ю, а Джордж уже скучает с  ней
и жаждет другого общества! Она трепетала  за  будущее.  "Какой  я  буду  ему
спутницей, - думала она, - ему, такому умному и  блестящему,  когда  сама  я
такая незаметная и глупенькая! Как было благородно с его стороны жениться на
мне - отречься от всего и снизойти до меня. Мне следовало бы  отказать  ему.
но у меня не хватило духу. Мне следовало бы остаться  дома  и  ухаживать  за
бедным папой!" Она впервые вспомнила  о  своем  небрежении  к  родителям  (у
бедняжки  были,  конечно,  некоторые  основания  обвинять  себя  в  этом)  и
покраснела от стыда. "О, я поступила очень гадко, - думала она, - я показала
себя эгоисткой, когда забыла о них в  их  горе...  когда  заставила  Джорджа
жениться на мне. Я знаю, что недостойна его... Знаю, что он был бы  счастлив
и  без  меня...  и  все  же...  но  ведь  я  старалась,  старалась  от  него
отказаться".
     Тяжело, когда такие мысли и признания тревожат молодую жену в первую же
неделю после свадьбы. Но так оно было, и накануне приезда Доббина, в чудный,
залитый лунным светом майский вечер, такой теплый и  благоуханный,  что  все
окна были открыты на балкон, с которого Джордж и  миссис  Кроули  любовались
спокойной ширью океана, пока Родон и Джоз были  заняты  в  комнате  игрою  в
триктрак, - Эмилия сидела в большом кресле, всеми забытая, и, глядя  на  обе
эти группы, чувствовала отчаяние и угрызения совести, которые тяжким  гнетом
ложились на эту нежную одинокую душу. Всего неделя, а  вот  до  чего  дошло!
Будущее, если бы она заглянула в него, представилось бы ей поистине мрачным.
Но Эмми была слишком робка, если можно  так  выразиться,  чтобы  заглядывать
туда и пускаться в плавание по этому безбрежному морю одной, без указчика  и
защитника. Я знаю, что мисс Смит невысокого о ней мнения.  Но,  дорогая  моя
мисс Смит, много ли найдется женщин, одаренных вашей изумительной твердостью
духа?
     - Что за чудесная  ночь,  как  ярко  светит  месяц!  -  сказал  Джордж,
попыхивая сигарой и пуская дым к небесам.
     - Как восхитительно пахнут сигары на  открытом  воздухе!  Я  обожаю  их
аромат! Кто бы мог подумать, что луна отстоит от земли  на  двести  тридцать
шесть тысяч  восемьсот  сорок  семь  миль,  -  прибавила  Бекки,  с  улыбкой
поглядывая на ночное светило. - Разве я не умница, что еще  помню  это?  Да,
да, мы все это учили в пансионе мисс Пинкертон. Как спокойно море, и  воздух
совсем прозрачный. Право же, я, кажется, могу разглядеть французский  берег!
- И взор ее блестящих зеленых глаз устремился вдаль,  пронзая  ночной  мрак,
словно она действительно что-то видела вдали.  -  Знаете,  что  я  собираюсь
сделать в одно прекрасное утро? - продолжала она. - Я убедилась, что  плаваю
великолепно, и  вот  как-нибудь,  когда  компаньонка  моей  тетки  Кроули...
знаете,  эта  старушка  Бригс,  -  вы  ведь  помните  ее?.,  такая  особа  с
крючковатым носом, с длинными космами! - когда Бригс отправится купаться,  я
нырну к ней под кабинку и буду добиваться  примирения  в  воде.  Что,  разве
плохо придумано?
     Джордж расхохотался при мысли о таком подводном свидании.
     - Что у вас там? - крикнул им Родон, встряхивая  стаканчик  с  костями.
Эмилия же ни с того ни с сего расплакалась и быстро ушла к себе  в  комнату,
где могла проливать слезы без помехи.
