щались с нашими  героями  на
своих проклятых понтонах. Взгляните, здесь все напечатано черным по  белому.
Вот прокламация его величества, императора и короля, -  сказал  новоявленный
приверженец Наполеона, не считавший более нужным скрывать свои  чувства,  и,
вынув из кармана прокламацию, грубо сунул ее в лицо своему господину,  -  он
уже смотрел на расшитую шнурами венгерку  и  другие  ценности  как  на  свою
добычу.
     Джоз не был серьезно напуган, но все же уверенность его поколебалась.
     - Дайте мне пальто и фуражку, сэр, - сказал он, - и следуйте за мной. Я
сам пойду и узнаю, насколько верны ваши рассказы.
     Исидор пришел в бешенство, увидав, что Джоз надевает венгерку.
     - Милорду лучше не надевать военного мундира, - заметил он, -  французы
поклялись не давать пощады ни одному английскому солдату.
     - Молчать! Слышите! - воскликнул Джоз и все еще с решительным видом и с
непобедимой твердостью сунул руку в рукав. За совершением  этого  геройского
поступка его  и  застала  миссис  Родон  Кроули,  которая  как  раз  явилась
навестить Эмилию и, не позвонив, вошла в прихожую.
     Ребекка была одета, как всегда, очень изящно и красиво;  спокойный  сон
после отъезда Родона освежил ее; приятно было смотреть на ее розовые щечки и
улыбку, когда у всех в городе в этот день лица выражали тревогу и горе.  Она
стала смеяться над положением, в котором застала Джоза,  и  над  судорожными
усилиями, с какими дородный джентльмен старался влезть в расшитую куртку.
     - Вы собираетесь в армию, мистер Джозеф?  -  спросила  она.  -  Неужели
никто не останется в Брюсселе, чтобы защитить нас, бедных женщин?
     Джозу наконец удалось влезть в венгерку, и  он  пошел  навстречу  своей
прекрасной  посетительнице,  весь  красный  и  бормоча  извинения.  Как  она
чувствует себя после всех событий сегодняшнего утра, после вчерашнего бала?
     Monsieur Исидор исчез в  соседней  спальне,  унося  с  собой  цветастый
халат.
     - Как мило с вашей стороны справляться об этом, - сказала  она,  обеими
ручками пожимая его руку. - До чего же у вас хладнокровный и спокойный  вид,
когда все так напуганы!.. Как поживает  наша  маленькая  Эмми?  Расставание,
вероятно, было ужасно, ужасно?
     - Ужасно! - подтвердил Джоз.
     - Вы, мужчины, можете все перенести, - продолжала леди. -  Разлука  или
опасность - вам все нипочем. Признавайтесь-ка, ведь вы собирались  уехать  в
армию и бросить нас на произвол судьбы? Я знаю,  что  собирались,  -  что-то
говорит мне об этом. Я так испугалась, когда эта мысль пришла мне  в  голову
(ведь я иногда  думаю  о  вас,  когда  остаюсь  одна,  мистер  Джозеф),  что
немедленно бросилась просить, умолять вас не уезжать.
     Эти слова можно было бы истолковать так: "Дорогой сэр,  если  с  армией
произойдет несчастье и придется отступать, у вас  очень  удобный  экипаж,  в
котором я надеюсь получить местечко". Я не знаю, в  каком  смысле  понял  ее
слова Джоз, но он был глубоко обижен невниманием к нему  этой  леди  за  все
время их пребывания в Брюсселе. Его не  представили  ни  одному  из  знатных
знакомых Родона Кроули; его почти не приглашали на вечера к Ребекке, ибо  он
был слишком робок, чтобы играть по  крупной,  и  его  присутствие  одинаково
стесняло и Джорджа и Родона, которые,  вероятно,  предпочитали  развлекаться
без свидетелей.
