стрые карты с красными  линиями
пароходных маршрутов.
   - Ив Америку тоже поедем, - сказала Пат. - В Кентукки, и в Техас, и в
Нью-Йорк, и в СанФранциско, и на Гавайские острова. А  потом  дальше,  в
Южную Америку. Через Мексику и Панамский канал в  Буэнос-Айрес  и  затем
через Рио-де-Жанейро обратно.
   - Да...
   Она смотрела на меня сияющим взглядом.
   - Никогда я там не был, - сказал я. - В тот раз я тебе все наврал.
   - Это я знаю, - ответила она.
   - Ты это знаешь?
   - Ну конечно, Робби! Конечно, знаю! Сразу поняла!
   - Тогда я был довольно-таки сумасшедшим. Неуверенным, глупым и сумас-
шедшим. Поэтому я тебе врал.
   - А сегодня?
   - А сегодня еще больше, - сказал я. - Разве ты сама не  видишь?  -  Я
показал на пароход в витрине. - Нам с тобой нельзя на нем  поехать.  Вот
проклятье!
   Она улыбнулась и взяла меня под руку:
   - Ах, дорогой мой, почему мы не богаты? Уж мы-то  сумели  бы  отлично
использовать деньги! Как много есть богатых людей, которые не знают  ни-
чего лучшего, чем вечно торчать в своих конторах и банках.
   - Потому-то они и богаты, - сказал я. - А если бы мы разбогатели,  то
уж, конечно, ненадолго.
   - И я так думаю. Мы бы так или иначе быстро потеряли свое богатство.
   - А может быть, стремясь поскорее растранжирить деньги, мы так  и  не
сумели бы толком насладиться ими. В наши дни быть  богатым  -  это  пря-
мо-таки профессия. И совсем не простая.
   - Бедные богачи! - сказала Пат. - Тогда,  пожалуй,  лучше  представим
себе, что мы уже были богаты и успели разориться. Просто ты обанкротился
на прошлой неделе, и пришлось продать все: наш дом, и мои драгоценности,
и твои автомобили. Как ты думаешь?
   - Что ж, это вполне современно, - ответил я.
   Она рассмеялась:
   - Тогда идем! Оба мы банкроты. Пойдем  теперь  в  нашу  меблированную
комнатушку и будем вспоминать свое славное прошлое.
   - Хорошая идея.
   Мы медленно пошли дальше по вечерним улицам. Вспыхивали все новые ог-
ни. Подойдя к кладбищу, мы увидели в зеленом небе самолет с  ярко  осве-
щенным салоном. Одинокий и прекрасный, он летел в прозрачном, высоком  и
тоже одиноком, небе, как чудесная птица мечты из  старинной  сказки.  Мы
остановились и смотрели ему вслед, пока он не исчез.
   Не прошло и получаса после нашего возвращения, как кто-то постучал  в
мою дверь. Я подумал, что это опять Хассе, и встал,  чтобы  открыть.  Но
это была фрау Залевски. Она выглядела очень расстроенной.
   - Идемте скорее, - прошептала она.
   - Что случилось?
   - Хассе.
   Я посмотрел на нее. Она пожала плечами:
   - Заперся и не отвечает.
   - Минутку.
   Я вошел к Пат и попросил ее отдохнуть, пока я переговорю с Хассе.
   - Хорошо, Робби. Я и в самом деле опять устала.
   Я последовал за фрау Залевски по коридору. У  дверей  Хассе  собрался
почти весь пансион: рыжеволосая Эрна Бениг в пестром кимоно с драконами,
- еще две недели назад она была золотистой блондинкой;  филателистказна-
чей в домашней куртке военного покроя; бледный и спокойный Орлов, только
что вернувшийся из кафе, где он танцевал с дамами; Джорджи, нервно  сту-
чавший в дверь и сдавленным голосом звавший Хассе, и  наконец  Фрида,  с
глазами, перекошенными от волнения, страха и любопытства.
