водил глаз с машины.
   - Отто, мы не должны ее покупать, - сказал я.
   - Тогда ее купит этот ублюдок Гвидо, - возразил Кестер, - и мы  ничем
не поможем ее хозяину.
   - Верно, - сказал я. - Но все-таки мне это не нравится.
   - А что может понравиться в наше время, Робби? Поверь мне:  для  него
даже лучше, что мы здесь. Так он, может быть, получит за свое такси чуть
побольше. Но обещаю тебе: если эта сволочь не предложит свою цену, то  я
буду молчать.
   Пришел аукционист. Он торопился. Вероятно, у него было много  дел:  в
городе ежедневно проходили десятки аукционов. Он приступил к  распродаже
жалкого скарба, сопровождая слова плавными, округлыми жестами. В нем бы-
ла деловитость и тяжеловесный юмор человека, ежедневно  соприкасающегося
с нищетой, но не задетого ею.
   Вещи уплывали за гроши. Несколько торговцев скупили почти все. В  от-
вет на взгляд аукциониста они небрежно поднимали палец или  отрицательно
качали головой. Но порой за этим взглядом следили другие глаза.  Женщины
с горестными лицами со страхом и надеждой взирали на  пальцы  торговцев,
словно на священные заповеди господни. Такси заинтересовало трех покупа-
телей. Первую цену назвал Гвидо - триста марок. Это было  позорно  мало.
Коренастый человек подошел ближе. Он беззвучно шевелил губами. Казалось,
что и он хочет что-то предложить. Но его рука опустилась. Он отошел  на-
зад.
   Затем была названа цена в четыреста марок. Гвидо повысил ее до  четы-
рехсот пятидесяти. Наступила пауза. Аукционист обратился к собравшимся:
   - Кто больше?.. Четыреста пятьдесят  -  раз,  четыреста  пятьдесят  -
два...
   Хозяин такси стоял с широко открытыми глазами  и  опущенной  головой,
точно ожидал удара в затылок.
   - Тысяча, - сказал Кестер. Я посмотрел на него. - Она стоит  трех,  -
шепнул он мне. - Не могу смотреть, как его здесь режут.
   Гвидо делал нам отчаянные знаки. Ему хотелось обтяпать дельце,  и  он
позабыл про "Сопляка".
   - Тысяча сто, - проблеял он и, глядя на нас, усиленно заморгал обоими
глазами. Будь у него глаз на заду, он моргал бы и им.
   - Тысяча пятьсот, - сказал Кестер.
   Аукционист вошел в раж. Он пританцовывал с молотком в руке,  как  ка-
пельмейстер. Это уже были суммы, а не какие-нибудь две, две с  половиной
марки, за которые шли прочие предметы.
   - Тысяча пятьсот десять! - воскликнул Гвидо, покрываясь потом.
   - Тысяча восемьсот, - сказал Кестер.
   Гвидо взглянул на него, постучал пальцем по лбу и сдался.  Аукционист
подпрыгнул. Вдруг я подумал о Пат.
   - Тысяча восемьсот пятьдесят, - сказал я, сам того не  желая.  Кестер
удивленно повернул голову.
   - Полсотни я добавлю сам, - поспешно сказал я, - так надо... из осто-
рожности.
   Он кивнул.
   Аукционист ударил молотком - машина стала нашей. Кестер тут же  упла-
тил деньги.
   Не желая признать себя побежденным, Гвидо подошел к нам как ни в  чем
не бывало.
   - Подумать только! - сказал он. - Мы могли бы заполучить этот ящик за
тысячу марок. От третьего претендента мы бы легко отделались.
   - Привет, миленький! - раздался за ним скрипучий голос.
   Это был попугай в позолоченной клетке, - настала его очередь.
   - Сопляк, - добавил я.
   Пожав плечами, Гвидо исчез.
   Я подошел к бывшему владельцу машины. Теперь рядом с ним стояла блед-
ная женщина.
   - Вот... - сказал я.
   - Понимаю... - ответил он.
   - Нам бы лучше не вмешиваться, но тогда вы получили бы меньше, - ска-
зал я.
   Он кивнул, нервно теребя руки.
   - Машина хороша, - начал он внезапно скороговоркой, - машина  хороша,
она стоит этих денег... наверняка... вы не переплатили... И вообще  дело
не в машине, совсем нет... а все потому... потому что...
   - Знаю, знаю, - сказал я.
   - Этих денег мы и не увидим, - сказала женщина. - Все тут же уйдет на
оплату долгов.
   - Ничего, мать, все снова будет хорошо, - сказал мужчина. - Все будет
хорошо!
