она. Были у  нее  два  поклонника.
Один любил ее и дарил ей цветы. Другого любила она и давала ему деньги.
   Комнату рядом с ней занимал ротмистр граф  Орлов,  русский  эмигрант,
кельнер, статист на киностудии, "жиголо" [1] с поседевшими висками.  Ве-
ликолепный гитарист. Ежевечерне он молился Казанской богоматери,  испра-
шивая у нее должность администратора в каком-нибудь отеле средней  руки.
Напившись, пускал слезу.
   Следующая дверь - фрау Бендер,  медсестра  в  приюте  для  младенцев.
Пятьдесят лет. Муж погиб на войне. В 1918 году ее двое  детей  умерли  с
голоду. Единственное, что осталось, - пестрая кошка.
   Рядом с ней - Мюллер, бухгалтер-пенсионер.  Письмоводитель  какого-то
союза филателистов. Живая коллекция марок, больше ничего. Счастливый че-
ловек.
   Дойдя до последней двери, я постучал.
   - Георг, как дела? - спросил я. - Все еще без перемен?
   Георг Блок покачал головой. Он был  студентом  второго  курса.  Чтобы
осилить плату за учение, он два года проработал на руднике.  Теперь  его
сбережения были почти полностью израсходованы. Денег у  него  оставалось
месяца на два. Вернуться на рудник он не мог, там  и  без  него  хватало
безработных горняков. Всеми способами он пытался заработать хоть что-ни-
будь. Целую неделю ему удалось распространять рекламные объявления  мар-
гаринового завода. Но завод обанкротился. Вскоре он устроился  на  долж-
ность разносчика газет и уже было вздохнул свободной грудью.  Через  три
дня на рассвете его остановили двое неизвестных в форменных редакционных
фуражках, отняли у него газеты, разорвали их в клочья и посоветовали ос-
тавить профессию, к которой он не имеет никакого отношения. У них,  мол,
и без него немало безработных. И хотя ему пришлось заплатить  за  разор-
ванные газеты, он, несмотря ни на что, на следующее утро опять вышел  на
работу. Его сшиб с ног какой-то велосипедист, газеты полетели  в  грязь.
Это ему обошлось в две марки. Он вышел в третий раз и вернулся  домой  в
изодранном костюме и с разбитым лицом. Пришлось сдаться. Теперь, впав  в
отчаяние, он безвылазно сидел в своей комнате и до одури зубрил,  словно
это еще имело какой-то смысл. Питался только раз в сутки. И было уже не-
важно, сдаст ли он экзамены за оставшиеся семестры. Даже в случае успеха
рассчитывать на какую-то работу он мог лишь лет через десять,  никак  не
раньше.
   Я дал ему пачку сигарет.
   - Пошли ты все это к чертям собачьим, Джорджи. Именно так поступил я.
А начать все сначала сможешь и потом.
   Он покачал головой.
   - Не то ты говоришь. Еще тогда, после рудника,  я  понял:  заниматься
надо каждый божий день, а то выбьешься из колеи.  По  второму  разу  мне
этого не сдюжить.
   Бледное лицо с оттопыренными ушами, близорукие  глаза,  щуплое  тело,
впалая грудь... Вот ведь проклятье, черт побери!
   - Ладно, Джорджи, пока!..
   Вдобавок ко всему он еще был круглым сиротой.
   Кухня. Чучело кабаньей головы - память о покойном господине Залевски.
Телефон. Полумрак. Пахнет газом и скверным жиром. На  входной  двери,  у
кнопки звонка, много визитных карточек. И моя тоже - пожелтевшая и вся в
пятнах: "Роберт Локамп. Студ. фил. Два продолжительных". Студ. фил.! По-
думаешь, важная птица!.. Все это было давно...