     "Вот как, - подумал Джоз, - теперь, когда я ей нужен, она  приходит  ко
мне. Когда около нее никого больше  нет,  она  вспомнила  о  старом  Джозефе
Седли!" Но, несмотря на эти сомнения, он был польщен словами Ребекки  о  его
храбрости.
     Он сильно покраснел и принял еще более важный вид.
     - Мне хотелось бы посмотреть военные действия, - сказал он.  -  Каждому
мало-мальски смелому человеку это было  бы  интересно.  В  Индии  я  кое-что
видел, но не в таких больших размерах.
     - Вы, мужчины, все  готовы  принести  в  жертву  ради  удовольствия,  -
заметила Ребекка. - Капитан Кроули простился со  мною  сегодня  утром  такой
веселый, точно он отправлялся на охоту. Что ему за дело,  что  вам  всем  за
дело до страданий и мук бедной покинутой женщины?  ("Господи,  неужели  этот
ленивый толстый обжора  действительно  думал  отправиться  на  войну?")  Ах,
дорогой мистер Седли! Я пришла искать у вас успокоения, утешения. Все утро я
провела на коленях; я трепещу при мысли о  той  ужасной  опасности,  которой
подвергаются наши мужья, друзья, наши храбрые войска и  союзники.  Я  пришла
искать убежища -  и  что  же?  -  последний  оставшийся  у  меня  друг  тоже
собирается ринуться в эту ужасную битву!
     - Сударыня, - отвечал Джоз, начиная смягчаться,  -  не  тревожьтесь.  Я
только сказал, что мне хотелось бы там быть, - какой британец  не  хотел  бы
этого? Но мой долг удерживает меня здесь: я  не  могу,  бросить  это  бедное
создание, - и он указал пальцем на дверь комнаты, где была Эмилия.
     - Добрый, великодушный брат! - сказала Ребекка, поднося платок к глазам
и вдыхая одеколон, которым он был надушен. - Я была к вам несправедлива -  у
вас есть сердце. Я думала, что у вас его нет.
     - О, клянусь честью! - воскликнул Джоз, и рука его невольно  потянулась
к левой стороне груди, -  вы  ко  мне  несправедливы,  да,  несправедливы...
дорогая миссис Кроули!
     - Да, теперь я вижу, что ваше сердце предано вашей сестре. Но я  помню,
как два года тому назад... по отношению ко мне... оно было так вероломно!  -
промолвила  Ребекка  и  на  минуту  устремила  взгляд  на  Джоза,  а   затем
отвернулась к окну.
     Джоз страшно покраснел. Тот орган, в отсутствии которого  упрекала  его
Ребекка, усиленно забился. Он вспомнил дни, когда бежал от нее,  и  страсть,
которая вспыхнула в нем однажды, - дни, когда он катал ее в  своем  экипаже,
когда она вязала ему зеленый кошелек, когда он сидел очарованный  и  смотрел
на ее белые плечи и блестящие глаза.
     - Я знаю, что вы считаете  меня  неблагодарной,  -  продолжала  Ребекка
тихим, дрожащим голосом, отходя от окна и снова взглядывая на Джоза. -  Ваша
холодность, ваше нежелание замечать меня, ваше поведение за последнее  время
и сейчас, когда я вошла в комнату, - все это служит тому доказательством. Но
разве у меня не было основания избегать вас? Пусть ваше сердце само  ответит
на этот вопрос. Или вы думаете, что мой муж был  расположен  принимать  вас?
Единственные недобрые слова, которые я слышала от него (я  должна  отдать  в
этом справедливость капитану Кроули), были из-за вас... И это были  жестокие
- да, жестокие слова!
     - Господи! Да что же я сделал? - спросил Джоз, трепеща  от  смущения  и
удовольствия. - Что же я сделал, чтобы... чтобы...
     - Разве ревность - ничто? - продолжала Ребекка. - Он мучил  меня  из-за
вас. Но что бы ни было когда-то... теперь  мое  сердце  всецело  принадлежит
ему. Я чиста перед ним. Не так ли, мистер Седли?