   Женщина ничего не ответила.
   - При переключении на вторую скорость повизгивают шестеренки, -  ска-
зал мужчина, - но это не дефект, так было всегда, даже  когда  она  была
новой. - Он словно говорил о ребенке. - Она у нас уже три года, и ни од-
ной поломки. Дело в том, что... сначала я болел, а потом  мне  подложили
свинью... Друг...
   - Подлец, - жестко сказала женщина.
   - Ладно, мать, - сказал мужчина и посмотрел на нее, - я еще встану на
ноги. Верно, мать?
   Женщина не ответила. Ее переволновавшийся муж был весь в поту.
   - Дайте мне ваш адрес, - сказал Кестер, - иной раз нам может  понадо-
биться шофер.
   Тяжелой, честной рукой человек старательно вывел адрес.  Я  посмотрел
на Кестера; мы оба знали, что беднягу может спасти только чудо. Но время
чудес прошло, а если они и случались, то разве что в худшую сторону.
   Человек говорил без умолку, как в бреду. Аукцион кончился. Мы  стояли
во дворе одни. Он объяснял нам, как пользоваться зимой стартером.  Снова
и снова прикасался к машине, потом приутих.
   После обеда пришел булочник, чтобы забрать свой "форд".  У  него  был
унылый, грустный вид. Я стоял один во дворе.
   - Нравится вам цвет? - спросил я.
   - Да, пожалуй, - сказал он, нерешительно оглядывая машину.
   - Верх получился очень красивым.
   - Разумеется...
   Он топтался на месте, словно не решаясь уходить. Я ждал, что он попы-
тается выторговать еще что-нибудь, например, домкрат или пепельницу.
   Но произошло другое. Он посопел с минутку, потом  посмотрел  на  меня
выцветшими глазами в красных прожилках и сказал:
   - Подумать только: еще несколько недель назад она сидела в этой маши-
не, здоровая и бодрая!..
   Я слегка удивился, увидев его вдруг таким размякшие,  и  предположил,
что шустрая чернявая бабенка, которая приходила с ним в  последний  раз,
уже начала действовать ему на  нервы.  Ведь  люди  становятся  сентимен-
тальными скорее от огорчений, нежели от любви.
   - Хорошая она была женщина, - продолжал он, - душевная  женщина.  Ни-
когда ничего не требовала. Десять лет проносила одно  и  то  же  пальто.
Блузки и все такое шила себе сама. И хозяйство вела  одна,  без  прислу-
ги...
   "Ага, - подумал я, - его новая мадам, видимо, не делает всего этого".
   Булочнику хотелось излить душу. Он рассказал мне о бережливости своей
жены, и было странно видеть, как воспоминания  о  сэкономленных  деньгах
растравляли этого заядлого любителя пива и игры в кегли. Даже  сфотогра-
фироваться по-настоящему и то не хотела, говорила, что, мол, слишком до-
рого. Поэтому у него осталась только одна свадебная  фотография  и  нес-
колько маленьких моментальных снимков.
   Тут меня осенило:
   - Вам следовало бы заказать красивый портрет вашей жены, - сказал  я.
- Будет память навсегда. Фотографии со временем выцветают. Есть один ху-
дожник, который делает такие вещи.
   Я рассказал ему о деятельности Фердинанда Грау. Он сразу же  насторо-
жился и заметил, что это, вероятно, очень дорого. Я успокоил его -  дес-
кать, если я пойду с ним, то с него возьмут дешевле. Он попробовал укло-
ниться от моего предложения, но я не отставал и заявил что память о жене
дороже всего. Наконец он был готов. Я позвонил Фердинанду и  предупредил
его. Потом я поехал с булочником за фотографиями.
   Шустрая брюнетка выскочила нам навстречу из  булочной.  Она  забегала
вокруг "Форда".
   - Красный цвет был бы лучше, пупсик! Но ты,  конечно,  всегда  должен
поставить на своем!
   - Да отстань ты! - раздраженно бросил пупсик. Мы поднялись  в  гости-
ную. Дамочка последовала за нами. Ее быстрые глазки видели все. Булочник
начал нервничать. Он не хотел искать фотографии при ней.
   - Оставь-ка нас одних, - сказал он наконец грубо.
   Вызывающе выставив полную грудь, туго обтянутую джемпером, она повер-
нулась и вышла. Булочник достал из зеленого плюшевого альбома  несколько
фотографий и показал мне. Вот его жена, тогда еще невеста, а рядом он  с
лихо закрученными усами; тогда она еще  смеялась.  С  другой  фотографии
смотрела худая, изнуренная женщина с боязливым взглядом. Она  сидела  на
краю стула. Только две небольшие фотографии, но в них  отразилась  целая
жизнь.
