его судьба, останься  он  хо-
лостяком. Вероятно, это была самая распространенная история  в  мире.  И
самая безнадежная.
   Я послушал ее с минутку, произнес несколько ничего не значащих фраз и
направился к Эрне Бениг, чтобы взять у нее патефон.
   Фрау Хассе говорила об Эрне лишь как об "особе, живущей  рядом".  Она
презирала ее, потому что завидовала. Я же относился к ней довольно хоро-
шо. Эрна не строила себе никаких иллюзий и  знала,  что  надо  держаться
покрепче за жизнь, чтобы урвать хоть немного от так называемого счастья.
Она знала также, что за него приходится платить двойной и тройной ценой.
Счастье - самая неопределенная и дорогостоящая вещь на свете.
   Эрна опустилась на колени перед чемоданом и достала несколько пласти-
нок.
   - Хотите фокстроты? - спросила она.
   - Нет, - ответил я. - Я не танцую.
   Она подняла на меня удивленные глаза:
   - Вы не танцуете? Позвольте, но что же вы делаете,  когда  идете  ку-
да-нибудь с дамой?
   - Устраиваю танец напитков в глотке. Получается неплохо.
   Она покачала головой:
   - Мужчине, который не умеет танцевать, я бы сразу дала отставку.
   - У вас слишком строгие принципы, - возразил я. - Но ведь есть и дру-
гие пластинки. Недавно я слышал очень приятную - женский голос... что-то
вроде гавайской музыки...
   - О, это замечательная пластинка! "И как же могла я жить  без  тебя!"
Вы про эту?
   - Правильно!.. Что только не приходит в голову авторам этих  песенок!
Мне кажется, кроме них, нет больше романтиков на земле.
   Она засмеялась:
   - Может быть, и так. Прежде писали стихи в  альбомы,  а  нынче  дарят
друг другу пластинки. Патефон тоже вроде альбома. Если я хочу  вспомнить
что-нибудь, мне надо только поставить нужную пластинку,  и  все  оживает
передо мной.
   Я посмотрел на груды пластинок на полу:
   - Если судить по этому, Эрна, у вас целый ворох воспоминаний.
   Она поднялась и откинула со лба рыжеватые волосы.
   - Да, - сказала она и отодвинула ногой стопку пластинок, - но мне бы-
ло бы приятнее одно, настоящее и единственное...
   Я развернул покупки к ужину и приготовил все как умел.  Ждать  помощи
из кухни не приходилось: с Фридой у меня сложились  неважные  отношения.
Она бы разбила что-нибудь. Но я обошелся без ее помощи. Вскоре моя  ком-
ната преобразилась до неузнаваемости - она вся сияла.
   Я смотрел на кресла, на лампу, на накрытый стол, и во мне поднималось
чувство беспокойного ожидания.
   Я вышел из дому, хотя в запасе у меня оставалось больше часа времени.
Ветер дул затяжными порывами, огибая углы домов.  Уже  зажглись  фонари.
Между домами повисли сумерки, синие, как море. "Интернациональ" плавал в
них, как военный корабль с убранными парусами. Я решил войти туда на ми-
нутку.
   - Гоп-ля, Роберт, - обрадовалась мне Роза.
   - А ты почему здесь? - спросил я. - Разве тебе не пора  начинать  об-
ход?
   - Рановато еще.
   К нам неслышно подошел Алоис.
   - Ром? - спросил он.
   - Тройную порцию, - ответил я.
   - Здорово берешься за дело, - заметила Роза.
   - Хочу немного подзарядиться, - сказал я и выпил ром.
   - Сыграешь? - спросила Роза.
   Я покачал головой:
   - Не хочется мне сегодня, Роза. Очень уж ветрено на улице.  Как  твоя
малышка?
