выпил кофе. Его рука дрожала, и он не мог есть.
   - Что же делать? - опять спросил он.
   - Ничего, - сказал я. - Ждать.
   Он сделал неопределенное движение.
   - А что бы вы хотели сделать? - спросил я.
   - Не знаю. Не могу этого понять.
   Я молчал. Было трудно сказать ему что-нибудь. Его можно  было  только
успокоить, остальное он должен был решить сам.
   Мне думалось, что он больше не любит эту женщину; но он привык к ней,
а для бухгалтера привычка могла быть сильнее любви.
   Через некоторое время он заговорил, сбивчиво и путано; чувствовалось,
что он окончательно потерял всякую опору. Потом он стал осыпать себя уп-
реками. Он не сказал ни слова в укор своей жене и только пытался внушить
себе, будто сам виноват во всем.
   - Хассе, - сказал я, - все, что вы говорите, - чушь. В этих делах ни-
когда не бывает виновных. Жена ушла от вас, а не вы от нее. Вам не в чем
упрекать себя.
   - Нет, я виноват, - ответил он и посмотрел на свои руки. -  Я  ничего
не добился в жизни!
   - Чего вы не добились?
   - Ничего. А раз не добился, значит, виноват.
   Я удивленно посмотрел на маленькую жалкую фигурку в красном  плюшевом
кресле.
   - Господин Хассе, - сказал я спокойно, - это  может  быть  в  крайнем
случае причиной, но не виной. Кроме того, вы все-таки кое-чего добились.
   Он резко покачал головой:
   - Нет, нет, это я довел ее до безумия своей вечной  боязнью  увольне-
ния. Ничего я не добился! Что я мог ей предложить? Ничего...
   Он впал в тупое раздумье. Я поднялся и достал коньяк.
   - Выпьем немного, - сказал я. - Ведь еще ничто не потеряно. Он поднял
голову.
   - Еще ничто не потеряно, - повторил я.  -  Человека  теряешь,  только
когда он умирает.
   Он торопливо кивнул, взял рюмку, но поставил ее обратно, не отпив  ни
глотка.
   - Вчера меня назначили начальником канцелярии, - тихо  сказал  он.  -
Теперь я главный бухгалтер и начальник  канцелярии.  Управляющий  сказал
мне об этом вечером. Я получил повышение, потому что в последние  месяцы
постоянно работал сверхурочно. Они слили две канцелярии в одну.  Другого
начальника уволили. Мое жалованье повышено на пятьдесят марок.  -  Вдруг
он с отчаянием взглянул на меня. - А как вы думаете,  она  бы  осталась,
если бы знала об этом?
   - Нет, - сказал я.
   - На пятьдесят марок больше. Я бы отдавал их ей. Она могла бы  каждый
месяц покупать себе чтонибудь новое. И ведь на книжке у меня лежит тыся-
ча двести марок! Зачем же я их откладывал! Думал, пусть будет  для  нее,
если наши дела пошатнутся. И вот она ушла... потому что  я  был  слишком
бережлив.
   Он опять уставился в одну точку.
   - Хассе, - сказал я, - мне думается, что все это не  так  уж  связано
одно с другим, как вам кажется. Не стоит копаться в этом.  Надо  перебо-
роть себя. Пройдет несколько дней, и вам станет яснее, что делать. Может
быть, ваша жена вернется сегодня вечером или завтра утром. Ведь она  ду-
мает об этом так же, как и вы.
   - Она больше не придет, - ответил он.
   - Этого вы не знаете.
   - Если бы ей можно было сказать, что у меня теперь большее  жалованье
и что мы можем взять отпуск и  совершить  путешествие  на  сэкономленные
деньги...
   - Все это вы ей скажете. Так просто люди не расстаются.
   Меня удивило, что он совершенно не думал о  другом  мужчине.  Видимо,
еще не понимал этого; он думал только о том, что его жена ушла. Все  ос-
тальное было пока туманным, неосознанным. Мне хотелось сказать ему,  что
через несколько недель он, возможно, будет рад ее уходу, но при его сос-
тоянии это было бы излишней грубостью с моей стороны. Для  оскорбленного
чувства правда всегда груба и почти невыносима.
   Я посидел с ним еще немного - только чтобы дать ему выговориться.  Но
я ничего не добился. Он продолжал вертеться в заколдованном кругу,  хотя
мне показалось, что он немного успокоился. Он выпил свой  коньяк.  Потом
меня позвала Пат.
   - Одну ми-нутку, - сказал я и встал.
   - Да, - ответил он, как послушный ребенок, и тоже поднялся.
   - Побудьте здесь, я сейчас...
   - Простите...
   - Я сейчас же вернусь, - сказал я и пошел к Пат.
   Она сидела в кровати, свежая и отдохнувшая:
   - Я чудесно спала, Робби! Вероятно, уже полдень.
   - Ты спала только час, - сказал я и показал ей часы.
   Она посмотрела на циферблат.
   - Тем лучше, значит, у нас масса времени впереди. Сейчас я встану.
   - Хорошо. Через десять минут я приду к тебе.
   - У тебя гости?
