его   шуткам,
выказывала живейший интерес к Джоку Спатердашу,  у  которого  пала  упряжная
лошадь, и к Бобу Мартингейлу, которого забрали в  игорном  доме,  и  к  Тому
Синкбарзу, который предполагал участвовать в скачках с препятствиями.  Когда
Родон возвращался домой, она была оживленна и счастлива; когда он  собирался
куда-нибудь, она сама торопила его; если же он оставался  дома,  она  играла
ему и пела, приготовляла для него вкусные напитки, заботилась об его  обеде,
грела ему туфли и баловала как мокла. Лучшие из женщин -  лицемерки  (я  это
слышал от своей бабушки). Мы и не знаем, как много они от нас скрывают;  как
они бдительны, когда кажутся нам простодушными и доверчивыми; как  часто  их
ангельские  улыбки,  которые  не  стоят  им  никакого   труда,   оказываются
просто-напросто ловушкой, чтобы подольститься к  человеку,  обойти  его  или
обезоружить, - я говорю вовсе не о записных кокетках, но о  наших  примерных
матронах, этих образцах женской добродетели. Кому не приходилось видеть, как
жена скрывает от всех скудоумие дурака-мужа или успокаивает ярость своего не
в меру расходившегося повелителя? Мы принимаем это любезное нам рабство  как
нечто должное и восхваляем за  него  женщину;  мы  называем  это  прелестное
лицемерие правдой. Добрая жена и хозяйка - по необходимости лгунья. И супруг
Корнелии был жертвой обмана так же, как и Потифар. -  но  только  на  другой
манер.
     Эти трогательные заботы превратили закоренелого повесу Родона Кроули  в
счастливого и покорного супруга. Его давно не видели ни в одном  из  злачных
мест, которых он был завсегдатаем. Приятели справлялись о нем раза два в его
клубах, но не особенно ощущали его отсутствие: в балаганах Ярмарки Тщеславия
люди редко ощущают отсутствие того или другого из своей среды.  Сторонящаяся
общества, всегда улыбающаяся и приветливая жена, удобная  квартирка,  уютные
обеды и непритязательные вечера - во всем этом  было  очарование  новизны  и
тайны. Их брак еще  не  стал  достоянием  молвы;  сообщение  о  нем  еще  не
появилось в "Морнинг пост". Кредиторы Родона слетелись бы к ним толпой, если
бы  узнали  о  его  женитьбе  на  бесприданнице.  "Мои  родные  на  меня  не
ополчатся", - говорила Ребекка с горьким смехом. И она соглашалась  спокойно
ждать, когда старая тетка примирится с их браком, и не  требовала  для  себя
места в обществе. Так жила она в Бромптоне, не видя никого или видясь лишь с
теми  немногими  сослуживцами  мужа,  которые  допускались  в  ее  маленькую
столовую. Все они были очарованы Ребеккой. Скромные обеды, смех, болтовня, а
потом музыка восхищали всех, кто  принимал  участие  в  этих  удовольствиях.
Майору Мартингейлу никогда не пришло бы в голову спросить у них  их  брачное
свидетельство. Капитан  Сннкбарз  был  в  полнейшем  восторге  от  искусства
Ребекки  приготовлять  пунш.  А  юный  поручик  Спатердаш   (он   необычайно
пристрастился к игре в пикет, и потому Кроули частенько его приглашали)  был
явно  и  без  промедления  пленен  миссис  Кроули.  Но  осмотрительность   и
осторожность ни на минуту ее не покидали, а репутация отчаянного и ревнивого
вояки, укрепившаяся за Кроули, была еще более надежной и верной защитой  для
его милой женушки.
     В Лондоне есть немало высокородных и  высокопоставленных  джентльменов,
никогда не посещавших дамские гостиные.  Поэтому,  хотя  о  женитьбе  Родона
Кроули, может быть, и говорили по всему графству,  где,  разумеется,  миссис
Бьют разгласила эту новость, но в Лондоне в ней сомневались или  на  нее  не
обращали внимания, а то и вовсе о ней не знали.  Родон  с  комфортом  жил  в
кредит. У него был огромный капитал, состоявший из долгов,  а  если  тратить
его с толком, такого капитала может хватить  человеку  на  много-много  лет.
