лужанка гремела по-
судой.
   "И как же могла я жить без тебя?.." - пел голос в нескольких шагах от
меня, там, за дверью.
   - Я пожал плечами и пошел к себе в комнату.
   За стеной снова разгорелась свара. Через несколько минут ко мне  пос-
тучался и вошел Хассе.
   - Я не мешаю вам? - устало спросил он.
   - Ничуть, - ответил я. - Хотите что-нибудь выпить?
   - Лучше не надо. Только немного посижу у вас.
   Он тупо уставился в пол.
   - Вам хорошо, - сказал он. - Вы живете один...
   - Ну что за ерунда! - возразил я. - Вечно торчать одному тоже не  де-
ло... Уж поверьте мне...
   - Чуть сгорбившись, он сидел в кресле. Его глаза казались стеклянными
- в них отражался проникавший в полумрак комнаты свет уличного фонаря. Я
смотрел на, его узкие, покатые плечи.
   - Я представлял себе жизнь совсем по-другому, - проговорил  он  после
долгого молчания.
   - Это у всех так...
   Через полчаса он решил пойти мириться с женой.
   Я дал ему несколько газет и полбутылки ликера "Кюрасао". Ему это при-
торно-сладкое пойло должно было подойти - в напитках он ничего не  смыс-
лил. Тихо, почти неслышно вышел он от меня. Тень от тени, будто и вправ-
ду уже угас. Из коридора словно пестрое шелковое тряпье ворвались обрыв-
ки музыки... скрипки, приглушенные банджо... "И как же могла я жить  без
тебя..."
   Я запер за ним дверь и уселся у окна. Кладбище  было  залито  голубым
сиянием луны. Пестрые контуры световой рекламы взметались  до  крон  де-
ревьев. На темной земле выделялись могильные плиты. Безмолвные,  они  не
внушали страха. Вплотную к ним, сигналя, проезжали автомобили, и свет их
фар скользил по выветрившимся надгробным надписям.
   Я просидел довольно долго, размышляя о всякой всячине. В частности, о
том, как в свое время мы вернулись с фронта, молодые, ни во что не веря-
щие, словно шахтеры, выбравшиеся на поверхность из  обвалившейся  шахты.
Нам хотелось ринуться в поход против лжи,  эгоизма,  алчности,  душевной
косности - против всего, что вынудило нас пройти через  войну.  Мы  были
суровы и могли верить только близкому товарищу или таким вещам,  которые
никогда нас не подводили, - небу, табаку, деревьям, хлебу  и  земле.  Но
что же из всего этого получилось? Все распадалось, пропитывалось фальшью
и забывалось. А если ты не умел забывать, то тебе оставались только бес-
силие, отчаяние, равнодушие и водка. Ушло в прошлое время великих  чело-
веческих и даже чисто мужских мечтаний.  Торжествовали  дельцы.  Продаж-
ность. Нищета.
   "Вам хорошо, вы одиноки", - сказал мне Хассе. Все это, конечно, так -
одинокий человек не может быть покинут. Но иногда  по  вечерам  эти  ис-
кусственные построения разлетались в прах, а жизнь  превращалась  в  ка-
кую-то всхлипывающую, мечущуюся мелодию, в  водоворот  дикого  томления,
желания, тоски и надежды все-таки вырваться из бессмысленного  самоодур-
манивания, из бессмысленных в своей монотонности звуков этой вечной шар-
манки. Неважно куда, но лишь бы вырваться. О, эта жалкая потребность че-
ловека в крупице тепла. И разве этим теплом не могут  быть  пара  рук  и
склоненное над тобой лицо? Или и это было  бы  самообманом,  покорностью
судьбе, бегством? Да и разве вообще существует что-то, кроме  одиночест-
ва?
   Я закрыл окно. Нет, ничего другого нет. Для всего остального у  чело-
века слишком мало почвы под ногами.
   Однако утром я встал пораньше и, прежде чем пойти в мастерскую,  пос-
тучал в дверь владельца небольшой цветочной лавки. Там я подобрал  букет
роз и попросил отправить их без промедлений. Я чувствовал себя  довольно
странно, когда медленно  выводил  на  карточке  адрес  и  имя:  Патриция
Хольман.
 
 
   V
 
   Кестер надел свой самый старый костюм и поехал в финансовое  управле-
ние. Он хотел добиться снижения наших  налогов.  В  мастерской  остались
Ленц и я.
   - Готтфрид, - сказал я, - ну-ка давай приналяжем на  толстый  "кадил-
лак".
