▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
ые глаза на улицу, точно прикидывая про себя, в каком он городе, потом надтреснуто и гулко протянул: - Н...не вспоминаю... Тогда она бросила ему скороговоркой: - Антон Иваныч Энгель, сын Энгеля... чулочной мастерской... И, передохнув, еще: - А я - Нюрка. Помните, Нюрка, Нюра, - когда еще вы студентом?.. Тогда у него лысина вдруг поползла с темени на затылок, и глаза зас- лезились, и толстые губы зачмокали смачно, и он потянулся к ней обеими руками. И она не дала, а отдала ему свои руки, сняв с груди, и он мял их не- больно, потряхивая, пожимал и, точно животом, поговаривал одно слово: - Да, да, да... Да, да, да... Да, да, да... И тут же то выдавливал из живота и выдувал вместе со словом да, то всасывал в себя короткие хорошие смешки: - Дак-ха-ка-ах, дак-ха-ках!.. А она, как запыхавшаяся девочка, только дышала шумно, сжимая дрожав- шие губы и не сводя с него своих стоячих желтых глаз. Потом он обернулся и сказал: - А это - мой сын... Володька... Пряники себе покупаем... Володька, с длинной, вылезавшей из воротника голой шеей, потной ла- донью мазнул по руке Анну Тимофевну и скучно заерзал глазами по полкам с леденцами. И из всего, что говорил Антон Иваныч и что говорила ему Анна Тимофев- на, ничего не сохранилось в ее памяти. Одно запомнила: когда прощались, взглянула она на обручальное кольцо Антона Иваныча. Было оно тоненько, поцарапано, тускло и носил его Антон Иваныч на ле- вой руке, на безыменном пальце. Глава двенадцатая. Плавным молочным кругом дыма обойдены зеленые зонты ламп, и свет от ламп волочится следом за дымом бессильный и тупой. Пожелтелые костяные шары, как слепые, неслышно и осторожно катятся по суконному полю. - Левка, помели! Левка-маркер подхватывает кий - упругий и звонкий, точно из стали - вынимает из лузы мелок - привычно, как табак из кисета - потом не спеша, с достоинством натирает кий мелом. - Я вас, Антон Иваныч, сразу понял. Такому, думаю, в рот палец - не тае... Разве Пашка Косой может с вами, а то нет... - Пашка Косой отыгрывается. Я ему десять фору всегда дам. - Ну, и кладет тоже, Антон Иваныч: вчерась о трех бортах рассчитал, словно по чертежу, так и всадил! Антон Иваныч вырывает у маркера кий и вопит: - Ставь, как хочешь! Закладывай трешку, ну?! Левка-маркер в развалочку удаляется. - Разве я говорю? Разве я говорю, Антон Иваныч? Биллиардер вы, несом- ненно, правильный... Володька берет у отца кий, долго примеривается к пятнастому битку, потом коротко ударяет. Шары носятся по зеленому полю, как оголтелый от грома табунок жере- бят. Антон Иваныч наливает в стакан пива, говорит: - Шумно ты играешь, Володька, - не в шуме дело. На, выпей. Володька смотрит пиво на свет, потом скучно тянет клейкую жидкость через зубы. Видно, как по длинной его шее медленно ходит вверх и вниз молодой кадычек. - Мало налили... За грязным окном, в знойном свете дня дрожат, громоздятся уличные шу- мы. В тени, у каменных оконниц, неподвижными кисеями повисли ошпаренные солнцем толкуны. В биллиардной тихо стынет кисловатая плесень. Антон Иваныч смотрит на часы: - Ну, я поехал... Володька кривит улыбочку, показывая коричневый оскал, и говорит немо- лодо: - Любовь крутить? Антон Иваныч натягивает чесучевый пиджак, поправляет галстух, отхар- кивается, плюет, растирает плевок подошвой долго и шумно, говорит, слов- но жует халву: - Чорт тебя знает, Володька, в кого ты? Пьешь пиво, да и водку, поди, потихоньку с девчонками ходишь, а из реального выставили... - А вы за ученье внесли?.. Дайте-ка лучше на папиросы... Антон Иваныч кидает на стол полтинник, одергивается и выходит на ули- цу, потрясывая отвислым, мягким животом. Володька подмигивает маркеру: - Разобьем пирамидку?.. Неустанно стонет пестрая улица. Мечется стон ее по дворам, раскалыва- ется дверьми, застревает в