"Ротингдинским  Бойцом",  и,  восхищенный
беседой с "Любимцем", провел вечер в  обществе  этого  ученого  мужа  и  его
друзей в упомянутом трактире.
     - Я... я лучше пойду и расплачусь сам, -  продолжал  Джеймс.  -  Вы  не
беспокойтесь, сударыня, - прибавил он великодушно.
     Эта деликатность еще больше развеселила тетку.
     - Ступайте и оплатите счет, Боулс, - промолвила она, махнув рукой, -  и
принесите его мне! - Бедная леди: она не ведала, что творила!
     - Там... там собачка, - сказал Джеймс с ужасно виноватым видом. - Лучше
я сам схожу за ней. Она кусает лакеев за икры.
     При таком заявлении все общество разразилось хохотом, -  даже  Бригс  и
леди Джейн, которые сидели  молча  во  время  разговора  мисс  Кроули  с  ее
племянником; а Боулс, не говоря пи слова, вышел из комнаты.
     Мисс Кроули,  желая  уязвить  своего  старшего  племянника,  продолжала
оказывать милостивое внимание юному оксфордцу. Раз начав, она расточала  ему
любезности и похвалы без всякой меры. Питту она сказала, что он может прийти
к обеду, а Джеймса взяла с собой на прогулку и торжественно возила его  взад
и вперед по  скалистому  берегу,  усадив  на  скамеечку  коляски.  Во  время
прогулки она удостоила его любезной беседы, цитировала сбитому с толку юноше
итальянские и французские стихи, утверждала, что он отличный студент  и  она
вполне уверена в том, что он получит  золотую  медаль  и  кончит  первым  по
математике.
     - Ха-ха-ха! -  засмеялся  Джеймс,  ободренный  этими  комплиментами.  -
Первый по математике? Это из другой оперы!
     - Как так из другой оперы, дитя мое? - сказала леди.
     - Первых по математике отличают в Кембридже, а не в Оксфорде, - ответил
Джеймс с видом знатока. Он пустился бы, вероятно, и в дальнейшие объяснения,
если бы на дороге не показался шарабан, запряженный сытой  лошадкой;  в  нем
сидели в белых фланелевых костюмах с перламутровыми пуговицами его друзья  -
"Любимец Татбери"  и  "Ротингдинский  Боец",  а  с  ними  трое  их  знакомых
джентльменов; и все они приветствовали бедного Джеймса, сидевшего в коляске.
Эта встреча удручающе подействовала на пылкого юношу, и в  продолжение  всей
остальной прогулки от него нельзя было ничего добиться, кроме "да" и "нет".
     По возвращении домой он  обнаружил,  что  спальня  ему  приготовлена  и
чемодан доставлен;  он  также  мог  бы  заметить  на  лице  мистера  Боулса,
провожавшего его в отведенную ему комнату, выражение строгости, удивления  и
сострадания. Но он меньше всего думал о мистере Боулсе. Он оплакивал ужасное
положение,  в  котором  оказался,  -  в  доме,  полном   старух,   болтающих
по-французски и по-итальянски и декламирующих ему стихи.
     - Вот влопался-то, честное слово! - мысленно восклицал скромный  юноша,
который терялся, когда с  ним  заговаривала  даже  самая  приветливая  особа
женского пола - даже мисс Бригс, а между тем мог бы превзойти самого бойкого
лодочника на Ифлийских шлюзах по части жаргонного красноречия.
     К обеду Джеймс явился, задыхаясь в  туго  затянутом  шейном  платке,  и
удостоился чести вести вниз в столовую леди Джейн, в то время  как  Бригс  и
мистер Кроули следом за ними вели старую леди  со  всем  ее  набором  шалей,
свертков и подушек. Половину времени за обедом  Бригс  занималась  тем,  что
ухаживала за больной и резала курицу  для  жирной  болонки.  Джеймс  говорил
мало, но считал своей обязанностью угощать дам вином; сам он не отставал  от
мистера Кроули и осушил большую часть бутылки шампанского,  которую  мистеру
Боулсу было приказано подать в честь гостя. Когда дамы  удалились  и  кузены
остались вдвоем, экс-дипломат Питт сделался очень общительным и дружелюбным.
Он расспрашивал Джеймса о занятиях в колледже, о его видах на будущее, желал
ему всяческих успехов -  словом,  был  откровенен  и  мил.  Язык  у  Джеймса
развязался под влиянием портвейна, и он рассказал кузену о  своей  жизни,  о
своих планах, о своих долгах, о неудачах на экзамене, о ссорах с начальством
в колледже, все время подливая из бутылок, стоящих перед ним,  и  беззаботно
мешая портвейн с мадерой.
