панка была очень бледна. Блестящие черные волосы  вороньим
крылом окаймляли ее лоб. Она танцевала с  неподвижным  серьезным  лицом.
Запястье украшал браслет из крупных четырехугольных изумрудов.  Ей  было
восемнадцать лет. Скрипач, сидевший за столиком, не спускал с нее жадных
глаз.
   Мы вернулись к столу.
   - А теперь дай мне сигарету, - попросила Пат.
   - Лучше воздержись, - осторожно возразил я.
   - Только несколько затяжек, Робби. Я так давно не курила.
   Она взяла сигарету, но вскоре отложила ее.
   - Что-то не нравится мне эта сигарета, Робби. Она просто не вкусна.
   Я засмеялся:
   - Так бывает всегда, когда человек долго чего-то лишен.
   - Но ведь ты и меня был долго лишен.
   - Это относится только к ядам, - пояснил я. - Только к водке и  куре-
ву.
   - Люди, дорогой мой, куда более страшный яд, нежели водка и табак.
   Я снова рассмеялся:
   - А ты, я вижу, неглупый ребенок, Пат. Соображаешь.
   Она положила руки на стол и посмотрела на меня.
   - В сущности, ты никогда не принимал меня всерьез, - сказала она.
   - Я самого себя никогда не принимал всерьез, - ответил я.
   - Но меня ведь тоже нет. Скажи правду.
   - Этого я не знаю. Однако нас вдвоем я всегда принимал просто  ужасно
всерьез. Вот это я знаю.
   Она улыбнулась. Антонио пригласил ее на танец, и они вышли на паркет.
Я смотрел, как Пат танцует. Она улыбалась мне всякий раз, когда оказыва-
лась около меня. Ее серебряные туфельки едва касались пола. В ее  движе-
ниях было что-то от грациозности лани.
   Русский опять танцевал со своей испанкой. Его  крупное  смуглое  лицо
выражало сдержанную нежность. Скрипач попытался  пригласить  испанку  на
танец, но она отрицательно покачала головой и снова пошла на площадку  с
русским.
   Длинными костлявыми пальцами скрипач раскрошил  сигарету.  Вдруг  мне
стало его жаль, и я предложил ему другую сигарету. Он отказался.
   - Я должен беречь себя, - сказал он срывающимся голосом.
   Я кивнул.
   - А вот этот, - продолжал он и, хихикнув, указал на русского, -  каж-
дый день выкуривает по пятьдесят штук.
   - Что ж, один ведет себя так, а другой наоборот, - ответил я.
   - Пусть она сейчас не хочет танцевать со мной.
   Все равно будет моей.
   - Кто будет вашей?
   - Рита. - Он придвинулся поближе. - У нас с ней были хорошие  отноше-
ния. Мы вместе выступали. А потом приехал этот русский и своими  пышными
тирадами увел ее у меня из-под носа. Но ничего - я заполучу ее  обратно.
" - Для этого вам придется очень постараться, - сказал я. Он мне опреде-
ленно не нравился.
   Скрипач глуповато расхохотался.
   - Это мне-то стараться? Наивный вы ангелочек! Не стараться мне нужно,
а просто ждать.
   - Что ж, тогда просто ждите.
   - По пятьдесят сигарет, - продолжал он. - Каждый день. Вчера я  видел
его рентгеновский снимок. Живого места нет - каверна на каверне.  Конец!
- Он снова расхохотался. - Сперва мы с ним шли вровень. Его  рентгеновс-
кие снимки можно было принять за мои и наоборот.
   Посмотрели бы вы, какая теперь разница! Вдобавок я прибавил два  фун-
та. Нет, уважаемый, мне нужно только беречь себя и ждать. Я уже предвку-
шаю его следующий снимок. Сестра мне всегда  показывает.  Понимаете?  Он
исчезнет, и настанет мой черед.
   - Что ж, и это способ, - сказал я.