окнах. Беспокоит, влетев в комнату, Анну Ти- мофевну, торопит, теребит ее неотвязно. Проворно снует в руке Анны Тимофевны блесткая игла, быстро бегают пальцы по ломкому шелку, мнется, выгибается на коленке каркас. Прекрасная получилась у Анны Тимофевны шляпа, - пышная, кружевная, взбитая, как яичный белок, и ленты лиловые падают с примятых полей на плечи, точно кольчатые змеи. И такие роскошные вокруг тульи цветы! А накидка у Анны Тимофевны песочно-розового цвета, такая нежная, и расшита горящим аграмантом, по краям и воротнику. А юбка - совсем как новая (никогда не подумаешь, что перевернута) и колоколом. Правда, дав- ным-давно не носят уже накидок и не шьют юбок колоколом, но, ведь, Анна Тимофевна вовсе не так молода, чтобы гнаться за модой. Довольно того, что она наденет пояс из бледно-зеленого атласа с массивной бронзовой пряжкой в камнях, прозрачней изумруда, и возьмет зонт, перевитой на краю гирляндой роз. Он сохранился у нее с давних лет, этот зонт. Она оденет- ся, как подобает немолодой вдове - просто и со вкусом. Конечно, ей рано еще рядиться в темные краски. Ей очень к лицу розоватые и песочные мате- рии. В этих цветах лицо ее кажется даже моложавым. Право, вспомнить, как она не узнала себя, придя от дантиста и взглянув в зеркало! Так хотелось все время смеяться, блестя эмалью ровных, гладких зубов, не отходить от зеркальца, говорить и улыбаться самой себе от радости и неловкого ощу- щенья полного, жесткого рта. Удивительно, что вставные зубы расправили не только морщинки вокруг рта, но, кажется, и на лбу и под глазами. Все лицо Анны Тимофевны разгладилось, будто налилось молодыми соками. Впро- чем, это уж только кажется, право, кажется! Да и не в том дело, что на лице Анны Тимофевны сгладились морщинки. Важно, что тупую, неуемную боль под ложечкой как рукой сняло. Только ради этого и вставила она себе мас- тиковые зубы. С каждым днем теперь лучше и бодрее чувствует себя Анна Тимофевна. Недаром ей всегда думалось, что доктора прекрасно знают, как лечить больных, и все несчастье в больных, которые не слушают докторов. Ах, как жалко, что у Анны Тимофевны это маленькое, тусклое зеркальце! Непонятно, как до сих пор не пришло ей на ум завести себе настоящее зер- кало? Ну, что увидишь в этаком осколке? Неудобно же ходить всякий раз в комнаты хозяина. И так он усмехается в свою жирную бороду, когда встре- чает Анну Тимофевну. И откуда у него такая жирная борода? - сам постный и сушеный, а борода густая, кольчатая, путаная. Усмехается, даже нелов- ко. Старик, а такой... Антон Иваныч бороду бреет. Ах, да, Антон Ива- ныч... Как это он тогда посмотрел и говорил: а, ведь, вы интересная жен- щина, Анна Тимофевна... Ах, какая досада - нет зеркала! Может сделать ленты подлиннее, чтобы завязывать бантом?.. Быстро снует игла в проворных руках, неотвязно торопят, зовут уличные знойные стоны, гулкими комьями врываясь в окна. Скорее, скорее! Но как радостно, как весело спешить! Шуршать материями и кружевами, собирать в кулак хрупкую косу, нацеплять галстух и брошку, нащупывать холодной серьгой с бирюзами заросшую мочку уха, подобрав живот, затяги- вать пояс с такой роскошной, прочной пряжкой! И вон на улицу, бойкую, как горная речка, где нельзя итти, где надо плыть, как в бударке - вот-вот зачерпнешь воды, вот-вот перевернешься. И вот она несется в качкой, утлой бударке, и парус ее расцвечен гир- ляндой красных роз, и сама она - песочно-розовая, зеленая, лиловая, си- няя, широкая, как колокол, в лентах, аграмантах, позументах и кружевах. А кругом - прасолы, шулера, с глазами, как рулеточный волчок, разбит- ные, вострые извозчики, зазывалы, шинкари. - Эй, паря! Держи лошадей, понесут! - Салоп, ходи к нам, хорошо купим! - Го-го-ооо!... Отдирай, примерзла! - Бросила гостиницы, пошла по номерам! Скорее из качкой бударки, скорее в сторону, в тихий переулок. Там, как устойчивый, ровный баркас, распустить все паруса и сонно плыть мимо мирных, слепых домов. Что в том, что мальчуганы перестают играть в козны и, разиня рот, глядят на Анну Тимофевну? Что в том, что сокрушенно кача- ет головой какая-то старуха? Анна Тимофевна несет себя в своем наряде торжественно, достойно, Анна Тимофевна идет по делу. Вот дом, у которого бросит якорь баркас, и вот ворота, через которые войдет и выйдет Анна Тимофевна. На круглой верее набита жестяная дощечка, и там, куда еще не доползла кочковатая ржа, можно прочесть: ...