мне закипала какая-то холодная страсть  к  разруше-
нию. Но она не была обращена против других. Только против себя самого.
   Лысоголовый залепетал что-то совсем бессвязное и исчез. Вдруг я  ощу-
тил плечом прикосновение чьей-то упругой груди. Это была одна из женщин,
которых привел Бройер. Она уселась рядом со мной.  Взгляд  раскосых  се-
ро-зеленых глаз медленно скользил по мне. После такого взгляда  говорить
уже, собственно, нечего, - надо действовать.
   - Замечательно уметь так пить, - сказала она немного погодя.
   Я молчал. Она протянула руку к моему бокалу. Сухая и жилистая рука  с
поблескивающими украшениями напоминала  ящерицу.  Рука  двигалась  очень
медленно, словно ползла. Я понимал, в чем дело.  "С  тобой  я  справлюсь
быстро, - подумал я. - Ты недооцениваешь меня, потому что видишь, как  я
злюсь. Но ошибаешься: с женщинами я справляюсь, а вот с любовью - не мо-
гу. Несбыточность - вот что нагоняет на меня тоску".
   Женщина заговорила. У нее был надломленный, как бы стеклянный  голос.
Я заметил, что Пат смотрит в нашу сторону. Это мне было безразлично,  но
мне была безразлична и женщина, сидевшая рядом. Я словно проваливался  в
бездонный колодец. Это не имело никакого отношения к Бройеру и  ко  всем
этим людям, не имело отношения даже к Пат. То была мрачная тайна  жизни,
которая будит в нас желания, но не может их удовлетворить. Любовь зарож-
дается в человеке, но никогда не кончается в нем. И даже если есть  все:
и человек, и любовь, и счастье, и жизнь, - то по какому-то страшному за-
кону этого всегда мало, и чем большим все это кажется, тем меньше оно на
самом деле. Я украдкой глядел на Пат. Она шла в своем серебряном платье,
юная и красивая, пламенная, как сама жизнь, я любил ее, и когда я  гово-
рил ей: "Приди", - она приходила, ничто не разделяло нас, мы могли  быть
так близки друг другу, как это вообще возможно между людьми, - и  вместе
с тем порою все загадочно затенялось и становилось мучительным, я не мог
вырвать ее из круга вещей, из круга бытия, который был вне нас и  внутри
нас и навязывал нам свои законы, свое дыхание и свою  бренность,  сомни-
тельный блеск настоящего, непрерывно проваливающегося в небытие,  зыбкую
иллюзию чувства... Обладание само по себе  уже  утрата.  Никогда  ничего
нельзя удержать, никогда! Никогда нельзя разомкнуть лязгающую цепь  вре-
мени, никогда беспокойство не превращалось в покой, поиски -  в  тишину,
никогда не прекращалось падение. Я не мог отделить ее даже от  случайных
вещей, от того, что было до нашего знакомства, от тысячи мыслей,  воспо-
минаний, от всего, что формировало ее до моего появления, и даже от этих
людей...
   Рядом со мной сидела женщина с надломленным голосом и что-то  говори-
ла. Ей нужен был партнер на одну ночь, какой-то кусочек чужой жизни. Это
подстегнуло бы ее, помогло бы забыться, забыть мучительную ясную  правду
о том, что никогда ничто не остается, ни "я", ни "ты", и уж меньше всего
"мы". Не искала ли она, в сущности, того же, что и  я?  Спутника,  чтобы
забыть одиночество жизни, товарища, чтобы как-то преодолеть  бессмыслен-
ность бытия?
   - Пойдемте к столу, - сказал я. - То, что вы хотите... и то, чего хо-
чу я... безнадежно.
   Она взглянула на меня и вдруг, запрокинув голову, расхохоталась.
   Мы зашли еще в два-три ресторана. Бройер был  возбужден,  говорлив  и
полон надежд. Пат притихла. Она ни о чем не спрашивала меня,  не  делала
мне упреков, не пыталась ничего  выяснять,  она  просто  присутствовала.