   Накануне в вечерней газете появилось  наше  объявление,  и,  следова-
тельно, уже сегодня мы могли рассчитывать на покупателей,  если  таковые
вообще окажутся. Так или иначе надо было подготовить машину.
   Сначала мы обработали все лакированные поверхности  полировочной  во-
дой. "Кадиллак" засверкал как никогда и прямо  на  глазах  подорожал  на
добрую сотню марок. Затем мы залили в мотор самое густое из всех возмож-
ных масел. Поршни были уже не первосортными и слегка постукивали. Вязкое
масло компенсировало этот дефект, и мотор работал удивительно спокойно и
ровно. Коробку скоростей и задний мост мы тоже заправили густой смазкой,
чтобы и они вели себя бесшумно.
   Потом решили проверить все на ходу - поблизости была сильно  разбитая
дорога. Мы прошли по ней на скорости пятьдесят километров. Кузов кое-где
побрякивал. Мы снизили давление в баллонах на четверть атмосферы и  пов-
торили проверку. Дело пошло лучше. Выпустили еще четверть атмосферы. Все
посторонние звуки исчезли.
   Мы вернулись в мастерскую, смазали скрипучий шарнир капота, вложили в
него резиновую прокладку, залили в радиатор горячую воду,  чтобы  двига-
тель завелся с полуоборота, и обрызгали низ машины из керосинового  рас-
пылителя, чтобы и здесь все блестело. После всего этого Ленц воздел руки
к небу:
   - Так явись же нам, о благословенный покупатель. Приди, о милый обла-
датель туго набитого бумажника! Мы ждем не дождемся тебя, как жених  не-
весту.
   Однако невеста не спешила. Поэтому мы вкатили на яму  бензиновую  та-
рахтелку булочника и начали демонтировать переднюю  ось...  Часа  полто-
ра-два мы спокойно работали и почти не разговаривали. Вдруг Юпп,  стояв-
ший у бензоколонки, стал насвистывать мелодию песенки "Чу! Кого сюда не-
сет?.."
   Я вылез из ямы и посмотрел в  окно.  Какой-то  невысокий,  коренастый
мужчина ходил вокруг "кадиллака". С виду это был вполне солидный буржуа.
   - Глянь-ка, Готтфрид, - шепотом сказал я. - Уж не невеста ли это?
   - Безусловно! - заявил Ленц, едва взглянув на пришельца. - Но ты пос-
мотри на его лицо. Еще никто с ним слова не сказал, а он уже полон недо-
верия. Пойди схлестнись с ним. Я остаюсь в резерве. Подключусь,  если  у
тебя ничего не выйдет. И не забывай про хитрости, которым я тебя учил.
   - Ладно. - Я вышел во двор.
   Мужчина смотрел на меня умными черными глазами.
   - Локамп, - представился я.
   - Блюменталь.
   Обязательно представиться - такова была первая хитрость Готтфрида. Он
утверждал, что это сразу же создает  более  интимную  атмосферу.  Вторая
хитрость сводилась к тому, чтобы начинать разговор предельно  сдержанно,
по возможности раскусить характер покупателя и в нужный  момент  нанести
удар по его слабому месту.
   - Вы пришли насчет "кадиллака", господин Блюменталь? - спросил я.
   Блюменталь кивнул.
   - А вот он стоит, - я указал рукой на машину.
   - Это я и так вижу, - откликнулся Блюменталь.
   Я окинул его быстрым взглядом. "Осторожно! - сказал я себе.  -  Он  и
сам хитер".
   Мы пересекли двор. Я распахнул дверцу машины и запустил мотор. Я мол-
чал, чтобы не мешать ему подробно осмотреть все. Он, несомненно,  начнет
что-нибудь критиковать, и тогда я перейду в контратаку.
   Но Блюменталь ничего не осматривал. И ничего не критиковал.  Он  тоже
молчал и стоял передо мной, как истукан. Мне оставалось  только  одно  -
заговорить первому.
   Медленно и детально я начал описывать  "кадиллак"  -  так,  вероятно,
мать говорит о любимом ребенке. При этом я пытался выяснить, смыслит  ли
этот человек хоть что-нибудь в автомобилях. Если он знаток, то нужно по-
больше расписывать двигатель и шасси, а если он в технике не  разбирает-
ся, то следует упирать на комфорт и всякие финтифлюшки.
   Но и теперь он не выдавал себя ничем, предоставляя говорить мне одно-
му. Мне начало казаться, будто я разбухаю, как воздушный шар.
   - Зачем вам нужна машина? Для города или для путешествий? - спросил я
наконец, надеясь все-таки сдвинуть разговор с мертвой точки.
   - Смотря по обстоятельствам.
   - Понимаю! Вы намерены водить сами или пользоваться услугами шофера?