   - Ты давно уже стучишься, Джорджи? - спросил я.
   - Больше четверти часа, - мгновенно выпалила Фрида, краснея как  рак.
- Он, конечно, дома и вообще никуда не  выходил,  с  обеда  не  выходил,
только все носился взад и вперед, а потом стало тихо...
   - Ключ торчит изнутри, - сказал Джорджи. - Дверь заперта.
   Я посмотрел на фрау Залевски:
   - Надо вытолкнуть ключ и открыть дверь. Есть у вас второй ключ?
   - Сейчас сбегаю за связкой с ключами, - заявила Фрида с необычной ус-
лужливостью. - Может, какойнибудь подойдет.
   Мне дали кусок проволоки. Я повернул ключ и вытолкнул его из замочной
скважины. Звякнув, он упал с другой стороны двери.  Фрида  вскрикнула  и
закрыла лицо руками.
   - Убирайтесь-ка отсюда подальше, - сказал я ей и стал пробовать  клю-
чи. Один из них подошел. Я повернул его и  открыл  дверь.  Комната  была
погружена в полумрак, в первую минуту я никого  не  увидел.  Серо-белыми
пятнами выделялись кровати, стулья были пусты, дверцы шкафа заперты.
   - Вот он стоит! - прошептала Фрида, снова протиснувшаяся вперед. Меня
обдала горячим дыханием и запахом лука. - Вон там сзади, у окна.
   - Нет, - сказал Орлов, который быстро вошел в комнату и тут  же  вер-
нулся. Он оттолкнул меня, взялся за дверную ручку, прикрыл дверь,  затем
обратился к остальным: - Вам лучше уйти. Не стоит  смотреть  на  это,  -
медленно проговорил он со своим твердым русским акцентом и остался  сто-
ять перед дверью.
   - О боже! - пролепетала фрау Залевски и отошла назад. Эрна Бениг тоже
отступила на несколько шагов. Только Фрида пыталась протиснуться  вперед
и ухватиться за дверную ручку. Орлов отстранил ее.
   - Будет действительно лучше... - снова сказал он.
   - Сударь! - зарычал внезапно казначей, распрямляя  грудь.  -  Как  вы
смеете! Будучи иностранцем!..
   Орлов спокойно посмотрел на него.
   - Иностранец... - сказал он. - Иностранец... здесь  это  безразлично.
Не в этом дело...
   - Мертвый, да? - не унималась Фрида.
   - Фрау Залеески, - сказал я, - и я думаю,  что  остаться  здесь  надо
только вам и, может быть, Орлову и мне.
   - Немедленно позвоните врачу, - сказал Орлов.
   Джорджи уже снял трубку. Все это длилось несколько секунд.
   - Я остаюсь, - заявил казначей, побагровев. - Как немецкий мужчина, я
имею право...
   Орлов пожал плечами и отворил дверь. Затем включил  свет.  Женщины  с
криком отпрянули назад. В окне висел Хассе с иссиня-черным лицом и выва-
лившимся языком.
   - Отрезать шнур! - крикнул я.
   - Нет смысла, - сказал Орлов медленно, жестко и печально. -  Мне  это
знакомо... такое лицо... он уже несколько часов мертв...
   - Попробуем все-таки...
   - Лучше не надо... Пусть сначала придет полиция.
   В ту же секунду раздался звонок. Явился врач, живший по соседству. Он
едва взглянул на тощее надломленное тело.
   - Тут уже ничего не сделаешь, - сказал он, -  но  все-таки  попробуем
искусственное дыхание. Немедленно позвоните в полицию и дайте мне нож.
   Хассе повесился на витом шелковом шнуре. Это был поясок  от  розового
халата его жены, и он очень искусно прикрепил его к  крючку  над  окном.
Шнур был натерт мылом. Видимо, Хассе встал на подоконник  и  потом  сос-
кользнул с него. Судорога свела руки, на  лицо  было  страшно  смотреть.
