мускулы.
   Я отстегнул лыжи и почувствовал, как сильно пульсирует кровь.
   - Хорошо, что мы с вами побыли на воздухе, Антонио, - сказал я.
   Он кивнул:
   - Это мы можем проделывать каждое утро. И,  кстати,  тогда  в  голову
приходят совсем иные мысли.
   - А не зайти ли нам куда-нибудь выпить? - спросил я.
   - Это можно. Зайдем к Форстеру - опрокинем по рюмочке "дюбоне".
   Мы выпили "дюбоне" и поднялись наверх, в санаторий. В конторе  секре-
тарша сказала мне, что приходил письмоносец и передал, чтобы я зашел  на
почту за денежным переводом. Я посмотрел  на  часы.  Времени  оставалось
достаточно, и я вернулся в деревню. На почте мне вручили две тысячи  ма-
рок и письмо от Кестера. Он просил меня ни о чем не беспокоиться,  сооб-
щал, что есть у него еще деньги, которые он вышлет мне по первому требо-
ванию.
   С удивлением я осмотрел на банкноты. Где же Отто мог достать  деньги?
Ведь я хорошо знал все источники наших доходов. И  вдруг  меня  осенило:
мысленно я увидел перед собой гонщика-любителя Больвиса, фабриканта  го-
товой одежды, вспомнил, как плотоядно он поглаживал нашего "Карла", сто-
явшего перед баром в вечер, когда он проиграл  пари,  вспомнил,  как  он
сказал: "Эту машину я готов купить в любое время..." Какой ужас! Значит,
Кестер продал "Карла". Вот откуда вдруг такие деньги! Отто продал  "Кар-
ла", о котором как-то сказал, что лучше бы ему лишиться руки,  чем  этой
машины. Значит, "Карла" больше нет, "значит, теперь он  в  пухлых  руках
фабриканта костюмов, а Отто, чье ухо узнавало этот автомобиль  за  кило-
метры, теперь будет  прислушиваться  к  его  завыванию  на  какой-нибудь
дальней улице, словно к жалобному вою брошенной собаки.
   Я спрятал письмо и небольшой пакет с ампулами морфия. Растерянный,  я
еще немного постоял перед почтовым окошком. Охотнее всего я  бы  тут  же
отправил деньги обратно, но сделать этого не мог - они были нам абсолют-
но необходимы. Я разгладил кредитки и положил их в карман. Затем  вышел.
Черт возьми, подумал я, теперь я буду обходить каждый автомобиль  сторо-
ной. На машины мы вообще смотрели как на друзей, но  "Карл"  значил  для
нас гораздо больше. Он был нам настоящим товарищем - этот "призрак  шос-
сейных дорог". Нам следовало быть вместе. "Карлу" и Кестеру,  "Карлу"  и
Ленцу, "Карлу" и Пат...
   Яростно и беспомощно я стучал ботинками о  ступеньку,  сбивая  с  них
снег. Ленца убили. "Карл" ушел. А Пат? Невидящими глазами я уставился  в
небо, в это серое и бескрайнее небо какого-то  безумного  бога,  который
ради собственной забавы выдумал жизнь и умирание.
   Во второй половине дня ветер переменился.  Небо  прояснилось,  воздух
стал холодней, и к вечеру Пат почувствовала себя лучше. Утром ей  позво-
лили встать, а через несколько дней, когда уезжал Рот - тот самый, кото-
рый исцелился, - она вместе со всеми отправилась провожать его  на  вок-
зал.