   Я спустился по лестнице и направился  в  кафе  "Интернациональ".  Оно
представляло собой довольно большой, темный и закопченный  продолговатый
зал со множеством задних комнат. На переднем плане, у стойки, стояло пи-
анино. Инструмент был сильно расстроен, несколько струн лопнуло, на доб-
ром десятке клавиш не хватало костяных накладок. И все-таки я был привя-
зан к этому честному и заслуженному "музыкальному мерину", как его здесь
называли. С ним меня связывал целый год жизни, когда я работал в "Интер-
национале" пианистом для "создания настроения".
   В задних комнатах происходили совещания скототорговцев, иногда  здесь
собирались владельцы аттракционов.
   Впереди, невдалеке от входа, сидели проститутки.
   Кафе было пусто, если не считать плоскостопого кельнера Алоиса,  сто-
явшего за стойкой.
   - Тебе как обычно? - спросил он.
   Я кивнул. Он принес мне бокал портвейна пополам с  ромом.  Я  сел  за
столик и бездумно уставился в стенку. Сквозь запыленное  оконное  стекло
косо падал серый луч солнца. Он путался среди бутылок с  пшеничной  вод-
кой, расставленных на многоярусном полукруглом стеллаже.  Словно  рубин,
рдел шерри-бренди.
   Алоис ополаскивал рюмки и бокалы. Хозяйская кошка примостилась на пи-
анино и мурлыкала. Я не спеша покуривал сигарету. От теплого и неподвиж-
ного воздуха я стал клевать носом. Странный все-таки голос  был  у  этой
вчерашней девушки. Низкий, чуть грубоватый,  почти  хриплый  и  все-таки
мягкий.
   - Дай-ка мне, Алоис, какие-нибудь иллюстрированные журналы.
   Тут скрипнула дверь, и вошла Роза, кладбищенская проститутка по проз-
вищу Железная кобыла. Ее назвали так за редкостную неутомимость в  рабо-
те. Роза заказала себе чашку шоколада - роскошь, которую  она  позволяла
себе во всякое воскресное утро. Выпив шоколад, она отправлялась в  Бург-
дорф навестить своего ребенка.
   - Привет, Роберт!
   - Привет, Роза! Как твоя малышка?
   - Вот собралась к ней. Глянь, что я ей везу.
   Она достала из пакета румяную куклу и нажала на ее живот.
   "Ма-ма", - проверещала кукла. Роза сияла.
   - Замечательно! - сказал я.
   - Нет, ты только посмотри. - Она опрокинула  куклу  назад.  С  легким
щелчком кукольные глазки сомкнулись.
   - Это что-то небывалое. Роза!
   Довольная моим одобрением, она снова вложила игрушку в пакет.
   - Ты разбираешься в этих делах, Роберт! Когданибудь из тебя получится
отличный муж.
   - Ну уж прямо! - усомнился я.
   Роза обожала своего ребенка. Всего только три месяца назад, когда де-
вочка еще не умела ходить, она держала ее у себя в комнате. Несмотря  на
ремесло матери, это было вполне возможно - к комнате примыкал  небольшой
чулан. Если вечером Роза приводила домой кавалера, то, попросив его  под
каким-нибудь предлогом подождать на лестнице, она  торопливо  входила  в
комнату, вталкивала коляску с ребенком в чулан, запирала дверку  и  лишь
затем впускала к себе гостя. Но в декабре малышке слишком уж часто  при-
ходилось перекочевывать из теплой комнаты в нетопленый чулан. Вот она  и
простудилась и нередко, покуда мама принимала клиента,  заливалась  пла-
чем. И как это ни было тяжело для Розы, а  все-таки  пришлось  ей  расс-
таться с дочуркой. Она отдала ее в дорогой приют. Там Розу считали  доб-
ропорядочной вдовой. Иначе ребенка не взяли бы.
   Роза поднялась.
   - Так, значит, в пятницу ты придешь? Я кивнул.
   - Тебе ведь известно, в чем дело, да?
   - Конечно, известно.