     Нашей истории суждено в этой главе то возвращаться вспять, то  забегать
вперед самым беспорядочным образом; доведя рассказ до  завтрашнего  дня,  мы
будем вынуждены немедленно обратиться ко вчерашнему, чтобы  читатель  ничего
не упустил из нашего  повествования.  Подобно  тому  как  на  приемах  у  ее
величества кареты послов и высших сановников без  промедления  отъезжают  от
подъезда, между тем как дамам капитана Джонса приходится  долго  ждать  свой
наемный экипаж; подобно тому как в приемной министра финансов человек десять
просителей терпеливо ждут своей очереди и их вызывают на аудиенцию одного за
другим, по вдруг в комнату входит депутат парламента  от  Ирландии  или  еще
какая-нибудь важная особа и направляется прямо в кабинет  товарища  министра
буквально но головам присутствующих: точно так же и романисту  приходится  в
развитии повествования быть не только справедливым, но  и  пристрастным.  Он
обязан рассказать обо всем, вплоть до мелочей,  но  важным  событиям  мелочи
должны уступать  дорогу.  И,  разумеется,  обстоятельство,  которое  привело
Доббина в Брайтон, - то есть получение гвардией и линейной пехотой приказа о
выступлении в Бельгию и сосредоточение всех союзных армии в этой стране  под
командованием его  светлости  герцога  Веллингтона,  -  такое  замечательное
обстоятельство, говорю я, имело все права и преимущества  перед  остальными,
меньшими по своему  значению  происшествиями,  из  коих  главным  образом  и
слагается наша повесть. Отсюда и произошли некоторый беспорядок и  путаница,
впрочем, вполне извинительные и допустимые.  И  сейчас  мы  продвинулись  во
времени  за  пределы  XXII  главы  лишь  настолько,  чтобы  развести   наших
действующих лиц по их комнатам переодеваться к обеду,  который  состоялся  в
день приезда Доббина в обычный час.
     Джордж  или  был  слишком  мягкосердечен,  или  же   чересчур   увлекся
завязыванием  шейного  платка,  чтобы  сразу   сообщить   Эмилии   известие,
привезенное ему из Лондона товарищем. Когда же он вошел к ней  в  комнату  с
письмом поверенного в руке, вид у него был такой торжественный и важный, что
жена его, всегда готовая ждать беды, решила, что произошло нечто ужасное, и,
подбежав к супругу, стала умолять своего миленького  Джорджа  рассказать  ей
все решительно. Получен приказ выступать за границу? На будущей неделе  ждут
сражения? Сердце ее чуяло, что так и будет!
     Миленький Джордж уклонился от вопроса о заграничном походе  и,  покачав
меланхолически головой, сказал:
     - Нет, Эмми, дело не в этом. Не о себе я забочусь, а о тебе! Я  получил
дурные известия. Отец отказывается от всяких сношений со мной, он  порвал  с
нами и обрек нас на бедность. Я-то легко могу с этим примириться, но ты, моя
дорогая, как ты это перенесешь? Читай!
     И он дал ей письмо.
     Эмилия с нежной тревогой во взоре выслушала своего благородного  героя,
выражавшего ей столь великодушные  чувства,  и,  присев  на  кровать,  стала
читать письмо, которое Джордж подал ей с торжественным трагическим видом. Но
по мере того как она читала, лицо ее прояснялось. Как мы  уже  имели  случай
упоминать, мысль разделить бедность и лишения с любимым человеком отнюдь  не
пугает  женщину,  наделенную  горячим  сердцем.   Маленькой   Эмилии   такая
перспектива даже была приятна. Но потом она,  как  всегда,  устыдилась,  что
почувствовала себя счастливой в такой неподходящий момент, и,  подавив  свою
радость, сдержанно проговорила:
     - Ах, Джордж, у тебя, должно быть, сердце обливается кровью при мысли о
разлуке с отцом!
     - Ну конечно! - ответил Джордж с выражением муки на лице.
     - Но он не будет долго сердиться на тебя, - продолжала она. - Разве  на
тебя можно сердиться! Он должен будет простить тебя, мой дорогой, мой  милый
муж! Иначе я никогда себе этого не прощу.
     - Меня беспокоит не мое несчастье, бедняжка моя Эмми, а твое, -  сказал
Джордж. - Что мне бедность! И к тому же, хоть я и  не  хочу  хвастаться,  но
думаю, что у меня достаточно талантов, чтобы пробить себе дорогу в жизни.
     - Разумеется! - перебила его жена и подумала, что война скоро  кончится
и Джорджа сейчас же произведут в генералы.
     - Да, я пробью себе дорогу не хуже всякого другого, - продолжал Осборн.
- Но ты, дорогая моя девочка? Как  я  перенесу,  что  ты  лишена  удобств  и
положения в обществе, на которые вправе рассчитывать моя жена? Моя девочка -
в казармах; жена солдата, да еще в походе, где она подвергается всевозможным
неприятностям и лишениям. Вот что разрывает мне сердце!