   Проводы Рота оказались очень многолюдными. Уж так здесь повелось, ес-
ли кто уезжал домой. Но сам Рот не веселился. Ему  как-то  по-особенному
не повезло. Двумя годами раньше он посетил знаменитого профессора, кото-
рый на вопрос Рота, сколько ему осталось жить, заявил, что, мол, не  бо-
лее двух лет, да и то при строжайшем соблюдении режима. Из  предосторож-
ности Рот проконсультировался еще у одного врача, попросив  его  быть  с
ним предельно правдивым и откровенным. Тот  приговорил  пациента  к  еще
меньшему сроку дожития. Тогда Рот взял все свои деньги,  распределил  их
на два года и, не обращая никакого внимания на свою болезнь, начал  про-
жигать остаток жизни как только мог. Наконец у  него  открылось  тяжелое
кровохарканье, и его доставили в санаторий. Однако  здесь  вместо  того,
чтобы умереть, он неудержимо пошел на поправку. По прибытии - в  санато-
рий он весил девяносто фунтов, теперь же - целых сто пятьдесят и  вообще
был в таком состоянии, что его вполне можно было отпустить "вниз"...  Но
деньги его кончились.
   - Что же мне сейчас делать внизу? - спросил он меня  и  почесал  свой
череп, поросший жиденьким рыжим волосом. - Вы ведь недавно  оттуда.  Что
там сейчас?
   - Там многое изменилось, - ответил я, глядя на его круглое, упитанное
лицо с  бесцветными  ресницами.  Приговоренный  двумя  специалистами  на
смерть, этот человек все-таки выздоровел. В остальном он меня  нисколько
не интересовал.
   - Придется подыскать себе какую-то работу, - сказал он. - Как  там  в
этом отношении?
   Я пожал плечами. Стоило ли объяснять ему, что вероятнее всего он  ни-
чего не найдет. Он и сам достаточно скоро это поймет.
   - Есть у вас связи, друзья или что-нибудь в этом роде?
   - Друзья... сами, небось, знаете... - Он иронически улыбнулся. - Ког-
да у тебя вдруг кончаются деньги, они отскакивают от тебя, как блохи  от
мертвой собаки.
   - Тогда вам будет трудно.
   Он наморщил лоб.
   - Понятия не имею, чем это все кончится. Осталось у меня  всего  нес-
колько сотен марок. А если в последнее  время  я  чему  и  научился,  то
только одному - расшвыривать деньги. Видимо, мой профессор и в самом де-
ле был прав, но в другом смысле: именно через два отпущенных мне года  я
действительно сыграю в ящик... но при помощи пули.
   И тут меня вдруг охватило  какое-то  бессмысленное  бешенство  против
этого дурацкого болтуна. Неужто он так и не уразумел, что  такое  жизнь?
Впереди меня шли Пат и Антонио. Я смотрел на  ее  тоненькую  от  болезни
шею, я понимал, как ей хочется жить, и в эту минуту готов был убить  Ро-
та, если бы это могло спасти Пат.
   Поезд ушел. Рот махал шляпой. Провожающие  выкрикивали  ему  вдогонку
пожелания всевозможных благ и смеялись.  Какая-то  девушка,  спотыкаясь,
бежала по перрону и срывающимся высоким голосом вопила: "До свидания! До
свидания!" Потом она вернулась и разразилась слезами. Остальные вроде бы
смутились.
   - Эй! - крикнул Антонио. - За плач на вокзале штраф! Старый закон на-
шего санатория! Штраф в фонд следующего праздника!
   Величественно он протянул ей открытую ладонь. Все захохотали. Девушка
улыбнулась сквозь слезы, стекавшие по ее жалкому, востроносому  лицу,  и
достала из кармана пальто обшарпанный кошелек. Мне стало совсем плохо от
всех этих лиц вокруг меня, от этого наигранного смеха, от этого судорож-
но-мучительного, деланного веселья, от всех этих гримас...
   - Пойдем, - сказал я Пат и крепко взял ее под руку.
   Молча мы прошли по деревенской улице. В ближайшей кондитерской я  ку-
пил коробку конфет.
   - Жареный миндаль, - сказал я и протянул ей покупку.  -  Кажется,  ты
любишь.
   - Робби, - сказала Пат, и ее губы задрожали.