   Я не имел ни малейшего представления о том, что будет в  пятницу.  Но
расспрашивать не хотелось. К этому я приучил себя еще в тот  самый  год,
когда работал здесь пианистом. Во всяком случае, так все было проще. Так
же, как обращение на "ты" ко всем здешним девицам. Иначе было нельзя.
   - Прощай, Роберт.
   - Прощай, Роза.
   Я еще немного посидел за столиком. Но сегодня меня почему-то не  раз-
морило, не получилось этакого  сонливого  покоя.  Ведь  "Интернациональ"
постепенно превратился для меня в некое тихое воскресное  пристанище.  Я
выпил еще одну рюмку рома, погладил кошку и вышел из кафе.
   Весь день я где-то околачивался, не знал  толком,  чем  бы  заняться,
отовсюду старался поскорее убраться. Вечером пошел в мастерскую и застал
там Кестера, хлопотавшего вокруг "кадиллака". Незадолго до  того  мы  за
бесценок купили эту уже видавшую виды машину, сделали ей капитальный ре-
монт, и теперь Кестер занимался ее доводкой до товарного вида. Мы  наме-
ревались загнать "кадиллак" подороже и рассчитывали неплохо  заработать.
Впрочем, я сомневался в возможности такой спекуляции. В эти трудные вре-
мена покупатели стремились приобретать только маленькие  автомобили,  но
никак не такие полуавтобусы.
   - Нам его не сбагрить, Отто, - сказал я.
   Но Отто был полон оптимизма.
   - Сбагрить трудно машину среднего класса,  -  заявил  он.  -  Спросом
пользуются самые дешевые и самые дорогие автомобили. Еще  не  перевелись
люди с деньгами. А у иного хоть и нет денег, а ему, видите  ли,  страсть
как хочется сойти за богатого.
   - Где Готтфрид? - спросил я.
   - Отправился на какое-то политическое собрание...
   - Рехнулся он, что ли? Что ему там нужно? Кестер улыбнулся.
   - Этого он и сам не знает. Видимо, из-за весны кровь заиграла  -  все
время хочется чего-то новенького.
   - Может, ты и прав, - сказал я. - Давай подсоблю тебе немного.
   Не особенно утруждая себя, мы все-таки провозились до сумерек.
   - Ну хватит, шабаш! - сказал Кестер.
   Мы умылись. Затем, хлопнув по бумажнику, Отто спросил:
   - Угадай, что у меня здесь?
   - Ну?
   - Билеты на сегодняшний матч по боксу.  Точнее,  два  билета.  Пойдем
вместе?
   Я заколебался. Отто с удивлением взглянул на меня.
   - Штиллинг против Уокера, - сказал он. - Будет интереснейший бой.
   - Возьми с собой Готтфрида, - предложил я, чувствуя, что отказываться
просто смешно. Но идти мне определенно не хотелось, хоть я и сам не  по-
нимал почему.
   - У тебя какие-нибудь планы? - спросил он.
   - Нет.
   Он посмотрел на меня.
   - Пойду-ка я домой, - сказал я. - Надо написать письма  и  все  такое
прочее. Ведь хоть когда-нибудь нужно и для этого находить время.
   - Уж не заболел ли ты? - озабоченно спросил он.
   - Нет, нисколько. Но, может, и во мне кровь заиграла - ведь на  дворе
весна.
   - Ладно, как хочешь.
   Я поплелся домой. Но, очутившись в своей комнате, как  и  прежде,  не
знал куда себя девать. Нерешительно я расхаживал вперед и назад.  Теперь
я уже совсем не понимал, чего это меня, собственно, потянуло сюда. Нако-
нец решил снова навестить Джорджи и вышел в коридор, где сразу же  натк-
нулся на фрау Залевски.
   - Вот так раз! - изумилась она. - Вы дома? В такой вечер?
   - Мне трудно отрицать это, - ответил я не без раздражения.