     С дрожью восторга Джоз взирал на жертву  своих  чар.  Несколько  ловких
слов, нежных многозначительных взглядов - и сердце его воспламенилось вновь,
а горькие подозрения были  забыты.  Разве  со  времен  Соломона  женщины  не
дурачили и не побеждали лестью даже и более умных мужчин, чем Джоз?
     "Ну, теперь, если даже случится  самое  худшее,  -  подумала  Бекки,  -
отъезд мне обеспечен и я получу удобное место в его коляске".
     Неизвестно, к каким изъявлениям любви и преданности привели бы  мистера
Джозефа его мятежные страсти, если бы  в  эту  минуту  не  вошел  его  слуга
Исидор, чтобы навести в  комнате  порядок.  Джоз,  только  что  собиравшийся
выпалить признание,  чуть  не  подавился  чувствами,  которые  вынужден  был
сдержать. Ребекка, со своей стороны, решила, что ей пора идти  утешать  свою
драгоценную Эмилию.
     - Au revoir {До свидания (франц.).}, - сказала она,  посылая  воздушный
поцелуй мистеру Джозу, и тихонько постучала к его сестре.  Когда  она  вошла
туда и затворила за собой дверь, Джоа бессильно опустился в  кресло  и  стал
дико озираться, вздыхать и пыхтеть.
     - Этот сюртук очень узок милорду, - заявил Исидор, все еще  не  спуская
глаз с вожделенных шнуров. Но "милорд" не слушал: мысли его были далеко.  Он
то вспыхивал, мысленно созерцая очаровательную Ребекку, то виновато  ежился,
представляя себе ревнивого Родона Кроули с закрученными  зловещими  усами  и
его страшные заряженные дуэльные пистолеты.
     Появление Ребекки поразило Эмилию ужасом и заставило  отшатнуться.  Оно
вернуло ее к действительности и к воспоминаниям о вчерашнем вечере. В  своем
страхе о будущем она забыла Ребекку, ревность - все, кроме того, что  Джордж
уехал и находится в опасности. Пока эта оборотистая  особа  бесцеремонно  не
зашла к ней, не нарушила чар, не приоткрыла двери, мы не смели входить в эту
печальную комнату. Сколько времени бедняжка простояла  на  коленях!  Сколько
часов провела она здесь в безмолвных  молитвах  и  горьком  унынии!  Военные
хроникеры, которые  дают  блестящие  описания  сражений  и  побед,  едва  ли
расскажут нам об этом. Это слишком низменная сторона пышного зрелища, - и вы
не услышите ни плача вдов,  ни  рыдания  матери  среди  криков  и  ликования
громкого победного хора. А между  тем  когда  они  не  плакали  -  смиренные
страдалицы с разбитым сердцем,  чьи  жалобы  тонули  в  оглушительном  громе
победы?
     После первого мгновения ужаса,  охватившего  Эмилию,  когда  перед  ней
сверкнули зеленые глаза Ребекки и та, шумя  шелковыми  юбками  и  блестящими
украшениями, бросилась с протянутыми руками,  чтобы  обнять  ее,  -  чувство
гнева взяло верх, смертельно-бледное лицо ее вспыхнуло, и  она  ответила  на
взгляд Ребекки таким твердым взглядом, что соперница  ее  удивилась  и  даже
немного оробела.
     - Дорогая моя, тебе очень нехорошо,  -  сказала  она,  протягивая  руку
Эмилии. - Что с тобой? Я не могу быть спокойна, пока не узнаю, как  ты  себя
чувствуешь.
     Эмилия отдернула  руку.  Еще  никогда  в  жизни  эта  кроткая  душа  не
отказывалась верить или отвечать на проявление участия или любви. Но  теперь
она отдернула руку и вся задрожала.