   Она улыбнулась, обнажив все свои золотые зубы:
   - Хорошо. Пусть бы и дальше так. Завтра опять схожу туда. На этой не-
деле неплохо подзаработала: старые козлы разыгрались - весна им в голову
ударила. Вот и отнесу завтра дочке новое пальтишко. Из красной шерсти.
   - Красная шерсть - последний писк моды.
   - Какой ты галантный кавалер, Робби.
   - Смотри не ошибись. Давай выпьем по одной. Анисовую хочешь?
   Она кивнула. Мы чокнулись.
   - Скажи, Роза, что ты, собственно, думаешь о любви? -  спросил  я.  -
Ведь в этих делах ты понимаешь толк.
   Она разразилась звонким смехом.
   - Перестань говорить об этом, - сказала она, успокоившись. -  Любовь!
О мой Артур! Когда я вспоминаю этого подлеца, я и  теперь  еще  чувствую
слабость в коленях. А если по-серьезному, так вот что я тебе скажу, Роб-
би: человеческая жизнь тянется слишком долго  для  одной  любви.  Просто
слишком долго. Артур сказал мне это, когда сбежал от меня. И это  верно.
Любовь чудесна. Но кому-то из двух всегда становится  скучно.  А  другой
остается ни с чем. Застынет и чего-то ждет... Ждет, как безумный...
   - Ясно, - сказал я. - Но ведь без любви человек - не более чем покой-
ник в отпуске.
   - А ты сделай, как я, - ответила Роза. - Заведи себе  ребенка.  Будет
тебе кого любить, и на душе спокойно будет.
   - Неплохо придумано, - сказал я. - Только этого мне не хватало!
   Роза мечтательно покачала головой:
   - Ах, как мой Артур лупцевал меня, - и все-таки, войди он сейчас сюда
в своем котелке, сдвинутом на затылок... Боже  мой!  Только  подумаю  об
этом - и уже вся трясусь!
   - Ну, давай выпьем за Артура.
   Роза рассмеялась:
   - Пусть живет, потаскун этакий! Мы выпили.
   - До свидания, Роза. Желаю удачного вечера! - Спасибо!  До  свидания,
Робби!
   Хлопнула парадная дверь.
   - Алло, - сказала Патриция Хольман, - какой задумчивый вид!
   - Нет, совсем нет! А вы как поживаете? Выздоровели? Что с вами было?
   - Ничего особенного. Простудилась, потемпературила немного.
   Она вовсе не выглядела больной или изможденной.  Напротив,  ее  глаза
никогда еще не казались мне такими большими и сияющими, лицо порозовело,
а движения были мягкими, как у гибкого, красивого животного.
   - Вы великолепно выглядите, - сказал я. - Совершенно здоровый вид! Мы
можем придумать массу интересного.
   - Хорошо бы, - ответила она. - Но сегодня не выйдет. Сегодня я не мо-
гу.
   Я посмотрел на нее непонимающим взглядом:
   - Вы не можете? Она покачала головой:
   - К сожалению, нет.
   Я все еще не понимал. Я решил, что она просто раздумала идти ко мне и
хочет поужинать со мной в другом месте.
   - Я звонила вам, - сказала она, - хотела предупредить,  чтобы  вы  не
приходили зря. Но вас уже не было.
   Наконец я понял.
   - Вы действительно не можете? Вы заняты весь вечер? - спросил я.
   - Сегодня да. Мне нужно быть в одном месте. К сожалению, я сама узна-
ла об этом только полчаса назад.
   - А вы не можете договориться на другой день?
   - Нет, не получится, - она улыбнулась, - нечто вроде делового  свида-
ния.
   Меня словно обухом по голове ударили. Я учел все, только не это. Я не
верил ни одному ее слову. Деловое свидание, - но у нее был отнюдь не де-
ловой вид! Вероятно, просто отговорка. Даже наверно. Да и какие  деловые
встречи бывают по вечерам? Их устраивают днем. И узнают о них не за пол-
часа. Она просто раздумала, вот и все.
