астерской  и  осторожно  открыл
дверь. В полумраке, пошатываясь, сновало привидение. На нем была  испач-
канная белая косынка, голубой передник и толстые мягкие шлепанцы. Приви-
дение размахивало метлой, весило девяносто килограммов и было  уборщицей
Матильдой Штосе.
   С минуту я стоял и разглядывал ее. Переваливаясь на  нетвердых  ногах
между радиаторами автомобилей и напевая  глуховатым  голосом  песенку  о
верном гусаре, она была грациозна, как бегемот. На столе у  окна  стояли
две бутылки коньяка - одна уже почти пустая. Накануне вечером  она  была
непочата. Я забыл спрятать ее под замок.
   - Ну, знаете ли, фрау Штосе... - вымолвил я.
   Пение прекратилось. Метла упала на пол.  Блаженная  ухмылка  на  лице
уборщицы погасла. Теперь привидением был уже я.
   - Иисусе Христе... - с трудом пробормотала Матильда и  уставилась  на
меня красными глазами. - Не думала я, что ты так рано заявитесь...
   - Понятно. Ну, а коньячок ничего?
   - Коньяк-то хорош... но мне так неприятно. - Она вытерла ладонью  гу-
бы. - Прямо, знаете, как обухом по голове...
   - Не стоит преувеличивать. Просто вы порядком накачались.  Как  гово-
рится, пьяны в стельку.
   Она едва удерживалась в вертикальном положении. Ее усики подрагивали,
а веки хлопали, как у старой совы. Но вскоре она кое-как овладела  собой
и решительно сделала шаг вперед.
   - Господин Локамп!.. Человек всего лишь человек...  Сперва  я  только
принюхивалась... потом не выдержала, сделала глоток... потому что в  же-
лудке у меня всегда, знаете ли, какая-то вялость... Вот... а потом...  а
потом, видать, бес попутал... И вообще - нечего вводить бедную женщину в
искушение... нечего оставлять бутылки на виду.
   Уже не впервые я заставал ее в таком виде. По утрам она приходила  на
два часа убирать мастерскую, и там можно было спокойно оставить  сколько
угодно денег, к ним она не прикасалась... А вот спиртное было для нее то
же, что сало для крысы.
   Я поднял бутылку.
   - Коньяк для клиентов вы, конечно, не тронули, а любимый сорт  госпо-
дина Кестера вылакали почти до дна.
   Огрубевшее лицо Матильды исказилось гримасой удовольствия.
   - Что правда, то правда... В этом я знаю толк. Но,  господин  Локамп,
неужто вы выдадите меня, беззащитную вдову?
   Я покачал головой:
   - Ладно, сегодня не выдам.
   Она опустила подоткнутый подол.
   - Тогда улепетываю. А то придет господин Кестер и... не приведи  гос-
подь!
   Я подошел к шкафу и отпер его.
   - Матильда...
   Она торопливо подковыляла ко мне. Я поднял над головой коричневую че-
тырехгранную бутылку.
   Она протестующе замахала руками:
   - Это не я! Честно вам говорю! Даже и не пригубила!
   - Знаю, - сказал я и налил полную рюмку. - А вы это когда-нибудь про-
бовали?
   - Вопрос! - Она облизнулась. - Да  ведь  это  же  ром!..  Выдержанный
ямайский ром!
   - Правильно. Вот и выпейте рюмку!
   - Это я-то? - Она отпрянула. - Зачем же так издеваться, господин  Ло-
камп? Разве можно каленым железом по живому-то телу? Старая Штосе  высо-
сала ваш коньяк, а вы ей в придачу еще и ром подносите. Да вы же  просто
святой человек. Именно святой... Нет, уж лучше пусть я умру, чем выпью!
   - Значит, не выпьете?.. - сказал я и сделал вид,  будто  хочу  убрать
рюмку.
   - Впрочем... - она быстро выхватила ее у меня. - Как говорят, дают  -
бери. Даже если не понимаешь, почему дают. Ваше здоровье! А у вас случа-
ем не день ли рождения?
   - Именно так Матильда. Угадали.
   - Да что вы! В самом деле? - Она вцепилась в мою руку и принялась  ее
трясти. - Примите мои самые сердечные поздравления!  И  чтобы  деньжонок
побольше! - Она вытерла рот. - Я  так  разволновалась,  что  обязательно
должна тяпнуть еще одну. Ведь вы мне и вправду очень дороги, так  дороги
- прямо как родной сын!..
   - Хорошо.
   Я налил ей еще одну рюмку. Она разом опрокинула ее и, прославляя  ме-
ня, вышла из мастерской.