     - Главная радость для тетушки, - говорил мистер Кроули,  наполняя  свой
стакан, - чтобы гости в ее доме  делали  все,  что  им  нравится.  Это  храм
свободы, Джеймс, и ты  доставишь  тетке  самое  большое  удовольствие,  если
будешь поступать, как тебе нравится, и требовать себе все, что  захочешь.  Я
знаю, все вы в деревне смеетесь надо мной за то, что  я  тори.  Мисс  Кроули
достаточно либеральна, чтобы допускать всякие убеждения.  Она  республиканка
по своим принципам и презирает титулы и чины.
     - Почему же вы собираетесь жениться на дочери графа? - спросил Джеймс.
     - Дорогой мой, не забудь, что леди Джейн не виновата  в  том,  что  она
знатного рода, - дипломатично ответил Питт. - Она  не  может  изменить  свое
происхождение. А кроме того, ты ведь знаешь, что я тори.
     - О, что касается этого, - сказал Джеймс, - ничто не может сравниться с
породой. Нет, черт возьми, ничто! Я-то не радикал,  я  понимаю,  что  значит
быть джентльменом, черт подери! Возьмите хотя бы молодцов на гребных гонках!
Или боксеров! Или собак-крысоловов! Кто всегда побеждает? Тот, у кого порода
лучше. Принесите-ка еще портвейну, старина Боулс, пока я выдую  этот  графин
до конца! Да, о чем бишь я говорил?
     - Мне кажется, ты говорил о собаках-крысоловах, - кротко заметил  Питт,
подавая ему графин, который он обещал "выдуть до конца".
     - О ловле крыс, разве? Ну, а как вы сами, Питт, вы спортсмен? Хотите вы
увидеть собаку, которая здорово душит крыс? Если хотите, пойдемте со мной  к
Тому Кордюрою на Касл-стрит, и я покажу вам такого бультерьера!.. Фу,  какой
я дурак!  -  закричал  Джеймс,  разражаясь  хохотом  над  своей  собственной
глупостью. - Вам-то какое дело до собак и крыс! Все это чепуха! Вы, пожалуй,
не отличите собаку от утки!
     - Это верно. Кстати, - продолжал Питт  все  более  ласково,  -  ты  вот
говорил  о  породе  и  о  тех   преимуществах,   которые   дает   дворянское
происхождение... А вот и новая бутылка!
     - Порода - великая вещь, - сказал Джеймс, жадно глотая портвейн, -  да,
порода - это все, сэр, и в лошадях, и в собаках, и в людях. Вот в  последний
семестр, как раз перед тем, как я был временно исключен  из  университета...
то есть, я хочу сказать, перед тем, как я  захворал  корью,  ха-ха!  -  я  и
Рингвуд из колледжа Крайст-Черч. Боб Рингвуд, сын лорда Сппкбара, сидели  за
пивом в "Колоколе" близ Блейнгейм-Парка, когда лодочник из Бенбери предложил
любому из нас сразиться с ним за кружку пунша. Я не мог: у меня рука была на
перевязи; не мог даже сбросить сюртук. Проклятая кобыла упала вместе со мной
за два дня до этого - когда я ездил в Эбингдон, - и я  думал,  рука  у  меня
сломана... Да, сэр, я не мог с ним сразиться, а Боб сразу же - сюртук долой!
Три минуты он обрабатывал бенберийца и покончил с ним в четыре  раунда.  Как
он свалился, сэр! А почему так вышло? Порода, сэр, все порода!
     - Ты ничего не пьешь, Джеймс, - сказал бывший атташе. - В мое  время  в
Оксфорде мы, видно, умели пить лучше, чем теперяшняя молодежь.
     - Ну, ну! - сказал Джеймс, поднося к носу  палец  и  подмигивая  кузену
пьяными глазами. - Без шуток, старина, нечего  меня  испытывать!  Вы  хотите
меня загонять, но это не пройдет! In vino veritas {Истина в  вине  (лат.).},
старина, Mars, Bacchus, Apollo virorum {Марс,  Вакх,  Аполлон  [принадлежат]
мужам (лат.).}, а?  Хотелось  бы  мне,  чтобы  тетушка  послала  этого  вина
родителю... шикарное вино!
     - А ты попроси ее, -  надоумил  его  Макиавелли,  -  а  пока  не  теряй
времени. Помнишь, что говорит поэт: "Nunc vino pellite  curas,  Cras  ingens
iterabimus aequor" {Теперь вином отгоните заботы, завтра в широкое  пустимся
море (Гораций, кн. 1, ода 7) (лат.).}, - и, процитировав эти слова  с  видом
парламентского оратора, поклонник Бахуса жестом заправского пьяницы  влил  в
себя крошечный глоточек вина.
