ансионе.  Об  этом
обстоятельстве, а также о том, как она играла, пила, как стояла  на  коленях
перед преподобным мистером Маффом,  англиканским  священником,  вымаливая  у
него деньги, как любезничала с милордом Нудлем, сыном сэра  Нудля,  учеником
преподобного мистера Маффа, которого частенько приглашала к себе в комнату и
у которого выигрывала крупные суммы в экарте, -  об  этом,  как  и  о  сотне
других  ее  низостей,  графиня  де  Бородино  осведомляет   всех   англичан,
останавливающихся в  ее  заведении,  присовокупляя,  что  мадам  Родон  была
просто-напросто une vipere {Гадюка (франц.).}.
     Так наша маленькая скиталица раскидывала свой шатер в различных городах
Европы, не ведая  покоя,  как  Улисс  или  Бемфилд  Мур  Кэрью.  Ее  вкус  к
беспорядочной жизни становился все более заметным. Скоро она превратилась  в
настоящую цыганку и стала знаться с людьми, при встрече  с  которыми  у  вас
волосы встали бы дыбом.
     В Европе нет сколько-нибудь крупного  города,  в  котором  не  было  бы
маленькой колонии английских проходимцев - людей,  чьи  имена  мистер  Хемп,
судебный исполнитель, время от времени оглашает в камере шерифа,  -  молодых
джентльменов, часто сыновей весьма почтенных родителей (только эти последние
не желают их знать), завсегдатаев  бильярдных  зал  и  кофеен,  покровителей
скачек и игорных столов. Они населяют  долговые  тюрьмы,  они  пьянствуют  и
шумят, они дерутся и бесчинствуют,  они  удирают,  не  заплатив  по  счетам,
вызывают на дуэль французских и немецких офицеров, обыгрывают мистера  Спуни
в экарте, раздобывают деньги и  уезжают  в  Баден  в  великолепных  бричках,
пускают в ход непогрешимую систему  отыгрышей  и  шныряют  вокруг  столов  с
пустыми карманами - обтрепанные драчуны, нищие  франты,  -  пока  не  надуют
какого-нибудь еврея-банкира, выдав ему  фальшивый  вексель,  или  не  найдут
какого-нибудь нового мистера Спуни, чтобы ограбить  его.  Забавно  наблюдать
смену роскоши и нищеты, в которой проходит жизнь этих  людей.  Должно  быть,
она полна сильных ощущений. Бекки - признаться  ли  в  этом?  -  вела  такую
жизнь, и вела ее не без удовольствия. Она переезжала с  этими  бродягами  из
города в город. Удачливую миссис Родон знали  за  каждым  игорным  столом  в
Германии. Во Флоренции она жила на квартире вместе  с  мадам  де  Крюшкассе.
Говорят, ей предписано было выехать из Мюнхена. А мой друг, мистер  Фредерик
Пижон, утверждает, что в ее доме в Лозане его опоили за ужином и обыграли на
восемьсот фунтов майор Лодер и достопочтенный мистер Дьюсэйс. Как видите, мы
вынуждены слегка коснуться биографии  Бекки;  но  об  этой  поре  ее  жизни,
пожалуй, чем меньше будет сказано, тем лучше.
     Говорят, что, когда миссис Кроули переживала полосу особого  невезения,
она давала  кое-где  концерты  и  уроки  музыки.  Какая-то  мадам  де  Родон
действительно выступала в Вильдбаде на matinee musicale  {Утреннем  концерте
(франц.).}, причем ей аккомпанировал герр  Шпоф,  первый  пианист  господаря
Валахского; а мой маленький друг, мистер Ивз, который знает всех и каждого и
путешествовал повсюду, рассказывал, что в бытность его в Страсбурге  в  1830
году некая madame Rebecque {Госпожа Ребекка (франц.).} пела в опере "La Dame
Blanche" и вызвала ужаснейший скандал в местном театре. Публика освистала ее
и прогнала со сцены, отчасти за никудышное исполнение,  но  главным  образом
из-за проявлений неуместной симпатии со стороны некоторых  лиц,  сидевших  в
партере  (туда  допускались  гарнизонные  офицеры);  Ивз  уверяет,  что  эта
несчастная  debutante  {Дебютантка;  артистка,  впервые  выступающая   перед
публикой (франц.).} была не кто иная, как миссис Родон Кроули.
