ента, когда мы имеем удовольствие встретиться с ним вновь, хотя и не была
рассказана  во  всех  подробностях,  но   все   же,   думается,   достаточно
обозначилась для догадливого читателя из разговоров на предыдущих страницах.
Доббин, презренный бакалейщик, стал олдерменом Доббином, а  олдермен  Доббин
стал полковником легкой кавалерии Сити,  в  те  дни  пылавшего  воинственным
азартом в своем стремлении отразить французское нашествие. Корпус полковника
Доббина, в котором старый мистер  Осборн  был  только  незаметным  капралом,
удостоился смотра, произведенного монархом и герцогом Йоркским. Полковник  и
олдермен был возведен в дворянское достоинство. Сын его вступил в  армию,  а
вскоре в тот же полк был зачислен и молодой Осборн. Они служили в Вест-Индии
и в Канаде. Их полк только  что  вернулся  домой;  привязанность  Доббипа  к
Джорджу Осборну оставалась и теперь такой же горячей и беззаветной, как в то
время, когда оба они были школьниками.
     И вот все эти достойные люди уселись за обеденный стол. Разговор шел  о
войне и о славе, о Бони, о  лорде  Веллингтоне  и  о  последних  новостях  в
"Газете". В те славные дни каждый ее номер приносил известие о  какой-нибудь
победе; оба храбреца жаждали  видеть  и  свои  имена  в  списках  славных  и
проклинали свой злосчастный жребий, обрекший их на службу в  полку,  который
не имел случая отличиться. Мисс Шарп воспламенилась от  таких  увлекательных
разговоров, но мисс Седли, слушая их,  дрожала  и  вся  слабела  от  страха.
Мистер Джоз припомнил несколько  случаев,  происшедших  во  время  охоты  на
тигров, и на сей раз довел до конца свой рассказ о  мисс  Катлер  и  военном
враче Лансе. Он усердно потчевал Ребекку всем, что было на столе, да  и  сам
жадно ел и много пил.
     С убийственной грацией бросился он отворять двери перед  дамами,  когда
те покидали столовую, а вернувшись к столу, начал  наливать  себе  бокал  за
бокалом красного вина, поглощая его с лихорадочной быстротой.
     - Здорово закладывает! - шепнул Осборн Доббину, и наконец настал час, и
была подана карета для поездки в Воксхолл.

ГЛАВА VI
     Воксхолл

     Я знаю, что наигрываю самый простенький мотив (хотя вскоре последует  и
несколько глав потрясающего содержания), по должен напомнить  благосклонному
читателю, что мы сейчас ведем речь только о семействе биржевого  маклера  на
Рассел-сквер;   члены   этого   семейства   гуляют,   завтракают,   обедают,
разговаривают, любят, как это бывает в обыкновенной жизни, и никакие  бурные
или необычайные события не нарушают мирного течения их любви. Положение  дел
таково: Осборн, влюбленный в Эмилию, пригласил старого приятеля пообедать  и
потом прокатиться в Воксхолл. Джоз Седли влюблен в Ребекку. Женится ли он на
ней? Вот главная тема, занимающая нас сейчас.
     Мы могли бы разработать эту тему  в  элегантном,  в  романтическом  или
бурлескном стиле. Предположим, мы, при тех же самых положениях, перенесли бы
место действия на Гровнер-сквер. Разве для некоторой части  публики  это  не
было бы интересно? Предположим, мы показали бы,  как  влюбился  лорд  Джозеф
Седли, а маркиз Осборн воспылал нежными чувствами к леди Эмилии - с  полного
согласия  герцога,  ее  благородного  отца.  Или  вместо  высшей  знати   мы
обратились бы, скажем, к самым низшим слоям общества и стали  бы  описывать,
что происходит на кухне мистера  Седли:  как  черномазый  Самбо  влюбился  в
кухарку (а так оно и было на самом деле) и  как  он  из-за  нее  подрался  с
кучером; как поваренка изобличили в краже холодной бараньей лопатки, а новая
femme de chambre {Горничная (франц.).} мисс Седли отказывалась  идти  спать,
если ей не дадут восковой  свечи.  Такие  сценки  могли  бы  вызвать  немало
оживления и смеха, и их, пожалуй, сочли  бы  изображением  настоящей  жизни.