   Я спрятал бутылку и сел за стол. Через окно на мои руки  падали  лучи
бледного солнца. Все-таки странное это чувство - день рождения. Даже ес-
ли он тебе в общем-то безразличен. Тридцать лет... Было время, когда мне
казалось, что не дожить мне и до двадцати,  уж  больно  далеким  казался
этот возраст. А потом...
   Я достал из ящика лист бумаги и начал вспоминать. Детские годы,  шко-
ла... Это было слишком давно и  уже  как-то  неправдоподобно.  Настоящая
жизнь началась только в 1916 году. Тогда я -  тощий,  восемнадцатилетний
верзила - стал новобранцем. На вспаханном поле за казармой меня  муштро-
вал мужланистый усатый унтер: "Встать!" - "Ложись!" В один из первых ве-
черов в казарму на свидание со мной пришла мама. Ее заставили дожидаться
меня больше часа: в тот день я уложил свой вещевой мешок не по правилам,
и за это меня лишили свободных часов и послали  чистить  отхожие  места.
Мать хотела помочь мне, но ей не разрешили. Она расплакалась,  а  я  так
устал, что уснул еще до ее ухода.
   1917. Фландрия. Мы с Миддендорфом купили в кабачке бутылку  красного.
Думали попировать. Но не удалось. Рано утром англичане начали  обстрели-
вать нас из тяжелых орудий. В полдень ранило Кестера, немного позже были
убиты Майер и Детерс. А вечером, когда мы уже было решили, что нас оста-
вили в покое, и распечатали бутылку, в наши укрытия потек  газ.  Правда,
мы успели надеть противогазы, но у Миддендорфа порвалась маска. Он заме-
тил это слишком поздно и, покуда стаскивал ее и искал другую, наглотался
газу. Долго его рвало кровью, а наутро он умер. Его лицо было зеленым  и
черным, а шея вся искромсана - он пытался разодрать  ее  ногтями,  чтобы
дышать.
   1918. Я лежал в лазарете. Несколькими днями раньше с передовой прибы-
ла новая партия. Бумажный перевязочный материал. Тяжелые  ранения.  Весь
день напролет въезжали и выезжали операционные каталки. Иногда они возв-
ращались пустыми. Рядом со мной лежал Йозеф Штоль. У него  уже  не  было
ног, а он еще ничего не знал. Просто этого не было видно  -  проволочный
каркас накрыли одеялом. Он  бы  и  не  поверил,  что  лишился  ног,  ибо
чувствовал в них боль. Ночью в нашей палате умерло двое. Один - медленно
и тяжело.
   1919. Я снова дома. Революция. Голод. На улицах то и дело строчат пу-
леметы. Солдаты против солдат. Товарищи против товарищей.
   1920. Путч. Расстрел Карла Брегера. Кестер и Ленц арестованы. Моя ма-
ма в больнице. Последняя стадия рака.
   1921... Я напрасно пытался вспомнить хоть  что-нибудь.  Словно  этого
года вообще не было. В 1922-м я был железнодорожным рабочим в  Тюрингии,
в 1923-м руководил отделом рекламы фабрики резиновых изделий. Тогда была
инфляция. Мое месячное жалованье  составляло  двести  миллиардов  марок.
Деньги выплачивали дважды в день, и после каждой выплаты  предоставлялся
получасовой отпуск, чтобы обежать магазины и что-нибудь купить, пока  не
вышел новый курс доллара и стоимость денег не снизилась вдвое...
   А потом?.. Что было в последующие годы? Я отложил карандаш. Стоило ли
воскрешать все это в памяти? К тому же многое я просто не мог вспомнить.
Слишком все перемешалось. Мой последний день рождения я отмечал  в  кафе
"Интернациональ", где в течение года работал пианистом - должен был соз-
давать у посетителей "лирическое настроение". Потом снова встретил  Кес-
тера и Ленца. Так я и попал в "Аврема" - "Авторемонтную мастерскую  Кес-
тера и Кё". Под "Кё" подразумевались Ленц и я, но  мастерская,  по  сути
дела, принадлежала только Кестеру. Прежде он был нашим школьным  товари-
щем и ротным командиром; затем пилотом, позже некоторое время студентом,
потом автогонщиком и наконец купил эту лавочку. Сперва к нему  присоеди-
нился Ленц, который несколько лет околачивался в Южной Америке, а  вслед
за ним и я.
   Я вытащил из кармана сигарету. В сущности, я мог быть вполне доволен.
Жилось мне неплохо, я работал, силенок хватало, и я не так-то скоро  ус-
тавал, - в общем, как говорится, был здоров и благополучен. И все же  не
хотелось слишком много думать об этом. Особенно наедине с  самим  собой.