   Она покачала головой в седых завитушках.
   - Как же это вы сейчас не гуляете! Чудеса да и только!
   У Джорджи я пробыл недолго. Через четверть часа вернулся к себе.  По-
думал, не выпить ли чего. Но нет - не хотелось. Я подсел к окну  и  при-
нялся глядеть на улицу. Над кладбищем, словно  крылья  огромной  летучей
мыши, распластались сумерки. Небо за домом профсоюзов было зеленым,  как
недозревшее яблоко. Уже зажглись фонари, но окончательно еще не  стемне-
ло, и казалось, фонарям зябко. Я порылся среди книг и  нашел  бумажку  с
номером телефона. В конце концов - почему бы не позвонить? Ведь  сам  же
наполовину обещал сделать это. Хотя, конечно, скорее всего  девушки  нет
дома.
   Я вышел в переднюю к аппарату, снял трубку и назвал номер. В ожидании
ответа я почувствовал, как из черной раковинки заструилось  что-то  мяг-
кое, теплое, и меня охватило какое-то смутное предощущение неведомо  че-
го. Девушка оказалась дома. И когда в передней  фрау  Залевски,  где  со
стен на меня глядели кабаньи головы, где пахло жиром, а из кухни доноси-
лось звяканье посуды, будто из потустороннего мира послышался ее низкий,
тихий, чуть замедленный, грудной и хрипловатый голос, когда мне  почуди-
лось, что она обдумывает и взвешивает каждое слово,  мое  раздражение  и
недовольство как рукой сняло.
   Я не ограничился расспросами о том, как она вчера доехала, но и дого-
ворился о встрече послезавтра. Только после этого я  повесил  трубку,  и
внезапно меня осенило: не так уж все глупо и бездарно. "С ума сойти!"  -
подумал я и покачал головой. Потом снова снял трубку и позвонил Кестеру.
   - Билеты еще у тебя, Отто?
   - Да.
   - Ну и прекрасно! Пойдем смотреть бокс.
   После матча мы еще побродили по ночному городу. Освещенные улицы были
пустынны. Вспыхивали и гасли световые рекламы. В  витринах  бессмысленно
горел свет. В одной из них красовались голые  восковые  куклы  с  пестро
разрисованными лицами. Выглядели они как-то  призрачно  и  развратно.  В
другой поблескивали ювелирные изделия.  Потом  мы  прошли  мимо  универ-
сального магазина, озаренного белыми лучами прожекторов  и  похожего  на
собор. За зеркальными стеклами пенились лоснящиеся шелка всех  оттенков.
У входа в кино на тротуаре примостилось несколько бледных, явно  изголо-
давшихся горожан. И тут же рядом, за стеклом, пышно раскинулась  пестрая
выкладка продовольственного магазина. Громоздились башни консервных  ба-
нок, на толстом слое ваты лежали сочные яблоки "кальвиль", на  натянутой
веревке, словно белье, повисли развешанные в ряд  жирные  гуси,  твердые
копченые колбасы перемежались круглыми поджаристыми караваями хлеба, ро-
зовато мерцали срезы окороков, окруженных деликатесными печеночными паш-
тетами.
   Мы присели на скамью около сквера. Дул свежий ветерок. Над домами ду-
говой лампой висела луна. Было уже далеко за полночь. Метрах в  двадцати
от нас рабочие поставили на мостовой палатку. Они ремонтировали трамвай-
ные пути. Шипели сварочные горелки. Снопы искр пролетали над согнувшими-
ся темными фигурами. Сварщики занимались серьезным делом. Рядом  с  ними
дымились котлы с асфальтом, похожие на полевые кухни.
   И Отто и я думали каждый о своем.
   - А знаешь, Отто, как-то странно, когда вдруг воскресенье,  верно?  -
сказал я.
   Кестер кивнул.
   - И даже вроде бы приятно, когда оно  остается  позади,  -  задумчиво
проговорил я.