Иногда она танцевала, и тогда мне казалось, что она скользит сквозь  рой
марионеток и карикатурных фигур, как тихий, красивый, стройный кораблик;
иногда она мне улыбалась.
   В дремотном чаду ночных заведений стены и лица делались серо-желтыми,
словно по ним прошлась грязная ладонь. Казалось,  что  музыка  доносится
из-под стеклянного катафалка. Лысоголовый пил кофе.  Женщина  с  руками,
похожими на ящериц, неподвижно смотрела в одну точку. Бройер купил у ка-
кой-то измученной от переутомления цветочницы розы и отдал их Пат и двум
другим женщинам. В полураскрытых бутонах искрились маленькие, прозрачные
капли воды.
   - Пойдем потанцуем, - сказала мне Пат.
   - Нет, - сказал я, думая о руках, которые сегодня прикасались к  ней,
- нет. - Я чувствовал себя удивительно глупым и жалким.
   - И все-таки мы потанцуем, - сказала она, и глаза ее потемнели.
   - Нет, - ответил я, - нет, Пат.
   Наконец мы вышли.
   - Я отвезу вас домой, - сказал мне Бройер.
   - Хорошо.
   В машине был плед, которым он укрыл колени Пат. Вдруг она  показалась
мне очень бледной и усталой. Женщина, сидевшая со мной за  стойкой,  при
прощании сунула мне записку. Я сделал вид, что не заметил этого, и сел в
машину. По дороге я смотрел в окно. Пат сидела в углу и не шевелилась. Я
не слышал даже ее дыхания. Бройер подъехал сначала к ней. Он знал ее ад-
рес. Она вышла. Бройер поцеловал ей руку.
   - Спокойной ночи, - сказал я, не глядя в ее сторону.
   - Где мне вас высадить? - спросил меня Бройер.
   - На следующем углу, - сказал я.
   - Я с удовольствием отвезу вас домой, - ответил он несколько поспешно
и слишком вежливо.
   Он не хотел, чтобы я вернулся к ней. Я подумал, а не дать ли  ему  по
морде. Но он был мне совершенно безразличен.
   - Ладно, тогда подвезите меня к бару "Фредди", - сказал я.
   - А вас впустят туда в такое позднее время? - спросил он.
   - Очень мило, что это вас так тревожит, - ответил я, - но будьте уве-
рены - меня еще впустят куда угодно.
   Сказав это, я пожалел его. На протяжении всего вечера он, видимо, ка-
зался себе неотразимым и лихим кутилой. Не следовало разрушать эту иллю-
зию.
   Я простился с ним приветливее, чем с Пат.
   В баре было еще довольно людно. Ленц и Фердинанд Грау играли в  покер
с владельцем конфекционного магазина Больвисом и еще с какими-то партне-
рами.
   - Присаживайся, - сказал Готтфрид, - сегодня покерная погода.
   - Нет, - сказал я.
   - Посмотри-ка, - сказал он и показал на целую кучу денег. - Без  вся-
кого блефа. Масть идет сама.
   - Ладно, - сказал я, - сдавай.
   Я объявил игру при двух королях и взял четыре валета.
   - Вот это да! - сказал я. - Видно, сегодня и в самом деле погода  для
блефа.
   - Такая погода бывает всегда, - заметил Фердинанд и дал мне сигарету.
   Я не думал, что задержусь здесь. Но теперь почувствовал почву под но-
гами. Хотя мне было явно не по себе, однако тут все-таки было мое старое
пристанище.
   - Дай-ка мне полбутылки рому! - крикнул я Фреду.
   - Смешай его с портвейном, - посоветовал Ленц.
   - Нет, - возразил я. - Нет у меня времени для экспериментов. Хочу на-
питься, и точка.
   - Тогда закажи ликер. Поссорился?
   - Глупости!
