▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
или молотками по ногам, даже день каторжанина глядел на него, а он стыдил... Гнев взбурлил кровь, и кисть хрустнула в руках. Пимен, как ножом, вы- резал ею укоряющие глаза, вытянул скулы и долго не отрывался от глазниц. Заглушал зыбь тревоги и от полотна отступил тихо, нагнув голову, будто ждал удара. И глаза Кандальника ударили его: в них расцвела страдальческая улыб- ка. Рука казалась вскинутой придушенными слезами. Рот бредово лепетал: - Как же? Меня, в кандалы? И закуют? - Да, такого закуют и сгноят, - жарко шепнул Пимен и, словно струпья, снял кистью с глаз улыбки. Преодолевая судорогу, гневно переносил волнующее из груди на полотно и верил: Кандальник прозреет, станет волною, посланной разбить или раз- биться. Но Кандальник вновь глянул на него одинокой каплей: потерял силу размаха океана и всхлипами заглушал свои, только свои, муки. С головы Пимена на спину хлынули ледяные капли. Он вперил взгляд в ненужные ни ему, ни толпам выцветшие глаза и стал оглядывать окно, ноги мольберта и пространство между собою и полотном. Сам воздух восстал про- тив него, бывшего батрака, рабочего, арестанта... Сам воздух дергал руки и порошил глаза, чтоб желанное не ожило на полотне. Бросил кисть и метнулся к двери, к окну, к двери и обратно. Пол загу- дел под ногами. Со стен сто тридцать зрачков крест-накрест прострелили его тревогой: опять он вздыблен, опять мечется и стонет в стременах? Опять неудача гонит его на новые дороги? А они, глаза, останутся на сте- нах набросками, не оживут на полотне, не будут бороздить криками лиц, глаз и сладкую одурь выставочек и затекающих слюною витрин? Когда же?.. Ведь, мастер их вот, здесь. И вдруг они сжались и замерли. Пол смолк под ногами, тень мастера срослась с полотном. Шея его вытя- нута. Жилы вздыблены. Глаза горели, росли. И глаза Кандальника росли. Оба они, живой и нарисованный, близкие, родные, глазами кричали друг в друга: - Ты продал меня сытым!.. - Нет, нет! Ты мне дороже всего, не клевещи! - А не ты просил продать что-нибудь из картин? Или я для тебя тоже "что-нибудь"? Стыд как бы обнажил череп Пимена, стегнул по нем ледяными крупинками, и глаза его повлажнели: - Да, да... я забыл, что и тебя могут продать... повинен... С полотна: - И еще: ты узнал, кто меня купил, вспыхнул, но не пошел искать меня. Из глаз Пимена: - Да... и это... да... С полотна: - И еще: ты радовался, что за меня дали много денег... Из глаз Пимена: - Нет, нет, я радовался возможности работать... Ты же знаешь: я ни- щий... С полотна: - А на автопортрете ты нищий? Мне легче было на каторге, чем быть проданным тобою и висеть пред глазами врагов. Из глаз Пимена: - Я не вешал тебя там, я не продавал тебя... Пойми ты: болезнь. С полотна: - Не оправдывайся! Ты к кисти шел от тюрьмы, от фабрики и завода. За- был? Я, это - ты... А ты написал себя же в кандалах, продал врагам и опять начал писать... Тысячи лепечут о нашей силе, о нашей борьбе, о не- избежности нашей победы, но самые жгучие слова о нас, слова-орлы слетают с их уст воронами, воробьями... И ты хочешь быть таким? Из глаз Пимена: - Ты не смеешь... я не продажный... я не стану таким... С полотна: - Ты был похож на такого... ...Грохот наружной двери и ворвавшиеся в коридор звуки шагов оборвали спор. Пимен выпрямился, и глаза Кандальника погасли. Шаги вот, вот... Минута - и войдет Феля, а с нею еще кто-нибудь... и увидят позор Пимена, услышат с полотна крик об его измене... Он схватил кисть, краски, черно- тою лихорадочно затянул глаза Кандальника и отошел. Шаги прокатились мимо. Волнение схлынуло, и глаза потянулись к полот- ну. Кандальник бил веками о муть мазков, силился сорвать ее и увидеть. Пимен накинул на него занавеску, отошел к окну и прислушался к себе. В груди щемило тлеющей горечью. Глаза вновь поползли с подоконника на пол, к ногам мольберта и замерли на занавеске против глазниц... ...