Странно, но в эту минуту мне бросилось в  глаза,  что  он  успел  перео-
деться. Теперь на нем был его лучший костюм из синей камвольной  шерсти,
он был выбрит и в свежей рубашке. На столе с педантичностью были  разло-
жены паспорт, сберегательная книжка, четыре  бумажки  по  десять  марок,
немного серебра и два письма - одно жене, другое в полицию. Около письма
к жене лежал серебряный портсигар и обручальное кольцо.
   Видимо, он долго и подробно обдумывал каждую мелочь и  наводил  поря-
док. Комната была безукоризненно прибрана. Осмотревшись внимательней, мы
обнаружили на комоде еще какие-то деньги и листок, на котором было напи-
сано: "Остаток квартирной платы за текущий месяц". Эти деньги он положил
отдельно, словно желая показать, что они не имеют никакого  отношения  к
его смерти.
   Пришли два чиновника в штатском. Врач, успевший  тем  временем  снять
труп, встал.
   - Мертв, - сказал он. - Самоубийство. Вне всяких сомнений.
   Чиновники ничего не ответили. Закрыв дверь, они внимательно осмотрели
комнату, затем извлекли из ящика шкафа несколько писем, взяли оба письма
со стола и сличили почерк. Чиновник помоложе понимающе кивнул головой:
   - Кто-нибудь знает причину? Я рассказал ему, что знал. Он снова  кив-
нул и записал мой адрес.
   - Можно его увезти? - спросил врач.
   - Я заказал санитарную машину в больнице "Шаритэ", - ответил  молодой
чиновник. - Сейчас она приедет.
   Мы остались ждать. В комнате было тихо. Врач опустился на колени воз-
ле Хассе. Расстегнув его одежду, он стал растирать ему грудь полотенцем,
поднимая и опуская его руки. Воздух проникал в мертвые легкие и со свис-
том вырывался наружу.
   - Двенадцатый за неделю, - сказал молодой чиновник.
   - Все по той же причине? - спросил я.
   - Нет. Почти все из-за безработицы. Два семейства В одном  было  трое
детей. Газом, разумеется. Семьи почти всегда отравляются газом.
   Пришли санитары с носилками. Вместе с ними в комнату впорхнула  Фрида
и с какой-то непонятной жадностью уставилась на жалкое  тело  Хассе.  Ее
потное лицо покрылось красными пятнами.
   - Что вам здесь нужно? - грубо спросил старший чиновник.
   Она вздрогнула.
   - Ведь я должна дать показания, - проговорила она, заикаясь.
   - Убирайся отсюда! - сказал чиновник.
   Санитары накрыли Хассе одеялом и унесли. Затем стали собираться и оба
чиновника. Они взяли с собой документы.
   - Он оставил деньги на погребение, - сказал молодой  чиновник.  -  Мы
передадим их по назначению. Когда появится жена, скажите ей, пожалуйста,
чтобы зашла в полицию. Он завещал ей свои деньги. Могут ли остальные ве-
щи оставаться пока здесь?
   Фрау Залевски кивнула:
   - Эту комнату мне уже все равно не сдать.
   - Хорошо.
   Чиновник откланялся и вышел. Мы тоже вышли.
   Орлов запер дверь и передал ключ фрау Залевски.
   - Надо поменьше болтать обо всем этом, - сказал я.
   - И я так считаю, - сказала фрау Залевски.
   - Я имею в виду прежде всего вас, Фрида, - добавил я.
   Фрида точно очнулась. Ее глаза заблестели. Она не ответила мне.
   - Если вы скажете хоть слово фройляйн Хольман, - сказал  я,  -  тогда
просите милости у бога, от меня ее не ждите!
   - Сама знаю, - ответила она задиристо. - Бедная дама  слишком  больна
для этого!
   Ее глаза сверкали. Мне пришлось сдержаться, чтобы не дать ей  пощечи-
ну.
   - Бедный Хассе! - сказала фрау Залевски.
   В коридоре было совсем темно.