   - Не ври, детка. Не морочь голову своему старому папе Ленцу,  который
в закоулках сердца чувствует себя как дома. Скажи "да" и напивайся.
   - С женщиной невозможно ссориться. В худшем случае можно  злиться  на
нее.
   - Слишком тонкие нюансы в три часа ночи. Я, между прочим, ссорился  с
каждой. Когда нет ссор, значит, все скоро кончится.
   - Ладно, - сказал я. - Кто сдает?
   - Ты, - сказал Фердинанд Грау. - По-моему,  у  тебя  мировая  скорбь,
Робби. И все же не унывай. Жизнь пестра, но несовершенна. Между  прочим,
ты великолепно блефуешь, несмотря на всю свою мировую скорбь. Два короля
- это уже наглость.
   - Я однажды играл партию, когда против двух королей стояли семь тысяч
франков, - сказал Фред из-за стойки.
   - Швейцарских или французских? - спросил Ленц.
   - Швейцарских.
   - Твое счастье, - заметил Готтфрид. - При французских франках  ты  не
имел бы права прервать игру...
   Мы играли еще час. Я выиграл довольно много. Больвис непрерывно  про-
игрывал. Я пил, но у меня только разболелась голова. Опьянение не прихо-
дило. Чувства обострились. В желудке бушевал пожар.
   - Так, а теперь довольно, поешь чего-нибудь, - сказал Ленц.  -  Фред,
дай ему сандвич и несколько сардин. Спрячь свои деньги, Робби.
   - Давай еще одну игру.
   - Ладно. Но последнюю. С удвоенной ставкой.
   - Пусть с удвоенной! - согласились остальные.
   Я довольно безрассудно прикупил к трефовой десятке и королю три  кар-
ты: валета, даму и туза. С ними я выиграл у Больвиса, имевшего на  руках
четыре восьмерки и взвинтившего ставку до самых  звезд.  Чертыхаясь,  он
выплатил мне кучу денег.
   - Видишь? - сказал Ленц. - Вот это картежная погода!
   Мы пересели к стойке. Больвис спросил о "Карле". Он  не  мог  забыть,
что на гонках Кестер обставил его спортивную машину. Он  все  еще  хотел
купить "Карла".
   - Поговори с Отто, - сказал Ленц. - Но мне кажется,  что  он  охотнее
продаст правую руку.
   - Не выдумывай, - сказал Больвис.
   - Этого тебе не понять, коммерческий отпрыск двадцатого века, -  зая-
вил Ленц.
   Фердинанд Грау рассмеялся. Фред тоже. Потом  хохотали  все.  Если  не
подшучивать над двадцатым веком, то надо застрелиться. Но долго смеяться
над ним нельзя. Скорее взвоешь от горя.
   - Готтфрид, ты танцуешь? - спросил я.
   - Конечно. Ведь я был когда-то учителем танцев. Разве ты забыл?
   - Забыл... пусть забывает, - сказал Фердинанд Грау. - Забвение -  вот
тайна вечной молодости. Мы стареем только из-за памяти. Мы слишком  мало
забываем.
   - Нет, - сказал Ленц. - Мы забываем всегда только нехорошее.
   - Ты можешь научить меня этому? - спросил я.
   - Чему - танцам? За один вечер, детка. И вот в этом все твое горе?
   - Нет у меня никакого горя, - сказал я. - Голова болит.
   - Это болезнь нашего века, Робби, - сказал Фердинанд. -  Лучше  всего
было бы родиться без головы.
   Я зашел еще в кафе "Интернациональ".  Алоис  уже  собирался  опускать
шторы.
   - Есть там кто-нибудь? - спросил я.
   - Роза.
   - Пойдем выпьем еще по одной.
   - Договорились.
   Роза сидела у стойки и вязала маленькие шерстяные носочки  для  своей
девочки. Она показала мне журнал с образцами и сообщила, что уже  закон-
чила вязку кофточки.
   - Какие сегодня дела? - спросил я.