     Да, она была просто бродягой, скитавшейся  по  лицу  земли.  Когда  она
получала от мужа деньги, она играла, а проигравшись, все  же  не  умирала  с
голоду. Кто скажет, как ей это удавалось? Передают, что однажды ее видели  в
Санкт-Петербурге, но из этой столицы ее ускоренным порядком выслала полиция,
так что совсем уже нельзя  верить  слухам,  будто  она  потом  была  русской
шпионкой в Теплице и в Вене. Мне даже сообщали, что в Париже Бекки  отыскала
родственницу, не более и не менее как свою бабушку  с  материнской  стороны,
причем  та  оказалась  вовсе  не   Монморанси,   а   безобразной   старухой,
капельдинершей при каком-то театре на одном из  бульваров.  Свидание  их,  о
котором, как видно из дальнейшего, знали  и  другие  лица,  было,  вероятно,
очень трогательным. Автор настоящей повести не может сказать  о  нем  ничего
достоверного.
     Как-то в Риме случилось, что миссис де Родон  только  что  перевели  ее
полугодовое содержание через одного из главных тамошних банкиров, а так  как
каждый, у кого оказывалось на счету  свыше  пятисот  скуди,  приглашался  на
балы, которые этот финансовый туз устраивал в  течение  зимнего  сезона,  то
Бекки удостоилась пригласительного билета и появилась  на  одном  из  званых
вечеров князя и княгини Полониа. Княгиня  происходила  из  семьи  Помпилиев,
ведших свой род по прямой линии от  второго  царя  Рима  и  Эгерии  из  дома
Олимпийцев, а дедушка князя, Алессандро Полониа, торговал мылом, эссенциями,
табаком и платками, был на побегушках у разных господ  и  помаленьку  ссужал
деньги под проценты. Все лучшее общество Рима толпилось в гостиных банкира -
князья,   герцоги,   послы,   художники,   музыканты,    монсеньеры,    юные
путешественники со своими гувернерами - люди всех чинов и званий. Залы  были
залиты светом, блистали золочеными  рамами  (с  картинами)  и  сомнительными
антиками. А огромный позолоченный герб хозяина - золотой  гриб  на  пунцовом
поле (цвет платков, которыми торговал его дедушка) и серебряный фонтан  рода
Помпилиев - сверкал на всех потолках, дверях и стенах  дома  и  на  огромных
бархатных балдахинах, готовых к приему пап и императоров.
     И вот Бекки, приехавшая из Флоренции в  дилижансе  и  остановившаяся  в
очень скромных  номерах,  получила  приглашение  на  званый  вечер  у  князя
Полониа. Горничная нарядила ее старательнее обычного, и Ребекка  отправилась
на  бал,  опираясь  на  руку  майора  Лодера,   с   которым   ей   привелось
путешествовать в то время. (Это был тот самый Лодер,  который  на  следующий
год застрелил в Неаполе князя Раволи  и  которого  сэр  Джон  Бакскин  избил
тростью за то, что у него в шляпе оказалось еще четыре  короля,  кроме  тех,
которыми он играл в экарте.) Они вместе вошли в зал,  и  Бекки  увидела  там
немало знакомых лиц, которые помнила по  более  счастливому  времени,  когда
была хотя и не невинна, но еще  не  поймана.  Майора  Лодера  приветствовали
многие иностранцы - бородатые востроглазые  господа  с  грязными  полосатыми
орденскими ленточками в петлицах  и  весьма  слабыми  признаками  белья.  Но
соотечественники майора явно избегали его. У  Бекки  тоже  нашлись  знакомые
среди дам - вдовы-француженки, сомнительные итальянские графини, с  которыми
жестоко обращались их мужья... Фуй! стоит ли нам говорить об этих отбросах и
подонках, - нам, вращавшимся на Ярмарке Тщеславия  среди  самого  блестящего
общества! Если уж играть, так играть чистыми  картами,  а  не  этой  грязной
колодой. Но всякий входивший в состав  бесчисленной  армии  путешественников
видал таких мародеров, которые, примазываясь,  подобно  Ниму  и  Пистолю,  к
главным силам, носят мундир короля, хвастаются купленными чинами, но  грабят
в свою пользу и иногда попадают на виселицу где-нибудь у большой дороги.
     Итак, Бекки под руку с майором Лодером  прошлась  по  комнатам,  выпила
вместе с ним большое  количество  шампанского  у  буфета,  где  гости,  а  в
особенности иррегулярные войска майора, буквально дрались из-за угощения,  а
затем, изрядно подкрепившись, двинулась дальше и  дошла  до  гостиной  самой
княгини в конце анфилады (там, где  статуя  Венеры  и  большие  венецианские
зеркала в серебряных рамах). В этой  комнате,  обтянутой  розовым  бархатом,
стоял круглый  стол,  и  здесь  княжеское  семейство  угощало  ужином  самых
именитых гостей. Бекки вспомнилось, как она в таком  же  избранном  обществе
ужинали у лорда Стайна... И вот он сидит за столом у Полониа, и она  увидела
его.