   - Вы были довольно грубы с графом Орловым, - сказал я казначею. -  Не
хотите ли извиниться перед ним?
   Старик вытаращил на меня глаза. Затем воскликнул:
   - Немецкий мужчина не извиняется! И уж меньше всего перед азиатом!  -
Он с треском захлопнул за собой дверь своей комнаты.
   - Что творится с нашим ретивым собирателем почтовых марок? -  спросил
я удивленно. - Ведь он всегда был кроток, как агнец.
   - Он уже несколько месяцев ходит на все предвыборные собрания, -  до-
несся голос Джорджи из темноты.
   - Ах, вот оно что!
   Орлов и Эрна Бениг уже ушли. Фрау Залевски вдруг разрыдалась.
   - Не принимайте это так близко к сердцу, - сказал я. - Все равно  уже
ничего не изменишь.
   - Это слишком ужасно, - всхлипывала она. - Мне надо выехать отсюда, я
не переживу этого!
   - Переживете, - сказал я. - Однажды я видел несколько сотен англичан,
отравленных газом. И пережил это...
   Я пожал руку Джорджи и пошел к себе. Было темно. Прежде чем  включить
свет, я невольно посмотрел в окно. Потом прислушался. Пат спала. Я подо-
шел к шкафу, достал коньяк и налил себе рюмку. Это был добрый коньяк,  и
хорошо, что он оказался у меня. Я поставил бутылку на стол. В  последний
раз из нее угощался Хассе. Я подумал, что, пожалуй, не следовало  остав-
лять его одного. Я был подавлен, но не мог упрекнуть себя ни в чем. Чего
я только не видел в жизни, чего только не пережил! И я знал: можно упре-
кать себя за все, что делаешь, или вообще не упрекать себя ни в  чем.  К
несчастью для Хассе, все стряслось в воскресенье. Случись это  в  будний
день, он пошел бы на службу, и, может, все бы обошлось.
   Я выпил еще коньяку. Не имело смысла думать об этом. Да и какой чело-
век знает, что ему предстоит? Разве хоть кто-нибудь может знать, не  по-
кажется ли ему со временем счастливым тот, кого он сегодня жалеет.
   Я услышал, как Пат зашевелилась, и пошел к ней. Она лежала с открыты-
ми глазами.
   - Что со мной творится, Робби, с ума можно сойти! -  сказала  она.  -
Опять я спала как убитая.
   - Так это ведь хорошо, - ответил я.
   - Нет. - Она облокотилась на подушку. - Я не хочу столько спать.
   - Почему же нет? А мне иногда хочется уснуть и проспать ровно пятьде-
сят лет.
   - И состариться на столько же?
   - Не знаю. Это можно сказать только потом.
   - Ты чем-нибудь огорчен?
   - Нет, - сказал я. - Напротив. Я как раз решил, что мы оденемся, пой-
дем куда-нибудь и роскошно поужинаем. Будем есть все, что ты  любишь.  И
немножко выпьем.
   - Очень хорошо, - ответила она. - Это тоже пойдет в счет нашего вели-
кого банкротства?
   - Да, - сказал я. - Конечно.
 
 
   XXI
 
   В середине октября Жаффе вызвал меня к себе. Было десять часов  утра,
но небо хмурилось и в клинике еще горел электрический свет. Смешиваясь с
тусклым отблеском утра, он казался болезненно ярким.
   Жаффе сидел один в своем большом кабинете. Когда я вошел,  он  поднял
поблескивающую лысиной голову и угрюмо кивнул в сторону  большого  окна,
по которому хлестал дождь:
   - Как вам нравится эта чертова погода? Я пожал плечами.
   - Будем надеяться, что она скоро кончится.
   - Она не кончится.
   Он посмотрел на меня и ничего не сказал. Потом взял карандаш,  посту-
чал им по письменному столу и положил на место.
   - Я догадываюсь, зачем вы меня позвали, - сказал я.
   Жаффе буркнул что-то невнятное.