   - Плохие. Ни у кого нет денег.
   - Одолжить тебе немного? Вот - выиграл в покер.
   - Шальные деньги приносят счастье, - сказала Роза, плюнула на кредит-
ки и сунула их в карман.
   Алоис принес три рюмки, а потом, когда пришла Фрицци, еще одну.
   - Шабаш, - сказал он затем. - Устал до смерти.
   Он выключил свет. Мы вышли. Роза простилась с нами у  дверей.  Фрицци
взяла Алоиса под руку. Свежая и легкая, она пошла рядом с ним. У  Алоиса
было плоскостопие, и он шаркал ногами по асфальту. Я остановился и  пос-
мотрел им вслед. Я увидел, как Фрицци склонилась к неопрятному,  прихра-
мывающему кельнеру и поцеловала его. Он равнодушно отстранил ее. И вдруг
- не знаю, откуда это взялось, - когда я повернулся и посмотрел на длин-
ную пустую улицу и дома с темными окнами, на холодное ночное небо,  мною
овладела такая безумная тоска по Пат, что я с трудом  устоял  на  ногах,
будто кто-то осыпал меня ударами. Я ничего больше не понимал - ни  себя,
ни свое поведение, ни весь этот вечер, - ничего.
   Я прислонился к стене и уставился глазами в мостовую. Я  не  понимал,
зачем я себя так вел, запутался в чем-то, что разрывало меня  на  части,
делало меня неразумным и несправедливым, швыряло из стороны в сторону  и
разбивало вдребезги все, что я с таким трудом привел в порядок. Я  стоял
у стены, чувствовал себя довольно беспомощно и не знал, что делать.  До-
мой не хотелось - там мне было бы совсем плохо. Наконец я вспомнил,  что
у Альфонса еще открыто. Я направился к нему. Там я думал остаться до ут-
ра.
   Когда я вошел. Альфонс не сказал ничего. Он мельком взглянул на  меня
и продолжал читать газету. Я присел к столику и погрузился в  полудрему.
В кафе больше никого не было. Я думал о Пат. Все время только о  Пат.  Я
думал о своем поведении, припоминал подробности. Все оборачивалось  про-
тив меня. Я был виноват во всем. Просто сошел с ума. Я  тупо  глядел  на
столик. В висках стучала кровь. Меня охватила  полная  растерянность.  Я
чувствовал бешенство и ожесточение против себя самого. Я, я один  разбил
все.
   Вдруг раздался звон стекла. Это я изо всех сил ударил по рюмке и раз-
бил ее.
   - Тоже развлечение, - сказал Альфонс и встал.
   Он извлек осколок из моей руки.
   - Прости меня, - сказал я. - Я не соображал, что делаю.
   Он принес вату и пластырь.
   - Пойди выспись, - сказал он. - Так лучше будет.
   - Ладно, - ответил я. - Уже прошло. Просто был припадок бешенства.
   - Бешенство надо разгонять весельем, а не злобой, - заявил Альфонс.
   - Верно, - сказал я, - но это надо уметь.
   - Вопрос тренировки. Вы все хотите стенку башкой прошибить. Но  ниче-
го, с годами это проходит.
   Он завел патефон и поставил "Мизерере" из "Трубадура". Наступило  ут-
ро.
   Я пошел домой. Перед уходом Альфонс налил  мне  большой  бокал  "фер-
нет-бранка". Я ощущал мягкие удары каких-то топориков по лбу. Улица  ут-
ратила ровность. Плечи налились свинцом. В общем, я был хорош...
   Я медленно поднялся по лестнице, нащупывая в кармане  ключ.  Вдруг  в
полумраке я услышал чье-то дыхание. На верхней ступеньке  вырисовывалась
какая-то фигура, смутная и расплывчатая. Я сделал еще два шага.
   - Пат... - сказал я, ничего не понимая. - Гат... что ты  здесь  дела-
ешь?
   Она пошевелилась:
   - Кажется, я немного вздремнула...