Некоторые светские жуиры умудряются жить на него во сто раз лучше, чем живут
даже люди со свободными средствами. В самом деле, кто из лондонских  жителей
не мог бы указать десятка человек, пышно проезжающих мимо него, в  то  время
как сам он идет пешком, - людей, которых балуют в свете и которых  провожают
до кареты поклоны лавочников; людей, которые не отказывают себе ни в  чем  и
живут неизвестно на что. Мы видим, как Джек Мот гарцует в Парке или катит на
своем рысаке по Пэл-Мэл; мы  едим  его  обеды,  подаваемые  на  изумительном
серебре. "Откуда все это берется? - спрашиваем мы. - И чем это кончится?"  -
"Дорогой мой, - сказал как-то Джек, -  у  меня  долги  во  всех  европейских
столицах". В один прекрасный день должен наступить конец, но пока Джек живет
в свое удовольствие; всякому лестно пожать ему  руку,  все  пропускают  мимо
ушей темные слушки, которые время от времени гуляют о нем в  городе,  и  его
называют добродушным, веселым и беспечным малым.
     Увы, надо признаться, что Ребекка вышла замуж как  раз  за  джентльмена
такого сорта. Дом его был полная чаша, в нем было все, кроме наличных денег,
в которых их menage {Хозяйство (франц.).} довольно скоро почувствовал острую
нужду. И вот, читая однажды  "Газету"  и  натолкнувшись  на  извещение,  что
"поручик Дж. Осборн, вследствие покупки им  чина,  производится  в  капитаны
вместо Смита, который  переводится  в  другой  полк",  Родон  и  высказал  о
поклоннике Эмилии то мнение, которое привело к визиту наших  новобрачных  на
Рассел-сквер.
     Когда Родон с женой, увидев капитана Доббина, поспешили к  нему,  чтобы
расспросить о катастрофе, обрушившейся на старых  знакомых  Ребекки,  нашего
приятеля уже и след простыл, и кое-какие сведения им удалось собрать  только
от случайного носильщика, или старьевщика, попавшегося им на аукционе.
     - Посмотри-ка на этих носатых, - сказала  Бекки,  весело  усаживаясь  в
коляску с картиною под мышкой. - Точно коршуны на поле битвы.
     - Не  знаю.  Никогда  не  бывал  в  сражении,  моя  дорогая.  Спроси  у
Мартннгейла, он был в Испании адъютантом генерала Блейзиса.
     - Он очень милый старичок, этот мистер Седли,  -  заметила  Ребекка.  -
Право, мне жаль, что с ним случилась беда.
     - Ну, у биржевых маклеров банкротство... они к этому, знаешь, привыкли,
- заявил Родон, сгоняя муху, севшую на шею лошади.
     - Как жаль, Родон, что нам нельзя приобрести  что-нибудь  из  столового
серебра, -  мечтательно  продолжала  его  супруга.  -  Двадцать  пять  гиней
чудовищно дорого за это маленькое  фортепьяно.  Мы  вместе  покупали  его  у
Бродвуда для Эмилии, когда она окончила школу. Оно  стоило  только  тридцать
пять.
     - Этот... как его там... Осборн...  теперь,  пожалуй,  даст  тягу,  раз
семейство разорилось. Недурной афронт для твоей хорошенькой приятельницы. А,
Бекки?
     - Думаю, что она это переживет, - ответила Ребекка  с  улыбкой.  И  они
покатили дальше, заговорив о чем-то другом.

ГЛАВА XVIII
     Кто играл на фортепьяно, которое приобрел Доббин

     Но вот наш рассказ неожиданно  попадает  в  круг  прославленных  лиц  и
событий  и  соприкасается  с  историей.  Когда  орлы  Наполеона   Бонапарта,
выскочки-корсиканца,  вылетели  из  Прованса,  куда  они  спустились   после
короткого пребывания на острове Эльбе, и потом, перелетая  с  колокольни  на
колокольню, достигли наконец собора Парижской богоматери,  то  вряд  ли  эти
царственные  птицы  хотя  бы  краешком  глаза  приметили  крошечный   приход
Блумсбери в Лондоне - такой тихий и безмятежный, что вы бы  подумали,  будто
шум и хлопание их могучих крыльев никого там не встревожили.