Или, наоборот, если бы нам пришла фантазия  изобразить  что-нибудь  ужасное,
превратить любовника femme de chambre в профессионального взломщика, который
врывается со своей шайкой в дом, умерщвляет  черномазого  Самбо  у  ног  его
хозяина и похищает Эмилию в одной ночной рубашке, с тем чтобы продержать  ее
в неволе до третьего тома, - мы легко  могли  бы  сочинить  повесть,  полную
захватывающего  интереса,  и  читатель  замирал  бы  от  ужаса,  пробегая  с
жадностью ее  пламенные  страницы.  Вообразите  себе,  например,  главу  под
названием:

                              Ночное нападение

     "Ночь была темная, бурная,  тучи  черные-черные,  как  чернила.  Буйный
ветер срывал колпаки с дымовых труб и сбивал с крыш черепицу, нося  и  крутя
ее по пустынным улицам. Ни одна душа не решалась вступить в  единоборство  с
этой бурей; караульные  ежились  в  своих  будках,  но  и  там  их  настигал
неугомонный,  назойливый  дождь,  и  там  их  убивали  молнии,  с   грохотом
низвергавшиеся с неба, - одного застигло как раз насупротив  Воспитательного
дома.
     Обгорелая шинель, разбитый фонарь,  жезл,  разлетевшийся  на  куски  от
удара,  -  вот  и  все,  что  осталось  от  дородного  Билла  Стедфаста.  На
Саутгемптон-роу порывом ветра сорвало с козел извозчика  и  умчало  -  куда?
Увы! ветер не доносит к нам вестей о своих жертвах, и лишь чей-то прощальный
вопль прозвенел вдалеке. Ужасная ночь! Темно, как  в  могиле.  Ни  месяца  -
какое там! - ни месяца, ни звезд. Ни единой робкой, дрожащей звездочки. Одна
выглянула было, едва стемнело, померцала среди непроглядной тьмы, но тут  же
в испуге спряталась снова.
     - Раз, два, три! - Это условный знак Черной Маски.
     - Мофи, - произнес голос на лестнице, - ты  что  там  копаешься?  Давай
сюда инструмент. Мне это раз плюнуть.
     - Ну-ну, мели мелево, - сказал Черная  Маска,  сопровождая  свои  слова
страшным проклятием. - Сюда, ребята! Заряжай пистоли. Если кто заорет,  ножи
вон и выпускай кишки.  Ты  загляни  в  чулан,  Блаузер!  Ты,  Марк,  займись
сундуком старика! А я, - добавил он тихим, но еще более страшным голосом,  -
займусь Эмилией.
     Настала мертвая тишина.
     - Что это? - спросил Черпая Маска. - Никак, выстрел?"

     А то предположим, что мы избрали элегантный стиль.

     "Маркиз Осборн только что отправил своего petit tigre {Маленького  пажа
(франц.).} с любовной записочкой к леди Эмилии.
     Прелестное  создание  приняло  ее  из  рук  своей  femme   de   chambre
mademoiselle Анастази.
     Милый маркиз! Какая предупредительность! Его светлость прислал в  своей
записке долгожданное приглашение на бал в Девоншир-Хаус.
     - Кто эта адски красивая девушка? - воскликнул  весельчак  принц  Дж-дж
К-мбр-джский в тот вечер в роскошном особняке на Пикадилли  (он  только  что
приехал из оперы). - Дорогой мой Седли,  ради  всех  купидонов,  представьте
меня ей!
     - Монсеньер, ее зовут Седли, - сказал лорд Джозеф с важным поклоном.
     - Vous avez  alors  un  bien  beau  nom!  {-  Вы  носите  громкое  имя!
(франц.).} - сказал молодой принц, с разочарованным видом  поворачиваясь  на
каблуках и наступая на ногу  старому  джентльмену,  стоявшему  позади  и  не
сводившему восхищенных глаз с красавицы леди Эмилии.
     - Trente mille  tonnerres!  {Тридцать  тысяч  проклятий!  (франц.).}  -
завопила  жертва,  скорчившись  от  agonie  du   moment   {Мгновенной   боли
(франц.).}.
     - Прошу тысячу извинений у вашей милости, -  произнес  молодой  etourdi
{Повеса (франц.).}, краснея  и  низко  склоняя  голову  в  густых  белокурых
локонах. (Он  наступил  на  любимую  мозоль  величайшему  полководцу  своего
времени.)
     - Девоншир! - воскликнул  принц,  обращаясь  к  высокому,  добродушному
вельможе, черты которого обнаруживали в  нем  кровь  Кэвендишей.  -  На  два
слова! Вы не изменили решения расстаться с вашим брильянтовым ожерельем?
     - Я уже продал его за двести пятьдесят тысяч фунтов князю Эстергази.