     На его белом, лысом,  блестящем  лбу  алел  шрам  от  раны,  нанесенной
брильянтом; рыжие бакенбарды были перекрашены и  отливали  пурпуром,  отчего
его бледное лицо казалось еще бледнее. На нем была цепь и ордена, среди  них
орден Подвязки на голубой ленте.  Из  всех  присутствовавших  он  был  самым
знатным, хотя  за  столом  находились  и  владетельный  герцог,  и  какое-то
королевское высочество, - каждый со своими  принцессами;  рядом  с  милордом
восседала  красавица  графиня  Белладонна,  урожденная  де  Гландье,  супруг
которой (граф Паоло делла Белладонна),  известный  обладатель  замечательных
энтомологических коллекций, уже давно находился в отсутствии, будучи  послан
с какой-то миссией к императору Марокко.
     Когда Бекки увидела его знакомое  и  столь  прославленное  лицо,  каким
вульгарным показался ей майор Лодер и  как  запахло  табаком  от  противного
капитана Рука! Мгновенно в ней встрепенулась светская леди, и она попыталась
и выглядеть и держать себя так, точно снова очутилась  в  Мэйфэре.  "У  этой
женщины вид глупый и злой, - подумала она, - я уверена,  что  она  не  умеет
развлечь его. Да, она, должно  быть,  ему  страшно  наскучила;  со  мной  он
никогда не скучал".
     Много таких трогательных надежд, опасений и воспоминаний трепетало в ее
сердечке, когда она смотрела на прославленного  вельможу  своими  блестящими
глазами (они блестели еще больше от румян, которыми она покрывала себе  лицо
до самых ресниц). Надевая на парадный прием орден Звезды  и  Подвязки,  лорд
Стайн принимал также особо величественный вид и смотрел на всех и говорил  с
важностью могущественного владыки, каковым он и был. Бекки залюбовалась  его
снисходительной улыбкой, его непринужденными, но утонченными  манерами.  Ах,
bon Dieu, каким он был приятным собеседником, как он  блестящ  и  остроумен,
как много знает, как прекрасно держится! И она променяла все это  на  майора
Лодера, провонявшего сигарами и коньяком, на капитана Рука, с его кучерскими
шуточками и боксерским жаргоном, и на других, им подобных!
     "Интересно, узнает ли он меня!" - подумала она. Лорд  Стайн,  улыбаясь,
беседовал с какой-то знатной дамой, сидевшей рядом с ним,  и  вдруг,  подняв
взор, увидел Бекки.
     Она страшно смутилась, встретившись с ним глазами, изобразила на  своем
лице самую очаровательную улыбку, на какую  была  способна,  и  сделала  его
милости скромный, жалобный реверансик. С минуту лорд Стайн взирал на  нее  с
таким же ужасом, какой, вероятно, охватил Макбета, когда на его званом ужине
появился дух Банко; раскрыв рот, он смотрел на нее до  тех  пор,  пока  этот
отвратительный майор Лодер не потянул ее за собою из гостиной.
     - Пройдемтесь-ка в залу, где ужинают, миссис Ребекка,  -  заметил  этот
джентльмен. - Мне тоже захотелось пожрать, когда я увидел,  как  лопают  эти
аристократишки. Надо отведать хозяйского шампанского.
     Бекки подумала, что майор уже и без того выпил более чем достаточно.
     На другой день она отправилась гулять в Монте-Пинчо  -  этот  Хайд-парк
римских фланеров, - быть может, в надежде еще раз увидеть лорда  Стайна.  Но
она встретилась там с другим своим знакомым: это был мистер Фич,  доверенное
лицо его милости. Он подошел  к  Бекки,  кивнул  ей  довольно  фамильярно  и
дотронувшись одним пальцем до шляпы.
     - Я знал, что мадам здесь, - сказал он.  -  Я  шел  за  вами  от  вашей
гостиницы. Мне нужно дать вам совет.
     - От маркиза Стайна? - спросила Бекки, собрав все остатки  собственного
достоинства и замирая от надежды и ожидания.
     - Нет, - сказал камердинер, -  от  меня  лично.  Рим  очень  нездоровое
место.
     - Не в это время года, мосье Фич, только после пасхи.