   - И то, и другое.
   И то, и другое! Он отвечал мне, как попугай. Видимо, он принадлежал к
ордену монахов, давших обет молчания.
   Чтобы как-то оживить разговор, я решил заставить  его  самостоятельно
проверить что-нибудь. В этом случае клиенты обычно делались более  общи-
тельными. Иначе, подумал я, он вот-вот заснет.
   - Прекрасно функционирует откидной скользящий верх.  Обслуживать  его
исключительно легко, особенно если учесть крупные габариты этого кабрио-
лета, - сказал я. - Попробуйте закрыть его. Достаточно усилия одной  ру-
ки...
   Но Блюменталь сказал, что делать это ни к чему. Мол, и так видно. Я с
треском открыл и захлопнул дверки, подергал за ручки.
   - Ничто не разболтано. Все прочно и надежно. Проверьте сами.
   Блюменталь снова отказался от проверки. Он полагал, что иначе и  быть
не может. Ну и орешек попался мне!
   Я продемонстрировал ему работу стеклоподъемников.
   - Ручки вы крутите прямо-таки играючи. Стекла фиксируются в любом по-
ложении.
   Он не пошевельнулся.
   - К тому же стекла небьющиеся, - уже впадая в отчаяние, продолжал  я.
- Это неоценимое преимущество! Вон там, в мастерской, стоит "форд"...  -
Я приукрасил историю про гибель жены булочника, добавив еще одну  жертву
- ребенка, хотя тот не успел родиться.
   Но прошибить Блюменталя было не легче, чем взломать сейф.
   - Небьющееся стекло ставят на все машины, - прервал он меня. - Ничего
особенного в этом нет.
   - Небьющееся стекло не относится к серийному оборудованию, - возразил
я мягко, но решительно, - Разве что лобовое стекло на некоторых моделях.
Но никаким образом не боковые стекла.
   Я нажал на кнопку в середине руля - оба клаксона взревели. Затем  пе-
решел к описанию комфорта, говорил про багажники, сиденья, боковые  кар-
маны, панель приборов. Я даже включил прикуриватель и, пользуясь  случа-
ем, предложил Блюменталю сигарету, рассчитывая с ее помощью хоть чуточку
умилостивить его. Но он отказался.
   - Спасибо, я не курю, - сказал он и посмотрел на меня с таким скучаю-
щим видом, что вдруг мне подумалось: может, он вообще не намеревался ид-
ти сюда, а зашел по ошибке - заблудился; может, ему  нужно  было  купить
что-то совсем другое - машину для обметывания петель или  радиоприемник;
может, в силу врожденной нерешительности он еще  немного  потопчется  на
месте, а потом двинет дальше.
   - Давайте, господин Блюменталь, сделаем пробную  поездку,  -  наконец
предложил я, чувствуя, что уже порядком выдохся.
   - Пробную поездку? - переспросил он, явно не понимая, о чем речь.
   - Ну да, пробную поездку. Должны же вы сами убедиться в высоких ходо-
вых качествах этой машины. На улице или на шоссе она устойчива, как дос-
ка. Идет как по рельсам. А как приемиста - будто это не тяжелый  кабрио-
лет, а пушинка...
   - Ах, уж мне эти пробные поездки...  -  сказал  он,  пренебрежительно
махнув рукой. - Пробные поездки ни о чем не говорят. Недостатки  автомо-
биля всегда выявляются только впоследствии.
   "Конечно, впоследствии, дьявол ты чугунный! - с досадой подумал я.  -
Не ожидаешь ли ты, что я тебя ткну носом во все дефекты?"
   - Что ж, ладно. Нет так нет, - сказал я, утратив  всякую  надежду  на
успех. Мне стало ясно, что он не собирается покупать машину.
   Но тут он внезапно повернулся, посмотрел на меня в упор и тихо, резко
и очень быстро спросил:
   - Сколько стоит эта машина?
   - Семь тысяч марок, - ответил я, не моргнув глазом, словно выпалил из
пулемета. Ни в коем случае он не должен был заметить, что я не уверен  в
цене. Это я хорошо понимал. Каждая секунда колебания могла бы встать нам
в тысячу марок, которую он выторговал бы в свою пользу.
   - Семь тысяч марок, нетто, - твердо повторил я, а сам подумал: "Пред-
ложи мне пять, и машина твоя".
   Но Блюменталь ничего не предложил.
   - Слишком дорого! - коротко выдохнул он.
   - Конечно! - сказал я и решил, что окончательно проиграл.
   - Почему вы сказали "конечно"? - спросил Блюменталь, впервые довольно
человечным тоном.
