которые  мальчик  привозил  деду,  успехи  его  были
замечательны. На особой карточке были напечатаны одно под  другим  названия,
по крайней мере, двух десятков полезных наук, и успех ученика  в  каждой  из
них отмечался учителем  в  особой  графе.  По  греческому  языку  у  Джорджи
значилось aristos {Отличный, хороший  (греч.).},  по  латинскому  -  optimus
{Наилучший (лат.).}, по французскому - tres bien {Очень хорошо (франц.).}  и
т. д., а в конце года все ученики по всем предметам получали  награды.  Даже
мистер Суорц, курчавый молодой джентльмен,  сводный  брат  почтенной  миссис
Мак-Мул, и мистер Блак, двадцатитрехлетний недоросль из сельского округа,  и
этот ленивый юный повеса - уже упоминавшийся выше  мистер  Тодд  -  получали
восемнадцатипенсовые книжечки с напечатанным на них словом  AФHNH  и  пышной
латинской надписью от учителя его юным друзьям.
     Все члены семьи мистера Тодда состояли прихлебателями в  доме  Осборна.
Старый джентльмен возвысил Тодда с должности клерка до младшего  совладельца
своей фирмы. Мистер Осборн был крестным отцом юного мистера Тодда (который в
последующей своей жизни печатал на визитных карточках "мистер Осборн Тодд" и
сделался весьма светским человеком), а мисс Осборн  воспринимала  от  купели
мисс Марию Тодд и ежегодно, в знак  своего  расположения,  дарила  крестнице
молитвенник, коллекцию назидательных брошюр, томик духовных стихов  или  еще
какую-нибудь памятку в этом роде. Мисс  Осборн  иногда  вывозила  Тоддов  на
прогулку в своем экипаже; когда они болели, ее лакей,  в  коротких  плюшевых
штанах и жилете, приносил с Рассел-сквер на  Корем-стрит  варенье  и  разные
лакомства. Корем-стрит, разумеется,  трепетала  и  взирала  на  Рассел-сквер
снизу вверх. Миссис Тодд, большая искусница по части вырезывания  из  бумаги
украшений для бараньих окороков  и  умевшая  также  делать  отличные  цветы,
уточек и т. д. из репы и моркови,  частенько  ходила  на  "Сквер",  как  она
говорила, и принимала участие в приготовлениях к званому обеду, не  допуская
даже мысли о своем присутствии на  самом  обеде.  Если  в  последнюю  минуту
какой-нибудь гость не являлся, тогда приглашали  обедать  Тодда.  Миссис  же
Тодд приходила с Марией вечерком, робко  стучалась  у  подъезда,  и  к  тому
времени, когда мисс Осборн и находившиеся под  ее  конвоем  дамы  входили  в
гостиную, мать и дочь оказывались там, готовые петь дуэты, пока не  появятся
джентльмены. Бедная Мария  Тодд,  бедная  девушка!  Сколько  ей  приходилось
работать и пыхтеть над этими дуэтами и сонатами у себя дома, прежде чем  они
исполнялись публично на Рассел-сквер!
     Таким образом, словно самой судьбой было предназначено,  чтобы  Джорджи
владычествовал над каждым, с кем он соприкасался, а все друзья, родственники
и слуги преклоняли бы перед ним колени.  Нужно  признаться,  что  он  весьма
охотно мирился с подобным положением. Мало кто с этим не мирится. И  Джорджи
нравилось  играть  роль  властелина,  к  которой  у  него,  возможно,   была
врожденная склонность.
     В доме на Рассел-сквер все трепетали перед мистером Осборном, а  мистер
Осборн  трепетал  перед  Джорджи.  Бойкие  манеры  мальчика,  его  развязная
болтовня о книгах и учении, его  сходство  с  отцом  (что  лежал  мертвый  и
непрощенный в далеком Брюсселе) пугали старика  и  отдавали  его  во  власть
мальчику. Старик вздрагивал  при  каком-нибудь  передавшемся  по  наследству
жесте или интонации мальчугана, и ему мерещилось, что перед ним  снова  отец
Джорджи. Он старался снисходительностью к внуку загладить свою жестокость но
отношению к старшему Джорджу.  Все  удивлялись  его  ласковому  обращению  с
ребенком. Он, как и прежде, ворчал и кричал на  мисс  Осборн,  но  улыбался,
когда Джорджи опаздывал к завтраку.