   - Погоди еще минутку, - ответил я и быстро направился к расположенно-
му рядом цветочному магазину. Немного успокоившись, я вышел оттуда с ро-
зами.
   - Робби, - снова сказала Пат.
   Я довольно жалко улыбнулся:
   - На старости лет из меня получится истинный кавалер, тебе не  кажет-
ся. Пат?
   Я не понимал, что на нас вдруг нашло. Вероятно, подействовала  атмос-
фера идиотских проводов на вокзале. Словно на нас легла какая-то свинцо-
вая тень, словно задул ветер, сметающий все, что с  таким  трудом  стре-
мишься удержать. Вдруг мы оказались не более  чем  двумя  заблудившимися
детьми, которые не знают, как им быть, и очень стараются вести себя  му-
жественно.
   - Давай выпьем что-нибудь, - сказал я.
   Она кивнула. Мы зашли в первое попавшееся кафе и сели за пустой  сто-
лик у окна.
   - Что тебе заказать. Пат?
   - Рому, - сказала она и посмотрела на меня.
   - Рому, - повторил я и нашарил под столом ее руку. Она крепко прижала
свою ладонь к моей.
   Принесли ром. Это был "баккарди" с лимоном.
   - За тебя, старый мой дружок! - сказала Пат и подняла рюмку.
   - За тебя, мой старый добрый дружище! - сказал я.
   Мы посидели еще немного.
   - Иной раз все как-то очень странно, тебе не кажется? - сказала Пат.
   - Да, сперва странно. А потом проходит.
   Она кивнула. Тесно прижавшись друг к другу, мы пошли дальше. От лоша-
дей, запряженных в сани, шел пар. Навстречу нам двигались загорелые лыж-
ники и хоккеисты в красно-белых свитерах. Жизнь бурлила.
   - Как ты себя чувствуешь. Пат? - спросил я.
   - Хорошо, Робби.
   - Нас с тобой ничто не одолеет, правда?
   - Правда, дорогой. - Она прижала мою руку к себе.
   Улица опустела. Над заснеженными горами раскинулся розовый полог  за-
ката.
   - Пат, - сказал я, - ты еще не знаешь, что мы располагаем целой кучей
денег - Кестер прислал.
   Она остановилась.
   - Так это же здорово, Робби! Значит, мы еще сможем как  следует  кут-
нуть?
   - Запросто, - сказал я. - Сколько душе будет угодно.
   - Тогда пойдем в субботу в курзал. Там  состоится  последний  большой
бал года.
   - Но ведь тебе не разрешают выходить по вечерам.
   - Это запрещено почти всем, однако все преспокойно выходят.
   На моем лице отразилось опасение.
   - Робби, - сказала Пат, - когда тебя здесь не было, я строго соблюда-
ла все, что мне предписывалось. От перепуга стала  совсем  паинькой.  Но
все оказалось впустую. Мне стало хуже. Не перебивай меня - заранее знаю,
что ты скажешь. И так же знаю, что поставлено на карту. Но в  оставшееся
мне время, когда ты рядом, разреши мне делать все, что я захочу.
   Пурпуровый свет заката окрасил ее лицо. Глаза смотрели серьезно, спо-
койно и очень важно. О чем мы говорим? - подумал я  и  почувствовал  су-
хость во рту. Разве можно вот так стоять и говорить о том,  что  никогда
не должно, не смеет произойти! А ведь именно Пат произносит все эти сло-
ва, произносит их невозмутимо, беспечально, словно ничего  уже  поделать
нельзя, словно нет хотя бы самого крохотного остатка обманчивой надежды.
Вот рядом со мной стоит Пат, почти ребенок, которого я обязан оберегать.
И вдруг она сама отходит от меня далеко-далеко, породнившись с тем безы-
мянным, что таится за гранью бытия, и покорившись ему.
   - Очень прошу, пожалуйста, не говори так, - пробормотал я наконец.  -
Я просто подумал, не посоветоваться ли нам сначала с врачом.