такъ же предсказываю любовное отношенiе одного лица къ другому и проч. Плата за сеансъ 50 коп. въ зависимости отъ подробностей. Выйдет Анна Тимофевна перед сумерками, когда из-под воротен, высуня языки, начнут вылезать отощавшие псы и навстречу холодку палисадов рас- пахнутся ставни тесовых домишек. В трепете и нежности она закружится по уличкам, закоулкам и садам, через город, который вдруг вырос из-под земли, большой, прекрасный, пол- ный необычайных людей, красивых и добрых. Обнять бы, обнять бы людей, обнять дома, сады, покормить и потрепать за уши всех псов, таких потешных, ласковых, глупых. Встретить бы старую, старую подругу, расцеловать ее, рассказать ей обо всем - о чем расска- зать? - а так, прошептать два слова, или три, вот так: знаешь, скоро ре- шится. Все, все решится! Ах, как же она не замечала, как же не замечала Анна Тимофевна, что на акациях уже стручки!.. И правда, скоро все решилось. Собрались ехать на лодке на подгородний остров. Антон Иваныч подстриг усы, надел вымытую панаму. Анна Тимофевна приш- ла расцвеченная, гофрированная, крахмальная, в бархотке на шее, в бирю- зовых своих сережках, вся в бантах, розетках и воланах. Володька, подсаживая ее в лодку, изогнулся складным аршином, спросил хриповатым баском: - Вы, мадам, в Париже обшивались? - Не дури, - сказал Антон Иваныч. - А шляпка у вас бо марше алле ву д'ор? Это самая теперь модная... Антон Иваныч засмеялся. Анна Тимофевна украдкой взглянула на Во- лодьку, потом спросила Антона Иваныча: - А Володя и по-французски может? - Ничего он не может, дурак растет. - О, как же, мадам, ву зет тре галант, перфект, поссибель - отлично говорю, а папаша только из скромности и от зависти... Анна Тимофевна старательно укладывала кошельки и пакетики под лавку. Антон Иваныч посмеивался, с присвистом всасывая в себя короткие кусочки воздуху. Потом спросил: - Вы природу любите? Анна Тимофевна не успела подумать, что ответить, как Антон Иваныч на- чал объяснять: - Ну, лес там, вода, цветы, все такое... Анна Тимофевна опустила голову, завозилась на дне лодки с узелками. - Ну, как можно, папаша, вы же видите, что мадам понимает!.. Антон Иваныч опять засмеялся. Потом молчали до острова. Володька сидел в веслах, отец правил кормо- вой лопатой. Анна Тимофевна лицом к корме, следила за водяными кругами, катившимися от лодки. Иногда ее глаза перебегали на руки и голову Антона Иваныча, но взор тотчас соскальзывал в воду, быстрее капель, стекавших с весел. Остров короткой глиняной ступней упирался в воду, и только ступня эта была голой и гладкой. В немногих шагах от воды дружно дыбился сочный тальник, густой и путаный, как шерсть, податливый и мягкий. Точно окуну- тая в воду, лоснилась и млела жирная листва. Сверху тальник накрывала неподвижная сетка мошкары. Хорошо было смотреть, как сетка подымалась и редела, когда расступал- ся тальник, хорошо было ступать по прутьям, пригнутым ногами Антона Ива- ныча и покорно лежавшим на топкой глине. И разве не тонул в зарослях и чаще веток почти неслышный звон мошкары? И разве не в первый раз за всю жизнь увидела Анна Тимофевна, как цветут травы, как кружит ястреб и рас- черчивает небо береговой воронок? Как не опьянеть в зеленой гуще тальника, где ничего не видно, кроме неба и листьев? Как не закружиться