     Мисс Осборн, тетушка Джорджа, была увядшей старой девой, сильно сдавшей
под бременем более чем сорокалетней скуки и  грубого  обращения.  Смышленому
мальчику ничего не стоило поработить ее. И когда Джорджу что-нибудь было  от
нее нужно, - от банки варенья в буфете до потрескавшихся и высохших красок в
плоском ящичке (старом ящичке, который сохранился у нее с  той  поры,  когда
она училась у мистера Сми и  была  еще  почти  молодой  и  цветущей),  -  он
завладевал предметом своих желаний, а добившись своего, попросту  переставал
замечать тетку.
     Его друзьями и наперсниками были напыщенный  старый  школьный  учитель,
льстивший мальчику, и подлиза, который был несколько его старше  и  которого
он мог колотить. Славная миссис Тодд с восторгом позволяла Джорджу играть со
своей  младшей  дочерью,  Розой   Джемаймой,   очаровательной   восьмилетней
девочкой. "Малышам так хорошо вместе", - говаривала миссис Тодд (разумеется,
не обитателям "Сквера"!). "Кто знает, что может случиться! Ну,  не  чудесная
ли парочка!" - думала про себя любящая мать.
     Дед с материнской стороны, дряхлый, упавший духом старик,  тоже  был  в
подчинении у  маленького  тирана.  Он  не  мог  не  чувствовать  почтения  к
мальчику,  у  которого  такое  красивое  платье,  который  ездит  верхом   в
сопровождении грума. С другой стороны, Джорджи постоянно слышал грубую брань
и насмешки, расточаемые  по  адресу  Джона  Седли  его  безжалостным  старым
врагом, мистером Осборном. Осборн иначе не называл его,  как  старым  нищим,
старым  угольщиком,  старым  банкротом  и  многими  другими   подобными   же
грубо-презрительными наименованиями. Как же было маленькому Джорджу  уважать
столь низко павшего человека?  Через  несколько  месяцев  после  переселения
мальчика на Рассел-сквер умерла миссис Седли. Между нею и  ребенком  никогда
не было близости. Он не  постарался  хотя  бы  притвориться  огорченным.  Он
приехал в красивом новом траурном костюмчике  навестить  мать  и  был  очень
недоволен, что ему не позволили пойти в театр на представление, о котором он
давно мечтал.
     Болезнь старой леди поглощала все время Эмилии и, пожалуй, послужила ей
во спасение. Что знают мужчины о мученичестве женщин? Мы  сошли  бы  с  ума,
если бы нам пришлось претерпевать сотую долю тех ежедневных мучений, которые
многие женщины переносят так смиренно. Нескончаемое рабство,  не  получающее
никакой  награды;  неизменная  кротость  и  ласка,  встречаемая   столь   же
неизменной жестокостью; любовь,  труд,  терпение,  заботы  -  и  ни  единого
доброго слова в награду. Сколько их, что должны переносить все это  спокойно
и появляться на людях с ясным лицом, словно они ничего не  чувствуют!  Нежно
любящие рабыни, как им приходится лицемерить!
     Мать Эмилии в один прекрасный день слегла и  уже  больше  не  вставала.
Миссис Осборн не отходила от ее постели, кроме тех случаев, когда спешила на
свидание с сыном. Старуха  ворчала  на  нее  даже  за  эти  редкие  отлучки;
когда-то, в дни своего благополучия, она была доброй,  ласковой  матерью,  -
бедность и болезни сломили ее.  Но  холодность  матери  и  уход  за  нею  не
тяготили Эмилию. Скорее они помогали ей переносить другое, неотступное горе,
от мысли о котором ее отвлекали нескончаемые призывы больной. Эмилия терпела
ее капризы с полнейшей кротостью; поправляла подушку, всегда имела  наготове
ласковый ответ на беспокойную воркотню и упреки, утешала страдалицу  словами
надежды, какие могла найти в своем  простом  благочестивом  сердце;  и  сама
закрыла глаза, когда-то глядевшие на нее с такой нежностью.
     А затем она все свое время  и  заботы  посвятила  осиротевшему  старику
отцу, который был сражен обрушившимся на него ударом  и  остался  совершенно
один на белом свете. Его жена, его честь, его богатство - все, что он  любил
больше всего, было отнято навсегда. У него осталась  только  Эмилия,  -  она
одна могла теперь поддерживать своими нежными  руками  немощного  старика  с
разбитым сердцем. Мы не будем писать об этом подробно - слишком это грустная
и неинтересная повесть. Я уже вижу, как Ярмарка Тщеславия зевает, читая ее.