   - Ни с кем мы с тобой советоваться не будем, ни с кем! - Она вскинула
свою красивую маленькую головку.  На  меня  смотрели  любимые  глаза.  -
Больше ничего не хочу знать. Хочу только одного - быть счастливой.
   Вечером в коридорах санатория слышались  шушуканье,  беготня.  Пришел
Антонио и вручил Пат приглашение на вечеринку, которую устраивал у  себя
в комнате какой-то русский.
   - А разве я могу так просто, за здорово  живешь,  пойти  с  тобой?  -
спросил я.
   - Это здесь-то! Конечно, можешь.
   - Здесь можно делать многое, чего вообще делать нельзя, - сказал  Ан-
тонио.
   Русский оказался смуглолицым пожилым человеком. Он занимал две комна-
ты, устланные множеством ковров. На комоде стояли бутылки  с  водкой.  В
комнатах, освещенных только свечами, был полумрак. Среди гостей  выделя-
лась очень красивая молодая испанка. Выяснилось, что празднуется день ее
рождения. От мерцания свечей создавалось какое-то особенное  настроение.
Сумрачные комнаты, где собралось некое братство людей, объединенных  об-
щей судьбой, чем-то напоминали мне фронтовой блиндаж.
   - Что желаете пить? - спросил меня русский. Его низкий  голос  звучал
очень тепло.
   - Что найдется, то и выпью.
   Он принес бутылку коньяку и графин с водкой.
   - Вы здоровы? - спросил он.
   - Да, - смущенно ответил я.
   Он предложил мне папиросу. Мы выпили.
   - Видимо, здесь многое кажется вам странным, правда? - заметил он.
   - Не сказал бы, - ответил я. - Я вообще не  очень-то  привык  к  нор-
мальной жизни.
   - Да, - сказал он и, сощурив глаза, посмотрел на испанку. - Здесь,  в
горах, свой особый мир. Он изменяет людей.
   Я кивнул.
   - И болезнь здесь особая, - задумчиво добавил он.  -  От  нее  как-то
оживляешься. А иногда даже становишься лучше. Какая-то  мистическая  бо-
лезнь. Она расплавляет шлаки и выводит их.
   Он встал, слегка поклонился мне и подошел к улыбавшейся ему испанке.
   - Сентиментальный трепач, верно? - сказал кто-то позади меня.
   Лицо без подбородка. Шишковатый лоб. Беспокойно бегающие,  лихорадоч-
ные глазки.
   - Я здесь в гостях, - сказал я. - А вы разве нет?
   - На это он и ловит женщин, - продолжал он, не слушая меня. -  Только
на это он их и ловит. И вот эту малышку тоже поймал.
   Я промолчал.
   - Кто это? - спросил я Пат, когда он отошел от нас.
   - Музыкант. Скрипач. Безнадежно влюблен в эту испанку. Так  влюбиться
можно только в горах. Но она и знать его не хочет. Любит своего  русско-
го.
   - И я бы на ее месте так.
   Пат рассмеялась.
   - По-моему, в такого мужчину нельзя не влюбиться. Ты не  находишь?  -
сказал я.
   - Нет, не нахожу, - ответила она.
   - Ты здесь никогда не была влюблена?
   - Не очень.
   - Впрочем, мне это безразлично, - сказал я.
   - Вот так признание! - Пат выпрямилась. - А я-то думала, что это тебе
никак не должно быть безразлично.
   - Да я не в таком смысле. Даже не могу объяснить тебе,  в  каком.  Не
могу потому, что так и не понял, что, собственно, ты во мне нашла.
   - Уж это моя забота, - ответила Пат.
   - Но ты-то сама это понимаешь?
   - Не совсем точно, - ответила она с улыбкой. - Иначе это уже не  было
бы любовью.