     - А я заверяю, мадам, что  и  сейчас.  Здесь  многие  постоянно  болеют
малярией. Проклятый ветер  с  болот  убивает  людей  во  все  времена  года.
Слушайте, мадам Кроули, вы всегда были  bon  enfant  {Сговорчивым  человеком
(франц.).}, и я вам желаю добра, parole d'honneur {Честное слово (франц.).}.
Берегитесь! Говорю вам, уезжайте из Рима, иначе вы заболеете и умрете.
     Бекки расхохоталась, хотя в душе ее клокотала ярость.
     - Как! Меня, бедняжку, убьют? - сказала  она.  -  Как  это  романтично!
Неужели милорд возит с собой наемных убийц, вместо проводников, и держит про
запас стилеты? Чепуха! Я не уеду, хотя бы ему назло. Здесь  есть  кому  меня
защитить.
     Теперь расхохотался мосье Фич.
     - Защитить? - проговорил он. -  Кто  это  вас  будет  защищать?  Майор,
капитан, любой из этих игроков, которых мадам видает здесь, лишат  ее  жизни
за сто луидоров. О майоре Лодере (он такой же майор, как я - милорд  маркиз)
нам известны такие вещи, за которые он может угодить  на  каторгу,  а  то  и
подальше! Мы знаем все, и у нас друзья повсюду. Мы знаем, кого вы  видели  в
Париже и каких родственниц нашли там. Да, да, мадам может смотреть  на  меня
сколько угодно, но это так! Почему, например, ни один наш посланник в Европе
не принимает мадам у себя? Она оскорбила кое-кого, кто никогда  не  прощает,
чей гнев еще распалился, когда он увидел вас. Он просто с ума  сходил  вчера
вечером, когда вернулся домой. Мадам де Белладонна устроила ему сцену  из-за
вас, рвала и метала так, что сохрани боже!
     - Ах, так это происки мадам де Белладонна! - заметила Бекки с некоторым
облегчением, потому что слова Фича сильно ее напугали.
     - Нет, она тут ни при чем, она всегда  ревнует.  Уверяю  вас,  это  сам
монсеньер. Напрасно вы попались ему на глаза. И если вы останетесь  в  Риме,
то пожалеете. Запомните мои  слова.  Уезжайте!  Вот  экипаж  милорда,  -  и,
схватив Бекки за руку, он быстро увлек ее в  боковую  аллею.  Коляска  лорда
Стайна, запряженная бесценными лошадьми, мчалась по широкой дороге,  сверкая
гербами;  развалясь  на  подушках,  в  ней  сидела  мадам   де   Белладонна,
черноволосая, цветущая, надутая, с болонкой на коленях и белым зонтиком  над
головой, а рядом  с  нею  -  старый  маркиз,  мертвенно-бледный,  с  пустыми
глазами. Ненависть, гнев, страсть иной раз еще заставляли их загораться,  но
обычно они были тусклы и, казалось, устали смотреть на мир,  в  котором  для
истаскавшегося, порочного старика уже почти не  оставалось  ни  красоты,  ни
удовольствий.
     - Монсеньер так и не оправился после  потрясений  той  ночи,  -  шепнул
мосье Фич, когда коляска промчалась  мимо  и  Бекки  выглянула  вслед  из-за
кустов, скрывавших ее.
     "Хоть это-то утешение!" - подумала Бекки.
     Действительно ли милорд питал такие кровожадные замыслы  насчет  миссис
Бекки, как говорил ей мосье Фич (после кончины монсеньера он вернулся к себе
на родину, где и жил, окруженный большим почетом, купив  у  своего  государя
титул барона Фиччи), но его фактотуму не захотелось иметь дело  с  убийцами,
или же ему просто было поручено напугать  миссис  Кроули  и  удалить  ее  из
города, в котором его милость предполагал провести  зиму  и  где  лицезрение
Бекки было бы ему в высшей степени неприятно, - это вопрос, который так и не
удалось разрешить. Но угроза  возымела  действие,  и  маленькая  женщина  не
пыталась больше навязываться своему прежнему покровителю.
     Все читали о грустной кончине этого вельможи,  происшедшей  в  Неаполе;
спустя два месяца  после  французской  революции  1830  года  достопочтенный
Джордж Густав, Маркиз Стайн, Граф Гонт из Гонт-Касла, Пэр  Ирландии,  Виконт
Хелборо, Барон Пичли и Грилсби, Кавалер высокоблагородного ордена  Подвязки,
испанского ордена Золотого Руна,  русского  ордена  Святого  Николая  первой
степени, турецкого ордена Полумесяца, Первый Лорд Пудреной  Комнаты  и  Грум
Черной  Лестницы,  Полковник  Гонтского,  или  Собственного  его  высочества
регента, полка милиции, Попечитель Британского музея, Старший  брат  гильдии
Святой Троицы, Попечитель колледжа Уайтфрайерс и Доктор  гражданского  права
скончался после ряда ударов, вызванных, по словам газет, потрясением,  каким
явилось  для  чувствительной  души  милорда  падение   древней   французской
монархии.