На перекрестках всех дорог Пимена стал Кандальник. Рука вскинута, а слепые, зияющие чернотою, глазницы трубят: - Когда я увижу фабрики и заводы?!. 1923 г. Вл. ЛИДИН ПОВЕСТЬ О МНОГИХ ДНЯХ I. Были годы метельные, были дни сизо-молочные; ночи пушистые, цыганс- кие. Русская метель, исконная, все мотала, мотала жемчужными рукавами над городом, над вокзалами, над путями дольними. В дольний путь уходили экспрессы; на вокзалах, под сиренево-мутным светом, прощались у междуна- родного: за зеркальными стеклами было светло, тепло, покойно; проходил проводник; зимние розы в шелковой бумаге пахли слабо: меха, розы, запах шипра. Молодожены ехали во Флоренцию; адвокат в Киссинген - отдыхать, лечить желудок; представитель фирмы возвращался в Берлин; социал-демок- раты - на с'езд; пока что бегали с чайником за кипятком. Метель мела, поезд ревел, шел: путь ночной, инейный. В вагоне-ресто- ране пили кофе, вино; пахло сигарами, жарким; кофе плескалось; в купэ уже спускали на ночь синие чепчики на фонари. Молодые стояли у окна, на полутемной площадке, щека касалась щеки; смуглая парча искр лилась в му- ти за окном. Проводник стелил свежие, холодные простыни; представитель фирмы играл с адвокатом за маленьким столиком в безик; поезд шел, шел, качался, ревел; зимние полустанки, станции с жидким светом, с киосками с веерами газет, с пожарскими котлетами, над которыми склонился котелок коммивояжера. За станцией - город, черный, затерянный; голодные извозчи- ки в саночках расписных; два-три огня. Кто жил в этом городе, чем жил, кого любил, кому молился? Люди утром просыпались в провинциальном горо- де, видели иней, мохнатые проволоки; крестились, зевали; ставили самова- ры, пили чай; шли в церковь; шли на службы; стряпали; щелкали в клубе на биллиардах; пили водку с тостами либеральными - за просвещенное земство; возвращались, заваливались; одни петухи не спали, сторожили, переклика- лись. По ночам ревели экспрессы, приходя, отходя; телеграфные столбы ны- ли сыро. Поезд шел дальше: утром вдруг светлело солнце, снег бурел; про- езжали ночью в каретке через Варшаву золотую, бессонную - через спящую Вислу. Потом были: Берлин, серокаменный, двуглавый, императорский - па- ноптикумы светились, такси крякали; Генуя, крикливая, синяя Адриатика - три ступеньки в фьезоде, где терпкое вино, запах лука; горбоносый Рим и лавочки антикваров за Тибром: куски тканей, эмаль, стертая драхма Юсти- ниана; стеклянно-синяя Венеция со своей стоячей водой, лагунами, зелено- ватыми на закате, - у окна гостиницы смотрели молодожены на зеленый ве- нецианский закат - и жизнь вставала долгими годами любви, содружества, счастья... Адвокат утром ходил к источнику, пил горькую воду ракоччи, делал мо- цион - пять раз вперед-назад по аллее, - на склонах темнели руины, замок Боденлаубе, с Шварцвальда дул ветерок: Шварцвальд лежал позади отрогами черно-зелеными, скатами, глушью, тенью Гейне. Представитель фирмы в Бер- лине сидел в Винтергартене, поглаживал белый усик, на сцене проходили солдатики, отдавая честь, с круглыми задами, косилась задорным глазом: милая Мицци, которую ожидал за столиком; мотор вез их через город, сквозь аллею Побед, где стояли каменные, каменновзорые императоры. Поли- тический деятель в салоне двум дипломатам, одному патеру развивал теорию экономического сближения, - патер качал головой, после ужина были: тан- го-америкен, танго-аргентин, ту-степ. В провинциальном городе