   Бутылки с водкой русский оставил на комоде. Я налил себе и выпил нес-
колько рюмок. Царившее здесь настроение угнетало меня. Очень тяжело было
видеть Пат среди всех этих больных.
   - Тебе тут не нравится? - спросила она.
   - Не слишком. К этому нужно привыкнуть.
   - Бедненький ты мой, дорогой... - Она погладила мою руку.
   - Я не бедненький, если ты рядом, - сказал я.
   - А Рита, по-твоему, не красавица?
   - Не нахожу, - сказал я. - Ты красивее.
   На коленях молодой испанки лежала гитара. Девушка взяла несколько ак-
кордов. Потом запела, и мне показалось, что в полумраке вдруг  откуда-то
появилась и парит неведомая темная птица. Рита пела испанские песни, пе-
ла негромко, чуть хрипловатым и ломким, больным голосом. И я не мог  по-
нять - то ли из-за этих непривычных и грустных напевов, то ли из-за  бе-
рущего за душу и какого-то вечернего голоса девушки, то ли из-за  теней,
отбрасываемых больными, сидевшими в креслах или прямо на  полу,  то  ли,
наконец, из-за выразительного, крупного и смуглого лица нашего  русского
хозяина, - не знаю отчего, но вдруг мне показалось, что все происходящее
- не более чем слезное и тихое заклинание судьбы, притаившейся  там,  за
занавешенными окнами, не более чем мольба, крик и страх, боязнь остаться
наедине с неслышно подтачивающим тебя небытием...
   Наутро Пат, оживленная и радостная, перебирала свои платья.
   - Слишком широкими стали... слишком широкими... - машинально бормота-
ла она, стоя перед зеркалом. Потом повернулась ко мне: - Ты привез с со-
бой смокинг, милый?
   - Нет, - сказал я. - Не думал, что он мне здесь понадобится.
   - Тогда пойди к Антонио. Он тебе одолжит. У вас совершенно одинаковые
фигуры.
   - А он что наденет?
   - Он наденет фрак. - Она прихватила булавкой  складку  на  платье.  -
Кроме того, пойди покатайся на лыжах. Мне нужно поработать. А при тебе я
не смогу.
   - Несчастный Антонио, - сказал я. - Я его просто граблю.  Что  бы  мы
делали без него.
   - Он хороший парень, правда?
   - Да, это правда, - ответил я. - Именно хороший парень.
   - Не знаю, как бы я обошлась без него,  когда  была  тут  одна-одине-
шенька.
   - Не надо вспоминать об этом. С тех пор прошло столько времени.
   - Правильно. - Она поцеловала меня. - А теперь иди кататься.
   Антонио уже ждал меня.
   - Признаться, я и сам догадался, что вы приехали без смокинга, - ска-
зал он. - Примерьте-ка мой.
   Смокинг был чуть узковат в плечах, но в общем подошел.
   - Завтра повеселимся на славу, - заявил он. - К  счастью,  вечером  в
конторе будет дежурить маленькая секретарша. Старая Рексрот ни за что не
выпустила бы нас. Ведь официально все это запрещено. Но неофициально мы,
разумеется, уже не дети.
   Мы пошли на лыжах. Я уже довольно прилично овладел ими,  и  не  имело
смысла снова тренироваться на учебной поляне. Нам встретился  мужчина  с
бриллиантовыми кольцами на пальцах, в клетчатых штанах, с пышной  бабоч-
кой на шее - так одеваются художники.
   - И чего только здесь не увидишь, - сказал я.
   Антонио улыбнулся.
   - Этот как раз довольно важная персона. Он - сопроводитель трупов.
   - Как это? - не понял я.
   - Сопроводитель трупов, - повторил Антонио. - Ведь сюда стекаются ту-
беркулезники  со  всего  света.  Особенно  много  из  Южной  Америки.  А
большинство семей желает хоронить своих близких на родине. И  вот  такие
сопроводители, конечно, за приличное вознаграждение доставляют  цинковые
гробы к месту назначения. Так они постепенно богатеют  и  разъезжают  по
всему свету. А вот этого смерть сделала настоящим денди, в чем вы  могли
убедиться.