     - Зачем ты здесь, Ребекка? - спросила она, по-прежнему глядя на  гостью
своими большими печальными глазами. Та смутилась от этого взгляда.
     "Вероятно, она видела, как он передал мне письмо на балу",  -  подумала
Ребекка.
     - Не волнуйся, дорогая Эмилия, - сказала она, опустив глаза. - Я пришла
только узнать, не могу ли я... хорошо ли ты себя чувствуешь?
     - А ты себя как чувствуешь? -  сказала  Эмилия.  -  Думается  мне,  что
хорошо. Ты ведь не любишь своего мужа. Если бы любила, ты не пришла бы сюда.
Скажи, Ребекка, что я сделала тебе, кроме добра?
     - Конечно, ничего, Эмилия, - отвечала та, не поднимая головы.
     - Когда ты была бедна, кто  тебя  приголубил?  Разве  я  не  была  тебе
сестрой? Ты видела нас в более счастливые дни, прежде чем он женился на мне.
Я была тогда всем для него, иначе разве он отказался бы от  состояния  и  от
семьи, чтобы сделать меня счастливой? Зачем же ты становишься между много  и
моей любовью? Кто послал тебя, чтобы разделить тех,  кого  соединил  бог,  и
отнять у меня  сердце  моего  дорогого,  моего  любимого  мужа?  Неужели  ты
думаешь, что ты можешь его любить так, как люблю я? Его любовь  для  меня  -
все. Ты знала это, и ты хотела отнять его у  меня.  Стыдно,  Ребекка!  Злая,
дурная женщина! Вероломный друг и вероломная жена!
     - Эмилия, перед богом клянусь, я ни  в  чем  не  виновата  перед  своим
мужем, - сказала Ребекка, отворачиваясь.
     - А передо мной тоже не виновата,  Ребекка?  Тебе  не  удалось,  но  ты
старалась. Спроси свое сердце - не так ли это?
     "Она ничего не знает", - подумала Ребекка.
     - Он вернулся ко мне. Я знала, что он вернется. Я  знала,  что  никакая
лесть, никакая ложь не отвратит  его  от  меня  надолго!  Я  знала,  что  он
вернется! Я столько молилась об этом.
     Бедняжка   проговорила   эти   слова   с   такой   стремительностью   и
воодушевлением, что Ребекка не нашлась, что ответить.
     - Что я тебе сделала? - продолжала Эмилия уже более жалобным  тоном.  -
За что ты старалась отнять у меня мужа?  Ведь  он  мой  всего  только  шесть
недель. Ты могла бы пощадить меня, Ребекка, хотя  бы  на  это  время.  Но  в
первые же дни после нашей свадьбы ты явилась  и  все  испортила.  Теперь  он
уехал, и ты пришла посмотреть, как я  несчастна?  -  продолжала  она.  -  Ты
достаточно мучила меня последние две недели, пощадила бы хоть сегодня.
     - Я... я... никогда не приходила сюда, - перебила  Ребекка  и  некстати
сказала правду.
     - Верно, сюда ты не приходила, ты заманивала его к себе. Может быть, ты
и сегодня пришла отнять его у меня? - продолжала Эмилия, словно в  бреду.  -
Он был здесь, а теперь его нет. На этой самой кушетке, здесь, он  сидел.  Не
прикасайся к ней! Здесь мы сидели  и  разговаривали.  Я  сидела  у  него  на
коленях и обнимала его, и мы читали "Отче наш". Да,  он  был  здесь.  И  они
пришли и увели его, но он обещал мне вернуться.
     - И он вернется, дорогая, - сказала Ребекка, невольно тронутая.
     - Посмотри, - продолжала Эмилия, - вот его шарф. Не  правда  ли,  какой
красивый цвет? - И,  подняв  бахрому,  она  поцеловала  ее.  Она  еще  утром
обвязала его себе вокруг талии. Теперь она, по-видимому, забыла  свой  гнев,
свою ревность и даже  самое  присутствие  соперницы.  Она  молча  подошла  к
кровати и с просветленным лицом стала гладить подушку Джорджа.