     Когда в пасторском доме откупоривали  после  обеда  бутылку  портвейна,
юные леди получали по рюмочке смородиновки,  миссис  Бьют  выпивала  рюмочку
портвейна, а честный Джеймс обычно две; и так как отец хмурил брови, если он
покушался  на  третью,  то  добрый  малый  большей  частью  воздерживался  и
снисходил до смородиновки или до джина с водой тайком  на  конюшне,  где  он
наслаждался обществом кучера и своей трубки. В Оксфорде количество  вина  не
было ограничено, зато качество его было очень низкое; когда же, как  в  доме
его тетки, были налицо и количество и качество, Джеймс  умел  показать,  что
может воздать им должное, и едва ли  нуждался  в  поощрениях  кузена,  чтобы
осушить вторую бутылку, принесенную мистером Боулсом.
     Но как только настало время для кофе и возвращения дам, перед  которыми
Джеймс трепетал,  приятная  откровенность  покинула  юного  джентльмена,  и,
погрузившись в свою обычную мрачную  застенчивость,  он  ограничивался  весь
вечер лишь словами "да" и "нет", хмуро смотрел на  леди  Джейн  и  опрокинул
чашку кофе.
     Однако если он не разговаривал, то зевал самым жалким  образом,  и  его
присутствие внесло уныние  в  скромное  вечернее  времяпрепровождение:  мисс
Кроули и леди  Джейн  за  пикетом,  а  мисс  Бригс  за  работой  чувствовали
устремленные на них осовелые глаза и испытывали неловкость под  этим  пьяным
взглядом.
     - Он, кажется, очень молчаливый, робкий и застенчивый юноша, - заметила
мисс Кроули Питту.
     - Он более разговорчив в мужском обществе, чем с дамами, - сухо отвечал
Макиавелли, может  быть,  несколько  разочарованный  тем,  что  портвейн  не
развязал язык Джеймсу.
     Первую половину следующего утра Джеймс провел за письмом  к  матери,  в
котором дал ей самый благоприятный отчет о  приеме,  оказанном  ему  у  мисс
Кроули. Но - ах! - он  и  не  подозревал,  сколько  огорчений  принесет  ему
наступающий день и как кратковременно будет его торжество! Джеймс позабыл об
одном обстоятельстве, - пустячном, но роковом обстоятельстве, которое  имело
место в трактире "Под Гербом Крибба" в  вечер  накануне  посещения  им  дома
тетушки. Произошло всего лишь следующее: Джим всегда отличался  великодушным
нравом, а когда бывал навеселе, то делался  особенно  гостеприимным.  В  тот
вечер, угощая  "Любимца  Татбери"  и  "Ротингдинского  Бойца"  вместе  с  их
друзьями, он два или три раза заказывал джин, -  так  что  в  итоге  мистеру
Джеймсу Кроули было поставлено в счет не меньше восемнадцати стаканов  этого
напитка по восемь пенсов за стакан. Конечно, не сумма этих восьмипенсовиков,
но  количество  выпитого  джина  оказалось  роковым  для  репутации  бедного
Джеймса, когда дворецкий его тетушки, мистер Боулс, отправился,  по  приказу
своей госпожи, уплатить по счету юного джентльмена. Хозяин гостиницы, боясь,
как бы не отказались  совсем  уплатить,  торжественно  клялся,  что  молодой
джентльмен сам поглотил все указанное в счете спиртное. В конце концов Боулс
заплатил по счету, а вернувшись домой, показал его Феркин, которая пришла  в
ужас и отнесла счет к мисс Бригс (как главному счетоводу),  которая  в  свою
очередь  сочла  своим  долгом  упомянуть   об   этом   обстоятельстве   свой
покровительнице мисс Кроули.
     Если бы Джеймс выпил дюжины бутылок кларета, старая дева могла  бы  ему
простить. Мистер Фоке и мистер Шеридан пили кларет. Джентльмены вообще  пьют
кларет. Но восемнадцать  стаканов  джина,  выпитых  с  боксерами  в  гнусном
кабаке, - это было отвратительное  преступление,  которое  не  так-то  легко
простить.  Все,  как  назло,  обернулось  против  юноши:  он  явился  домой,
пропитанный запахом конюшни, где навещал своего бульдога Таузера, а когда он
вывел пса погулять, то  встретил  мисс  Кроули  с  ее  толстой  бленгеймской
болонкой, и Таузер разорвал бы несчастную собачку, если бы она с  визгом  не
бросилась под защиту мисс Бригс, между  тем  как  жестокий  хозяин  бульдога
стоял подле, хохоча над этой бесчеловечной травлей.