Да и по вечерам тоже. Потому что время от времени вдруг накатывало прош-
лое и впивалось в меня мертвыми глазами. Но для таких случаев  существо-
вала водка.
   На дворе заскрипели ворота. Я разорвал листок с датами моей  жизни  и
бросил клочки в корзинку. Дверь распахнулась настежь, и в ее проеме воз-
ник Ленц - длинный, худой, с гривой волос цвета соломы и носом,  который
подошел бы совсем другому человеку.
   - Робби, - рявкнул он, - старый  спекулянт!  Ну-ка  встать  и  стоять
смирно! Начальство желает говорить с тобой!
   - Господи боже мой! - Я поднялся. - А я-то  надеялся,  что  вы  и  не
вспомните. Помилосердствуйте, ребята, умоляю вас!
   - Так легко от нас не отделаешься! - Готтфрид положил на стол  пакет,
в котором что-то здорово задребезжало. За ним вошел Кестер.  Ленц  встал
передо мной во весь свой огромный рост.
   - Робби, что тебе сегодня бросилось в глаза раньше всего остального?
   - Танцующая старуха, - вспомнил я.
   - Святой Моисей! Дурная примета! Но, знаешь ли, она в духе твоего го-
роскопа. Только  вчера  я  его  составил.  Итак,  рожденный  под  знаком
Стрельца, ты человек ненадежный и колеблешься, как тростник на ветру.  А
тут еще эти подозрительные тригоны Сатурна. Да и Юпитер в этом году под-
качал. Но поскольку мы с Отто вроде как твои отец и мать,  то  я  первым
преподношу тебе нечто для самозащиты. Вот тебе амулет. Когда-то я  полу-
чил его от девы, чьими предками были инки. В ней  текла  голубая  кровь,
были у нее плоскостопие, вши и дар предсказывать будущее. "О,  белокожий
чужеземец, - сказала мне она, - этот талисман носили на себе  короли,  в
нем заключены все силы Солнца, Земли и Луны, не говоря уже о более  мел-
ких планетах. Дай доллар серебром на водку и бери его". И дабы не  обры-
вались звенья счастья, я передаю его тебе, Робби.
   С этим он надел мне на шею крохотную черную фигурку на тонкой  цепоч-
ке.
   - Вот так-то! Это против горестей высшего порядка. А от  повседневных
неприятностей вот - шесть бутылок рому. Их дарит  тебе  Отто!  Этот  ром
вдвое старше тебя!
   Он развернул пакет и одну за другой поставил бутылки на стол, залитый
светом утреннего солнца. Бутылки сверкали, как янтарь.
   - Великолепное зрелище, - сказал я. - И где ты  их  только  раздобыл,
Отто?
   Кестер рассмеялся.
   - Довольно путаная история. Долго рассказывать... Лучше скажи, как ты
себя чувствуешь сегодня - как тридцатилетний?
   Я махнул рукой.
   - Да вроде бы нет - чувство такое, будто мне шестнадцать и  в  то  же
время пятьдесят. В общем, хвалиться нечем.
   - И это ты называешь "хвалиться нечем"! - возразил Ленц. -  Да  пойми
ты - выше этого вообще ничего нет. Ведь ты  без  чьей-либо  помощи,  так
сказать, суверенно покорил время и проживешь целых две жизни.
   Кестер внимательно смотрел на меня.
   - Оставь его, Готтфрид, - сказал он. - Дни рождения ущемляют  самолю-
бие человека. Особенно по утрам... Но ничего - постепенно  он  придет  в
себя.
   Ленц сощурился.
   - Чем меньше у человека самолюбия, Робби, тем большего он стоит. Тебя
это утешает?
   - Нет, - ответил я, - нисколько. Если человек чегото  стоит,  значит,
он уже как бы памятник самому себе. По-моему, это и утомительно и  скуч-
но.
   - Ты только подумай, Отто! Он философствует, - сказал Ленц. -  Следо-
вательно, он спасен. Он преодолел самое страшное -  минуту  безмолвия  в
собственный день рождения, когда человек заглядывает самому себе в глаза
и внезапно обнаруживает, какой же он жалкий цыпленок... А теперь мы  мо-
жем со спокойной совестью приступить к трудам праведным и смазать  внут-
ренности старого "кадиллака"...
   Мы кончили работать, когда уже смеркалось. Затем умылись  и  переоде-
лись. Ленц с вожделением смотрел на батарею бутылок.
   - Не свернуть ли нам шею одной из них?