   - Господин Блюменталь, - ответил я, - встречали ли вы  в  наше  время
хоть кого-нибудь, кто реагирует иначе на цену?
   Он внимательно посмотрел на меня. Затем на его лице мелькнуло подобие
улыбки.
   - Вы правы. Но машина действительно слишком дорога.
   Я не верил ушам своим. Вот он наконец-то, настоящий тон! Тон  заинте-
ресованного человека! Или то был опять какой-нибудь коварный ход?
   В это мгновение в воротах появился щегольски одетый господин. Он дос-
тал из кармана газету, проверил по ней номер нашего дома  и  подошел  ко
мне.
   - Здесь продается "кадиллак"? Я кивнул и, не в силах сказать  что-ли-
бо, смотрел на желтую бамбуковую трость и замшевые перчатки этого  фран-
та.
   - Можно посмотреть? - снова спросил он, и ни один мускул  не  дрогнул
на его лице.
   - Да вот же он, - с трудом выговорил я. - Но прошу вас подождать... Я
еще не освободился... Не угодно ли посидеть вот там?
   Франт с минуту прислушивался к гудению мотора и состроил сперва  кри-
тическую, а затем одобрительную гримасу. Потом я проводил его в мастерс-
кую.
   - Идиот! - прошипел я ему в лицо и быстро вернулся к Блюменталю.
   - Если вы прокатитесь в этой машине, ваше отношение к цене  наверняка
изменится, - сказал я. - Вы вольны испытывать ее сколько пожелаете. Или,
быть может, вам удобнее, чтобы я заехал  за  вами  вечером?  Пожалуйста.
Тогда и покатаемся.
   Но порыв уже угас. Блюменталь вновь стоял передо мной, как  гранитный
монумент какому-нибудь председателю хорового общества.
   - Ну хватит, - сказал он. - Я должен идти. А захочу совершить пробную
поездку, то еще успею позвонить вам.
   Я понял, что пока сделать ничего нельзя.  Этот  человек  уговорам  не
поддавался.
   - Хорошо, - заявил я, - но не записать ли мне ваш телефон, чтобы  из-
вестить вас, если появится другой претендент?
   Блюменталь как-то странно посмотрел на меня:
   - Претендент еще не покупатель.
   Он достал кожаный кисет с сигарами и протянул  его  мне.  Выяснилось,
что он все-таки курит. Да еще такие дорогие сигары, как "Корона-Корона".
Значит, денег у него навалом. Но мне все это  уже  было  безразлично.  Я
взял сигару.
   Он дружелюбно пожал мне руку и ушел. Я глядел ему вслед  и  тихо,  но
выразительно ругал его. Затем вернулся в мастерскую.
   - Ну как? - приветствовал меня сидевший там франт - Готтфрид Ленц.  -
Здорово это я, правда? Вижу мучаешься - вот и решил немного помочь тебе.
Счастье, что перед поездкой насчет налогов Отто переоделся здесь. Смотрю
- на плечиках висит его выходной костюм. Я в  момент  переоделся,  пулей
вылетел в окно, а обратно вернулся как  серьезный  покупатель!  Здорово,
верно?
   - Не здорово, а по-идиотски, - ответил я. - Этот тип хитрее нас с то-
бой, вместе взятых! Посмотри на сигару! Полторы марки за штуку! Ты спуг-
нул миллиардера.
   Готтфрид взял у меня сигару, обнюхал ее и закурил.
   - Я спугнул жулика. Миллиардеры таких сигар не курят. А курят они те,
что продают поштучно по десять пфеннигов.
   - Чушь болтаешь, - ответил я. - Жулик не назвал бы себя  Блюменталем.
Жулик представился бы как граф фон Блюменталю или что-нибудь в этом  ро-
де.
   - Этот человек вернется, - со  свойственным  ему  оптимизмом  заметил
Ленц и выпустил дым моей сигары мне же в лицо.
   - Этот не вернется, - убежденно сказал я. - Но скажи, где ты раздобыл
бамбуковую дубинку и эти перчатки?
   - Одолжил. Напротив, в магазине "Бенн и компания".  Я  там  знаком  с
продавщицей. Трость, может быть, даже оставлю  себе  насовсем.  Она  мне
нравится.
   Довольный собой, он стал быстро вертеть в воздухе эту толстую палку.
   - Готтфрид, - сказал я. - В тебе явно пропадает талант. Пошел бы ты в
варьете, на эстраду - вот где твое место!
   - Вам звонили, - сказала мне Фрида, косоглазая служанка фрау  Залевс-
ки, когда в полдень я ненадолго забежал домой.
   Я обернулся.