     Эмми, совершенно успокоенная мыслью, что только это и тревожит ее мужа,
взяла его за руку и с сияющим лицом  стала  напевать  куплет  из  популярной
песенки "Старая лестница в Уоппинге", в  которой  героиня,  упрекнув  своего
Тома в холодности, обещает "и штаны ему штопать, и грог подавать",  если  он
останется ей верен, будет с ней ласков и не бросит ее.
     - Кроме  того,  -  промолвила  она,  помолчав,  с  таким  прелестным  и
счастливым видом, какого можно пожелать всякой молодой женщине, - две тысячи
фунтов - это же целая куча денег! Разве нет, Джордж?
     Джордж посмеялся ее наивности. Вскоре они сошли вниз  к  обеду,  причем
Эмилия,  держа  мужа  под  руку,  продолжала  напевать  "Старую  лестницу  в
Уоппинге", и на душе у нее было легче, чем все эти последние дни.
     Таким образом, состоявшийся наконец обед против ожидания прошел  весело
и оживленно. Предвкушение похода  отвлекало  Джорджа  от  мрачных  мыслей  о
суровом отцовском приговоре. Доббин по-прежнему  балагурил  без  умолку.  Он
забавлял общество рассказами о жизни армии в Бельгии, где только  и  делают,
что задают fetes {Празднества  (франц.).},  веселятся  и  модничают.  Затем,
преследуя какие-то свои особые цели, наш ловкий капитан принялся  описывать,
как супруга майора, миссис О'Дауд, укладывала свой  собственный  гардероб  и
гардероб мужа и как его  лучшие  эполеты  были  засунуты  в  чайницу,  а  ее
знаменитый желтый тюрбан с райской птицей, завернутый в бумагу, был заперт в
жестяной футляр из-под майоровой треуголки. Можно  себе  представить,  какой
эффект произведет этот тюрбан при дворе французского короля в Генте  или  же
на парадных офицерских балах в Брюсселе!
     - В Генте? В Брюсселе? -  воскликнула  Эмилия,  внезапно  вздрогнув.  -
Разве получен приказ выступать, Джордж? Разве полк уже выступает?
     Выражение ужаса пробежало по ее  нежному  улыбающемуся  личику,  и  она
невольно прижалась к Джорджу.
     - Не бойся, дорогая! - промолвил он снисходительно.  -  Переезд  займет
всего двенадцать часов. Это совсем не страшно. Ты тоже поедешь, Эмми!
     - Я-то непременно поеду, - заявила Бекки. - Ведь я  сама  почти  офицер
штаба. Генерал Тафто большой мой поклонник, не правда ли, Родон?
     Родон расхохотался своим громоподобным смехом. Уильям Доббин  покраснел
до корней волос.
     - Она не может ехать, - сказал он. "Подумайте об опасности", - хотел он
добавить. Но разве не старался он доказать всеми своими речами, что  никакой
опасности нет? Он окончательно смешался и замолчал.
     - Я должна ехать, и поеду!  -  с  жаром  воскликнула  Эмми.  И  Джордж,
одобрив ее решительность, потрепал ее по щеке, спросил  всех  присутствующих
за столом, видели ли они когда-нибудь такую задорную женушку,  и  согласился
на то, чтобы она его сопровождала.
     - Мы попросим миссис О'Дауд опекать тебя! - обещал он.
     Какое ей было дело до  всего  остального,  раз  ее  муж  будет  с  нею?
Казалось, им удалось отодвинуть  разлуку.  Да,  впереди  их  ждала  война  и
опасность, но могли пройти месяцы, прежде чем война и  опасность  надвинутся
вплотную. Во всяком случае, это была отсрочка,  и  робкая  маленькая  Эмилия
чувствовала себя почти такой же счастливой,  как  если  бы  война  вовсе  не
предстояла. Даже у Доббина отлегло от  сердца.  Ведь  для  него  возможность
видеть Эмилню составляла величайшую радость и надежду его жизни,  и  он  уже
думал про себя, как он будет охранять ее и беречь. "Будь она моей  женой,  я
не позволил бы ей ехать", - подумал он. Но ее владыкой был Джордж, и  Доббин
не считал себя вправе отговаривать товарища.
     Обняв подругу за талию, Ребекка наконец увела ее от  обеденного  стола,
за которым было обсуждено столько важных дел, а мужчины,  оставшись  одни  в
весьма  приподнятом  настроении,  стали  распивать  вино  и  вести   веселые
разговоры.
     Еще за обедом Родон получил от  жены  интимную  записочку,  и  хотя  он
сейчас же скомкал ее и сжег на свечке, нам удалось прочесть ее, стоя  позади
Ребекки. "Великая новость! - писала она. -  Миссис  Бьют  уехала.  Получи  у
Купидона деньги сегодня же, так как завтра он, по всей  вероятности,  уедет.