   - Это должен решить Робби, - сказал Кестер. - Человек  получил  пода-
рок, а ты к нему с такими прозрачными намеками. Некрасиво это, Готтфрид.
   - А заставлять дарителей подыхать от жажды, по-твоему, красиво? - от-
ветил Ленц и откупорил бутылку.
   Сразу по всей мастерской разлился аромат рома.
   - Святой Моисей! - воскликнул Готтфрид.
   Мы стали принюхиваться.
   - Не запах, а фантастика какая-то, Отто. Для достойных сравнений нуж-
на самая высокая поэзия.
   - Просто жалко распивать такой ром в этой конуре! - решительно заявил
Ленц. - Знаете что? Поедем за город, там где-нибудь поужинаем; а бутылку
прихватим с собой. Разопьем ее на природе.
   - Блестящая мысль.
   На руках мы откатили "кадиллак", с  которым  провозились  почти  весь
день. За ним стоял довольно странный предмет на колесах.  То  была  гор-
дость нашей мастерской - гоночная машина Отто Кестера.
   В свое время, попав на аукцион, Кестер по дешевке приобрел этот высо-
кий старый драндулет. Знатоки без колебаний утверждали,  что  для  музея
истории транспорта это был бы  любопытный  экспонат.  Больвис,  владелец
фабрики дамских пальто и гонщик-любитель,  посоветовал  Отто  переделать
эту штуку в швейную машину. Но Кестера все это ничуть не трогало. Он ра-
зобрал свое приобретение на части, словно часовой механизм, и  несколько
месяцев кряду ежедневно возился с ним дотемна. Как-то  вечером  подкатил
на нем к бару, который мы обычно посещали. Больвис так расхохотался, что
едва не свалился со стула, - детище Кестера попрежнему выглядело  крайне
смешно. Чтобы позабавиться, Больвис предложил Отто пари -  двести  марок
против двадцати, если тот рискнет на своей таратайке помериться силами с
его новой спортивной машиной. Дистанция - десять километров, причем Кес-
тер получает для своей машины фору в  один  километр.  Отто  согласился.
Кругом стоял хохот - все предвкушали небывалую потеху. Но Кестер изменил
условия состязания: он отказался от форы и с  самым  невозмутимым  видом
предложил повысить ставку до тысячи марок с обеих сторон. Больвис оторо-
пел и вежливо спросил Отто, не отвезти ли его в сумасшедший дом.  Вместо
ответа тот запустил двигатель. Оба сразу же рванулись с места, чтобы ре-
шить, кто - кого. Через полчаса Больвис вернулся  с  таким  расстроенным
видом, словно увидел морского змея. Молча он выписал чек и тут  же  стал
выписывать второй - хотел, не сходя с места, купить эту старомодную  ма-
шину. Но Кестер ухмыльнулся. Теперь он не хотел расстаться с ней  ни  за
какие деньги. Но как бы она ни была безупречна по своим техническим  ка-
чествам, ее внешний вид все еще оставался страшноватым. Для каждодневно-
го пользования мы смонтировали какой-то особенно старомодный, прямо-таки
допотопный кузов. Лак утратил блеск, крылья были в  трещинах,  а  ветхий
откидной верх прослужил никак не меньше десяти лет. Мы,  конечно,  могли
бы придать машине куда более привлекательный  вид,  но  по  определенной
причине сознательно не делали этого.
   Машину мы назвали "Карл". "Карл" - призрак шоссейных дорог.
   Шурша шинами и сопя, "Карл" мчался по дороге.
   - Отто, - сказал я. - Приближается жертва.
   За нами нетерпеливо ревел клаксон тяжелого "бьюика". Он быстро нагнал
нас, радиаторы поравнялись. Мужчина за рулем небрежно глянул на нас. За-
тем презрительно скользнул взглядом по обшарпанному "Карлу", тут же  от-
вернулся и, казалось, забыл о нашем существовании.
   Но через несколько секунд ему пришлось убедиться, что "Карл" все  еще
идет с ним вровень. Он уселся поудобнее, с  веселым  любопытством  снова
посмотрел на нас и прибавил газу. Но "Карл" не сдавался.  Словно  терьер
рядом с догом, маленький и юркий, он стремительно несся вперед, не  отс-
тавая от здоровенной махины, сверкающей лаком и хромом.
   Мужчина покрепче ухватился за баранку. Не подозревая, что  его  ждет,
он надменно скривил губы. Мы поняли - теперь он нам покажет, на что спо-
собна его колымага. Он с такой силой нажал на педаль газа, что его  вых-
лопная труба заверещала, точно стая жаворонков над летним полем. Но  все
было напрасно - он не мог оторваться от нас. Неказистый,  пожалуй,  даже
уродливый "Карл" как заколдованный прилепился к "бьюику". Его ошеломлен-
ный водитель вытаращился на нас. Ему было невдомек, как это при скорости
свыше ста километров в час невозможно стряхнуть с себя этакое старье. Не
веря глазам своим, он еще раз посмотрел на спидометр,  видимо,  усомнив-
шись в точности его показаний. Затем пошел на всю железку.