   Еще некоторое время мы поднимались вверх, потом встали на лыжи и пом-
чались. Белые склоны вздымались и опускались, а за нами, неистово тявкая
и повизгивая, утопая по грудь в снегу, красно-коричневым  шариком  несся
Билли. Он снова привык ко мне, хотя в пути частенько поворачивал обратно
и с развевающимися ушами летел напрямик к санаторию.
   Я отрабатывал поворот "христиания". Всякий раз, когда я скользил вниз
по склону и, готовясь к развороту, расслаблялся всем телом, я загадывал:
"Если получится, если устою на ногах, то Пат выздоровеет". Ветер свистел
мне в лицо, лыжи зарывались в тяжелый снег, но раз за разом я карабкался
вверх, находил все более крутые спуски, все более пересеченные  участки,
и когда опять и опять все выходило как нельзя лучше, я  шептал:  "Спасе-
на!" Конечно, я понимал, что это глупо, но все-таки радовался,  чего  со
мной давно уже не бывало.
   В субботу вечером состоялся массовый тайный  побег.  Антонио  заказал
сани, которые ожидали нас на спуске, чуть в стороне  от  санатория.  Сам
Антонио, в лакированных туфлях и  распахнутом  пальто,  из-под  которого
сверкала белоснежная манишка, сел  на  салазки  и,  оглашая  воздух  ти-
рольскими фиоритурами, скатился по склону прямо к санным упряжкам.
   - С ума сошел парень, - сказал я.
   - А он часто так, - ответила Пат, - Легкомыслен  до  беспредельности.
Только это и выручает его. Иначе он бы не мог постоянно пребывать в  та-
ком хорошем настроении.
   - Понятно. А теперь я тебя как следует укутаю.
   Я завернул ее во все пледы и шали, какие нашлись. Затем  наш  длинный
санный поезд двинулся вниз. Удрали все, кто только мог. Можно было поду-
мать, будто в долину спускается свадебный кортеж, - так празднично колы-
хались при лунном свете пестрые плюмажи на головах  лошадей,  так  много
было хохота и шуток, которыми перебрасывались седоки.
   Курзал был убран с расточительной роскошью. Когда мы  прибыли,  танцы
уже начались. Для гостей из санатория приготовили специальный угол,  за-
щищенный от сквозняка. В теплом воздухе пахло цветами, духами и вином.
   За нашим столиком сидело довольно много людей: русский,  Рита,  скри-
пач, какая-то старуха в жемчугах, рядом  с  ней  какая-то  размалеванная
маска смерти и нанятый ею жиголо, Антонио и еще кое-кто.
   - Пойдем, Робби, - сказала Пат, - попробуем потанцевать.
   Паркет медленно закружился. Скрипка  и  виолончель  словно  откуда-то
сверху выводили нежную кантилену, выделявшуюся на фоне  тихо  рокочущего
оркестра. Едва слышно шаркали по полу ноги танцующих.
   - Послушай-ка, любимый мой! Вдруг выясняется, что ты  отлично  танцу-
ешь, - удивленно сказала Пат.
   - Ну, уж прямо отлично...
   - Правда, отлично. Где ты научился?
   - Еще у Готтфрида, - сказал я.
   - В вашей мастерской?
   - Да, и в кафе "Интернациональ". Ведь для танцев нужны партнерши. Так
вот - Роза, Марион и Валли наводили на меня последний лоск. Боюсь, одна-
ко, что особого изящества они мне так и не привили.
   - А вот и привили! - Ее глаза сияли. - Ведь мы с тобой впервые танцу-
ем вдвоем, Робби!
   Рядом с нами танцевал русский с испанкой. Он приветливо  улыбнулся  и
кивнул нам. Ис