Не забудь об этом. Р.".
     И вот, когда мужчины собрались перейти к дамам пить кофе, Родон  тронул
Осборна за локоть и сказал ему ласково:
     - Осборн, голубчик! Если вас не затруднит, я побеспокою вас насчет  той
безделицы!
     Джорджа это очень даже затрудняло, но тем не менее он вручил  Родону  в
счет долга порядочный куш банковыми билетами, которые достал из бумажника, а
на остающуюся сумму выдал вексель на своих агентов сроком через неделю.
     Когда этот вопрос был улажен, Джордж, Джоз и  Доббин,  закурив  сигары,
стали держать военный совет и договорились, что на следующий день всем нужно
ехать в Лондон в  открытой  коляске  Джоза.  Джоз,  вероятно,  предпочел  бы
остаться в Брайтоне до отъезда Родона Кроули, но  Доббин  и  Джордж  уломали
его, и он согласился отвезти всех в Лондон и  велел  запрячь  четверку,  как
подобало его достоинству. На этой четверке  они  и  отправились  в  путь  на
следующий день, после раннего завтрака. Эмилия поднялась спозаранку и  очень
живо и ловко уложила свои маленькие чемоданы, между тем как Джордж  лежал  в
постели, скорбя о том, что у его жены нет горничной,  которая  могла  бы  ей
помочь. Эмилия же только радовалась, что может сама справиться с этим делом.
Смутная неприязнь  по  отношению  к  Ребекке  переполняла  ее;  и  хотя  они
расцеловались на прощанье самым нежнейшим образом, однако нам известно,  что
такое ревность, а миссис Эмилия обладала и этой добродетелью в числе других,
свойственных ее полу.
     Нам следует вспомнить, что, кроме этих лиц, посетивших Брайтон и теперь
уехавших, там находился и еще кое-кто из наших  старых  знакомых,  а  именно
мисс Кроули и ее свита. Хотя Родон с супругой проживали всего  в  нескольких
шагах от квартиры, которую занимала немощная мисс Кроули,  однако  двери  ее
оставались закрытыми для них так же неумолимо, как в свое время  в  Лондоне.
Пока миссис Бьют Кроули была подле своей невестки, она принимала все меры  к
тому, чтобы ее возлюбленная Матильда не подвергалась  волнениям,  вызываемым
встречами с племянником. Когда старая  дева  отправлялась  кататься,  верная
миссис Быот сопровождала ее в коляске. Когда мисс Кроули выносили в портшезе
подышать чистым воздухом, миссис Бьют шла рядом с одной стороны,  а  честная
Бригс охраняла другой фланг. И если им  случалось  встретить  Родона  и  его
жену, то, несмотря на то, что он всякий раз угодливо снимал шляпу,  компания
мисс  Кроули  проходила  мимо  него  с   таким   холодным   и   убийственным
безразличием, что Родон начал впадать в отчаяние.
     - Мы могли бы с таким  же  успехом  остаться  в  Лондоне,  -  говаривал
капитан Кроули с удрученным видом.
     -  Удобная  гостиница  в  Брайтоне   лучше   долгового   отделения   на
Чансери-лейн,  -  отвечала  его  жена,   обладавшая   более   жизнерадостным
характером. - Вспомни двух  адъютантов  мистера  Мозеса,  помощника  шерифа,
которые целую неделю дежурили около нашей квартиры. Наши здешние  друзья  не
блещут умом, мой милый Родон, но мистер Джоз и капитан Купидон все же лучше,
чем агенты мистера Мозеса!
     - Удивляюсь, как это исполнительные листы не  прислали  сюда  вслед  за
мною, - продолжал Родон все так же уныло.
     - Когда их пришлют, мы сумеем ускользнуть от них, -  ответила  отважная
маленькая Бекки и затем указала своему супругу на великое удобство и  выгоду
встречи с Джо-зом и Осборном, в результате которой Родон весьма своевременно
получил небольшую толику наличных денег.
     - Их едва хватит для уплаты по счету гостиницы! - проворчал гвардеец.
     - А зачем нам платить? - возразила супруга, у которой на все был  готов
ответ.