     В этот же день застенчивость изменила злополучному юноше. За обедом  он
был оживлен и развязен ж отпустил несколько шуток по адресу Питта Кроули; он
опять пил много вина, как и накануне,  и,  перебравшись  в  гостиную,  начал
развлекать дам отборными оксфордскими анекдотами. Он расписывал  достоинства
боксеров Молине и Сэма Голландца, игриво предлагал леди Джейн  держать  пари
за "Любимца Татбери" против ротингдинца или наоборот - как ей угодно, и  под
конец предложил кузену Питту Кроули помериться с ним силами в перчатках  или
без перчаток.
     - Еще скажите спасибо, любезный, что  я  предоставил  вам  выбирать,  -
сказал он с громким хохотом, хлопнув Питта по плечу. - Мне и отец  советовал
с вами не церемониться, - он сам готов на меня поставить. Ха-ха-ха!
     С этими словами обаятельный юноша хитро подмигнул бедной мисс  Бригс  и
шутливо указал большим пальцем через плечо на Питта Кроули.
     Питту, может, быть, не слишком это нравилось, но в общем он был  скорее
доволен. Бедный Джеймс истощил наконец свой запас веселости и, когда  старая
леди собралась уходить, прошел, шатаясь, через комнату со свечой в руке и  с
нежнейшей пьяной улыбкой попытался расцеловать  старушку.  Потом  он  и  сам
отправился наверх, в свою спальню,  вполне  довольный  собой  и  с  приятной
уверенностью,   что   тетушкины   деньги   будут   оставлены   ему    лично,
предпочтительно перед его отцом и остальными членами семьи.
     Казалось бы, теперь, когда он очутился в своей комнате, он уже никак не
мог еще  больше  испортить  дело.  Но  злополучный  юноша  нашел  для  этого
средство. Луна так ярко сияла  над  морем  и  Джеймс,  привлеченный  к  окну
романтическим видом небес и океана, подумал, что недурно было бы  любоваться
всей этой красотой, покуривая трубку. Никто не услышит запаха табака,  решил
он, если отворить окно и высунуть голову с трубкой на свежий воздух. Так  он
и сделал. Но, возбужденный вином, бедный Джеймс совсем забыл, что дверь  его
комнаты открыта, а между тем легкий  бриз,  дувший  в  окно  и  образовавший
приятный сквозняк, понес вниз по лестнице облака  табачного  дыма,  которые,
сохранив весь свой аромат, достигли мисс Кроули и мисс Бригс.
     Трубка довершила дело, -  семейство  Бьюта  Кроули  так  и  не  узнало,
сколько тысяч фунтов она им стоила!  Феркин  ринулась  вниз  по  лестнице  к
Боулсу, который  в  это  время  громким  замогильным  голосом  читал  своему
адъютанту "Огонь и полымя".  Феркин  сообщила  ему  ужасную  тайну  с  таким
перепуганным видом,  что  в  первую  минуту  мистер  Боулс  и  его  помощник
подумали, что в доме грабители и Феркин, вероятно, увидела чьи-нибудь  ноги,
торчащие из-под кровати мисс Кроули.  Однако,  едва  узнав,  что  случилось,
дворецкий опрометью бросился вверх по лестнице, вбежал в комнату  ничего  не
подозревавшего Джима и крикнул ему сдавленным от волнения голосом:
     - Мистер Джеймс! Ради бога, сэр, бросьте трубку! О мистер  Джеймс,  что
вы наделали! - добавил он с чувством, вышвыривая трубку в  окно.  -  Что  вы
наделали, сэр: мисс Кроули не выносит табака!
     - Так пускай она и не курит, - ответил Джеймс с безумным  и  неуместным
смехом, считая весь эпизод превосходной шуткой.  Однако  на  следующее  утро
настроение  его  сильно   изменилось,   когда   помощник   мистера   Боулса,
производивший манипуляции над сапогами гостя и приносивший ему горячую  воду
для  бритья  той  бороды,  появление  которой  мистер  Джеймс  так  страстно
призывал, подал ему в постель записку, написанную рукой мисс Бригс.
     "Дорогой  сэр,  -  писала  она,  -  мисс  Кроули  провела   чрезвычайно
беспокойную ночь из-за того, что  дом  ее  осквернен  табачным  дымом.  Мисс
Кроули  приказала  мне  передать  вам  ее  сожаление,  что  она  по  причине
нездоровья не может повидаться с вами до  вашего  ухода,  а  главное  -  что
убедила вас покинуть трактир, где вы, как она  уверена,  с  гораздо  большим
удобством проведете те дни, которые вам еще осталось пробыть в Брайтоне".