гласные думы обсуждали в седьмой раз вопрос о канализации; гласные разделились на партии: на одну встала бюджетная ко- миссия - либералы, на другую - правые: жили без канализации испокон с выгребными ямами - проживут еще сто: лучше деньги ассигновать на чи- тальню трезвости. В городе строили читальню трезвости, в винных лавках торговали, стояли очереди. В жандармском отделении сидел полковник в си- них штанах, жандарм с седыми подусниками прогуливался по вокзалу. Деревни лежали в снегах, поезда проходили мимо: горбатые крыши, овины в снегу, журавли колодцев, торчащие в небо. Мужики у волостного толпи- лись, стояли розвальни: вызывали судиться, отчитываться, собирать недо- имки. Государь, с пробором, в гусарском ментике красном, смотрел со сте- ны: мужики снимали шапки, крестились, чесали лохматые головы, тяжелые от забот; жеребята жались к шершавым матерям бездумно. Мужики от заботы шли в винную лавку - сиделец давал сдачу грошики; назад ехали с песнями, розвальни раскатывало. На постоялом, у целовальника требовали еще пуза- тый зеленый стаканчик; в лесах подвывали волки; на небе была комета, павлиний хвост свешивая: обещали глад, мор, засушье. Комета плыла мед- ленно, серебряной кистью расписывая небо. В деревнях появились кликуши, пришел поп-растрига Григорий, предвещал муки адовые, бабам брюхатым быть жабами, лягушками; мужикам - итти на войну. Мужики шли в винную лавку запивать комету, предсказ. В Москве иней падал алмазно, дрожал над Тверскими, Ямскими, Всехс- вятским. По Тверским вдоль звякали глухари, тройки везли к оранжево-зо- лотистому Яру: в расписных санях сидели Зоя Ярцева, прелестная, темног- лазая, адвокат, актер Васин, приват-доцент Якорев. Зоя куталась в мех, следы грима еще были у глаз, подведенных, затаенно-цыганских. Адвокат, в распахнутых боборах, под которыми белоснежная фрачная грудь сияла, нак- лонялся, говорил на ушко, глаза Зои становились темнее, туманнее. Васин, простачек, хохлился - в Праге выпили, настраивался выпить еще; Якорев говорил, спорил сам с собой, вытягивал руку патетически; выбритый, с се- ро-желтыми волосами, гладко притертыми от пробора, с личиком скопческим в продольных морщинках. Премьера, где Зоя выступала, имела успех: автора вызывали, вызывали Зою; с автором за руку она выходила кланяться. Автора повезли ужинать в клуб: в старомодной визиточке, опьяненный, волшебный глядел сквозь чудесный туман, - все были ласковые, близкие, добрые. По- дали шампанское, с соседних столиков оглядывались - жизнь восходила чу- десно, умопомрачительно, обещала радость, славу, богатство. В третьем часу с женой под руку возвращался пешком по черным улицам московским; снег выпал, белел; деревья над Пречистенским, над укутанным в снег Гого- лем, нависли коридором белым, кружевным; от Храма Спасителя вскоре пах- нуло широким ветром, простором: весна шла. С женой под руку, в старой шубке, милой, знакомой, - вышли к реке. Замоскворечье лежало во мгле тончайшей; зубчатая стена, башни терялись; дворцы императорские стояли темные, великолепные. Ветер над рекой проносился. Так стояли, прижав- шись, как в дальние годы, когда впервые сблизились милые уста, покорные. В театре огни уже потушили, было черно, зияла сцена. Журналист в редак- ции, грудью на столе, писал рецензию: в пьесе не было действия, плохо очерчены основные фигуры; Зоя Ярцева тона не нашла. В Праге, уже персиковой от приспущенных штор, в кабинете все еще бан- кет продолжался: знаменитого французского поэта, вислоусого, чествовали; кстати говорили о великом содружестве России и Франции. Поэт чокался ма- кал усы, держался за печень, смотрел осовело, поправлял брюки сползав- шие. Журналист с карандашиком