голове от прохлады стоячей воды и от крепкого, как пиво, запаха глины? Ах, да, пиво. Анна Тимофевна никогда не пила спиртного и не могла по- нять, как уговорил ее Антон Иваныч выпить стакан пива. И теперь чуди- лось, что еще не вышли из лодки, и что по небу расходятся и плывут водя- ные круги, и что тальник растет, как отражение в реке - листвой вниз. И голос Антона Иваныча гудел где-то наверху, над головою, и отделить его от звона мошкары, тальника и неба было нельзя. - А я уж беленькой, чистенькой, - говорил Антон Иваныч, наливая в чайный стакан водки. И продолжал: - Да-с. Жизнь была у меня славная. Ездил я по участкам, строил мосты, получал суточные. А вернешься домой - сын растет здоровый, хозяйство - сад у нас был, оранжерейка - а тут юг, солнышко, виноград, жена... Жена у меня была... Да, что, Анна Тимофевна, жена была... Эх... И так это, знаете, сразу: не было, не было и вдруг - чахотка. Откуда? Почему? С ка- кой стати чахотка? Через год - нет жены. Тут пошло. Володька сорванцом стал, дом продали, деньги - чорт их знает, куда ушли!.. Э-эх! Антон Иваныч налил водки. - Анна Тимофевна, а? Напрасно, выпить - это целебно. Да-с. Теперь по- думаешь - даже не верится, неужели так жить можно, а? Придешь, бывало, взглянешь ей в глаза, и она взглянет, и все, и больше ничего... Чорт... Он завозился, подминая под себя охапки тальнику. Анна Тимофевна перебирала пальцами ленточки и розетки. Глаза ее оста- новились. Володька ушел бродить по острову, и свиста его, криков и визгов уже не было слышно. - Препротивно теперь я живу, Анна Тимофевна. А остановиться... оста- новиться не с кем. Володька тоже мерзко живет, в отца живет. И ему тоже противно, конечно. Ему еще призор нужен, мать нужна, материнская ласка. От меня ему какая ласка? Мне самому ласки надо... Без женщины, без серд- ца женского пусто... Пусто, Анна Тимофевна... Антон Иваныч мотнул головой, проглотил водку. Потом заглянул в лицо Анне Тимофевне, подсел ближе. Плечом покатым и широким прикоснулся к ее руке. - Сердце женское, Анна Тимофевна, главное женское сердце... Он придвинулся еще. Вдруг вскочил на колени, схватился за стакан, шумно глотнул. - Что же вы молчите, Анна Тимофевна? Неужели вам нечего сказать, а? Нечего?.. Тогда, словно из последних сил, приподняла Анна Тимофевна голову и проговорила: - Антон Иваныч... Он невнятно переспросил: - Что? Нечего? Она начала опять, чуть слышно: - Антон Иваныч... Но он тяжело ухнул наземь, перевернулся на спину, просунул голову под ее руку и улыбаясь отвислыми губами, обдал ее лицо горячим, прокаленным водкой дыханьем: - А, ведь, у нас что-то было, а? Давно, давно, а? Как это, а? Нюра, Нюрушка, что?.. Он искал ее взор, старался заглянуть ей в лицо, крепко сжав ее руки, отводил их в стороны, размякший, красный и душный. Она сидела прямая, вытянувшаяся, вся разряженная, накрахмаленная, под шляпой в цветах и лентах. Дышала так, будто на всю жизнь хотела наб- раться этих пряных, пьяных, прелых запахов глины, пива, тальника и стоя- чей воды. - Что-то у нас, ведь, было, а? Нюруш, а? Он обхватил ее крепко, точно хотел раздавить. Тогда она уронила голову ему на плечо и зарыдала. Ленты, розетки, кружева, оборочки и воланы колыхались и вздрагивали, как на ветру, и плечи ее толкались в грудь и лицо Антона Иваныча. А он мял ее платье, осевшим, большим своим телом, валил ее в сочный тальник, бормотал неразборчивое, пьяное... Потом, в лодке, когда возвращались в город и Анна Тимофевна нежно и стыдливо посматривала ему в лицо, Антон Иваныч хмельным тяжелым языком сказал: - Володя, я, знаешь ли, женюсь. Володька бросил весла, обернулся, прищурился на отца. Плюнул в ладо- ни, присвистнул через зубы, опять взялся за греблю. - Володя, не шутя, женюсь. - Уж не мадам ли сватаете? - Не дури. Сделал предложение Анне Тимофевне. Весла булькнули глубоко в