     Однажды, когда молодые джентльмены собрались  в  кабинете  преподобного
мистера Вила и капеллан высокопочтенного графа  Бейракрса,  по  обыкновению,
разглагольствовал  перед  ними,  к  "подъезду,  украшенному  статуей  Афины,
подкатил изящный экипаж, и из него вышли два  джентльмена.  Молодые  Бенглсы
кинулись к окну со  смутной  мыслью,  не  приехал  ли  из  Бомбея  их  отец.
Двадцатитрехлетний верзила,  плакавший  тайком  над  отрывком  из  Евтропия,
прижался своим грязным носом к окопному стеклу и глядел  на  запряжку,  пока
ливрейный лакей спрыгивал с козел и помогал седокам выйти из экипажа.
     - Один толстый, а другой худой, - сказал мистер Блак, и  в  эту  минуту
раздался громкий стук в дверь.
     Все оживились, начиная с самого капеллана, который уже возымел надежду,
что перед ним отцы его будущих учеников, и кончая мистером Джорджем, который
рад был любому предлогу, чтобы отложить книгу.
     Мальчик в тесной потертой ливрее с  потускневшими  медными  пуговицами,
которую он напяливал на себя, когда приходилось  открывать  дверь,  вошел  в
кабинет и доложил:
     - Два джентльмена желают видеть мистера Осборна.
     У наставника в то утро был с этим юным джентльменом не совсем  приятный
разговор, вызванный несходством мнений об уместности  в  школьном  помещении
хлопушек, но лицо его приняло обычное выражение  кроткой  вежливости,  и  он
сказал:
     - Мистер Осборн, я даю вам разрешение  повидаться  с  вашими  друзьями,
прибывшими в коляске, коим прошу вас передать  почтительный  привет  как  от
меня лично, так и от миссис Вил.
     Джорджи  вышел  в  приемную  и,  увидев  там  двух  незнакомцев,   стал
рассматривать их, задрав голову, со своей обычной  надменной  манерой.  Один
был толстяк с усами, а другой - тощий и длинный, в синем сюртуке, загорелый,
с сильной проседью.
     - Боже мой, как похож! - сказал длинный джентльмен. - Ты догадываешься,
кто мы такие, Джордж?
     Лицо мальчика вспыхнуло, как всегда  бывало,  когда  он  волновался,  и
глаза заблестели.
     - Того джентльмена я не знаю, - сказал он, - а вы, должно  быть,  майор
Доббин.
     И правда, это был наш старый друг. Его голос дрожал от  радости,  когда
он здоровался с мальчиком, и, взяв его за обе руки, он притянул юнца к себе.
     - Значит, мама тебе рассказывала обо мне, да? - спросил он.
     - Еще бы, - отвечал Джордж, - сколько раз!

ГЛАВА LVII
     Эотен

     Одной из многих причин для чувства гордости, которым тешил себя  старик
Осборн,  было  сознание,  что  Седли,  старинный  его   соперник,   враг   и
благодетель, в конце своей жизни дошел  до  такого  унижения,  что  вынужден
принимать денежные подачки из рук человека, который больше всех  преследовал
и оскорблял его. Процветающий делец ругательски  ругал  старого  нищего,  но
время от времени оказывал ему  помощь.  Снабжая  Джорджи  деньгами  для  его
матери, он грубыми и неуклюжими намеками  давал  мальчику  понять,  что  его
другой дед - жалкий старый банкрот и приживальщик и что  Джон  Седли  обязан
благодарить человека, - которому он уже и без того должен столько  денег,  -
за помощь, ныне великодушно  ему  оказываемую.  Джорджи  вместе  с  деньгами
передавал эти самодовольные  заявления  своей  матери  и  сломленному  горем
старику вдовцу, заботиться и  ухаживать  за  которым  стало  теперь  главным
занятием  в  жизни  Эмилии.  Мальчуган  оказывал  покровительство   слабому,
отчаявшемуся старику.
     Быть  может,  Эмилия  обнаруживала  недостаток  "надлежащей  гордости",
принимая помощь от врага своего отца. Но "надлежащая  гордость"  никогда  не
была свойственна этой страдалице. С тех пор как кончилось ее  детство  -  со
времени ее несчастного брака с Джорджем Осборном, - уделом  этой  простой  и
слабой женщины была смиренная бедность, ежедневные лишения, грубые  слова  и
неблагодарность в ответ на ее любовь и услуги. О вы, взирающие  на  то,  как
ваши ближние изо дня в день  несут  такой  позор,  безропотно  страдают  под
ударами судьбы, ни в ком не встречая сочувствия и только презираемые за свою
бедность,  -  разве  вы  когда-нибудь  снисходите  к  ним  с  высоты  своего
благополучия и обмываете ноги этим бедным усталым нищим? Одна  мысль  о  них
вам противна и унизительна.  "Классы  должны  существовать,  должны  быть  и
богатые и бедные", - говорит богач, смакуя красное винцо (хорошо  еще,  если
он посылает крохи со стола  своего  бедному  Лазарю,  сидящему  под  окном).