   - Годится, - сказал я. - По этим снимкам он может сделать все.
   Фердинанд Грау встретил нас в сюртуке. У него был вполне почтенный  и
даже торжественный вид. Этого требовала профессия. Он знал,  что  многим
людям, носящим траур, уважение к их горю важнее, чем само горе.
   На стенах мастерской висело несколько внушительных портретов маслом в
золотых рамах; под ними были маленькие фотографии - образцы.  Любой  за-
казчик мог сразу же убедиться, что можно сделать даже  из  расплывчатого
моментального снимка.
   Фердинанд обошел с булочником всю экспозицию и спросил, какая  манера
исполнения ему больше по душе. Булочник в свою очередь спросил,  зависят
ли цены от размера портрета. Фердинанд объяснил, что дело тут не в квад-
ратных метрах, а в стиле живописи. Тогда выяснилось, что булочник  пред-
почитает самый большой портрет.
   - У вас хороший вкус, - похвалил его Фердинанд, - это  портрет  прин-
цессы Боргезе. Он стоит восемьсот марок. В раме.
   Булочник вздрогнул.
   - А без рамы?
   - Семьсот двадцать.
   Булочник предложил четыреста марок. Фердинанд тряхнул  своей  львиной
гривой:
   - За четыреста марок вы можете иметь максимум головку в  профиль.  Но
никак не портрет анфас. Он требует вдвое больше труда.
   Булочник заметил, что головка в профиль устроила  бы  его.  Фердинанд
обратил его внимание на то, что обе фотографии сняты анфас. Тут даже сам
Тициан и тот не смог бы сделать портрет  в  профиль.  Булочник  вспотел;
чувствовалось, что он в отчаянии оттого, что в свое время не был  доста-
точно предусмотрителен. Ему пришлось согласиться с Фердинандом.  Он  по-
нял, что для портрета анфас придется малевать на пол-лица больше, чем  в
профиль. Более высокая цена была оправдана. Булочник мучительно колебал-
ся. Фердинанд, сдержанный до этой минуты, теперь перешел к уговорам. Его
могучий бас приглушенно перекатывался по мастерской, как эксперт, я счел
долгом заметить, что мой друг выполняет работу безукоризненно.  Булочник
вскоре созрел для сделки, особенно после того,  как  Фердинанд  расписал
ему, какой эффект произведет столь пышный портрет на злокозненных  сосе-
дей.
   - Ладно, - сказал он, - но  при  оплате  наличными  десять  процентов
скидки.
   - Договорились, - согласился Фердинанд. - Скидка десять  процентов  и
задаток триста марок на издержки - на краски и холст.
   Еще несколько минут они договаривались о деталях, а затем  перешли  к
обсуждению характера самого портрета. Булочник хотел, чтобы были дорисо-
ваны нитка жемчуга и золотая брошь с бриллиантами. На фотографии они от-
сутствовали.
   - Само собой разумеется, - заявил Фердинанд,  -  драгоценности  вашей
супруги будут пририсованы. Хорошо, если вы их как-нибудь занесете на ча-
сок, чтобы они получились возможно натуральнее.
   Булочник покраснел:
   - У меня их больше нет. Они... Они у родственников.
   - Ах, так. Ну что же, можно и без них. А скажите,  брошь  вашей  жены
похожа на ту, что на портрете напротив?
   Булочник кивнул:
   - Она была чуть поменьше.
   - Хорошо, так мы ее и сделаем. А ожерелье нам ни к чему. Все жемчужи-
ны похожи одна на другую.
   Булочник облегченно вздохнул.
   - А когда будет готов портрет?
   - Через шесть недель.
   - Хорошо.
   Булочник простился и ушел. Я еще немного посидел с Фердинандом в мас-
терской.
   - Ты будешь работать над портретом шесть недель?
   - Какое там! Четыре-пять дней. Но ему я этого не могу сказать,  а  то
еще начнет высчитывать, сколько я зарабатываю в час, и  решит,  что  его
обманули. А шесть недель его вполне устраивают, так же, как и  принцесса
Боргезе! Такова человеческая природа, дорогой Робби. Скажи  я  ему,  что
это модистка, и портрет жены потерял бы для него половину своей  прелес-
ти. Между прочим вот уже шестой раз выясняется, что умершие женщины  но-
сили такие же драгоценности, как на том портрете. Вот какие бывают  сов-
падения. Этот портрет никому не ведомой доброй Луизы Вольф -  великолеп-
ная, возбуждающая реклама.