   - "И это способ"! - передразнил он меня. - Это  единственный  способ,
птенец вы желторотый! Если бы я активно попытался встать ему поперек пу-
ти, то потом она на меня и смотреть не стала бы. Так что...  мотайте  на
ус, приготовишка... Надо вести себя дружелюбно и спокойно... Надо  уметь
ждать...
   В зале становилось душно. Пат закашлялась. Я заметил,  что  при  этом
она боязливо покосилась на меня, и притворился, будто ничего не услышал.
   Старуха в жемчугах, погруженная в собственные мысли, сидела не  шеве-
лясь и время от времени неожиданно разражалась  громким  хохотом.  Потом
снова успокаивалась и застывала  в  неподвижности.  Размалеванная  маска
смерти ссорилась со своим жиголо. Русский курил сигарету  за  сигаретой.
Скрипач услужливо подавал ему огонь. Какая-то девушка внезапно судорожно
поперхнулась, поднесла ко рту носовой платок, заглянула в него и поблед-
нела.
   Я смотрел в зал. В нем были расставлены столики для спортсменов,  для
местных жителей, для французов, англичан и голландцев, чей  язык  с  его
характерными растянутыми слогами почему-то вызывал у меня  представление
о лугах, о море... И среди всей этой пестроты пристроилась небольшая ко-
лония болезни и смерти. Ее лихорадило, и она была прекрасна в своей  об-
реченности.
   "Луга и море. - Я посмотрел на Пат. - Луга и море - пена прибоя - пе-
сок - заплывы - о, любимый и такой знакомый лоб! - подумал я. -  Любимые
мои руки! Любимая жизнь, которую я могу  только  любить,  но  спасти  не
умею..."
   Я поднялся и вышел на воздух. От тревоги и бессилия я покрылся  испа-
риной. Я медленно побрел по дороге. Холод пронизывал меня, а от  порывов
ветра, вырывавшихся из-за домов, моя кожа покрылась пупырышками. Я  сжал
кулаки и, охваченный  каким-то  буйным  чувством,  в  котором  смешались
ярость, бешенство и неизбывная боль, долго смотрел на суровые белые  го-
ры.
   Внизу, на дороге, послышались бубенцы - проехали сани. Я пошел обрат-
но. Пат шла мне навстречу.
   - Где ты был?
   - Захотелось пройтись.
   - У тебя дурное настроение?
   - Нет, нисколько.
   - Радуйся, дорогой мой! Сегодня радуйся! Ради меня! Кто знает,  когда
я снова смогу пойти на бал?
   - На балы ты будешь ходить очень часто.
   Она прильнула к моему плечу.
   - Раз ты это говоришь, значит, так оно наверняка и будет. Пойдем  по-
танцуем. Сегодня мы впервые танцуем вдвоем.
   Мы еще потанцевали, и теплый мягкий свет милосердно маскировал  тени,
которые в этот поздний час проступали на лицах.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил я.
   - Хорошо, Робби.
   - Какая ты красивая. Пат.
   Ее глаза засветились.
   - Как хорошо, что ты мне это говоришь.
   Я ощутил на своей щеке ее теплые, сухие губы.
   В санаторий мы вернулись совсем поздно.
   - Вы только посмотрите, какой у него вид, - хихикнул скрипач и украд-
кой показал на русского.
   - У вас точно такой же вид, - раздраженно ответил я.
   Он ошарашенно взглянул на меня, а потом ехидно проговорил:
   - Ну понятно - вы-то сами здоровы как бык! Что вам до этих нюансов!
   Я подал русскому руку. Он пожал ее с легким поклоном, затем бережно и
нежно помог молодой испанке Подняться по лестнице. Я  смотрел,  как  они
шли наверх, освещенные ночными лампочками, и почему-то  мне  подумалось,
что на этой крупной сутулой спине и на хрупких плечах  девушки  вся  тя-
жесть мира.
   Маска смерти волокла по коридору заартачившегося жиголо. Антонио  по-
желал нам доброй ночи, и в этом почти беззвучном  прощании  было  что-то
призрачное.
   Пат снимала платье через голову.  Она  стояла  согнувшись  и  дергала
что-то у плеча. При этом порвалась парча. Пат пригляделась к месту  раз-
рыва.
   - Платье, видимо, уже изрядно поистрепалось, - сказал я.
   - Неважно, - сказала Пат. - Думаю, что оно мне уже не понадобится.
   Она медленно сложила платье, но не повесила его в шкаф, а поместила в
чемодан. И вдруг на ее лице как-то сразу обозначилась усталость.
   - Посмотри-ка, что я припасла, - быстро сказала она и вынула из  кар-
мана пальто бутылку шампанского. - Сейчас мы устроим себе отдельный  ма-
ленький праздник.
   Я взял стаканы и наполнил их. Улыбаясь, она отпила глоток.
   - За нас с тобой, Пат.
   - Да, дорогой, за нашу с тобой прекрасную жизнь.
   Но как же все это было ни на что не похоже - и эта комната, и эта ти-
шина, и наша печаль. Разве не раскинулась за дверью огромная,  бесконеч-
ная жизнь, с лесами и реками, полная могучего дыхания, цветущая  и  тре-
вожная, - разве по ту сторону этих больших гор не  стучался  беспокойный
март, будоража просыпающуюся землю?
   - Ты останешься у меня на ночь, Робби?
   - Останусь. Ляжем в постель и будем так близки, как только могут быть
близки люди. Стаканы поставим на одеяло и будем пить.
   Шампанское. Золотисто-коричневая кожа. Предвкушение. Бодрствование. А
потом тишина и едва слышные хрипы в любимой груди.
 
 
   XXVIII
 
   Снова задул фен. Он шумно гнал сквозь долину влажное тепло. Снег осе-
дал. С крыш капало. Температурные кривые больных ползли вверх. Пат долж-
на была оставаться в постели. Каждые два-три часа ее смотрел  врач,  чье
лицо становилось все более озабоченным.
   Однажды, когда я обедал, ко мне подошел Антонио и сел за мой столик.
   - Рита умерла, - сказал он.
   - Рита? Это вы о русском?
   - Нет, это я о Рите, об испанке.
   - Не может быть, - сказал я, похолодев. В сравнении с Пат  Рита  была
гораздо менее опасно больна.
   - Здесь может быть больше, чем вы думаете, - грустно  возразил  Анто-
нио. - Она умерла сегодня утром. Все осложнилось воспалением легких.
   - Ах, воспаление легких! Это другое дело, - облегченно сказал я.
   - Восемнадцать лет. Страшно все-таки. И как тяжело она умирала.
   - А что с русским?
   - Лучше не спрашивайте. Никак не хочет поверить, что она мертва. Уве-
ряет, что это мнимая смерть. Не отходит от ее постели,  никто  не  может
увести его из комнаты.
   Антонио ушел. Я уставился в окно. Рита умерла, а я сидел и думал лишь
об одном: это не Пат. Это не Пат.
   Сквозь остекленную дверь коридора  я  увидел  скрипача.  Не  успел  я
встать, как он уже направился ко мне. Выглядел он ужасно.
   - Вы курите? - спросил я, чтобы что-то сказать.
   Он громко рассмеялся.
   - Конечно, курю! А почему бы и нет? Теперь-то уже все равно.
   Я пожал плечами.
   - Вам все это, небось, смешно. Строите из себя  этакого  порядочного!
Кривляка! - насмешливо проговорил он.
   - Вы что, спятили? - удивился я.
   - Спятил ли я? Нет, не спятил. Просто влип!  -  Он  перегнулся  через
стол и обдал меня коньячным перегаром.  -  Я  влип.  Они  подложили  мне
свинью. Да и сами они свиньи. Все! И вы тоже - добродетельная свинья!
   Не будь вы больны, я бы вышвырнул вас в окно, - сказал я.
   - Больны, больны! - передразнил он. - Вовсе не болен я, а здоров. Или
почти здоров. Только что видел мой снимок. Редкостный случай чрезвычайно
быстрой капсуляции! Звучит прямо как анекдот, верно?
   - Так радоваться вам надо! - сказал я. - Уедете отсюда,  и  все  ваши
горести позабудутся.
   - Да? - удивился он. - Неужто вы это серьезно? Ничего же у вас  прак-
тический умишко! Да хранит господь вашу толстокожую душу!
   Он отошел на нетвердых ногах, но тут же обернулся.
   - Айда со мной, пошли! Не покидайте  меня.  Давайте  же  как  следует
выпьем. За мой счет, разумеется. Не могу не оставаться в одиночестве...
   - Нет у меня времени, - сказал я. - Найдите себе  кого-нибудь  друго-
го...
   Я снова поднялся к Пат. Опираясь на гору подушек, она тяжело дышала.
   - Тебе не хочется походить на лыжах? - сказала она.
   Я покачал головой.
   - Снег никуда не годится. Везде тает.
   - В таком случае не сыграть ли тебе с Антонио в шахматы?
   - Нет, - сказал я. - Хочу остаться здесь, у тебя.
   - Бедный ты мой Робби! - Она попыталась пошевельнуть рукой. -  Тогда,
по крайней мере, выпей чтонибудь.
   - Это я могу.
   Я пошел в свою комнату и принес оттуда бутылку коньяка и рюмку.
   - А ты хочешь немного? - спросил я. - Ведь тебе можно, сама знаешь.
   Она сделала глоток и немного погодя - другой.
   Потом вернула мне рюмку. Я долил ее дополна и выпил.
   - Ты не должен пить из одной рюмки со мной, - сказала Пат.
   - Еще чего выдумала! Почему это не должен? - Я вновь  налил  рюмку  и
разом опрокинул ее.
   Она укоризненно покачала головой.
   - Не делай этого, Робби. И целоваться нам тоже больше нельзя. И вооб-
ще не надо сидеть у меня так долго. Не желаю, чтобы ты заболел.
   - А я вот буду тебя целовать, и черт с ним со всем! - возразил я.
   - Нет, так нельзя! И точно так же тебе нельзя спать в моей постели.
   - Пожалуйста, тогда спи со мной в моей; Словно  обороняясь  от  меня,
Пат сжала губы.
   - Оставь все это, Робби. Тебе еще жить и жить. Я хочу, чтобы  ты  ос-
тался здоровым, имел жену и детей.
   Мы помолчали.
   - Я бы, конечно, тоже хотела иметь от тебя ребенка, Робби, -  сказала
она после паузы и потерлась щекой о мое плечо. - Раньше никогда и  мысли
такой не было. Даже представить себе не могла. А теперь  часто  об  этом
думаю. Хорошо, когда от человека что-то остается. Иногда ребенок  глядел
бы на тебя, и ты бы меня вспоминал. В такие минуты я как бы  снова  была
бы у тебя.
   - Еще будет у нас ребенок, - сказал я. - Когда выздоровеешь. Мне тоже
хочется от тебя ребенка. Но это должна быть девочка, и назовем мы ее так
же, как назвали тебя, - Пат.
   Она взяла у меня рюмку и отпила еще глоток.
   - Милый ты мой, может, оно и лучше, что у нас нет детей. Пусть от ме-
ня ничего не останется. Ты должен меня забыть. А  если  все-таки  будешь
обо мне думать, так думай лишь о том, что нам было хорошо, и,  пожалуйс-
та, ни о чем больше. Ведь нам все равно никогда  не  постигнуть,  почему
все это у нас кончилось. А горевать не стоит.
   - Мне горько, что ты можешь так говорить.
   Она пристально посмотрела на меня.
   - Когда долго лежишь в постели вот так, как я, то поневоле думаешь  о
том о сем. И многое, на что я раньше не обращала внимания, теперь кажет-
ся мне странным. И знаешь, чего мне уж никак не понять? Того, что  можно
любить друг друга, как мы с тобой, и все-таки один умирает.
   - Замолчи, - сказал я. - Один всегда должен умереть первым, так  уст-
роена жизнь. Но нам обоим еще очень далеко до этого.
   - Право умереть дает только одиночество. Или взаимная  ненависть.  Но
когда люди любят друг друга...
   Я заставил себя улыбнуться.
   - Да, Пат, - сказал я и взял ее горячие руки в свои,  -  если  бы  мы
вдвоем сотворили мир, он выглядел бы лучше. Так или нет?
   Она кивнула:
   - Да, милый. Мы бы такого не допустили. Но только бы знать - а что же
дальше? Ты веришь, что потом все будет продолжаться?
   - Верю, - ответил я. - Наша жизнь сделана  настолько  плохо,  что  на
этом она кончиться не может.
   Пат улыбнулась:
   - Что ж, в этом есть резон. Но вот посмотри сюда  -  разве  это  тоже
плохо сделано?
   Она показала на корзину чайных роз, стоявшую у ее кровати.
   - В том-то все и дело, - ответил я. - Подробности великолепны, но це-
лое лишено всякого смысла. Словно оно было создано  каким-то  существом,
которое при виде чудесного многообразия жизни не додумалось ни  до  чего
лучшего, как попросту уничтожать эту жизнь.
   - Но и обновлять тоже, - сказала Пат.
   - В этом обновлении я тоже не вижу смысла, - возразил я.  -  От  него
жизнь лучше не стала. По сей день.
   - Нет, дорогой, - сказала Пат. - У нас с тобой  все  вполне  удалось.
Лучше и не придумаешь. Жаль только, что длилось это так недолго. Слишком
недолго.
   Несколько дней спустя я почувствовал колотье в груди и начал кашлять.
Как-то, проходя по коридору, главный врач услышал мой кашель и  заглянул
ко мне.
   - Пойдемте-ка со мной в кабинет.
   - Да у меня все в порядке, - сказал я.
   - Не о вас речь, - ответил он. - С таким кашлем вам нельзя  сидеть  у
фройляйн Хольман. Немедленно идемте.
   Войдя в его кабинет, я с каким-то  странным  чувством  удовлетворения
снял с себя рубашку. Здесь, в Альпах, настоящее  здоровье  казалось  мне
какой-то почти неправомерной привилегией: я чувствовал себя чем-то вроде
афериста или дезертира.
   Главный врач недоуменно посмотрел на меня и наморщил лоб.
   - Похоже, что вы еще и рады этому, - сказал он.
   Затем он тщательно выслушал меня. Я разглядывал  различные  блестящие
инструменты на стенах и, в зависимости от его требований, дышал то  мед-
ленно и глубоко, то быстро и коротко. При этом я снова ощущал  покалыва-
ние и был очень доволен, что мои преимущества перед Пат несколько сокра-
тились.
   - Вы простужены, - сказал главный врач. - Полежите день-другой в пос-
тели или, по крайней  мере,  не  покидайте  своей  комнаты.  К  фройляйн
Хольман не заходите - и не ради вас, а ради нее.
   - А переговариваться с ней через дверь можно? - спросил я. - Или  че-
рез балкон?
   - С балкона можно, но только считанные минуты. Да и через дверь тоже,
если будете как следует полоскать горло. Помимо простуды, у вас от куре-
ния еще и катар дыхательных путей.
   - А легкие? - Почему-то я ожидал, что хоть в них окажется  что-нибудь
не в порядке. Тогда я чувствовал бы себя лучше перед Пат.
   - Из ваших двух легких можно выкроить целых шесть, -  заявил  главный
врач. - Давно уже мне не встречался  такой  здоровый  человек,  как  вы.
Только вот печень у вас уплотнена. Видимо, много пьете.
   Он мне что-то прописал, и я ушел к себе.
   - Робби, что он тебе сказал? - спросила меня Пат из своей комнаты.
   - Временно запретил посещать тебя, - ответил я, стоя у двери. -  Даже
строго запретил. Существует опасность заражения.
   - Вот видишь! - испуганно сказала она. - Я уже давно толкую  тебе  об
этом.
   - Да нет же. Пат! Это тебе грозит заражение, а не мне.
   - Перестань болтать чушь, - сказала она. - Расскажи мне точно, что  с
тобой случилось.
   - Я и так сказал тебе точно. Сестра... - Я сделал знак постовой сест-
ре, которая как раз принесла мне лекарства. - Скажите фройляйн  Хольман,
кто из нас более опасен для окружающих?
   - Вы, господин Локамп, - объяснила сестра. - Он не должен к вам  вхо-
дить, а то еще заразитесь от него.
   Пат с недоверием посмотрела на сестру, потом перевела взгляд на меня.
Я показал ей через дверь лекарства. Поняв, что все правильно, она  расс-
меялась; она смеялась все громче, смех перешел в хохот, на ее глазах по-
явились слезы, и тут начался приступ мучительного кашля.  Сестра  броси-
лась к ней на помощь.
   - Господи, - прошептала Пат, - дорогой мой, это, ейбогу, ужасно смеш-
но. И какой у тебя гордый вид!
   Весь вечер она была весела. Конечно, я  не  оставил  ее  одну.  Надев
плотное пальто и обмотав шею шарфом, я просидел до полуночи на  балконе.
В ногах у меня стояла бутылка коньяка, в одной руке я держал  сигару,  в
другой - рюмку и рассказывал Пат всевозможные  события  из  моей  жизни.
Время от времени меня прерывал, а заодно и вдохновлял ее  тихий,  словно
птичий, смех, и я усердно врал, врал сколько мог - лишь бы ее лицо  оза-
рялось улыбкой. Я был счастлив от своего кашля, высосал  всю  бутылку  и
наутро был здоров.
   И снова задул фен. Ветер бился в окна, низко нависли тучи,  по  ночам
слышался грохот низвергающегося с гор целого снега,  а  перевозбужденные
больные, не смыкая глаз, все время настороженно прислушивались. На заду-
шенных склонах начали расцветать крокусы, а на дорогах среди саней  поя-
вились первые повозки на высоких колесах.
   Пат все больше слабела и уже не могла вставать с постели. Ночью у нее
случались приступы удушья. Тогда и от смертельного страха ее лицо стано-
вилось серым, и я держал ее за влажные бессильные руки.
   - Лишь бы пережить этот час! - хрипела она. - Только один этот час!..
Самое время умирать...
   Особенно она страшилась последнего часа между ночью  и  утром.  Поче-
му-то ей казалось, что под конец ночи тайный ток жизненных сил  замедля-
ется, почти совсем угасает. В этот час, которого она боялась больше все-
го, ей не хотелось быть одной. В остальное время она держалась  так  му-
жественно, что, опасаясь выдать свое волнение, я то и дело стискивал зу-
бы.
   Я попросил перенести свою кровать в комнату Пат и присаживался  около
нее, когда она пробуждалась или когда в ее глазах  появлялось  выражение
какой-то отчаянной мольбы. Я часто вспоминал о лежавших в моем  чемодане
ампулах с морфием и, не задумываясь, сам делал бы ей  уколы,  чтобы  она
спала. Но я знал, как она благодарна за каждый новый день жизни, и  мор-
фий оставался неиспользованным.
   Часами я сидел у ее постели и рассказывал  решительно  все,  что  мне
вспоминалось. Ей самой нельзя было много говорить, и она охотно