     - Und das war gar nicht teuer, potztausend!  {Совсем  не  дорого,  черт
возьми! (нем.).} - воскликнул вельможный венгерец" - и т. д., и т. д.

     Таким образом, вы видите, милостивые  государыни,  как  можно  было  бы
написать наш роман, если бы автор  этого  пожелал;  потому  что,  говоря  по
правде, он так же знаком с нравами Ньюгетской тюрьмы, как и с дворцами пашей
почтенной аристократии, ибо наблюдал и то и другое только  снаружи.  Но  так
как я не знаю ни языка и обычая воровских кварталов, ни  того  разноязычного
говора, который, по свидетельству сведущих романистов, звучит в салонах,  то
нам  приходится,  с  вашего  позволения,  скромно  придерживаться  середины,
выбирая те сцены и те персонажи, с которыми мы лучше всего знакомы.  Словом,
если бы не вышеприведенное маленькое отступление, эта глава о Воксхолле была
бы такой короткой, что она не заслужила бы даже названия главы. И все же это
отдельная глава, и притом очень важная. Разве в  жизни  всякого  из  нас  не
встречаются коротенькие главы, кажущиеся сущим пустяком,  но  воздействующие
на весь дальнейший ход событий?
     Сядем поэтому в карету вместе с компанией с  Рассел-сквер  и  поедем  в
сады Воксхолла. Мы едва найдем себе  местечко  между  Джозом  и  мисс  Шарп,
которые сидят на переднем сиденье. Напротив жмутся капитан Доббин и  Эмилия,
а между ними втиснулся мистер Осборн.
     Сидевшие в карете все до единого были убеждены, что в этот  вечер  Джоз
предложит Ребекке Шарп стать миссис Седли. Родители, оставшись дома,  ничего
против этого не имели. Между нами будь сказано, у старого мистера Седли было
к сыну чувство,  весьма  близкое  к  презрению.  Он  считал  его  тщеславным
эгоистом, неженкой и лентяем, терпеть не мог его модных замашек и откровенно
смеялся над его рассказами, полными самого нелепого хвастовства.
     - Я оставлю этому молодцу половину моего состояния, - говорил он, -  да
и, помимо этого, у него будет достаточно своего дохода. Но я вполне  уверен,
что, если бы мне, тебе и его сестре грозило  завтра  умереть  с  голоду,  он
только сказал бы: "Вот так штука!" - и сел  бы  обедать  как  ни  в  чем  не
бывало. А потому я не намерен тревожиться о его судьбе. Пускай себе  женится
на ком хочет. Не мое это дело.
     С другой стороны,  Эмилия,  девица  столь  же  благоразумная,  сколь  и
восторженная, страстно мечтала об этом браке. Раз  или  два  Джоз  порывался
сообщить ей нечто весьма важное, что она очень рада была  бы  выслушать,  но
толстяка никак нельзя было заставить раскрыть душу и выдать свой секрет,  и,
к величайшему разочарованию сестры, он  только  испускал  глубокий  вздох  и
отходил прочь.
     Тайна эта заставляла трепетать нежное сердечко Эмилии. И  если  она  не
заговаривала на столь щекотливую тему с  самой  Ребеккой,  то  вознаграждала
себя долгими задушевными беседами с Бленкинсоп, экономкой,  которая  кое-что
намеками  передала  старшей  горничной,  которая,   возможно,   проболталась
невзначай кухарке, а уж та, будьте уверены, разнесла  эту  новость  по  всем
окрестным лавочкам, так что о женитьбе мистера Джоза теперь судили и  рядили
во всем околотке.
     Миссис Седли, конечно, держалась того мнения, что ее  сын  роняет  себя
браком с дочерью художника. "Бог с  вами,  сударыня!  -  с  жаром  возражала
миссис Бленкинсоп. - А разве сами мы не  были  только  бакалейщиками,  когда
выходили замуж за мистера Седли? Да и он ведь в ту  пору  служил  у  маклера
простым писцом! У нас и всех-то капиталов было не больше пятисот  фунтов,  а
вот ведь как разбогатели!" То же самое  твердила  и  Эмилия,  и  добродушная
миссис Седли постепенно дала себя уговорить.
     Мистер Седли ни во что не желал вмешиваться. "Пусть Джоз женится на ком
хочет, - говорил он, - не мое это дело. У девочки нет  ничего  за  душой,  а
много ли я взял за миссис Седли? Она, кажется, веселого нрава и умна и, быть
может, приберет его к  рукам.  Лучше  она,  дорогая  моя,  чем  какая-нибудь
черномазая миссис Седли, а со временем дюжина бронзовых внучат".