   Я расстроился, как ребенок. Только теперь я почувствовал, как мне  бы
дорог этот вечер. Я злился на себя за свое огорчение и старался не пода-
вать виду.
   - Что ж, ладно, - сказал я. - Тогда ничего не поделаешь. До свидания.
   Она испытующе посмотрела на меня:
   - Еще есть время. Я условилась на девять часов. Мы можем еще  немного
погулять. Я целую неделю не выходила из дому.
   - Хорошо, - нехотя согласился я. Внезапно я почувствовал усталость  и
пустоту.
   Мы пошли по улице. Вечернее небо прояснилось, и звезды застыли  между
крышами. Мы шли вдоль газона, в тени виднелось несколько кустов.  Патри-
ция Хольман остановилась.
   - Сирень, - сказала она. - Пахнет сиренью! Не может быть! Для  сирени
еще слишком рано.
   - Я и не слышу никакого запаха, - ответил я.
   - Нет, пахнет сиренью. - Она перегнулась через решетку.
   - Это "дафна индика", сударыня, - донесся из темноты грубый голос.
   Невдалеке, прислонившись к дереву, стоял садовник в фуражке с  латун-
ной бляхой. Он подошел к нам, слегка пошатываясь. Из его кармана торчало
горлышко бутылки.
   - Мы ее сегодня высадили, - заявил он и звучно икнул. - Вот она.
   - Благодарю вас, - сказала Патриция Хольман и повернулась ко  мне:  -
Вы все еще не слышите запаха?
   - Нет, теперь что-то слышу, - ответил я неохотно. - Запах доброй пше-
ничной водки.
   - Правильно угадали. - Человек в тени громко рыгнул.
   Я отчетливо слышал густой, сладковатый аромат цветов, плывший  сквозь
мягкую мглу, но ни за что на свете не признался бы в этом.
   Девушка засмеялась и расправила плечи:
   - Как это чудесно, особенно после долгого заточения в комнате!  Очень
жаль, что мне надо уйти! Этот Биндинг! Вечно у него спешка, все делается
в последнюю минуту. Он вполне мог бы перенести встречу на завтра!
   - Биндинг? - спросил я. - Вы условились с Биндингом?
   Она кивнула:
   - С Биндингом и еще с одним человеком.  От  него-то  все  и  зависит.
Серьезно, чисто деловая встреча. Представляете себе?
   - Нет, - ответил я. - Этого я себе не представляю.
   Она снова засмеялась и продолжала говорить. Но я  больше  не  слушал.
Биндинг! Меня словно молния ударила. Я не подумал, что она знает его го-
раздо дольше, чем меня. Я видел только его непомерно огромный,  сверкаю-
щий "бьюик", его дорогой костюм и бумажник. Моя убогая, старательно  уб-
ранная комнатенка! И что это мне взбрело в голову. Лампа  Хассе,  кресла
фрау Залевски! Эта девушка вообще не для меня! Да и кто я  такой?  Пеше-
ход, взявший напрокат "кадиллак", жалкий пьяница, больше  ничего!  Таких
можно встретить на каждом углу. Я уже видел, как швейцар в "Лозе"  козы-
ряет Биндингу, видел светлые, теплые, изящно отделанные комнаты,  облака
табачного дыма и элегантно одетых людей, я слышал музыку и смех, издева-
тельский смех над собой. "Назад, - подумал я, - скорее назад!  Что  ж...
Во мне возникло какое-то предчувствие, какая-то надежда... Но ведь ниче-
го, собственно, не произошло! Было бессмысленно затевать все  это.  Нет,
только назад!"
   - Мы можем встретиться завтра вечером, если хотите, - сказала  Патри-
ция.
   - Завтра вечером я занят, - ответил я.
   - Или послезавтра, или в любой день на этой неделе. У  меня  все  дни
свободны.
   - Это будет трудно, - сказал я. - Сегодня мы получили срочный  заказ,
и нам, наверно, придется работать всю неделю допоздна.