   Кестер пожал плечами.
   - Может быть, мы так привыкли без конца вкалывать, что  даже  от  ка-
кой-то капельки свободы нам и то становится не по себе.
   Я поднял воротник.
   - А разве в нашей нынешней жизни что-нибудь не так? Скажи, Отто.
   Он поглядел на меня и усмехнулся.
   - Раньше многое у нас было не так, Робби.
   - Это правда, - согласился я. - И все-таки...
   Слепящий зеленоватый свет автогена метнулся по асфальту.
   Освещенная изнутри палатка рабочих казалась каким-то  теплым,  уютным
гнездышком.
   - Как, по-твоему, ко вторнику "кадиллак" будет готов? - спросил я.
   - Возможно, что и будет, - ответил Кестер. - А почему ты спрашиваешь?
   - Просто так...
   Мы встали и пошли домой.
   - Что-то сегодня я сам не свой, Отто, - сказал я.
   - Не беда, с каждым бывает, - ответил Кестер. - Приятных тебе  снови-
дений, Робби.
   - И тебе, Отто.
   Придя домой, я не сразу лег в постель. Моя берлога вдруг окончательно
разонравилась мне. Уродливая люстра, чересчур яркий свет, потертая обив-
ка кресел, невыразимо унылый линолеум, кровать с висящей над ней  карти-
ной "Битва под Ватерлоо"... Разве сюда можно привести приличного челове-
ка? Нет, конечно! А уж женщину тем более. Разве что проститутку из  "Ин-
тернационаля".
 
 
   III
 
   Во вторник утром мы сидели во дворе нашей  мастерской  и  завтракали.
"Кадиллак" был готов. Ленц держал в руке лист бумаги и, торжествуя, гля-
дел на нас. Он был у нас главным по рекламе и только что зачитал Кестеру
и мне текст сочиненного им объявления насчет продажи  этой  машины.  Оно
начиналось словами: "Отпуск на южном побережье в роскошном авто" - и бы-
ло чем-то средним между интимно-лирическим стихотворением и патетическим
гимном.
   Выслушав Ленца, мы с Кестером на какое-то время онемели, не  в  силах
прийти в себя от такого безудержного шквала буйной и  витиеватой  фанта-
зии. Ленц считал, что ошеломил нас.
   - Тут вам и поэзия, и размах, и шик! Скажете нет?  -  гордо  произнес
Ленц. - Именно в век деловитости надо быть романтиком, вот в чем  фокус.
Противоположности взаимно притягиваются.
   - Но не тогда, когда речь идет о деньгах, - возразил я.
   - Покупка автомобилей - это  тебе  не  способ  капиталовложения,  мой
мальчик, - отмел мое возражение Готтфрид. - Их покупают, чтобы истратить
деньги. И вот тут-то как раз и начинается романтика, по крайней мере для
делового человека. А для большинства людей она на этом, пожалуй, и  кон-
чается. Как ты считаешь, Отто?
   - Видишь ли... - осторожно начал Кестер.
   - Да не нужно лишних слов! - прервал я его. - Это объявление для  ка-
кого-нибудь курорта или для косметического крема, но никак не для прода-
жи автомобиля.
   От неожиданности Ленц раскрыл рот.
   - Не торопись, Готтфрид, - продолжал я. - Ведь нас ты считаешь прист-
растными. Поэтому я предлагаю: давай спросим Юппа. Юпп - это глас  наро-
да.
   Юпп был нашим единственным  служащим  -  пятнадцатилетний  подросток,
что-то вроде подмастерья. Он обслуживал бензоколонку, заботился о  завт-
раке и убирал мастерскую по вечерам. Он был маленького  росточка,  усеян
веснушками и обладал такими оттопыренными ушами, каких я не видел больше
ни у кого. Кестер шутил, что если, мол, Юпп выпадет из самолета, то  ни-
чего с ним не случится: на таких ушах он плавно спланирует на землю.