   Я обвел взглядом комнату. С неподвижных лиц на стенах на меня смотре-
ли глаза, давно истлевшие в могиле. Эти портреты остались невостребован-
ными или неоплаченными родственниками. И все это были люди, которые ког-
да-то дышали и на что-то надеялись.
   - Скажи, Фердинанд, ты не станешь постепенно меланхоликом в таком ок-
ружении?
   Он пожал плечами:
   - Нет, разве что циником. Меланхоликом становишься, когда размышляешь
о жизни, а циником - когда видишь, что делает из нее большинство людей.
   - Да, но ведь иные люди страдают по-настоящему...
   - Конечно, но те не заказывают портретов.
   Он встал.
   - И хорошо, Робби, что у людей еще остается много важных мелочей, ко-
торые приковывают их к жизни, защищают от нее. А вот одиночество -  нас-
тоящее одиночество, без всяких иллюзий - наступает  перед  безумием  или
самоубийством.
   Большая голая комната плыла в сумерках. За стеной кто-то  тихо  ходил
взад и вперед. Это была экономка, никогда не показывавшаяся при  ком-ни-
будь из нас. Она считала, что мы восстанавливаем Фердинанда против  нее,
и ненавидела нас.
   Я вышел и, словно в теплую ванну, окунулся в шум и бурление улицы.
 
 
   XI
 
   Впервые я шел в гости к Пат. До сих пор обычно она навещала меня  или
я приходил к ее дому, и мы отправлялись куда-нибудь. Но всегда было так,
будто она приходила ко мне только с визитом, ненадолго. А  мне  хотелось
знать о ней больше, знать, как она живет.
   Я подумал, что мог бы принести ей цветы. Это было нетрудно: городской
сад за луна-парком был весь в цвету. Перескочив через  решетку,  я  стал
обрывать кусты белой сирени.
   - Что вы здесь делаете? - раздался вдруг громкий голос. Я поднял гла-
за. Передо мной стоял человек с лицом бургундца  и  закрученными  седыми
усами. Он смотрел на меня с возмущением. Не полицейский и не сторож, но,
судя по виду, офицер в отставке.
   - Это нетрудно заметить, - вежливо ответил я, - я обламываю ветки си-
рени.
   На мгновение у отставного военного отнялся язык.
   - Известно ли вам, что это городской парк? - гневно спросил он.
   Я рассмеялся.
   - Конечно, известно. - Или, по-вашему, я принял это место за  Канарс-
кие острова?
   Он посинел. Я испугался, - что если его хватит удар.
   - Сейчас ж вон отсюда! - заорал он первоклассным казарменным басом. -
Вы расхищаете городскую собственность! Я прикажу вас задержать!
   Однако я уже успел набрать достаточно сирени.
   - Но сначала меня надо поймать. Ну-ка, догони, дедушка! - предложил я
старику, перемахнул через решетку и исчез.
   Перед домом Пат я еще раз придирчиво осмотрел свой костюм. Потом под-
нялся по лестнице. Это был современный новый дом - прямая  противополож-
ность моему обветшалому бараку. Лестницу  устилала  красная  дорожка.  У
фрау Залевски этого не было, не говоря уже о лифте.
   Пат жила на четвертом этаже. На двери красовалась  солидная  латунная
табличка: "Подполковник Эгберт фон Хаке". Я долго разглядывал ее. Прежде
чем позвонить, я невольно поправил галстук.
   Мне открыла девушка в белоснежной наколке  и  кокетливом  передничке;
было просто невозможно сравнить ее с нашей неуклюжей косоглазой  Фридой.
Мне вдруг стало не по себе.
   - Господин Локамп? - спросила она. Я кивнул.
   Она повела меня через маленькую переднюю и открыла дверь в комнату. Я
бы, пожалуй, не очень удивился, если бы там оказался подполковник Эгберт
фон Хаке в полной парадной форме и подверг меня допросу, -  настолько  я
был подавлен множеством генеральских  портретов  в  передней.  Генералы,
увешанные орденами, мрачно глядели на мою сугубо штатскую особу. Но  тут
появилась Пат. Она вошла, стройная и легкая, и комната внезапно преобра-
зилась в какой-то островок тепла и радости. Я закрыл дверь  и  осторожно
обнял ее. Затем вручил ей наворованную сирень.
   - Вот, - сказал я. - С приветом от городского управления.
   Она поставила цветы в большую светлую вазу, стоявшую на полу у  окна.