   - Да, но как ты попала сюда?
   - Ведь у меня есть ключ от твоего парадного...
   - Я не об этом. Я... - Опьянение исчезло, я смотрел на  стертые  сту-
пеньки лестницы, облупившуюся стену, на серебряное платье и узкие, свер-
кающие туфельки... - Я хочу сказать, как  это  ты  вообще  здесь  очути-
лась...
   - Я сама все время спрашиваю себя об этом...
   Она встала и потянулась так, словно ничего не было естественнее,  чем
просидеть здесь на лестнице всю ночь. Потом она потянула носом:
   - Ленц сказал бы: "Коньяк, ром, вишневая настойка, абсент..."
   - Даже "фернет-бранка", - признался я и только теперь  понял  все  до
конца. - Черт возьми, ты потрясающая девушка, Пат, а я гнусный идиот!
   Я отпер дверь, подхватил ее на руки и пронес через коридор. Она  при-
жалась к моей груди, серебряная, усталая птица; я дышал в сторону, чтобы
она не слышала винный перегар, чувствовал ее дрожь, хоть  она  и  улыба-
лась.
   Я усадил ее в кресло, включил свет и достал одеяло:
   - Если бы я только мог подумать. Пат... вместо того чтобы шляться  по
кабакам, я бы... какой же я жалкий болван... я звонил тебе от Альфонса и
свистел под твоими окнами... и решил,  что  ты  не  хочешь  говорить  со
мной... никто мне не ответил...
   - Почему ты не вернулся, когда проводил меня домой?
   - Вот этого я и сам не пойму.
   - Будет лучше, если ты дашь мне еще и ключ  от  квартиры,  -  сказала
она. - Тогда мне не придется ждать на лестнице.
   Она улыбнулась, но ее губы дрожали; и вдруг я понял, чем все это было
для нее - это возвращение, это ожидание и этот мужественный, бодрый тон,
которым она разговаривала со мной теперь...
   Я был в полном смятении.
   - Пат, - сказал я быстро, - Пат, ты,  конечно,  замерзла,  тебе  надо
что-нибудь выпить. Я видел в окне Орлова свет. Сейчас сбегаю к  нему,  у
этих русских всегда есть чай... я  сейчас  же  вернусь  обратно...  -  Я
чувствовал, как меня захлестывает горячая волна. - Я в жизни  не  забуду
этого, - добавил я уже в дверях и быстро пошел по коридору.
   Орлов еще не спал. Он сидел перед изображением богородицы в углу ком-
наты. Икону освещала лампадка. Его глаза были красны. На столе кипел не-
большой самовар.
   - Простите, пожалуйста, - сказал я. - Непредвиденный случай -  вы  не
могли бы дать мне немного горячего чаю?
   Русские привыкли к неожиданностям. Он дал мне два стакана чаю,  сахар
и полную тарелку маленьких пирожков.
   - С большим удовольствием выручу вас, - сказал он. - Можно мне  также
предложить вам... я сам нередко бывал в подобном положении...  несколько
кофейных зерен... пожевать...
   - Благодарю вас, - сказал я, - право, я вам очень благодарен.  Охотно
возьму их...
   - Если вам еще что-нибудь понадобится... - сказал он, и в эту  минуту
я почувствовал в нем подлинное благородство, - я не  сразу  лягу...  мне
будет очень приятно...
   В коридоре я разгрыз кофейные зерна. Они  устранили  винный  перегар.
Пат сидела у лампы и пудрилась. На минуту я остановился в дверях. Я  был
очень растроган тем, как она сидела, как  внимательно  гляделась  в  ма-
ленькое зеркальце и водила пушком по вискам.
   - Выпей немного чаю, - сказал я, - он совсем горячий.
   Она взяла стакан. Я смотрел, как она пила.
   - Черт его знает, Пат, что это сегодня стряслось со мной.
   - Я знаю что, - ответила она.
   - Да? А я не знаю.