   - Когда звонили?
   - С полчаса назад. Какая-то дама.
   - А что она сказала?
   - Что вечером позвонит снова. Но я ей сразу объяснила,  что  большого
смысла в этом нет. Что по вечерам вы никогда не бываете дома.
   Я уставился на нее.
   - Что?! Вот прямо так и сказали? Господи, хоть бы  кто-нибудь  научил
вас разговаривать по телефону.
   - Я и так умею разговаривать по телефону, -  флегматично  проговорила
Фрида. - А по вечерам вы действительно почти никогда не бываете дома.
   - Но ведь вас это ничуть не касается, - раскипятился я. - В следующий
раз вы еще, чего доброго, расскажете, какие у меня носки -  дырявые  или
целые.
   - И расскажу! - огрызнулась Фрида, злобно пялясь  на  меня  красными,
воспаленными глазами. Мы с ней издавна враждовали.
   Охотнее всего я сунул бы ее башкой в кастрюлю с супом, но совладал  с
собой, нашарил в кармане марку, ткнул ее Фриде в  руку  и  уже  примири-
тельно спросил:
   - А эта дама не назвала себя?
   - Не назвала, - ответила Фрида.
   - А какой у нее был голос? Чуть глуховатый и низкий, да?  Вообще  та-
кой, как будто она простудилась и охрипла, да?
   - Не припомню, - заявила Фрида с той флегмой, словно и не получила от
меня только что целую марку.
   - Очень красивенькое у вас колечко на пальце, прямо очаровательное, -
сказал я. - А теперь подумайте повнимательнее, может, все-таки припомни-
те.
   - Не припомню, - ответила Фрида, и  лицо  ее  так  и  светилось  зло-
радством.
   - Тогда возьми да повесься, чертова кукла! - процедил я сквозь зубы и
пошел, не оглядываясь.
   Ровно в шесть вечера я пришел домой. Открыв дверь, я увидел непривыч-
ную картину. В коридоре стояла фрау Бендер, медсестра по уходу  за  мла-
денцами, в окружении всех дам нашего пансиона.
   - Подойдите к нам, - сказала мне фрау Залевски.
   Причиной сбора был сплошь украшенный  бантами  ребеночек  в  возрасте
примерно полугода. Фрау Бендер привезла его в детской коляске. Это  было
вполне нормальное дитя; но женщины склонились над ним с выражением тако-
го безумного восторга, будто перед ними оказался первый младенец,  наро-
дившийся на свет божий. Они  издавали  звуки,  напоминающие  кудахтанье,
прищелкивали пальцами перед глазами этого крохотного создания, вытягива-
ли губы трубочкой. Даже Эрна Бениг в своем кимоно с драконами и та  вов-
леклась в эту оргию платонического материнства.
   - Ну разве он не прелесть? - спросила меня  фрау  Залевски;  ее  лицо
расплылось от умиления.
   - Правильно ответить на ваш вопрос можно будет только лет через двад-
цать - тридцать, - сказал я и покосился на телефон.  Только  бы  мне  не
позвонили теперь, когда все тут собрались.
   - Нет, вы как следует вглядитесь в него, -  требовательно  обратилась
ко мне фрау Хассе.
   Я вгляделся. Младенец как младенец. Ничего особенного я в нем обнару-
жить не мог. Разве что страшно маленькие ручонки. Было странно подумать,
что когда-то и я был таким крохотным.
   - Бедненький, - сказал я. - Ведь совсем не представляет себе, что его
ждет. Хотел бы я знать, к какой войне он поспеет.
   - Как злобно! - воскликнула фрау Залевски.  -  Неужели  вы  настолько
бесчувственный человек?
   - Напротив, - возразил я, - чувств у меня хоть  отбавляй,  иначе  эта
мысль просто не пришла бы мне в голову.
   С этим я ретировался к себе в комнату.
   Через десять минут раздался телефонный звонок. Услышав  свое  имя,  я
вышел в коридор. Конечно, все общество еще было там! Дамы и не  подумали
разойтись, когда я приложил  трубку  к  уху  и  услышал  голос  Патриции
Хольман, благодарившей меня за цветы. И вдруг младенец, сытый  по  горло
этим сюсюканьем и кривляньем и, видимо, самый разумный из всех,  огласил
коридор душераздирающим ревом.
   - Извините, - с отчаяньем проговорил я в телефон, - тут  разбушевался
один младенец, но он не мой.
   Дамы шипели, словно клубок гигантских змей, - так они пытались утихо-
мирить разоравшегося сосунка. Только сейчас я заметил, что малютка  и  в
самом деле особенный: его легкие, вероя