     Ребекка, тоже молча, вышла из комнаты.
     - Ну, как Эмилия? - спросил Джоз, который по-прежнему сидел в кресле.
     - Ее нельзя оставлять одну, - отвечала Ребекка. - Мне кажется, ей очень
нехорошо! - И она удалилась с  весьма  серьезным  лицом,  отвергнув  просьбы
Джоза остаться и разделить с ним ранний обед, который он заказал.
     В сущности, Ребекка была женщина не злая и услужливая,  а  Эмилию  она,
пожалуй, даже любила. Упреки подруги были скорее лестны Ребекке, как  жалобы
побежденной. Встретив миссис О'Дауд, которую проповеди декана  нисколько  на
этот раз не утешили и которая уныло бродила по парку, Ребекка подошла к ней,
несколько удивив этим майоршу, не  привыкшую  к  таким  знакам  внимания  со
стороны миссис Родон Кроули. Услышав, что бедняжка миссис Осборн находится в
отчаянном состоянии и почти  лишилась  от  горя  рассудка,  добрая  ирландка
тотчас же решила навестить свою любимицу и постараться ее утешить.
     - У меня и своих забот достаточно, - важно заметила миссис О'Дауд, -  и
я думала, что бедняжка Эмилия не очень нуждается сегодня в обществе. Но если
ей так плохо, как вы говорите, а вы не  можете  остаться  с  ней,  хотя  так
всегда ее любили, я, конечно, попробую ей чем-нибудь  помочь.  До  свидания,
сударыня.
     С этими словами обладательница "репетитора" тряхнула головой и зашагала
прочь от миссис Кроули, общества которой она нисколько не искала.
     Бекки  с  улыбкой  на  устах  смотрела  ей  вслед.   Она   была   очень
чувствительна ко всему смешному, и парфянский взгляд, брошенный через  плечо
удалявшейся миссис О'Дауд,  почти  рассеял  тяжелое  состояние  духа  миссис
Кроули.
     "Мое почтение, сударыня, очень рада, что  вы  так  веселы,  -  подумала
Пегги. - Уж вы-то, во всяком случае, не выплачете себе глаз от горя". И  она
быстрыми шагами направилась к квартире миссис Осборн.
     Бедняжка все еще стояла возле кровати, где  Ребекка  оставила  ее;  она
почти обезумела от горя. Жена майора, женщина более твердая духом, приложила
все старания, чтобы утешить свою юную приятельницу.
     - Надо крепиться, милая  Эмилия,  -  сказала  она.  -  А  то  вдруг  вы
расхвораетесь к тому времени, когда ваш муж пошлет  за  вами  после  победы.
Ведь вы не единственная женщина, которая находится сегодня в руках божьих.
     - Я знаю. Знаю, что я дурная и слабохарактерная, - ответила Эмилия. Она
отлично  сознавала  свою  собственную   слабость.   Присутствие   ее   более
решительного друга подействовало на нее ободряюще. В обществе миссис  О'Дауд
ей сразу стало лучше. Они долго пробыли  вместе;  сердца  их  следовали  все
дальше и дальше за ушедшей колонной.  Ужасные  сомнения  и  тоска,  молитвы,
страх и невыразимое горе сопровождали полк. Это была дань,  которую  платили
войне женщины. Война всех одинаково облагает данью:  мужчины  расплачиваются
кровью, женщины - слезами.
     В  половине  третьего   произошло   событие,   чрезвычайно   важное   в
повседневной жизни мистера Джозефа: подали обед.  Воины  могут  сражаться  и
погибать, но он должен обедать. Он вошел в комнату Эмилии,  чтобы  уговорить
ее поесть.