   - Хассе, - сказал я. - Но это ненадолго.
   Я пошел обратно, но Хассе уже не было. Я открыл дверь  в  коридор.  И
там было пусто. Прошел по коридору и постучал к  нему.  Он  не  ответил.
Открыв дверь, я увидел его перед шкафом. Ящики были выдвинуты.
   - Хассе, - сказал я, - примите снотворное, ложитесь в постель и преж-
де всего выспитесь. Вы слишком возбуждены.
   Он медленно повернулся ко мне:
   - Быть всегда одному, каждый вечер! Всегда торчать здесь, как  вчера!
Подумайте только...
   Я сказал ему, что все изменится и что есть много  людей,  которые  по
вечерам одиноки. Он проговорил чтото неопределенное. Я  еще  раз  сказал
ему, чтобы он ложился спать, - может быть, ничего особенного не произош-
ло и вечером его жена еще вернется. Он кивнул и протянул мне руку.
   - Вечером загляну к вам еще раз, - сказал я и с  чувством  облегчения
ушел.
   Перед Пат лежала газета.
   - Робби, можно пойти сегодня утром в музей, - предложила она.
   - В музей? - спросил я.
   - Да. На выставку персидских ковров. Ты, наверно, не  часто  бывал  в
музеях?
   - Никогда! - ответил я. - Да и что мне там делать?
   - Вот тут ты прав, - сказала она смеясь.
   - Пойдем. Ничего страшного в этом нет. - Я встал. - В дождливую пого-
ду не грех сделать что-нибудь для своего образования.
   Мы оделись и вышли. Воздух на улице был великолепен.  Пахло  лесом  и
сыростью. Когда мы проходили мимо "Интернационаля", я увидел сквозь отк-
рытую дверь Розу, сидевшую у стойки. По случаю воскресенья она пила  шо-
колад. На столике лежал небольшой пакет. Видимо,  она  собиралась  после
завтрака, как обычно, навестить свою девочку. Я давно не заходил в  "Ин-
тернациональ", и мне было странно видеть Розу, невозмутимую, как всегда.
В моей жизни так много переменилось, что мне казалось, будто  везде  все
должно было стать иным.
   Мы пришли в музей. Я думал, что там будет совсем безлюдно, но, к сво-
ему удивлению, увидел очень много посетителей. Я спросил  у  Сторожа,  в
чем дело.
   - А ни в чем, - ответил он, - так бывает во все дни, когда вход бесп-
латный.
   - Вот видишь, - сказала Пат. - Есть еще масса людей, которым это  ин-
тересно.
   Сторож сдвинул фуражку на затылок:
   - Ну, это, положим, не так, сударыня. Здесь  почти  все  безработные.
Они приходят не ради искусства, а потому, что им нечего  делать.  А  тут
можно хотя бы посмотреть на что-нибудь.
   - Вот такое объяснение мне более понятно, - сказал я.
   - Это еще ничего, - добавил сторож. - Вот зайдите  как-нибудь  зимой!
Битком набито. Потому что здесь топят.
   Мы вошли в тихий, несколько отдаленный от других зал, где были разве-
шаны ковры. За высокими окнами раскинулся сад с огромным  платаном.  Вся
листва была желтой, и поэтому неяркий свет в  зале  казался  желтоватым.
Экспонаты поражали роскошью. Здесь были два ковра шестнадцатого  века  с
изображениями зверей, несколько исфаханских  ковров,  польские  шелковые
ковры цвета лососины с изумрудно-зеленой каймой. Время и солнце  умерили
яркость красок, и ковры казались огромными сказочными пастелями. Они со-
общали залу особую гармонию, которую никогда не могли бы создать  карти-
ны. Жемчужно-серое небо, осенняя листва платана за окном - все это  тоже
походило на старинный ковер и как бы входило в экспозицию.
   Побродив здесь немного, мы пошли в другие залы музея. Народу прибави-
лось, и теперь было совершенно ясно, что многие здесь случайно. С  блед-
ными лицами, в поношенных костюмах, заложив руки за спину,  они  несмело
проходили по залам, и их глаза видели не картины эпохи Ренессанса и спо-
койно-величавые скульптуры античности, а  нечто  совсем  другое.  Многие
присаживались на диваны, обитые красным бархатом. Сидели усталые, но  по
их позам было видно, что они готовы встать и уйти по первому знаку  слу-
жителя.
   Они не совсем понимали, как это можно бесплатно  отдыхать  на  мягких
диванах. Они не привыкли получать что бы то ни было даром.
   Во всех залах царила тишина. Несмотря на обилие посетителей, почти не
слышно было разговоров. И все же мне казалось, что я присутствую при ка-
кой-то титанической борьбе, неслышной борьбе людей,  которые  повержены,
но еще не желают сдаться. Их вышвырнули за борт, лишили работы, оторвали
от профессии, отняли все, к чему они стремились, и вот они пришли в  эту
тихую обитель искусства, чтобы не впасть в оцепенение, спастись от отча-
яния. Они думали о хлебе, всегда только о хлебе и о работе; но они  при-
ходили сюда, чтобы хоть на несколько часов уйти от  своих  мыслей.  Едва
волоча ноги, опустив плечи, они бесцельно бродили среди чеканных  бюстов
римлян, среди вечно прекрасных белых изваянии эллинок, - какой потрясаю-
щий, страшный контраст! Именно здесь можно было понять, что смогло и че-
го не смогло достичь человечество в  течение  тысячелетий:  оно  создало
бессмертные произведения искусства, но не сумело дать каждому  из  своих
собратьев хотя бы вдоволь хлеба.