   Я подождал немного. Потом сказал:
   - Пат, видимо, уже должна уехать...
   - Да...
   Жаффе мрачно смотрел на стол.
   - Я рассчитывал на конец октября. Но при такой погоде... -  Он  опять
взял серебряный карандаш.
   Порыв ветра с треском швырнул дождевые струи в окно.  Звук  напоминал
отдаленную пулеметную стрельбу.
   - Когда же, по-вашему, она должна уехать? - спросил я.
   Он взглянул на меня вдруг снизу вверх ясным открытым взглядом.
   - Завтра, - сказал он.
   На секунду мне показалось, что почва уходит у меня из-под ног. Воздух
был как вата и липнул к легким. Потом это ощущение прошло, и я  спросил,
насколько мог, спокойно,  каким-то  далеким  голосом,  словно  спрашивал
кто-то другой:
   - Разве ее состояние так резко ухудшилось? Жаффе  решительно  покачал
головой и встал.
   - Если бы оно резко ухудшилось, она вообще не смогла  бы  поехать,  -
заявил он хмуро. - Просто ей лучше выбраться отсюда. В такую погоду  она
все время в опасности. Всякие простуды и тому подобное...
   Он взял несколько писем со стола.
   - Я уже все подготовил. Вам остается только выехать.  Главного  врача
санатория я знал еще в бытность мою студентом. Очень дельный человек.  Я
подробно сообщил ему обо всем.
   Жаффе дал мне письма. Я взял их, но не спрятал в карман. Он посмотрел
на меня, встал и положил мне руку на плечо. Его  рука  была  легка,  как
крыло птицы, я почти не ощущал ее.
   - Тяжело, - сказал он тихим, изменившимся голосом. - Знаю...  Поэтому
я и оттягивал отъезд, пока было возможно.
   - Не тяжело... - возразил я.
   Он махнул рукой:
   - Оставьте, пожалуйста...
   - Нет, - сказал я, - не в этом смысле... Я хотел бы знать только  од-
но: она вернется?
   Жаффе ответил не сразу. Его темные узкие глаза блестели в мутном жел-
товатом свете.
   - Зачем вам это знать сейчас? - спросил он наконец.
   - Потому что если не вернется, так лучше пусть не едет, - сказал я.
   Он быстро взглянул на меня:
   - Что это вы такое говорите?
   - Тогда будет лучше, чтобы она осталась.
   Он посмотрел на меня.
   - А понимаете ли вы, к чему это неминуемо приведет? - спросил он тихо
и резко.
   - Да, - сказал я. - Это приведет к тому, что она умрет, но не в  оди-
ночестве. А что это значит, я тоже знаю.
   Жаффе поднял плечи, словно его знобило. Потом он медленно  подошел  к
окну и постоял возле него, глядя на дождь. Когда он повернулся  ко  мне,
лицо его было - как маска.
   - Сколько вам лет? - спросил он.
   - Тридцать, - ответил я, не понимая, чего он хочет.
   - Тридцать, - повторил он странным тоном, будто  разговаривал  сам  с
собой и не понимал меня. - Тридцать, боже мой! - Он подошел к письменно-
му столу и остановился. Рядом с огромным и блестящим столом  он  казался
маленьким и как бы отсутствующим. - Мне скоро шестьдесят, -  сказал  он,
не глядя на меня, - но я бы так не мог. Я испробовал бы все снова и сно-
ва, даже если бы знал точно, что это бесцельно.
   Я молчал. Жаффе застыл на месте. Казалось, он  забыл  обо  всем,  что
происходит вокруг. Потом он словно очнулся, и маска сошла с его лица. Он
улыбнулся:
   - Я определенно считаю, что в горах она хорошо перенесет зиму.
   - Только зиму? - спросил я.
   - Надеюсь, весной она сможет снова спуститься вниз.
   - Надеяться... - сказал я. - Что значит надеяться?