пристроился сзади, просил высказать свое мнение о великой русской литературе; другой, с другого бока сладкоголосо допрашивал: возможна ли европейская война. Война была возможна, русская литература была великой. По лестнице вестибюля, по красной дорожке, спускались медленно; цвели гиацинты в горшках, мохнатые гортензии; из- возчики у под'езда приплясывали, лошади под попонами, с курчавыми от инея мордами, ожидали. Развозили вскоре - в снег, тьму - парочек, скуча- ющих и влюбленных. У Яра был номер программы 15-й, предпоследний: негри- тята выстукивали чечотку, отщелкивая подошвами. Столики белели, шампанс- кое зацветало золотыми цепочками. Зоя Ярцева, адвокат ужинали за сдвинутыми столиками в компании: Мэри Рундальцева, выкрасившая волосы в рыжий цвет, разведенная жена адвоката, кокаинистка, картежница; миллионер Крушинский, с бородой ассирийской, под третьей опекой, с автомобилем оранжевым, виллой с плафонами, распи- санными знаменитыми. Адвокат говорил тост: за женщин, за искусство, пластрон фрачной рубахи его выгибался; египетские папиросы обрастали пу- шистым пеплом. Струны лились мучительно. Некая мечтательность, хмель проплывали. В черной открытой машине ехали дальше: в Стрельну. Иней вспыхивал, елки под снегом стояли рождественские. Крушинский, выставив бороду, гля- дел туманно, не отрываясь, в черные порочные глаза; рука его коснулась мягкого колена: нога не дрогнула, Мэри глядела мимо, улыбаясь тайно. Зоя подставляла ветру худое напудренное лицо, больные глаза прекрасные, вяло обведенные, распахнула шубку, жемчуг на шее матово дымился. В Стрельне сразу пахнуло сырым теплом, хрустящим запахом жаркого; черные поддевки суетились, меха, бобры, соболя спадали на их руки. Зеркало погружало в ртутную глубь: плечи женщин, открытые, фраки, ногу в шелковом чулке, в лаковой туфельке. Вниз сходили медленно: к гротам. Розовый студент в зе- леном тугом сюртуке посмотрел, пригубил из стаканчика. Парочки сидели в гротах, красное, зеленое, желтое - вспыхивало в рюмках, бокалах, стака- нах. Румынка, в пестром платке, глядела вниз, со складкой на белой сли- вочной шее. Под пальмами пили кофе, кофейник плевался под стеклянною крышкою; разминали на небе терпкий маслянистый ликер. Адвокат утром выступал защитником в нашумевшем процессе: дело об от- равлении знаменитой королевы бриллиантов, - королева бриллиантов ката- лась на скетинге, познакомилась, влюбилась: недавний учитель, с перхот- ным пробором, разодравшим липкие желтые волосы, отравил ее. На скетинге катались по-прежнему: колесики шуршали ровно, асфальтовый лед серел, старичок выделывал па. Мэри из Стрельны звала дальше: возбужденные лике- ром, с бьющимися сердцами от черного кофе ехали сквозь жемчужную ночь дальше. В ночном трактире играли два гармониста; Стеша, некрасивая, с глазами прекрасными, выступала, подбоченясь. Рассвет в колючем инее мут- нел, возвращались назад в город: курчавые тройки, любовь цыганская. В городе люд уже спешил; пахло хлебом; адвокат заезжал домой умыться, пе- ременить сорочку - перед выступлением. Присяжные в буфете суда пили чай; подсудимого везли в суд: рыжебровый, веснущатый, он глядел на все равно- душно - от кокаина отвыкал, томился. В последнем слове заявил вдруг, что королева бриллиантов была больна, его заразила - в суде всполошились, дело подлежало доследованию. Город уже служил, торговал; на ипподроме проезжали беговых лошадей, спицы американок сияли; в утренних кафе по- тертые молодые люди черкали беговую афишу пометками. В деревнях трубы дымились, мужики ехали в лес, в суд. По Кронверкско- му в черной карете проезжал великий князь: часовые у дворца каменели. Знаменитый мистер Крукс давал