   Теперь обе машины неслись ноздря в ноздрю по длинному прямому  шоссе.
Через несколько сотен метров показался шедший навстречу грохочущий  гру-
зовик. "Бьюику" пришлось отстать. Едва он опять поравнялся  с  "Карлом",
как мы увидели другую встречную машину - на сей раз автокатафалк с  вен-
ками, обвитыми развевающимися лентами. "Бьюик" вновь пристроился  нам  в
хвост. А потом, насколько хватил глаз, - ничего встречного.
   И куда только подевалась спесь нашего соперника!  Злобно  сжав  губы,
плотно усевшись за рулем и захваченный азартом гонки, он подался вперед.
Казалось - честь всей его жизни зависит от одного: ни за что не уступить
этой жалкой шавке.
   Мы же, напротив, притворяясь безразличными ко всему, сидели спокойно.
"Бьюик" для нас просто не существовал. Кестер невозмутимо  смотрел  впе-
ред, на шоссе, я со скучающим видом уставился куда-то в  небо,  а  Ленц,
хотя он внутренне и сжался в комок, достал газету и принялся  якобы  чи-
тать ее, да еще с таким интересом, словно в эту минуту  ничто  не  могло
быть для него важней.
   Через две-три минуты Кестер нам  подмигнул.  "Карл"  незаметно  терял
скорость, и "бьюик" стал медленно обходить его. Вот перед нашими глазами
проплыли широкие, блестящие крылья. Нас обдало голубоватым  отработанным
газом, шумно вырывавшимся из выхлопной трубы.  Постепенно  "бьюик"  ушел
метров на двадцать вперед, и - как можно было предвидеть - его хозяин на
мгновение высунулся из окна и, повернувшись к нам лицом, победоносно ус-
мехнулся.
   Но тут он позволил себе лишнее. Не в силах сдержать ощущение  полней-
шего торжества, он махнул нам рукой - дескать, попробуйте догоните!
   Взмах его руки был небрежным, самоуверенным.
   - Отто! - призывно воскликнул Ленц.
   Но это было ни к чему. В ту же секунду "Карл" рванулся  вперед.  Зас-
вистел компрессор, и сразу же исчезла только что махавшая нам рука. Пос-
лушный посылу, "Карл" набавлял скорость, и удержать  его  уже  не  могло
ничто, он наверстывал все сполна. И вот тут-то мы как бы впервые замети-
ли этот чужой автомобиль. С невинно вопрошающим  видом  мы  смотрели  на
мужчину за рулем. Нам просто хотелось узнать, зачем это он махал нам ру-
кой. Но он судорожно вперил взор вдаль, а перепачканный "Карл", расплас-
тав свои потрескавшиеся крылья, на полном газу ушел далеко вперед -  не-
победимый замарашка!
   - Здорово получилось, Отто, - сказал Ленц Кестеру. -  Боюсь,  сегодня
этот тип будет ужинать без всякого удовольствия.
   Вот ради таких гонок мы и не меняли кузов "Карла".  Стоило  ему  поя-
виться где-нибудь на шоссе, как тут же находился охотник обставить  его.
На иные машины он действовал, как ворона с подбитым крылом на свору  из-
голодавшихся кошек. Он приводил в состояние сильнейшего возбуждения  во-
дителей самых мирных семейных автоэкипажей. Всем хотелось его  обогнать.
Даже самые солидные бородачи, отцы семейств, и те  попадали  под  власть
неодолимого честолюбия, когда перед ними, подпрыгивая  и  спотыкаясь  на
ухабах, двигалось это нечто на колесах. Никто из них не мог  додуматься,
что внутри этого смехотворного сооружения бьется великое сердце - отлич-
ный гоночный двигатель!
   Ленц утверждал, что "Карл" играет чисто воспитательную роль. Он  учит
людей чтить творческое начало, которое всегда  заключено  в  неприметной
оболочке. Так рассуждал Ленц, который сам себя называл последним из  ро-
мантиков.
   Мы остановились перед небольшой ресторацией и вылезли из машины. Сто-
ял прекрасный тихий вечер. Борозды вспаханного поля с золотисто-коричне-
выми краями отливали  фиолетовыми  оттенками.  На  яблочнозеленом  небе,
словно о