   Это было вранье, но я не мог иначе. Вдруг я почувствовал, что задыха-
юсь от бешенства и стыда.
   Мы пересекли площадь и пошли по улице, вдоль кладбища. Я заметил  Ро-
зу. Она шла от "Интернационаля". Ее высокие  сапожки  были  начищены  до
блеска. Я мог бы свернуть, и, вероятно, так бы и сделал при других  обс-
тоятельствах, - но теперь я продолжал идти ей навстречу.  Роза  смотрела
мимо, словно мы и не были знакомы. Таков непреложный закон: ни  одна  из
этих девушек не узнавала вас на улице, если вы были не одни.
   - Здравствуй, Роза, - сказал я.
   Она озадаченно посмотрела сначала на меня, потом на Патрицию, кивнула
и, смутившись, поспешно пошла дальше. Через несколько шагов мы встретили
ярко накрашенную Фрицци. Покачивая бедрами,  она  размахивала  сумочкой.
Она равнодушно посмотрела на меня, как сквозь оконное стекло.
   - Привет, Фрицци, - сказал я.
   Она наклонила голову, как королева, ничем не выдав своего  изумления;
но я услышал, как она ускорила шаг, - ей хотелось нагнать Розу  и  обсу-
дить с ней это происшествие. Я все еще мог бы свернуть в боковую  улицу,
зная, что должны встретиться и остальные, -  было  время  большого  пат-
рульного обхода. Но, повинуясь какому-то  упрямству,  я  продолжал  идти
прямо вперед, - да и почему я должен был избегать встреч  с  ними;  ведь
их-то я знал гораздо лучше, чем шедшую рядом девушку с  ее  Биндингом  и
его "бьюиком". Ничего, пусть посмотрит, пусть как следует наглядится.
   Они прошли все вдоль длинного ряда фонарей - красавица  Валли,  блед-
ная, стройная и элегантная; Лина с деревянной  ногой;  коренастая  Эрна;
Марион, которую все звали "Цыпленочком"; краснощекая Марго, женоподобный
Кики в беличьей шубке и, наконец, склеротическая бабушка  Мими,  похожая
на общипанную сову. Я здоровался со всеми, а когда мы прошли  мимо  "ма-
мочки", сидевшей около своего котелка с колбасками, я сердечно пожал  ей
руку.
   - У вас здесь много знакомых, - сказала Патриция Хольман после  неко-
торого молчания.
   - Таких - да, - туповато ответил я.
   Я заметил, что она смотрит на меня.
   - Думаю, теперь мы можем пойти обратно, - сказала она.
   - Да, - ответил я, - и я так думаю.
   Мы подошли к ее парадному.
   - Будьте здоровы, - сказал я, - желаю приятно развлекаться.
   Она не ответила. Не без труда оторвал я взгляд  от  кнопки  звонка  и
посмотрел на Патрицию. Я не поверил своим глазам.  Я  полагал,  что  она
сильно оскорблена, но  уголки  ее  рта  подергивались,  глаза  искрились
огоньком, и вдруг она расхохоталась, сердечно и беззаботно.  Она  просто
смеялась надо мной.
   - Ребенок, - сказала она. - О господи, какой же вы еще ребенок!
   Я вытаращил на нее глаза.
   - Ну да... - сказал я наконец, - все же... - И вдруг я  понял  комизм
положения. - Вы, вероятно, считаете меня идиотом?
   Она смеялась. Я порывисто и крепко обнял ее. Пусть думает что  хочет.
Ее волосы коснулись моей щеки, лицо было совсем близко, я услышал слабый
персиковый запах ее кожи. Потом глаза ее приблизились, и вдруг она поце-
ловала меня в губы...
   Она исчезла прежде, чем я успел сообразить, что случилось.
   На обратном пути я подошел к котелку с колбасками, у которого  сидела
"мамочка":
   - Дай-ка мне порцию побольше.