   Мы позвали его, и Ленц прочитал ему объявление.
   - Ты заинтересовался бы таким автомобилем, Юпп? - спросил Кестер.
   - Автомобилем? - переспросил Юпп.
   Я рассмеялся.
   - Ну, конечно, автомобилем, - буркнул Ленц. - Или, по-твоему, тут го-
ворится о саранче?
   - А какой это автомобиль? Есть ли у него ускоряющая  передача,  расп-
редвал с верхним управлением эксцентриками,  гидравлические  тормоза?  -
спокойно осведомился Юпп.
   - Дурья твоя башка, да это же наш "кадиллак"! - прошипел Ленц.
   - Не может этого быть! - возразил Юпп, ухмыляясь от уха до уха.
   - Слыхал, Готтфрид? - сказал Кестер. - Вот это и есть  романтика  се-
годняшнего дня.
   - Топай к своей колонке, Юпп, проклятый сын двадцатого века!
   Раздосадованный Ленц направился в мастерскую,  решив  внести  в  свое
объявление чуть побольше технических данных,  но  обязательно  сохранить
его поэтический пафос.
   Несколько минут спустя к нам совершенно неожиданно  нагрянул  старший
инспектор Барзиг. Мы его встретили, как самого почетного гостя.  То  был
инженерэксперт общества по страхованию автомобилей "Феникс", важная пер-
сона, от которой зависело получение заказов на ремонт. Он был знающим  и
дотошным автомобилистом, требовал от нас безукоризненной работы. Но  был
он еще и специалистом по бабочкам, и, играя на этой его страсти, мы мог-
ли вить из него веревки - Однажды мы пополнили его и  без  того  богатую
коллекцию "мертвой головой" - крупной  ночной  бабочкой,  залетевшей  на
огонек в нашу мастерскую. С торжественной  миной,  побледнев  от  непод-
дельного волнения, Барзиг принял от нас этот дар, -  чрезвычайно  редкий
экземпляр, о котором он уже давно мечтал. Этот эпизод запомнился  ему  и
авторемонтные работы так и сыпались на нас. Со своей стороны, мы  стара-
лись ловить для него любую моль, попадавшуюся нам на глаза.
   - Не угодно ли рюмку вермута, господин Барзиг? - спросил Ленц,  снова
овладевший собой.
   - До вечера ни капли спиртного, -  ответил  Барзиг.  -  Мой  железный
принцип!
   - От принципов необходимо иногда отступать, иначе они  не  доставляют
радости, - заявил Готтфрид и разлил вермут по  рюмкам.  -  Предлагаю  за
процветание "перламутровок", "бражников" и "павлиноглазок"!
   - Ну, знаете ли, у вас такой тонкий подход, что попробуй-ка откажись,
- сказал Барзиг после недолгих колебаний. - Но уж коли на то  пошло,  то
заодно выпьем еще и за "бычий глаз". - Он  застенчиво  улыбнулся,  точно
сболтнул нечто двусмысленное о дамах. - Дело в том, что я обнаружил  но-
вую разновидность - со щетинистыми усиками.
   - Вот это да! - воскликнул Ленц. - Снимаю шляпу и низко кланяюсь вам!
Выходит, вы первооткрыватель и ваше имя будет вписано в  анналы  истории
естественных наук.
   Мы выпили еще по одной за щетинистые усики. Барзиг вытер  собственные
усы.
   - Я к вам с приятной новостью: можете забрать "форд". Дирекция решила
поручить ремонт вам.
   - Прекрасно! - сказал Кестер. - Это нам вполне подойдет. А как насчет
предложенной нами сметы?
   - Ее утвердили.
   - Неужто не урезали? Барзиг хитро прищурил глаз.
   - Сперва эти господа сопротивлялись, но в конце концов..."
   - Еще раз выпьем до дна за успехи страховой компа