Тем временем я осмотрел ее комнату. Мягкие приглушенные тона,  старинная
красивая мебель, бледно-голубой ковер,  шторы,  точно  расписанные  пас-
телью, маленькие удобные кресла, обитые поблекшим бархатом.
   - Господи, и как ты только ухитрилась найти  такую  комнату,  Пат,  -
сказал я. - Ведь когда люди сдают комнаты, они обычно ставят в них самую
что ни на есть рухлядь и никому не нужные  подарки,  полученные  ко  дню
рождения.
   Она бережно передвинула вазу с цветами к стене. Я видел тонкую  изог-
нутую линию затылка, прямые плечи, худенькие руки. Стоя на коленях,  она
казалась ребенком, нуждающимся в защите. Но было в ней что-то и от моло-
дого гибкого животного, и когда она выпрямилась и прижалась ко мне,  это
уже не был ребенок, в ее глазах и губах я опять увидел вопрошающее  ожи-
дание и тайну, смущавшие меня. А ведь мне казалось, что в  этом  грязном
мире такое уже не встретить.
   Я положил руку ей на плечо. Было так хорошо чувствовать ее рядом.
   - Все это мои собственные вещи, Робби. Раньше  квартира  принадлежала
моей матери. Когда она умерла, я ее отдала, а себе оставила две комнаты.
   - Значит, это твоя квартира? - спросил я с облегчением. -  А  подпол-
ковник Эгберт фон Хаке живет у тебя только на правах съемщика?
   Она покачала головой:
   - Больше уже не моя. Я не могла ее сохранить.  От  квартиры  пришлось
отказаться, а лишнюю мебель я продала. Теперь я здесь  квартирантка.  Но
что это тебе дался старый Эгберт?
   - Да ничего. У меня просто страх перед полицейскими и старшими офице-
рами. Это еще со времен моей военной службы.
   - Она засмеялась:
   - Мой отец тоже был майором.
   - Майор это еще куда ни шло.
   - А ты знаешь старика Хаке? - спросила она.
   Меня вдруг охватило недоброе предчувствие:
   - Маленький, подтянутый, с красным лицом, седыми, подкрученными усами
и громовым голосом? Он часто гуляет в городском парке?
   Она, смеясь, перевела взгляд с букета сирени на меня:
   - Нет, он большого роста, бледный, в роговых очках!
   - Тогда я его не знаю.
   - Хочешь с ним познакомиться? Он очень мил.
   - Боже упаси! Пока что мое место в авторемонтной мастерской и в  пан-
сионе фрау Залевски.
   В дверь постучали. Горничная вкатила низкий столик на колесиках. Тон-
кий белый фарфор, серебряное блюдо с пирожными, еще одно блюдо с неправ-
доподобно маленькими сандвичами, салфетки, сигареты и бог знает еще что.
Я смотрел на все, совершенно ошеломленный.
   - Сжалься, Пат! - сказал я наконец. - Ведь это как  в  кино.  Уже  на
лестнице я заметил, что мы стоим на различных общественных ступенях. По-
думай, я привык сидеть у подоконника фрау Залевски, около  своей  верной
спиртовки, и есть на засаленной бумаге.  Не  осуждай  обитателя  жалкого
пансиона, если в своем смятении он, может быть, опрокинет чашку!
   Она рассмеялась:
   - Нет, опрокидывать чашки нельзя. Честь автомобилиста не позволит те-
бе это сделать. Ты должен быть ловким. - Она взяла чайник. -  Ты  хочешь
чаю или кофе?
   - Чаю или кофе? Разве есть и то и другое?
   - Да. Вот посмотри.
   - Роскошно! Как в лучших ресторанах! Не хватает только музыки.
   Она нагнулась и включила портативный приемник, -  я  не  заметил  его
раньше.
   - Итак, что же ты хочешь, чай или кофе?
   - Кофе, просто кофе. Пат. Ведь я из сельской местности. А ты что  бу-
дешь пить?
   - Выпью с тобой кофе.
   - А вообще ты пьешь чай?
   - Да.
   - Так зачем ж кофе?
   - Я уже начинаю к нему привыкать. Ты будешь есть пирожные или сандви-
чи?
   - И то и другое. Таким случаем надо воспользоваться. Потом я еще буду
пить чай. Хочу попробовать все, что у тебя есть.
   Смеясь, она наложила мне полную тарелку. Я остановил ее:
   - Хватит, хватит! Не забывай, что тут рядом подполковник!  Начальство
ценит умеренность в нижних чинах!
   - Только при выпивке, Робби. Старик Эгберт сам  обожает  пирожные  со
сбитыми сливками.
   - Начальство тр