   - С горчицей? - спросила она. На ней был чистый белый передник.
   - Да, побольше горчицы, мамочка! Стоя около котелка, я с наслаждением
ел сардельки. Алоис вынес мне из "Интернационаля" кружку пива.
   - Странное существо человек, мамочка, как ты думаешь? - сказал я.
   - Вот уж правда, - ответила она с  горячностью.  -  Например,  вчера:
подходит какой-то господин, съедает две венские сосиски с горчицей и  не
может заплатить за них. Понимаешь? Уже поздно, кругом ни души, что мне с
ним делать? Я его, конечно, отпустила - знаю, как  бывает.  И  представь
себе, сегодня он приходит, платит за сосиски и еще дает мне на чай.
   - Ну, это - довоенная натура, мамочка. А как вообще идут твои дела?
   - Плохо! Вчера семь порций венских сосисок и девять порций  сарделек.
Скажу тебе: если бы не девочки, я давно бы уже кончилась.
   "Девочками" она называла проституток. Они помогали "мамочке" чем мог-
ли. Если им удавалось  подцепить  "жениха",  они  обязательно  старались
пройти мимо нее, чтобы съесть по колбаске и дать старушке заработать.
   - Скоро потеплеет, - продолжала "мамочка", - но зимой, когда  сыро  и
холодно... Уж тут одевайся как хочешь, все равно не убережешься.
   - Дай мне еще сардельку, - сказал я, - у меня такое чудесное настрое-
ние сегодня. А как" у тебя дома?
   Она посмотрела на меня маленькими, светлыми, как вода, глазками.
   - Все одно и то же. Недавно он продал кровать.
   "Мамочка" была замужем. Десять лет назад ее муж попал под поезд  мет-
ро, пытаясь вскочить на ходу. Ему пришлось ампутировать обе  ноги.  Нес-
частье подействовало на него довольно странным образом. Оказавшись кале-
кой, он перестал спать с женой - ему было стыдно. Кроме того, в больнице
он пристрастился к морфию. Он быстро опустился, попал в  компанию  гомо-
сексуалистов, и вскоре этот человек, пятьдесят лет  бывший  вполне  нор-
мальным мужчиной, стал якшаться только с мальчиками. Перед  ними  он  не
стыдился, потому что они были мужчинами. Для женщин он  был  калекой,  и
ему казалось, что он внушает им отвращение и жалость. Этого  он  не  мог
вынести. В обществе мужчин он чувствовал себя человеком, попавшим в  бе-
ду. Чтобы добывать деньги на мальчиков и морфий, он воровал у  "мамочки"
все, что мог найти, и продавал. Но "мамочка" была привязана к нему, хотя
он ее частенько бил. Вместе со своим сыном она простаивала  каждую  ночь
до четырех утра у котелка с колбасками. Днем стирала белье и мыла  лест-
ницы. Она была неизменно приветлива, считала, что в общем ей живется  не
так уж плохо, хотя страдала язвой кишечника и весила  девяносто  фунтов.
Иногда ее мужу становилось совсем невмоготу. Тогда он приходил к  ней  и
плакал. Для нее это были самые прекрасные часы.
   - Ты все еще на своей хорошей работе? - спросила она.
   Я кивнул:
   - Да, мамочка. Теперь я зарабатываю хорошо.
   - Смотри не потеряй место.
   - Постараюсь, мамочка.
   Я пришел домой. У парадного стояла горничная Фрида.  Сам  бог  послал
мне ее.
   - Вы очаровательная девочка, - сказал я (мне очень хотелось быть  хо-
рошим).
   Она скорчила гримасу, словно выпила уксусу.
   - Серьезно, - продолжал я. -  Какой  смысл  вечно  ссориться,  Фрида,
жизнь коротка. Она полна всяких случайностей и превратностей. В наши дни
надо держаться друг за дружку. Давайте помиримся!