     В   одной   еженедельной   газете   появился   красноречивый   перечень
добродетелей  маркиза,  его  щедрот,  его  талантов,  его  добрых  дел.  Его
чувствительность, его приверженность славному делу Бурбонов,  на  родство  с
которыми он притязал, были таковы, что он не мог  пережить  несчастий  своих
августейших родичей. Тело его похоронили в Неаполе, а сердце  -  то  сердце,
что  всегда  волновали  чувства  возвышенные  и  благородные,  -  отвезли  в
серебряной урне в Гонт-Касл.
     - В лице маркиза, - говорил мистер Уэг, - бедняки и  изящные  искусства
потеряли благодетеля и покровителя, общество - одно из самых блестящих своих
украшений,  Англия  -  одного  из  величайших  патриотов  и  государственных
деятелей, и так далее, и так далее.
     Его завещание долго и энергично оспаривалось, причем  делались  попытки
заставить мадам де  Белладонна  вернуть  знаменитый  брильянт,  называвшийся
"Глаз иудея", который его светлость всегда носил на  указательном  пальце  и
который упомянутая дама  якобы  сняла  с  этого  пальца  после  безвременной
кончины маркиза. Но его доверенный друг  и  слуга  мосье  Фич  доказал,  что
кольцо было подарено упомянутой мадам де Белладонна за  два  дня  до  смерти
маркиза, точно так же, как и банковые билеты, драгоценности,  неаполитанские
и французские процентные бумаги  и  т.  д.,  обнаруженные  в  секретере  его
светлости и значившиеся в иске, вчиненном  его  наследниками  этой  безвинно
опороченной женщине.

ГЛАВА LXV,
     полная дел и забав

     На следующий день после  встречи  за  игорным  столом  Джоз  разрядился
необычайно тщательно  и  пышно  и,  не  считая  нужным  хоть  слово  сказать
кому-либо относительно событий минувшей ночи и не спросив, не хочет  ли  кто
составить ему компанию, рано отбыл из дому, а вскоре уже наводил  справки  у
дверей гостиницы "Слон". По случаю празднеств гостиница была  полна  народу,
за столиками на улице уже курили и  распивали  местное  легкое  пиво,  общие
помещения тонули в облаках дыма. Мистера Джоза,  когда  он  с  важным  видом
осведомился на своем ломаном немецком языке, где ему найти интересующую  его
особу, направили на самых верх  дома  -  выше  комнат  бельэтажа,  где  жило
несколько   странствующих   торговцев,   устроивших   там   выставку   своих
драгоценностей и парчи; выше апартаментов  третьего  этажа,  занятых  штабом
игорной фирмы; выше номеров  четвертого  этажа,  снятых  труппой  знаменитых
цыганских вольтижеров и акробатов;  еще  выше  -  к  маленьким  каморкам  на
чердаке,  где  среди  студентов,  коммивояжеров,  разносчиков   и   поселян,
приехавших в столицу на празднества, Бекки нашла себе временное гнездышко  -
самое грязное убежище, в каком когда-либо скрывалась красота.
     Бекки нравилась такая жизнь.  Она  была  на  дружеской  ноге  со  всеми
постояльцами - с торговцами, игроками, акробатами, студентами.  У  нее  была
беспокойная, ветреная натура,  унаследованная  от  отца  и  матери  -  истых
представителей богемы и по вкусам своим, и по  обстоятельствам  жизни.  Если
под рукой не было какого-нибудь  лорда,  Бекки  с  величайшим  удовольствием
болтала с его  курьером.  Шум,  оживление,  пьянство,  табачный  дым,  гомон
евреев-торговцев, важные, спесивые манеры нищих акробатов,  жаргон  заправил
игорного дома, пение и буйство студентов - весь этот неумолчный гам и  крик,
царивший в гостинице, веселил и забавлял маленькую женщину, даже когда ей не
везло и нечем было заплатить по счету. Тем  милее  была  ей  вся  эта  суета
теперь, когда кошелек у нее был набит деньгами,  которые  маленький  Джорджи
выиграл ей накануне вечером.
     Когда Джоз, отдуваясь, одолел  последнюю