   После обеда мы пошли в кино. Когда возвращались домой, небо уже  про-
яснилось. Оно было яблочно-зеленым и очень прозрачным. Улицы и  магазины
были освещены. Мы медленно шли и по дороге разглядывали витрины.
   Я остановился перед ярко освещенными стеклами крупного мехового мага-
зина. Вечера стали прохладными. В витринах красовались пышные связки се-
ребристых чернобурок и теплые зимние шубки. Я посмотрел на Пат; она  все
еще носила свой легкий меховой жакет. Это было явно не по сезону.
   - Будь я героем фильма, я вошел бы сюда и подобрал бы  тебе  шубу,  -
сказал я.
   Она улыбнулась:
   - Какую же?
   - Вот! - Я выбрал шубку, показавшуюся мне самой теплой.
   Она рассмеялась:
   - У тебя хороший вкус, Робби. Это очень красивая канадская норка.
   - Хочешь ее? Она взглянула на меня:
   - А ты знаешь, милый, сколько она стоит?
   - Нет, - сказал я, - я и не хочу этого знать. Я лучше буду  думать  о
том, как стану дарить тебе все, что только захочу. Почему  другие  могут
делать подарки любимой, а я нет?
   Пат внимательно посмотрела на меня:
   - Робби, но я вовсе не хочу такой шубы.
   - Нет, - заявил я, - ты ее получишь! Ни слова больше об этом.  Завтра
мы за ней пошлем.
   - Спасибо, дорогой, - сказала она с улыбкой и поцеловала меня тут  же
на улице. - А теперь твоя очередь. -  Мы  остановились  перед  магазином
мужских мод. - Вот этот фрак! Он подойдет к моей норке. И вот  этот  ци-
линдр тоже. Интересно, как бы ты выглядел в цилиндре?
   - Как трубочист. - Я смотрел на фрак. Он был выставлен в витрине, де-
корированной серым бархатом. Я внимательнее оглядел  витрину.  Именно  в
этом магазине я купил себе весной галстук, в  день,  когда  впервые  был
вдвоем с Пат и напился. Что-то вдруг подступило к горлу, и я сам не знал
почему. Весной... Тогда я еще ничего не знал обо всем...
   Я взял узкую ладонь Пат и прижал к своей щеке. Потом я сказал:
   - К шубке надо еще что-нибудь. Одна только норка - все равно что  ав-
томобиль без мотора. Два или три вечерних платья...
   - Вечерние платья... - подхватила она, останавливаясь  перед  большой
витриной. - Вечерние платья, правда... от них мне труднее отказаться...
   Мы подыскали три чудесных платья. Пат явно оживилась  от  этой  игры.
Она отнеслась к ней совершенно серьезно, - вечерние платья были ее  сла-
бостью. Мы подобрали заодно все, что было необходимо к ним,  и  она  все
больше загоралась. Ее глаза блестели. Я стоял рядом с  ней,  слушал  ее,
смеялся и думал, до чего же страшно любить женщину и быть бедным.
   - Пойдем, - сказал я наконец в порыве какого-то отчаянного веселья, -
уж если делать что-нибудь, так до конца! - Перед нами была витрина  юве-
лирного магазина. - Вот этот изумрудный  браслет!  И  еще  вот  эти  два
кольца и серьги! Не будем спорить! Изумруды - самые подходящие камни для
тебя.
   - За это ты получишь вон те платиновые часы и жемчужины для манишки.
   - А ты - весь магазин. На меньшее я не согласен...
   Она засмеялась и, шумно дыша, прислонилась ко мне:
   - Хватит, дорогой, хватит! Теперь купим себе еще несколько чемоданов,
пойдем в бюро путешествий, а потом уложим вещи и уедем  прочь  из  этого
города, от этой осени, от этого дождя...
   "Да, - подумал я. - Господи, конечно, уедем, и тогда она скоро выздо-
ровеет!"
   - А куда? - спросил я. - В Египет? Или еще дальше? В Индию и Китай?
   - К солнцу, милый, куда-нибудь к солнцу, на юг, к теплу. Где  пальмо-
вые аллеи, и скалы, и белые домики у моря, и агавы. Но,  может  быть,  и
там дождь. Может быть, дождь везде.
   - Тогда мы просто поедем дальше, - сказал я. - Туда, где нет  дождей.
Прямо в тропики, в южные моря.
   Мы стояли перед яркой витриной бюро путешествий "Гамбург - Америка" и
смотрели на модель парохода. Он плыл по синим картонным волнам, а за ним
мощно поднималась фотографическая  панорама  небоскребов  Манхэттена.  В
других витринах были развешаны большие пе