   Она даже не взглянула на мою протянутую руку, пробормотала  что-то  о
"проклятых пьянчугах" и исчезла, грохнув дверью.
   Я постучал к Георгу Блоку. Под его дверью виднелась полоска света. Он
зубрил.
   - Пойдем, Джорджи, жрать, - сказал я.
   Он взглянул на меня. Его бледное лицо порозовело.
   - Я не голоден.
   Он решил, что я зову его из сострадания, и поэтому отказался.
   - Ты сперва посмотри на еду, - сказал я. - Пойдем, а то все испортит-
ся. Сделай одолжение.
   Когда мы шли по коридору, я заметил, что дверь Эрны Бениг слегка при-
открыта. За дверью слышалось тихое дыхание. "Ага", - подумал я и тут  же
услышал, как у Хассе осторожно повернули ключ и тоже  приотворили  дверь
на сантиметр. Казалось, весь пансион подстерегает мою кузину.
   Ярко освещенные люстрой, стояли парчовые кресла фрау Залевски.  Рядом
красовалась лампа Хассе. На столе светился ананас. Тут же были  расстав-
лены ливерная колбаса высшего сорта, нежно-розовая ветчина, бутылка шер-
ри-бренди... Когда мы с Джорджи, потерявшим дар речи, уписывали всю  эту
роскошную снедь, в дверь постучали. Я знал, что сейчас будет.
   - Джорджи, внимание! - прошептал я и громко сказал: - Войдите!
   Дверь отворилась, и вошла фрау Залевски. Она сгорала от  любопытства.
Впервые она лично принесла мне почту - какой-то  проспект,  настоятельно
призывавший меня питаться сырой пищей. Она была  разодета,  как  фея,  -
настоящая дама старого, доброго времени: кружевное платье, шаль с бахро-
мой и брошь с портретом покойного Залевски. Приторная  улыбка  мгновенно
застыла на ее лице; изумленно глядела она на растерявшегося  Джорджи.  Я
разразился громким бессердечным смехом. Она тотчас овладела собой.
   - Ага, получил отставку, - заметила она ядовито.
   - Так точно, - согласился я, все еще созерцая ее пышный наряд.  Какое
счастье, что визит Патриции не состоялся!
   Фрау Залевски неодобрительно смотрела на меня:
   - Вы еще смеетесь? Ведь я всегда говорила: где у других людей сердце,
у вас бутылка водки.
   - Хорошо сказано, - ответил я. - Не окажете ли вы нам честь,  судары-
ня?
   Она колебалась. Но любопытство победило: а вдруг удастся  узнать  еще
что-нибудь. Я открыл бутылку шеррибренди...
   Позже, когда все утихло, я взял пальто и одеяло и прокрался по  кори-
дору к телефону. Я встал на колени перед столиком, на котором стоял  ап-
парат, накрыл голову пальто и одеялом и снял трубку,  придерживая  левой
рукой край пальто. Это гарантировало от подслушивания. В  пансионе  фрау
Залевски было много  длинных  любопытных  ушей.  Мне  повезло.  Патриция
Хольман была дома.
   - Давно уже вернулись с вашего таинственного свидания? - спросил я.
   - Уже около часа.
   - Жаль. Если бы я знал...
   Она рассмеялась:
   - Это ничего бы не изменило. Я уже в постели, и у меня снова  немного
поднялась температура. Очень хорошо, что я рано вернулась.
   - Температура? Что с вами?
   - Ничего особенного. А вы что еще делали сегодня вечером?
   - Беседовал со своей хозяйкой о международном положении. А вы как?  У
вас все в порядке?
   - Надеюсь, все будет в порядке.
   В моем укрытии стало жарко, как в клетке с обезьянами. Поэтому всякий
раз, когда говорила девушка, я приподнимал "занавес" и торопливо  вдыхал
прохладный воздух; отвечая, я снова плотно прикрывал отдушину.
   - Среди ваших знакомых нет никог