     - Ты только попробуй, - сказал Джоз. - Суп очень  хороший.  Пожалуйста,
попробуй, Эмми, - и он поцеловал ей руку. Он уже много лет не  делал  этого,
за исключением того дня, когда она выходила замуж.
     - Ты очень добр и ласков, Джозеф, - ответила Эмилия. - И все  добры  ко
мне; только, пожалуйста, позволь мне сегодня остаться у себя в комнате.
     Зато майорше О'Дауд аромат супа показался очень привлекательным, и  она
решила составить компанию мистеру Джозу. Они вдвоем уселись за стол.
     - Господь да благословит  эту  пищу,  -  произнесла  торжественно  жена
майора. Она думала о своем честном Мике, как он едет верхом во главе  полка.
- У бедных наших мужей будет сегодня плохой обед, - сказала она со  вздохом,
а потом, как истинный философ, принялась за еду.
     Настроение Джоза поднималось по мере того, как он ел. Он пожелал выпить
за здоровье  полка  или  под  любым  иным  предлогом  разрешить  себе  бокал
шампанского.
     - Выпьем за О'Дауда и за доблестный *** полк,  -  сказал  он.  галантно
кланяясь своей гостье. - Что вы  скажете  на  это,  миссис  О'Дауд?  Исидор,
наполните бокал миссис О'Дауд.
     Но Исидор внезапно вздрогнул, а жена майора выронила нож и вилку.  Окна
комнаты были раскрыты и обращены на юг, и оттуда донесся глухой,  отдаленный
гул, прокатившийся над освещенными солнцем крышами.
     - Что это? - спросил Джоз. - Почему вы не наливаете, бездельник?
     - C'est le feu! {Это артиллерийский огонь! (франц.).} - ответил Исидор,
выбегая на балкон.
     - Спаси нас господи! Это пушки! - воскликнула миссис О'Дауд и бросилась
к окну. Сотни бледных, встревоженных лиц выглядывали из других окон. И скоро
чуть ли не все население города высыпало на улицу.

ГЛАВА XXXII,
     в которой Джоз обращается в бегство, а война подходит к концу

     Мы, жители мирного Лондона, никогда не видали и, бог даст,  никогда  не
увидим такой ужасной суматохи и тревоги,  какая  царила  в  Брюсселе.  Толпы
народа устремились к Намюрским  воротам,  откуда  доносился  гул,  а  многие
выезжали и дальше на гладкое шоссе, чтобы как можно раньше получить известия
из армии. Все расспрашивали друг друга о новостях, и даже знатные английские
лорды и леди снисходили до того, что  разговаривали  с  незнакомыми  людьми.
Сторонники французов, обезумев от восторга, предсказывали победу императору.
Купцы закрывали свои лавки и выходили на улицу, увеличивая разноголосый  хор
тревожных и торжествующих криков.  Женщины  бежали  к  церквам  и  заполняли
часовни, преклоняли колени и молились на каменных плитах и ступенях. А пушки
вдали  грохотали  не  смолкая.  Вскоре  экипажи  с  путешественниками  стали
поспешно покидать город через Гентскую  заставу.  Предсказания  приверженцев
Франции начинали сбываться.
     - Он отрезал одну армию от другой, - говорили кругом.
     - Он идет прямо на Брюссель; он разобьет  англичан  и  к  вечеру  будет
здесь.
     - Он разобьет англичан, - кричал Исидор своему хозяину, -  и  к  вечеру
будет здесь!
     Исидор выбегал на улицу и снова вбегал в дом, каждый раз возвращаясь  с
новыми подробностями бедствия. Лицо Джоза  бледнело  все  больше  и  больше:
тревога  овладевала  толстяком.  Сколько  он  ни  пил  шампанского,  оно  не
прибавляло ему храбрости. Еще до того,  как  село  солнце,  нервозность  его
достигла такой степени, что у его друга Исидора сердце р