Совершенно верно! Но подумайте только, как таинственна и  часто  непостижима
бывает жизненная лотерея, которая одному дает порфиру и  виссон,  а  другому
посылает лохмотья вместо одежды и псов вместо утешителей.
     Итак, я должен признать, что Эмилия без особых терзаний -  наоборот,  с
чувством, близким к благодарности, - принимала крохи, которые  свекор  время
от времени бросал ей, и кормила ими своего родителя. Таков был характер  это
молодой женщины (милые дамы, Эмилии сейчас всего лишь  тридцать  лет,  и  мы
позволяем себе называть ее молодой женщиной), - так вот, говорю я, таков был
характер Эмилии, что она всю себя приносила в жертву и  повергала  все,  что
имела, к ногам любимого  существа.  Сколько  долгих  безотрадных  ночей  она
трудилась для маленького Джорджи, когда тот жил дома  с  нею;  какие  удары,
упреки, лишения, нужду выносила ради отца и матери! И в этой  жизни,  полной
незаметных жертв и отречений, она уважала себя ничуть не больше, чем  уважал
ее свет, - в глубине сердца она, вероятно, считала себя ничтожной, заурядной
женщиной, которой повезло больше, чем она того заслуживала. Бедные  женщины!
Бедные мученицы и жертвы, чья жизнь - сплошная пытка, каждую ночь вы терпите
муки на своем ложе, каждый день кладете голову на плаху в  гостиных.  Всякий
мужчина, взирающий на ваши мучения или заглядывающий в те мрачные места, где
вас пытают, должен пожалеть вас и... и возблагодарить господа бога  за  свою
бороду! Помню, много лет тому назад  я  видел  в  тюрьме  для  слабоумных  и
сумасшедших в Бисетре, вблизи Парижа,  несчастное  существо,  согбенное  под
игом заточения и болезни. Кто-то из нас дал ему щепотку грошового  табаку  в
бумажном фунтике. Такая милость была слишком велика для бедного  идиота:  он
заплакал от восторга и благодарности; мы с вами не были бы так тронуты, если
бы кто подарил нам тысячу фунтов годового дохода или спас нам жизнь. И  вот,
если должным образом тиранить женщину,  можно  увидеть,  как  грошовый  знак
внимания  трогает  ее,  вызывает  слезы  на  ее  глазах,  словно  вы  ангел,
оказывающий ей благодеяние!
     Вот такие-то благодеяния и были самым отрадным, что фортуна посылала  в
дар бедной маленькой Эмилии. Жизнь ее, начавшаяся так счастливо,  свелась  к
тюремному существованию, к долгому унизительному рабству.  Маленький  Джордж
иногда навещал мать, освещая ее тюрьму слабыми вспышками радости. А границей
ее тюрьмы был Рассел-сквер: она могла время от времени ходить  туда,  но  на
ночь всегда должна была возвращаться в свою камеру, чтобы  выполнять  унылые
обязанности, бодрствовать у постели больных, переносить придирки и тиранство
ворчливых, во  всем  отчаявшихся  стариков.  Сколько  тысяч  людей,  главным
образом женщин,  осуждено  влачить  такое  долгое  рабство!  Это  больничные
сиделки, не получающие жалованья, - сестры милосердия, если  вы  предпочтете
их так называть, но без  романтических  мыслей  о  самоотверженном  служении
людям; они терпят нужду и голод, не спят ночей, выбиваются из сил и  увядают
в  жалкой  безвестности.   Непостижимой   и   грозной   силе,   определяющей
человеческие судьбы, угодно принижать и повергать в прах  нежных,  добрых  и
умных и возносить себялюбцев, глупцов и негодяев! О брат мой, будь  смиренен
в своем благополучии! Будь ласков с темп, кто менее счастлив, хотя  и  более
заслуживает счастья. Подумай, какое ты имеешь право  презирать,  -  ты,  чья
добродетель - лишь отсутствие искушений, чей успех, возможно, - дело случая,
чье высокое положение - заслуга далекого предка, чье благополучие,  по  всей
вероятности, - злая шутка судьбы.