     "Наполеон высадился в Каннах". Это  известие  могло  вызвать  панику  в
Вене, спутать карты России, загнать Пруссию в угол,  заставить  Талейрана  и
Меттерниха  переглянуться  или  озадачить  князя  Гарденберга  и  даже  ныне
здравствующего маркиза Лондондерри;  но  каким  образом  эта  новость  могла
смутить покой молодой особы на  Рассел-сквер,  перед  домом  которой  ночной
сторож протяжно выкликал часы, когда она спала; молодой леди, которую, когда
она гуляла по скверу, охраняли решетка и приходский сторож;  которую,  когда
она  выходила  из  дому  всего  лишь  затем,  чтобы   купить   ленточку   на
Саутгемптон-роу, сопровождал черномазый Самбо с огромною  тростью;  леди,  о
которой всегда заботились, которую одевали, укладывали в постель и оберегали
многочисленные ангелы-хранители, как состоявшие,  так  и  не  состоявшие  на
жалованье? Bon Dieu, - скажу я, - разве не жестоко, что столкновение великих
империй не может свершиться, не отразившись  самым  губительным  образом  на
судьбе  безобидной  маленькой  восемнадцатилетней  девушки,  воркующей   или
вышивающей кисейные воротнички у себя на Рассел-сквер? О нежный, простенький
цветочек! Неужели грозный рев военной бури настигнет тебя здесь, хоть  ты  и
приютился под защитою Холборна? Да, Наполеон делает свою последнюю ставку, и
счастье бедной маленькой Эмми Седли каким-то образом вовлечено в общую игру.
     В первую очередь этой роковой вестью было сметено  благосостояние  отца
Эмми. Все спекуляции злосчастного старого  джентльмена  за  последнее  время
терпели неудачу. В то время смелые коммерческие  начинания  рушились,  купцы
банкротились, государственные процентные бумаги падали, когда,  по  расчетам
старика, им следовало  бы  повышаться.  А  впрочем,  стоит  ли  вдаваться  в
подробности! Если успех наблюдается редко и достигается медленно, то каждому
известно, как быстро и легко происходит разорение. Старик Седли ни с кем  не
делился своим горем. Казалось, все шло по-старому в  его  мирном  и  богатом
доме: благодушная хозяйка, ничего не подозревая, проводила время  в  обычной
хлопотливой праздности и несложных  повседневных  заботах;  дочь,  неизменно
поглощенная одной - эгоистической и нежной - мыслью, не  замечала  ничего  в
окружающем мире, пока не произошел  тот  окончательный  крах,  под  тяжестью
которого пала вся эта достойная семья.

     Однажды вечером  миссис  Седли  писала  приглашения  на  званый  вечер.
Осборны уже устроили таковой у себя, и миссис  Седли  не  могла  остаться  в
долгу. Джон Седли, вернувшийся из Сити очень поздно, молча сидел  у  камина,
между тем как жена его оживленно болтала;  Эмми  поднялась  к  себе  наверх,
чем-то удрученная, почти больная.
     - Она несчастлива, - говорила мать, - Джордж Осборн невнимателен к ней.
Меня начинает раздражать поведение этих господ.  Вот  уже  три  недели,  как
девицы к нам глаз не кажут, и Джордж два раза приезжал в город, а к  нам  не
заходил - Эдвард Дейл видел его в опере. Эдвард охотно женился бы на Эмилии,
я уверена, да и  капитан  Доббин,  по-моему,  тоже  не  прочь,  но  у  меня,
откровенно говоря, сердце не лежит к этим военным.  Подумаешь,  каким  денди
стал Джордж! И эти его военные замашки! Надо показать некоторым  людям,  что
мы не хуже их. Только подай надежду  Эдварду  Дейлу  -  и  ты  увидишь!  Нам
следует устроить у себя вечер, мистер Седли. Что же  ты  молчишь,  Джон?  Не
назначить ли, скажем, вторник, через две недели?  Почему  ты  не  отвечаешь?
Боже мой, Джон, что случилось?
     Джон Седли поднялся с кресла навстречу  жене,  кинувшейся  к  нему.  Он
обнял ее и торопливо проговорил:
     - Мы разорены, Мэри. Нам придется  начинать  сызнова,  дорогая.  Лучше,
чтобы ты узнала все сразу.
     Произнося эти слова, он дрожал всем телом и едва держался на ногах.  Он
думал, что это известие сразит его жену - жену,  которая  за  всю  жизнь  не
слышала от него резкого слова. Но хотя удар был для нее неожиданным,  миссис
Седли проявила большую душевную выдержку, чем се  муж.  Когда  он  бессильно
упал в кресло, жена приняла на себя обязанности утешительницы. Она взяла его
дрожащую руку, покрыла ее поцелуями и обвила ею свою шею; она  называла  его
своим Джоном - своим милым Джоном, своим старичком, своим любимым старичком;
она излила на него множество бессвязных слов любви и  нежности.  Ее  кроткий
голос и простодушные  ласки  довели  это  скорбное  сердце  до  невыразимого
восторга и грусти, подбодрили и успокоили исстрадавшегося старика.
     Только один раз на протяжении долгой ночи, которую  они  провели,  сидя
вместе, когда бедный Седли излил перед ней  душу,  рассказав  историю  своих
потерь и неудач,  поведав  об  измене  некоторых  стариннейших  друзей  и  о
благородной доброте других, от кого он всего меньше этого  ждал,  -  словом,
принес полную повинную, - только в од ном случае его верная жена  не  сумела
справиться со своим волнением.
     - Боже мой, боже мой, это разобьет сердце Эмми! - сказала она.
     Отец забыл о бедной девочке. Она лежала наверху без сна, чувствуя  себя
несчастной. Дома, среди друзей и нежных родителей, она была  одинока.  Много
ли найдется людей, которым  вы,  читатель,  могли  бы  все  рассказать?  Как
возможна откровенность там, где нет  сочувствия?  Кто  захочет  излить  душу
перед теми, кто его не поймет? Именно так одинока была наша кроткая  Эмилия.
У нее не было никакой поверенной, с тех пор как ей было что поверять. Она не
могла поделиться со старухой матерью своими сомнениями и  заботами;  будущие
же сестры с каждым днем казались ей все более чужими. А у Эмми  были  дурные
предчувствия и опасения, в которых она не смела признаться даже себе  самой,
хотя втайне терзалась ими.
     Ее сердце упорствовало в убеждении, что  Джордж  Осборн  достоин  ее  и
верен ей, хотя она чувствовала, что это не так. Сколько раз она обращалась к
нему, не встречая никакого отклика! Сколько у нее было  случаев  заподозрить
его в эгоизме и равнодушии! Но она упрямо закрывала на это глаза. Кому могла
рассказать бедная маленькая мученица о своей ежедневной борьбе и пытке?  Сам
герой Эмми слушал ее только в  пол-уха.  Она  не  решалась  признаться,  что
человек, которого она любит, ниже ее, или  подумать,  что  она  поторопилась
отдать ему свое сердце. Чистая,  стыдливая,  Эмилия  была  слишком  скромна,
слишком мягка, слишком правдива, слишком слаба, слишком женщина, чтобы,  раз
отдав, взять его обратно.  Мы  обращаемся,  как  турки,  с  чувствами  наших
женщин, да еще требуем,  чтобы  они  признавали  за  нами  такое  право.  Мы
позволяем их телам разгуливать довольно свободно,  их  улыбки,  локончики  и
розовые шляпки заменяют им покрывала и чадры. Но душу  их  дозволено  видеть
только одному-единственному мужчине, а они и рады повиноваться и соглашаются
сидеть дома не хуже рабынь, прислуживая нам и выполняя всю черную работу.
     В таком одиночестве и в таких мучениях пребывало это  нежное  сердечко,
когда в марте, в лето от Рождества  Христова  1815-е  Наполеон  высадился  в
Каннах. Людовик XVIII бежал, вся Европа пришла в  смятение,  государственные
бумаги упали и старый Джон Седли разорился.
     Мы не последуем за достойным маклером через все те пытки  и  испытания,
через которые  проходит  всякий  разоряющийся  делец  до  наступления  своей
коммерческой  смерти.  Его  несостоятельность  огласили  на  бирже;  он   не
появлялся у себя  в  конторе;  векселя  его  были  опротестованы;  признание
банкротства оформлено. Дом и  обстановка  на  Рассел-сквер  были  описаны  и
проданы с молотка, и старика с семьей, как мы видели,  выбросили  на  улицу,
предоставив им искать себе приюта где угодно.
     У Джона Седли  не  хватило  мужества  произвести  смотр  своим  слугам,
которые время от времени появлялись на наших страницах,  но  с  которыми  он
теперь, по бедности, вынужден был расстаться.  Всей  этой  почтенной  челяди
было выплачено жалованье с той точностью, какую обычно  выказывают  в  таких
случаях люди, задолжавшие большие суммы. Слуги с сожалением покидали хорошее
место, но сердце их не разрывалось от  горя  при  расставании  с  обожаемыми
хозяином и хозяйкой. Горничная Эмилии не  скупилась  на  соболезнования,  но
ушла,  успокоившись  на  том,  что  устроится  лучше  в  каком-нибудь  более
аристократическом  квартале   города.   Черномазый   Самбо   в   ослеплении,
свойственном его профессии, решил открыть питейное заведение. Честная миссис
Бленкинсоп, помнившая рождение Джоза и Эмилии, да и пору  жениховства  Джона
Седли и его жены, пожелала остаться при них без содержания, так как  скопила
себе на службе  у  почтенной  семьи  кругленький  капиталец;  и  потому  она
последовала за своими разоренными хозяевами в их новое скромное убежище, где
еще некоторое время ухаживала за ними и ворчала  на  них,  прежде  чем  уйти
окончательно.
     В пререканиях Седли с его кредиторами, которые  начались  теперь  и  до
того истерзали униженного старика, что он за шесть недель состарился больше,
чем за пятнадцать предшествовавших лет, - самым несговорчивым, самым упрямым
противником оказался Джон Осборн, его старый  друг  и  сосед,  Джон  Осборн,
которому он помог выйти в люди, который был ему кругом обязан и сын которого
должен был жениться на его дочери. Любого  из  этих  обстоятельств  было  бы
достаточно, чтобы объяснить жестокосердие Осборна.
     Когда один человек чрезвычайно обязан другому, а потом с ним  ссорится,
то обыкновенное чувство порядочности заставляет  его  больше  враждовать  со
своим бывшим  другом  и  благодетелем,  чем  если  бы  это  было  совершенно
постороннее   лицо.   Чтобы   оправдать    собственное    жестокосердие    и
неблагодарность, вы обязаны представить своею противника злодеем. Дело не  в
том, что вы жестоки, эгоистичны и раздражены  неудачей  своей  спекуляции  -
нет, нет, - это ваш компаньон вовлек вас в нее из самого низкого вероломства
и  из  самых  злостных   побуждений.   Хотя   бы   для   того,   чтоб   быть
последовательным, гонитель обязан доказывать,  что  потерпевший  -  негодяй,
иначе он, гонитель, сам окажется подлецом.
     К  тому  же,  как  общее  правило  (и  это  позволяет  всем  неумолимым
кредиторам жить в ладу со своей совестью), человек, попавший  в  бедственное
положение, редко  бывает  честен  до  конца,  -  во  всяком  случае,  такова
видимость. Банкроты всегда что-то утаивают; они преувеличивают свои шансы на
удачу;  они  скрывают  истинное  положение  вещей;  они  говорят,   что   их
предприятие процветает, когда оно безнадежно; на  краю  банкротства  они  не
перестают улыбаться (невеселая это улыбка); они готовы ухватиться  за  любой
предлог для получения отсрочки или каких-нибудь  денег,  лишь  бы  отдалить,
хотя бы на несколько дней, неизбежное разорение: "Ну и погибай, когда ты так
бесчестен", - говорит кредитор, торжествуя,  и  на  чем  свет  стоит  ругает
потерпевшего крушение. "Глупец, ну  стоит  ли  хвататься  за  соломинку!"  -
говорит здравый смысл утопающему, "Негодяй, чего ты брыкаешься, не лучше  ли
примириться и упокоиться в "Газете", откуда уже  нет  возврата!"  -  говорит
преуспеяние бедняге, который отчаянно барахтается в темной  пучине.  Кто  не
замечал, с какой готовностью ближайшие друзья и честнейшие люди  подозревают
и обвиняют друг друга в обмане, как только дело коснется денежных  расчетов!
Все так поступают. Мне думается, каждый из  нас  прав,  а  все  остальные  -
мошенники.
     Осборна,  ко  всему  прочему,  беспокоила  и  злила  память  о  прежних
благодеяниях старика Седли, а это всегда  служит  к  усилению  враждебности.
Наконец - ему нужно было расстроить свадьбу своего сына и  дочери  Седли.  А
так как дело зашло действительно далеко и было затронуто  счастье,  а  может
быть, и репутация бедной  девушки,  то  требовалось  представить  сильнейшие
резоны для разрыва, и Джону Осборну нужно  было  доказать,  что  Джон  Седли
поистине гнусная личность.
     И вот на собраниях кредиторов он  держал  себя  с  такой  неприязнью  и
презрением по отношению к Седли, что  едва  не  довел  бедного  банкрота  до
разрыва сердца. Он тотчас же запретил Джорджу всякое знакомство  с  Эмилией,
угрожая сыну проклятием, если тот нарушит приказ, и всячески чернил невинную
девушку, понося ее как низкую  и  лукавую  интриганку.  Как  часто  злоба  и
ненависть порождаются тем, что  вам  приходится  клеветать  на  ненавистного
человека и верить клевете, как мы уже говорили, единственно для того,  чтобы