воду. Володька вскочил на ноги. - Что? Что? - вскрикнул он. Потом перевернулся, показал пальцем на Анну Тимофевну, присел на кор- точки и провопил: - Мадам, ма-да-ам! Ух-ха-ха! И вдруг неудержимым закатился смехом. Над водою, под высоким небом, от острова к берегу катились, догоняя друг друга, взрывы его хохота. Он задыхался, как в коклюше, ловил и гло- тал воздух, точно рыба, вытащенная из воды, хватался за грудь, бока, жи- вот, сначала стоял раскачиваясь и качая лодку, потом присел на скамью, потом повалился на дно лодки и все хохотал, хохотал, и все силился еще раз выговорить одно слово, которое повергло его в этот невыносимый смех: - Ма-да-ам! Антон Иваныч бормотал обидчиво и грозно: - Шарлатан!.. Дубина!.. Перестань, говорю, олух!.. Анна Тимофевна виновато оправляла на себе оборочки и смотрела в сто- рону. Лодку несло по течению, следом за упущенной кормовой лопатой. Глава тринадцатая и эпилог. По утрам, чуть занимался рассвет, Анна Тимофевна забирала с собой платье и босиком прокрадывалась мимо Антона Иваныча, в сени. Там одевалась, запирала сенную дверь снаружи висячим замком, переки- дывала через плечо ременную лямку и бежала на базар, волоча за собой те- лежку. По улицам торопились торговки с лотками, корзинами, широкозадые и де- белые, с перетянутыми круглыми животами. Они голосили, остервенело наб- расывались на возы, рвали и тянули на стороны кочны, капусты, куриные потроха, помидоры и истошно ругались. И Анна Тимофевна вместе с ними стервенела, ругалась, пробивала кула- ками дорогу сквозь полнотелую толпу - сухопарая, ловкая, скользкая, как угорь. Потом увязывала в тележке корчаги, кадки, мешки и тянула кладь домой, под перекрестной лепкой бранью торговок: - У-у-у, жила дьяволова! Нахапала!.. Дома, в сенях, Анна Тимофевна снимала башмаки и шла в кухню. Когда на улице поднимался шум, Антон Иваныч начинал кашлять и пле- ваться. Потом кричал: - Анюта! Пива! Она бросалась на погребицу, приносила пива, маринованой вишни, расс- тавляла посуду на табуретке у изголовья Антона Иваныча и спрашивала, не- уверенно улыбаясь: - Выспался, Тонечка? Он лежал, сбросив с себя одеяло, в белье, раскинув ноги и потирая ла- донью дряблую, мешковатую грудь. Цедил сквозь зубы неторопясь пиво, постреливал в потолок вишенными косточками, курил папиросы и кашлял. Приходил с сушилок Володька, тоже в одном белье, подсаживался к отцу, закуривал и недовольно гундел: - Опять не готов самовар? Сколько раз говорилось, мадам, чтобы чай был готов во-время?.. - Угли, Володенька, сырые, не раздуешь никак. - Сырые. Надо сушить... Чай пили полулежа, не одеваясь, покуривая и перекидываясь тягучими словечками. Анна Тимофевна, перетаскав в свою лавчонку привезенные с базара мешки и кадки, открывала торговлю. Босякам, поденщикам, водолеям с реки божи- лась, клялась, что за сто верст от города не купишь дешевле, что во всем городе нет таких точных весов, как у ней, а о своей пользе она и не ду- мает. Это правда, что она не думала о своей пользе. В полдень в лавчонку входил Антон Иваныч, за ним его сын. - Ну, как, купчиха? - говорил Антон Иваныч. - Ничего, Тонечка, вот воблу теперь покупают очень хорошо. - Воблу?.. А не завести ли вам омаров, а? Теперь сезон... - А что это, Тонечка, омары? - Великолепная, Анна Тимофевна, вещь. Помнишь, Володька, а? На юге-то... - Может, здесь их и нет совсем, Тонечка? - Ни черта в этой дыре нет, Анна Тимофевна, да-с... Дайте-ка мне руб- лик, полтора... Пойду схожу насчет должности. Сегодня в службе тяги обе- щали... Когда уходил, на качкий прилавок взбирался Володька и клянчил: - Мамочка, дайте рублик! Ну, право-слово, последний раз... на этой неделе. Ну, мамочка, мамуленочек!.. И, получив, с топотом вылетал на улицу: - Вот это мадам! Гран мерси баку! Антон Иваныч, отдуваясь и сопя,

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє