слушала
мое пространное повествование о разных историях, приключившихся со мной.
Иногда, сразу вслед за очередным приступом, когда, бледная  и  разбитая.
Пат полулежала, откинувшись на подушки, она просила изобразить ей  кого-
нибудь из моих учителей. Тогда, оживленно жестикулируя и сопя,  поглажи-
вая воображаемую окладистую рыжую бороду, я степенно расхаживал по  ком-
нате и надтреснутым голосом изрекал всяческие перлы  школярской  премуд-
рости. Ежедневно я придумывал что-нибудь новое, и постепенно Пат подроб-
но узнала про всех забияк и оболтусов нашего класса,  которые  неутомимо
старались причинять учителям все новые и новые огорчения. Однажды, прив-
леченная раскатистым басом нашего  директора,  в  комнату  вошла  ночная
сестра, и потребовалось немало времени, покуда я, к полному удовольствию
Пат, все-таки разъяснил ей, что, хотя я действительно  напялил  на  себя
дамскую пелерину и мягкую шляпу, хотя скачу по комнате  и  на  чем  свет
стоит браню некоего Карла Оссеге за то,  что  тот  злокозненно  подпилил
учительскую кафедру, - я тем не менее все же не  сумасшедший,  а  вполне
нормальный человек.
   Вскоре за окном забрезжил рассвет. Горные хребты превратились  в  ка-
кие-то бритвенно острые, черные силуэты. Раскинувшееся за ними  холодное
и бледное небо начало отступать.
   Ночник на тумбочке потускнел до бледной  желтизны,  и  Пат  прижалась
влажным лицом к моим ладоням.
   - Ночь прошла, Робби. На мою долю выпал еще один день.
   Антонио принес мне свой радиоприемник. Я подключил его к сети, зазем-
лил на центральное отопление и вечером опробовал в комнате Пат.  Сначала
из аппарата вырывался треск и нестройный свист,  но  мне  удалось  чисто
отстроиться, и комната наполнилась нежными прозрачными звуками.
   - Что это, дорогой? - спросила Пат.
   Антонио дал мне еще и журнал с программами. Я нашел нужную страницу.
   - По-моему, Рим.
   И сразу послышался низкий, металлический голос дикторши:
   - Radio Roma - Napoli - Firenze... [11] Я еще немного повернул ручку.
Соло на фортепиано.
   - Тут мне справка не нужна, - сказал я. - Это соната Бетховена  Авро-
ра" [12]. Когда-то и я ее играл. Когда еще верил, что со временем  стану
учителем гимназии, профессором или композитором. А теперь сыграть бы  не
смог. Лучше покрутим еще. Эти воспоминания не из приятных.
   Зазвучал теплый, тихий, вкрадчивый альт: "Parlez d'amour" [13].
   Париж, Пат.
   Потом было сообщение о борьбе с виноградной филлоксерой. Я  продолжал
крутить ручку. Рекламные объявления. Квартет.
   - А это что? - спросила Пат.
   - Прага. Струнный квартет Бетховена, сочинение пятьдесят  девятое,  -
прочитал я.
   Дослушав первую часть до конца, я довернул ручку, и  вдруг  появилась
скрипка, да еще какая чудесная.
   - Это, вероятно, Будапешт, Пат. Цыганская музыка.
   Полнозвучно и мягко мелодия словно вознеслась над  взметнувщимся  под
ней ансамблем цимбал, скрипок и пастушьих рожков.
   - Великолепно, Пат, правда? Она молчала. Я обернулся.  Из  ее  широко
раскрытых глаз текли слезы. Я мгновенно выключил приемник.
   - Что с тобой, Пат? - Я обнял ее исхудавшие плечи.
   - Да ничего, Робби. Просто я глупая. Но когда вдруг слышишь -  Париж,
Рим, Будапешт... Господи... а я была бы рада хоть разок еще спуститься в
деревню. - Но, Пат...
   Я сказал ей все, что мог сказать, чтобы отвлечь ее от этой мысли.  Но
она недоверчиво покачала головой.
   - Я не горюю, дорогой. Ты так не думай.  Я  не  горюю,  когда  плачу.
Просто что-то находит на меня. Но ненадолго. Ведь недаром же я без конца
размышляю.
   - О чем же ты размышляешь? - спросил я и поцеловал ее волосы.
   - О единственном, о чем я еще могу размышлять, - о жизни и смерти.  А
когда начинаю горевать и ничего больше не понимаю, то говорю  себе,  что
лучше умереть, когда еще хочешь жить, чем умереть, когда и впрямь хочешь
смерти. А по-твоему как?
   - Не знаю.
   - Посуди сам. - Она прислонилась головой к моему плечу. -  Когда  еще
хочется жить, то это значит, что есть у тебя что-то любимое. Так, конеч-
но, тяжелее, но вместе с тем и легче. Ты пойми - умереть мне пришлось бы
так или иначе, а теперь я благодарна судьбе за то, что у  меня  был  ты.
Ведь могло случиться и так, что я была бы совсем  одинока  и  несчастна.
Тогда я бы охотно умерла. Теперь же это мне тяжело, но зато я полна  лю-
бовью, как пчела медом, когда вечером она прилетает в свой улей. И  будь
у меня возможность выбора, я бы выбрала только то, что есть сейчас.
   Она посмотрела на меня.
   - Пат, - сказал я. - Есть еще третий вариант. Когда уляжется фен, все
пойдет на лад, и мы уедем отсюда.
   Она продолжала пристально смотреть на меня.
   - А за тебя, Робби, я просто боюсь. Тебе  все  намного  труднее,  чем
мне.
   - Больше мы об этом говорить не будем, - сказал я.
   - Я сказала это только для того, чтобы ты не думал, будто мне  груст-
но, - ответила она.
   - А я и не думаю, что тебе грустно, - сказал я.
   Она положила руку мне на плечо.
   - Не послушать ли нам еще раз цыган?
   - Тебе хочется?
   - Да, дорогой.
   Я снова включил приемник, и заиграла - сначала тихо, а потом все пол-
нозвучнее - скрипка, а затем и флейта. Им аккомпанировали цимбалы.
   - Прекрасно! - сказала Пат. - Как ветер. Как ветер,  который  куда-то
уносит тебя.
   Это был вечерний концерт, передаваемый из  ресторана  в  каком-то  из
парков Будапешта. Сквозь рокот музыки порой слышались  голоса  посетите-
лей. Внезапно раздавался чей-то радостный и громкий возглас. И можно бы-
ло себе представить, что на острове Маргариты, прямо посреди Дуная, каш-
таны оделись в свежую листву, а от ветра, поднятого скрипками, на  дале-
кой луне что-то замерцало и задвигалось. И, быть может, там, в  Будапеш-
те, дул теплый ветерок, и люди сидели под открытым небом, и  перед  ними
стояли бокалы с желтоватым венгерским вином, и кельнеры в белых  кителях
сновали туда и сюда, и цыгане играли, а потом, вконец устав,  все  пошли
сквозь зеленый весенний рассвет домой... А передо мною лежала улыбающая-
ся Пат, которой, я знал, уже никогда не выйти из этой  комнаты,  никогда
не встать с этой постели.
   Потом вдруг пошло очень быстро. Плоть любимого лица  стала  таять  на
глазах - выступили скулы, виски слились со лбом. Тонкие  руки  сделались
совсем детскими, из-под кожи выперли ребра, жар снова и  снова  сотрясал
иссохшее тело. Сестра приносила кислородные  подушки,  а  врач  приходил
каждый час.
   Как-то вечером температура по непонятной причине резко снизилась. Пат
очнулась и долго смотрела на меня. - Дай мне зеркало, - прошептала она.
   - Зачем тебе зеркало? - сказал я. - Лучше отдохни, Пат. По-моему,  ты
начала выздоравливать. Температуры уже почти нет.
   - И все-таки, - прошептала она растрескавшимся, словно спаленным  го-
лосом. - Все-таки дай мне зеркало. Я обошел вокруг ее кровати, взял зер-
кало и уронил его. Оно разбилось.
   - Прости мне эту неловкость, - сказал я. - Выпало из руки и сразу  на
тысячу осколков. Ведь надо же...
   - В моей сумочке есть другое. Достань его, Робби.
   То было совсем маленькое зеркальце  из  хромированванного  никеля.  Я
провел по нему рукой, чтобы оно хоть немного замутнилось, и дал его Пат.
Старательно протерев зеркальце до блеска, она долго и напряженно вгляды-
валась в него.
   - Ты должен уехать, дорогой, - наконец прошептала она.
   - Это зачем же? Разлюбила ты меня, что ли?
   - Ты не должен больше смотреть на меня. Это уже не я.
   Я взял у нее зеркальце.
   - Эта металлическая ерунда ни черта не стоит. Ты только посмотри, как
я в нем выгляжу. Бледный, худой. А я,  между  прочим,  еще  загорелый  и
крепкий. Не зеркало - стиральная дощечка.
   - Пусть у тебя останется другое воспоминание обо  мне,  -  прошептала
она. - Уезжай, дорогой. Я как-нибудь справлюсь сама.
   Я ее успокоил. Она еще раз потребовала  зеркальце  и  сумочку.  Затем
стала пудриться - жалкое, истощенное лицо, потрескавшиеся губы, запавшие
коричневые подтеки...
   - Я только чуть-чуть, дорогой, - сказала она, пытаясь  улыбнуться.  -
Только бы ты не видел меня такой уродливой.
   - Можешь делать все, что тебе угодно, - сказал я, - но никогда ты  не
будешь уродливой. Для меня ты самая прекрасная из всех женщин.
   Я отнял у нее зеркальце и пудреницу и осторожно положил ей ладони под
голову. Через минуту она беспокойно зашевелилась.
   - Что такое, Пат? - спросил я.
   - Они тикают... слишком громко... - прошептала она.
   - Что? Часы?
   Она кивнула.
   - Прямо гремят.
   Я снял часы с запястья.
   Пат со страхом посмотрела на секундную стрелку.
   - Убери их...
   С маху я швырнул часы об стенку.
   - Вот так, теперь они уже не тикают. Теперь время остановилось...  Мы
разорвали его на самой середине. Остались только мы с тобой,  только  мы
вдвоем, ты и я - и никого больше.
   Она посмотрела на меня удивительно большими глазами.
   - Дорогой, - прошептала она.
   Я не мог выдержать ее взгляда. Он шел откуда-то издалека, он пронизы-
вал меня и неизвестно куда был направлен.
   - Дружище, - бормотал я. - Мой родной, мужественный, давний мой  дру-
жище...
   Она умерла в последний час ночи, до рассвета. Она умирала тяжко и му-
чительно, и никто не мог ей помочь. Крепко держа меня за руку,  она  уже
не знала, что я с ней.
   Потом кто-то сказал:
   - Она мертва...
   - Нет, - возразил я. - Она еще не мертва. Она еще крепко держит  меня
за руку...
   Свет. Непереносимо яркий свет. И люди.  И  врач.  Я  медленно  разжал
пальцы. Ее рука упала. И кровь. И ее лицо,  искаженное  удушьем.  Полные
муки, остекленевшие глаза. Шелковистые каштановые волосы.
   - Пат, - сказал я. - Пат.
   И впервые она мне не ответила.
   - Я хотел бы остаться один, - сказал я.
   - А разве сначала не надо... - сказал кто-то.
   - Нет, - сказал я. - Все вон! Не прикасайтесь к ней.
   Потом я смыл с нее кровь. Я словно одеревенел. Я расчесал ей  волосы.
Она остывала. Я уложил ее на свою кровать, у  крыл,  одеялами.  Я  сидел
подле нее и ни о чем не мог думать. Просто сидел на стуле и глазел.  Во-
шел Билли и сел около меня. Я видел, как изменялось ее лицо.  Опустошен-
ный, не в силах сделать что-либо, я все сидел и не сводил  с  нее  глаз.
Потом настало утро, а ее уже не было.
 
 
   ПРЕДИСЛОВИЕ
 
   1. Наемный партнер для танцев.
   2. Тминная водка.
   3. Международная реакционная христианская организация.
   4. Смесь ликера с фруктовыми соками.
   5. Полынная настойка.
   6. Сок солодового корня, смешанный с водой.
   7. Боксерский удар снизу в челюсть.
   8. Ликер (по городу Ангостура в Венесуэле).
   9. Перевод Б. Слуцкого.
   10. Сокр. от "шутцполицай" (нем.) - охранная полиция.
   11. Радио Рим - Неаполь - Флоренция (итал.).
   12. 21-я фортепианная соната Бетховена, посвященная графу  Вальдштей-
ну.
   13. "Говорите мне о любви!" (фр.).