   - Все вам скажи! - ответил Жаффе. - Всегда и все. Я не  могу  сказать
теперь больше. Мало ли что может быть. Посмотрим,  как  она  будет  себя
чувствовать наверху. Но я твердо надеюсь, что  весной  она  сможет  вер-
нуться.
   - Твердо?
   - Да. - Он обошел стол и так сильно ударил ногой по выдвинутому  ящи-
ку, что зазвенели стаканы. - Черт возьми, поймите же, дорогой, мне и са-
мому тяжело, что она должна уехать! - пробормотал он.
   Вошла сестра. Знаком Жаффе предложил ей удалиться. Но она осталась на
месте, коренастая, неуклюжая, с лицом бульдога под копной седых волос.
   - Потом! - буркнул Жаффе. - Зайдите потом!
   Сестра раздраженно повернулась и направилась к двери. Выходя, она на-
жала на кнопку выключателя. Комната вдруг наполнилась  серовато-молочным
светом. Лицо Жаффе стало землистым.
   - Старая ведьма! - сказал он. - Вот уже двадцать лет, как я собираюсь
ее выставить. Но очень хорошо работает. - Затем он повернулся ко мне.  -
Итак?
   - Мы уедем сегодня вечером, - сказал я.
   - Сегодня?
   - Да. Уж если надо, то лучше сегодня, чем завтра. Я отвезу ее.  Смогу
отлучиться на несколько дней.
   Он кивнул и пожал мне руку.
   Я ушел. Путь до двери показался мне очень долгим.
   На улице я остановился и заметил, что все еще держу  письма  в  руке.
Дождь барабанил по конвертам. Я вытер их и сунул в боковой карман. Потом
посмотрел вокруг. К дому подкатил автобус. Он был переполнен, и из  него
высыпала толпа пассажиров. Несколько девушек в черных блестящих дождеви-
ках шутили с кондуктором. Он был молод, белые зубы  ярко  выделялись  на
смуглом лице. "Ведь так нельзя, - подумал я, - это  невозможно!  Столько
жизни вокруг, а Пат должна умереть!"
   Кондуктор дал звонок, и автобус тронулся.  Из-под  колес  взметнулись
снопы брызг и обрушились на тротуар. Я пошел дальше. Надо было предупре-
дить Кестера и достать билеты.
   К двенадцати часам дня я пришел домой и успел сделать все, даже  отп-
равил телеграмму в санаторий.
   - Пат, - сказал я, еще стоя в дверях, - ты успеешь  уложить  вещи  до
вечера?
   - Я должна уехать?
   - Да, - сказал я, - да. Пат.
   - Одна?
   - Нет. Мы поедем вместе. Я отвезу тебя.
   Ее лицо слегка порозовело.
   - Когда же я должна быть готова? - спросила она.
   - Поезд уходит в десять вечера.
   - А теперь ты опять уйдешь?
   - Нет. Останусь с тобой до отъезда.
   Она глубоко вздохнула.
   - Тогда все просто, Робби, - сказала она. - Начнем сразу?
   - У нас еще есть время.
   - Я хочу начать сейчас. Тогда все скоро будет готово.
   - Хорошо.
   За полчаса я упаковал несколько вещей, которые хотел взять  с  собой.
Потом я зашел к фрау Залевски и сообщил ей о нашем отъезде. Договорился,
что с первого ноября или даже раньше она может сдать комнату Пат. Хозяй-
ка собралась было завести долгий разговор, но я тут же вышел из комнаты.
   Пат стояла на коленях перед чемоданом-гардеробом,  вокруг  висели  ее
платья, на кровати лежало белье. Она укладывала обувь. Я  вспомнил,  что
точно так же она стояла на коленях, когда въехала в эту комнату и распа-
ковывала свои вещи, и мне казалось, что это было бесконечно давно и буд-
то только вчера.
   Она взглянула на меня.
   - Возьмешь с собой серебряное платье? - спросил я.
   Она кивнула.
   - Робби, а что делать с остальными вещами? С ме