     Счастье, по-видимому, улыбалось Ребекке. Когда шли к столу,  она  брала
Джоза под руку, словно это было в порядке вещей; она усаживалась рядом с ним
на козлах его коляски (Джоз и в самом деле  был  совершенный  денди,  когда,
восседая на козлах, невозмутимо и величаво правил своими  серыми),  и,  хотя
никто еще и слова не произнес насчет брака, все, казалось, понимали,  в  чем
тут дело. Она жаждала только одного - предложения, и, ах, как ощущала теперь
Ребекка отсутствие маменьки - милой нежной маменьки, которая  обстряпала  бы
дельце в десять минут и в коротеньком деликатном разговоре с глазу  на  глаз
исторгла бы важное признание из робких уст молодого человека!
     Таково было положение вещей, когда карета проезжала по Вестминстерскому
мосту.
     Но вот общество высадилось у Королевских  садов.  Когда  величественный
Джоз вылезал из закряхтевшего  под  ним  экипажа,  толпа  устроила  толстяку
шумную овацию, и надо сказать, что смущенный  и  красный  Джоз  имел  весьма
солидный и внушительный вид, шагая под  руку  с  Ребеккой.  Конечно,  Джордж
принял на себя заботы об Эмилии. Та вся сияла от счастья, как  розовый  куст
под лучами солнца.
     - Слушай, Доббин, будь другом, - сказал Джордж, - присмотри за шалями и
прочим!
     И вот, пока он в паре с мисс Седли двинулся вперед,  а  Джоз  вместе  с
Ребеккой  протискивался  в  калитку,   ведущую   в   сад,   честный   Доббин
удовольствовался тем, что предложил руку  шалям  и  заплатил  за  вход  всей
компании.
     Он скромно пошел  сзади.  Ему  не  хотелось  портить  им  удовольствие.
Ребекка и Джоз  его  ни  капельки  не  интересовали,  но  Эмилию  он  считал
достойной даже блестящего  Джорджа  Осборна,  и,  любуясь  на  эту  чудесную
парочку, гулявшую по аллеям, и радуясь оживлению и восторгу молодой девушки,
он отечески  наблюдал  за  ее  безыскусственным  счастьем.  Быть  может,  он
чувствовал, что ему самому было бы приятнее держать в руке  еще  что-нибудь,
кроме шалей? (Публика посмеивалась, глядя на неуклюжего молодого  офицера  с
такой странной пошей.) По нет: Уильям Доббин был мало склонен к  себялюбивым
размышлениям. И поскольку его друг наслаждался, мог ли  он  быть  недоволен?
Хотя, по правде сказать, ни одна из многочисленных приманок Воксхолла  -  ни
сто тысяч "добавочных" лампионов, горевших, однако, ежевечерне; ни музыканты
в треуголках, наигрывающие восхитительные мелодии под золоченой раковиной  в
центре сада; ни исполнители комических и сентиментальных песенок, до которых
так охоча публика; ни  сельские  танцы,  отплясываемые  ретивыми  горожанами
обоего пола под притопывание, выклики и хохот толпы; ни сигнал,  извещающий,
что madame Саки готова взобраться по канату под самые небеса; ни  отшельник,
запертый в своей ярко освещенной келье; ни темные аллеи, столь  удобные  для
свиданий молодых влюбленных; ни кружки крепкого портера, которые не уставали
разносить официанты в старых поношенных ливреях; ни залитые огнями  беседки,
где веселые собутыльники  делали  вид,  будто  насыщаются  почти  невидимыми
ломтиками ветчины, - ни все это, ни даже  милейший,  неизменно  приветливый,
неизменно улыбающийся своей дурацкой улыбкой Симпсон, который, помнится, как
раз в ту пору управлял этим местом,  ничуть  не  занимали  капитана  Уильяма
Доббина.
     Он таскал с собой белую кашемировую шаль Эмилии и, постояв и послушав у
золоченой  раковины,  где  миссис  Сэмон   исполняла   "Бородинскую   битву"
(воинственную кантату против выскочки-корсиканца,  который  незадолго  перед
тем хлебнул горя в России), попробовал было, двинувшись дальше, промурлыкать
ее про себя и вдруг обнаружил, что напевает тот самый  мотив,  который  пела
Эмилия, спускаясь к обеду.
     Доббин расхохотался над самим собой,  потому  что  пел  он,  говоря  по
совести, не лучше филина.