   - Да и не к чему, Робби. Ты и без того знаешь  слишком  много,  чтобы
быть по-настоящему счастливым.
   - Может быть, - сказал я. - Но нельзя же так - с тех пор как мы  зна-
комы, я становлюсь все более ребячливым.
   - Нет, можно! Это лучше, чем если бы ты делался все более разумным.
   - Тоже довод, - сказал я. - У тебя замечательная манера помогать  мне
выпутываться из затруднительных положений. Но тут намешалось много  вся-
кой всячины.
   Она поставила стакан на стол. Я стоял, прислонившись к кровати. У ме-
ня было такое чувство, будто я приехал домой после долгого трудного  пу-
тешествия.
   Защебетали птицы. Хлопнула входная дверь. Это была фрау Бендер,  слу-
жившая сестрой в детском приюте. Через полчаса на кухне появится  Фрида,
и мы не сможем выйти из квартиры незамеченными. Пат еще спала. Она дыша-
ла ровно и глубоко. Мне было просто стыдно  будить  ее.  Но  иначе  было
нельзя.
   - Пат...
   Она пробормотала что-то, не просыпаясь.
   - Пат... - Я проклинал все меблированные комнаты мира.  -  Пат,  пора
вставать. Я помогу тебе одеться.
   Она открыла глаза и по-детски улыбнулась, еще совсем теплая  от  сна.
Меня всегда удивляла ее радость при пробуждении, и я очень любил  это  в
ней. Я никогда не бывал весел, когда просыпался.
   - Пат... фрау Залевски уже чистит свою вставную челюсть.
   - Я сегодня остаюсь у тебя.
   - Здесь?
   - Да.
   Я распрямился:
   - Блестящая идея... но твои вещи... вечернее платье, туфли...
   - Я и останусь до вечера.
   - А как же дома?
   - Позвоним и скажем, что я где-то заночевала.
   - Ладно. Ты хочешь есть?
   - Нет еще.
   - На всякий случай я быстренько стащу пару свежих булочек.  Разносчик
повесил уже корзинку на входной двери. Еще не поздно.
   Когда я вернулся. Пат стояла у окна. На ней  были  только  серебряные
туфельки. Мягкий утренний свет падал, точно флер, на ее плечи.
   - Вчерашнее забыто, Пат, хорошо? - сказал я.
   Не оборачиваясь, она кивнула головой.
   - Мы просто не будем больше встречаться с другими  людьми.  Тогда  не
будет ни ссор, ни припадков ревности. Настоящая любовь не терпит  посто-
ронних. Бройер пускай идет к чертям со всем своим обществом.
   - Да, - сказала она, - и эта Маркович тоже.
   - Маркович? Кто это?
   - Та, с которой ты сидел за стойкой в "Каскаде".
   - Ага, - сказал я, внезапно обрадовавшись, - ага, пусть и она.
   Я выложил содержимое своих карманов:
   - Посмотри-ка. Хоть какая-то польза от этой истории. Я  выиграл  кучу
денег в покер. Сегодня вечером мы на  них  покутим  еще  разок,  хорошо?
Только как следует, без чужих людей. Они забыты, правда?
   Она кивнула.
   Солнце всходило над крышей дома профессиональных  союзов.  Засверкали
стекла в окнах. Волосы Пат наполнились светом, плечи стали как золотые.
   - Что ты мне сказала вчера об этом Бройере? То есть о его профессии?
   - Он архитектор.
   - Архитектор, - повторил я несколько огорченно.
   Мне было бы приятнее услышать, что он вообще ничто.
   - Ну и пусть себе архитектор, ничего тут нет особенного, верно. Пат?
   - Да, дорогой.
   - Ничего особенного, правда?
   - Совсем ничего, - убежденно сказала Пат, повернулась ко мне и  расс-
меялась. - Совсем ничего, абсолютно ничего. Мусор это - вот что!
   - И эта комнатка не так уж жалка, правд