     На том и кончилась карьера достойного Джеймса как кандидата на  милость
тетушки. Он, сам того не зная, действительно сделал то, что угрожал сделать:
он сразился с кузеном Питтом - и потерпел поражение.

     Где же между тем находился тот, кто когда-то  был  первым  фаворитом  в
этих скачках за деньгами? Бекки и Родон, как мы  видели,  соединились  после
Ватерлоо и проводили зиму  1815  года  в  Париже,  среди  блеска  и  шумного
веселья. Ребекка была очень экономна, и денег,  которые  бедный  Джоз  Седли
заплатил за ее лошадей, вполне хватило на то, чтобы их  маленькое  хозяйство
продержалось, по крайней мере, в течение года;  и  не  пришлось  обращать  в
деньги ни "мои пистолеты, те, из которых я застрелил капитана  Маркера",  ни
золотой несессер, ни плащ, подбитый собольим мехом. Бекки  сделала  себе  из
него  шубку,  в  которой  каталась  по  Булонскому  лесу,  вызывая  всеобщее
восхищение. Если бы вы видели сцену, происшедшую между нею и ее  восхищенным
супругом, к которому она приехала после того, как армия вступила  в  Камбре!
Она распорола свое платье и вынула оттуда часы, безделушки, банковые билеты,
чеки и драгоценности, которые запрятала в стеганую подкладку в то время, как
замышляла бегство из Брюсселя. Тафто был в  восторге,  а  Родон  хохотал  от
восхищения и клялся, что все это, ей-богу, интереснее  всякого  театрального
представления. А ее неподражаемо веселый  рассказ  о  том,  как  она  надула
Джоза, привел Родона прямо-таки в сумасшедший восторг. Он верил в свою  жену
так же, как французские солдаты верили в Наполеона.
     В  Париже  она  пользовалась  бешеным  успехом.  Все  французские  дамы
признали ее очаровательной. Она в совершенстве говорила  на  их  языке.  Она
сразу же усвоила их грацию, их живость, их манеры. Супруг ее  был,  конечно,
глуп, но все англичане глупы, а к тому же в Париже глупый муж - всегда довод
в  пользу  жены.  Он  был  наследником  богатой  и  spirituelle  {Остроумной
(франц.).} мисс Кроули, чей дом был открыт для стольких  французских  дворян
во время эмиграции. Теперь они принимали жену полковника в своих особняках.
     "Почему бы, - писала одна знатная леди мисс Кроули, которая  в  трудные
дни после революции, не торгуясь, купила  у  нее  кружева  и  безделушки,  -
почему бы нашей дорогой мисс не приехать к своему племяннику и племяннице  и
к преданным друзьям? Весь свет без ума от очаровательной жены  полковника  и
ее espiegle {Шаловливой (франц.).} красоты.  Да,  мы  видим  в  ней  грацию,
очарование и ум нашего дорогого  друга  мисс  Кроули!  Вчера  в  Тюильри  ее
заметил король, и мы все завидовали вниманию,  которое  оказал  ей  Monsieur
{Сударь (в данном случае -  титул,  дававшийся  во  Франции  младшему  брату
короля (франц.).}. Если бы вы могли  видеть,  как  досадовала  некая  глупая
миледи Бейракрс (орлиный нос, ток и перья которой всегда торчат над головами
всего общества),  когда  герцогиня  Ангулемская,  августейшая  дочь  и  друг
королей, выразила особое желание  быть  представленной  миссис  Кроули,  как
вашей дорогой дочери и protegee, и благодарила ее от имени  Франции  за  все
благодеяния, оказанные вами нашим несчастным изгнанникам! Она бывает на всех
собраниях, на всех балах - да, она бывает на балах, но не танцует. И все  же
как интересна и мила эта прелестная женщина, которая скоро  станет  матерью!
Поклонников у нее без числа. А послушать,  как  она  говорит  о  вас,  своей
благодетельнице, своей матери, - даже злодей прослезился  бы.  Как  она  вас
любит! Как мы все любим нашу добрейшую, нашу уважаемую мисс Кроули!"
     Есть основания опасаться, что это письмо знатной парижанки  не  помогло
миссис Бекки завоевать расположение ее добрейшей, ее уважаемой родственницы.
Напротив, бешенство старой девы не знало границ, когда ей стало известно  об
успехах Ребекки и о том, как она дерзко воспользовалась именем мисс  Кроули,