     Через  лакея  Родона,  который  по-прежнему  поддерживал  знакомство  с
мужской половиной прислуги мисс Кроули и был уполномочен при всяком  удобном
случае ставить ее кучеру выпивку, каждый шаг старой мисс Кроули был  отлично
известен нашей молодой  чете.  Ребекке  пришла  в  голову  счастливая  мысль
заболеть, и она пригласила того же аптекаря, который пользовал старую  деву,
так что, в общем, супруги были осведомлены неплохо. К тому же Бригс, хоть  и
вынужденная занять враждебную позицию, не питала злобы R Родону и его  жене.
По доброте сердечной она не умела долго таить обиду, и теперь, когда причина
ревности отпала, ее неприязнь к Ребекке тоже исчезла, и она  помнила  только
ее неизменно ласковые слова и веселый нрав. Не говоря уж о том,  что  и  она
сама, и горничная миссис Феркин, и все домочадцы мисс Кроули втайне  стонали
под игом торжествующего тирана - миссис Бьют.
     Как нередко бывает, эта хорошая, но не в меру властная женщина  хватила
через край и немилосердно злоупотребляла своими преимуществами. За несколько
недель она довела больную до такого безропотного послушания, что  несчастная
всецело подчинилась распоряжениям невестки и даже  не  смела  жаловаться  на
свою рабскую зависимость ни Бригс, ни Феркин. Миссис Бьют с  неукоснительной
аккуратностью  отмеряла  стаканы  вина,  которые   мисс   Кроули   ежедневно
дозволялось  выпивать,  к  великому  неудовольствию  Феркин  и   дворецкого,
лишенных теперь возможности распорядиться даже бутылкой хереса. Она  решала,
в каком количестве и в каком порядке давать мисс Кроули  печенку,  цыплят  и
сладкое. Ночью ли, днем ли, утром ли - она подавала  больной  отвратительные
лекарства, прописанные доктором, и та глотала их так безропотно и  смиренно,
что Феркин говорила: "Бедная моя хозяйка принимает  лекарство  покорно,  что
твой ягненок!" Она предписывала катанье в коляске или же прогулки в портшезе
- одним словом, скрутила выздоравливающую старую леди так,  как  и  подобает
распорядительной, заботливой, высоконравственной женщине. Если ее  пациентка
делала слабые попытки сопротивляться и просила дать  ей  лишний  кусочек  за
обедом  или  немножко  меньше  лекарства,  сиделка  грозила  ей  немедленной
смертью, и мисс Кроули тотчас же сдавалась. "Совсем загрустила, бедняжка,  -
жаловалась Феркин компаньонке, - за три  недели  ни  разу  не  назвала  меня
дурой!" В конце концов миссис Бьют решила уволить честную горничную, а также
толстого дворецкого мистера Боулса и самое Бригс и выписать своих дочерей из
пасторского  дома,  с  тем  чтобы  потом  перевезти  дорогую  страдалицу   в
Королевское Кроули, - как вдруг  произошел  прискорбный  случай,  вынудивший
миссис Бьют отказаться от ее приятных обязанностей. Преподобный Бьют Кроули,
ее супруг, возвращаясь как-то вечером домой, упал с  лошади  и  сломал  себе
ключицу. У него началась лихорадка, появились признаки воспаления, и  миссис
Бьют пришлось оставить Сассекс и отбыть в Хэмпшир. Она пообещала вернуться к
своему дражайшему другу, как  только  поправится  Бьют,  и  уехала,  оставив
строгие наказы всему дому насчет ухода за хозяйкой. Но едва она заняла  свое
место в саутгемптонской карете, в доме мисс Кроули все вздохнули свободно  и
ощутили такую радость, какой не знали уже в течение многих недель. В тот  же
день мисс Кроули пропустила дневной прием лекарства; в тот же  день,  позже,
Боулс откупорил особую бутылку хереса для себя и миссис Феркин; и в  тот  же
вечер мисс Кроули и мисс Бригс разрешили себе партию в пикет  вместо  чтения
одной из проповедей Портиаса. Произошло  то  же,  что  в  старинной  детской
сказочке: палка позабыла бить собаку, и все мирно и  счастливо  вернулись  к
прерванным делам.

     Два-три раза в неделю, в очень ранний утренний час,  мисс  Бригс  имела
обыкновение  уходить  к  морю,  занимать  кабинку  и  плескаться  в  воде  в
фланелевом купальном костюме и клеенчатом чепце. Ребекке, как мы знаем, было
известно это обстоятельство, и хотя она не выполнила  своей  угрозы  нырнуть
под кабинку и застигнуть Бригс врасплох, под священной сенью  тента,  однако
решила атаковать компаньонку, когда та выйдет на берег, освеженная купаньем,
набравшись новых сил и, вероятно, в хорошем