     Мать Эмилии похоронили на бромптонском кладбище, в такой же  дождливый,
пасмурный день - вспомнилось Эмилии, - как когда она впервые приезжала сюда,
чтобы обвенчаться с Джорджем. Сынишка, в новом пышном траурном платье, сидел
рядом с нею. Она вспомнила старую сторожиху  и  причетника.  Пока  священник
читал, она жила мыслями в прошедшем. Не будь сейчас в ее руке руки  Джорджи,
она, пожалуй, не прочь была бы поменяться местами с... Но тут,  как  обычно,
она устыдилась своих себялюбивых дум и вознесла молитву о ниспослании ей сил
для исполнения своего долга.
     И вот Эмилия решила приложить все силы и старания, чтобы скрасить жизнь
старика отца. Она работала не покладая рук, штопала, чинила и стряпала, пела
старику Седли и играла с ним в триктрак, читала ему вслух газеты, водила его
гулять в  Кенспнгтонский  сад  или  на  Бромптонский  бульвар,  слушала  его
рассказы,  не  уставая  улыбаться  и  ласково  лицемерить,  или  же  сидела,
задумавшись, рядом с ним, предаваясь  своим  мыслям  и  воспоминаниям,  пока
слабый и ворчливый старик грелся на солнышке и болтал  о  своих  горестях  и
невзгодах. Как печальны, как безотрадны были думы вдовы! Дети,  бегавшие  по
склонам и по широким дорожкам бульвара, напоминали ей о Джорджи,  отнятом  у
нее. Первый Джордж был тоже у нее отнят, - ее эгоистичная, грешная любовь  в
обоих случаях была отвергнута и жестоко наказана. Она старалась убедить себя
в том, что заслуженно понесла такую кару: жалкая, несчастная  грешница!  Она
была совсем одна на свете.
     Я знаю, что повесть о таком  одиночном  заключении  невыносимо  скучна,
если ее не оживляют какие-нибудь веселые  или  смешные  черточки:  например,
чувствительный тюремщик, болтливый комендант крепости,  мышонок,  выбегающий
из норки и резвящийся в бороде и  бакенбардах  Латюда,  или  подземный  ход,
прорытый  Тренком  под  стеною  замка  при  помощи  собственных   ногтей   и
зубочистки. Но летописцу, повествующему о  пленении  Эмилии,  нечем  оживить
свой рассказ. Прошу вас помнить, читатель, что в эту пору ее жизни она  была
очень печальна, но всегда готова улыбнуться,  если  с  нею  заговорят;  жила
очень скромно, в большой бедности, пожалуй, даже в нужде; пела песни, месила
пудинги, играла в карты,  штопала  носки  -  все  для  старика  отца.  Итак,
пожалуйста, не ломайте себе голову над тем, героиня Эмилия или нет. А нам  с
вами, когда мы будем старыми, сварливыми и  банкротами,  дай  бог  найти  на
склоне наших дней нежное плечо, на которое можно будет опереться, и ласковую
руку, которая поправит нам, подагрикам, смятую подушку.
     Старик Седли очень привязался  к  дочери  после  смерти  жены.  А  дочь
находила утешение в исполнении своих обязанностей  по  отношению  к  старику
отцу.
     Но  мы  не  собираемся  долго  оставлять  этих  двух  людей   в   столь
унизительных и неприличных условиях существования. Им  суждено  было  узнать
лучшие  дни,  поскольку  дело  идет  о  мирском  благополучии.  Быть  может,
проницательный читатель догадался, кто был тот  полный  джентльмен,  который
вместе с нашим старым другом, майором Доббином, приезжал в  школу  навестить
Джорджа. Это был еще один наш  старый  знакомый,  вернувшийся  в  Англию,  и
притом в такое время, когда его присутствие там должно было оказаться весьма
полезным для его родственников.
     Майору Доббину легко  удалось  получить  от  своего  доброго  командира
разрешение съездить по неотложным личным делам в Мадрас, а оттуда, вероятно,
и далее, в Европу; и он скакал без передышки днем и ночью, и так спешил, что
прибыл в Мадрас в сильнейшей лихорадке. Сопровождавшие майора слуги привезли
его в бреду в дом одного из друзей, у  которого  он  предполагал  пожить  до
своего отъезда в Европу. В течение многих, многих  дней  считалось,  что  он
вообще никогда и никуда не поедет дальше кладбища при  церкви  св.  Георгия,
где солдаты дадут прощал