     Само собою разумеется, что наши молодые люди,  разбившись  на  парочки,
дали друг другу самое торжественное обещание не разлучаться весь вечер  -  и
уже через десять минут  разбрелись  в  разные  стороны.  Так  всегда  делают
компании, посещающие Воксхолл, но лишь  для  того,  чтобы  потом  сойтись  к
ужину, когда можно поболтать о приключениях, пережитых за это время.
     Какие же приключения достались в удел мистеру Осборну  и  мисс  Эмилии?
Это тайна. Но можете быть уверены в одном: оба были совершенно счастливы,  и
поведение их было безупречно. А так как они привыкли за эти  пятнадцать  лет
бывать вместе, то такой tete-a-tete не представлял для них ничего нового.
     Но когда мисс Ребекка Шарп и ее тучный  кавалер  затерялись  в  глубине
пустынной аллеи, где блуждало не больше сотни  таких  же  парочек,  искавших
уединения, то оба почувствовали, что положение стало до крайности щекотливым
и критическим. Теперь или никогда, говорила себе мисс  Шарп,  настал  момент
исторгнуть признание, трепетавшее на робких устах мистера  Седли.  До  этого
они посетили панораму Москвы, и тут какой-то невежа, наступив на ножку  мисс
Шарп, заставил ее откинуться с  легким  вскриком  прямо  в  объятия  мистера
Седли, причем это маленькое происшествие в такой степени усилило нежность  и
доверчивость нашего джентльмена, что он снова поведал  Ребекке,  по  меньшей
мере в десятый раз, несколько своих излюбленных индийских историй.
     - Как бы мне хотелось повидать Индию! - воскликнула Ребекка.
     -  В  самом  деле?  -  вопросил  Джозеф  с  убийственной  нежностью  и,
несомненно, собирался дополнить этот  многозначительный  вопрос  еще  одним,
более многозначительным (он уже начал пыхтеть и отдуваться, и ручка Ребекки,
находившаяся у его сердца, ощутила лихорадочную пульсацию этого органа),  но
вдруг - какая досада! - раздался звонок, возвещавший  о  начале  фейерверка,
началась толкотня и суматоха, и наши  интересные  влюбленные  были  невольно
подхвачены стремительным людским потоком.
     Капитан Доббин подумывал было присоединиться к компании за ужином:  он,
честно говоря, находил  развлечения  Воксхолла  не  слишком  занимательными.
Дважды прошелся он мимо беседки, где обосновались обе  соединившиеся  теперь
пары, но никто не обратил на него никакого  внимания.  Стол  был  накрыт  на
четверых. Влюбленные парочки весело болтали между собою, и Доббин понял, что
он так основательно забыт, как будто его никогда и не было на свете.
     "Я буду тут только de trop {Лишний (франц.).}, - подумал капитан, глядя
на них с унынием. - Пойду лучше побеседую с отшельником". И с этими  мыслями
он побрел прочь от гудевшей толпы, от шума и гама  веселого  пира  в  темную
аллею, в  конце  которой  обретался  пресловутый  затворник  из  папье-маше.
Особенного развлечения это Доббину не сулило,  -  да  и  вообще  мыкаться  в
полном одиночестве по Воксхоллу, как я убедился на собственном  опыте,  одно
из очень небольших удовольствий, выпадающих на долю холостяка.
     Тем временем  обе  парочки  благодушествовали  в  своей  беседке,  ведя
приятный дружеский разговор.  Джоз  был  в  ударе  и  величественно  помыкал
лакеями. Он сам заправил салат, откупорил шампанское, разрезал цыплят и съел
и выпил большую часть всего поданного на стол. Под конец он стал уговаривать
всех распить чашу аракового пунша: все, кто бывает в  Воксхолле,  заказывают
араковый пунш.
     - Человек! Аракового пунша!
     Араковый пунш и положил начало всей этой истории.  А  чем,  собственно,
чаша аракового пунша хуже всякой другой причины?  Разве  не  чаша  синильной
кислоты послужила причиной того, что прекрасная Розамонда покинула этот мир?
И разве не чаша вина была причиной смерти Александра  Великого?  По  крайней
мере, так утверждает доктор Лемприер. Таким же образом чаша  пунша  повлияла
на судьбы главнейших действующих лиц того "романа  без  героя",  который  мы
сейчас пишем. Она оказала влияние на всю их жизнь, хотя большинство  из  них
не отведало из нее и капли.
     Молодые девицы не притронулись к пуншу, Осборну он не  понравился,  так
что все содержимое чаши выпил Джоз, этот толстый гурман. А следствием  того,
что  он  выпил  все  содержимое  чаши,  явилась  некоторая  жи