матч бокса: в мутной зале, со стеклянным потолком, запрыгал, замахал кожаными кулаками; противник тоже запрыгал, норовил ткнуть под ложечку; наконец, изловчился, ткнул; мистер Крукс упал, лежал восемь секунд - на восьмой вскочил, снова запрыгал, ударил противника в ухо: противник упал, лежал 13 секунд - мистер Крукс был по- бедителем. II. Адвокат, Мэри с курорта едва выбрались; вещи их швыряли; на вокзале сидели на вещах; с мерным топотом, под трубы, маршем торжественным ряды проходили, каски прокалывали небо. Двуглавый орел простер крылья: под крыльями собирались в поход, трубили, плакали, уходили. Артиллерия гро- мыхала. Громом грознейшим раскатывались барабаны: сухим треском тревоги. На седьмой день, изнуренных, наконец, привез товарный в Москву. В Москве площадь была забита подводами - лошадей метили, вымеряли, забирали; офицерам давали дорогу. Адвокат ехал на извозчике - навстречу проходили ряды со штыками; вечером, под вспыхивающей рекламой, читали последние телеграммы: русские войска двигались, враг бежал. Черная толпа по Тверской ползла взад-вперед; вывески вспыхивали, офицеров качали; в клубе обнимались, жали руки - за сдвинутым длинным столом, с остатками осетрины, салата - говорили речи. Под председательством генерала на экстренном закрытом совещании промышленники поклялись: все отдать на за- щиту страны - перевести фабрики, заводы на военную ногу, - требовали: заказов, авансов, ссуд. Фабрики задымились, окутанные дымом чернейшим, - лягушечья ткань полилась, свинцовые брелочки, латунные пуговки, костыли прочнейшие - заколотилось, растянулось в машинах, аккуратно складыва- лось. Из деревень самарских, симбирских, рязанских, тамбовских - гнали, бабы выли, - мужики шли серьезные, трезвые: грузились. Лето было сушли- вое; поезда длиннейшие увозили: от полей родных, деревень, пахоты. Ар- тиллерия уже стучала, распахивала новую пахоту. В казармах лежали впо- валку, в дыму махорочном: утром выстраивали, гнали за город; за городом бегали, ложились, окапывались, стреляли. Зарево над землей далеко полы- хало - шли болотами, по шоссе, - обозы растягивались; на обочинах приса- живались, разматывали онучи, примачивали стертые ноги. Поезд серый, санитарный, шел ровно; в поезде Мэри, в косыночке, еха- ла, распоряжалась, обедала с врачами, сестрами в вагоне-столовой. Уже много погнали тамбовских, рязанских, симбирских - привозили их серые по- езда назад: в белых чалмах, в марле, с культяпками, на костылях; грузили в вагоны трамваев, студенты суетились. Корявые, больные, перевязанные сидели у окон, смотрели: город сизел, мужчины с женщинами в мехах проез- жали в санях, окна магазинов светились; из трамваев перетаскивали в ла- зареты: в лазаретах лежали, писали письма, глазели в окна; нарядные дамы в косыночках сострадали, писали письма на родину. Спустя месяц - блед- ные, небритые - выползали, ковыляли с костылями, мешали проходящим. Другие шли на смену, лежали в окопах, свертывали собачьи ножки, стре- ляли, лезли на горы в снегах, втаскивали орудия на себе; сырые облака вздувались из расселин влажными брюхами, серый мышастый неприятель отс- тупал, виднелся в долинах - уползал змеями обозов, бросал раненых; плен- ных гнали толпами. Рязанские, тамбовские шли дальше: по горам, долам, в снегу - завоевывать, побеждать. Санитарный поезд пришел на станцию, стал, поднял флаг. На фронте было тихо, пока постреливали; мимо проходили, проходили поезда: в поездах пе- ли песни, топили печурки, топали лошади, стояли на платформах укутанные орудия. Санитарный заскучал - наступления не предвиделось, неприятель отсиживался, занимался своими делами. В санитарный приехали к обеду из штаба дивизии; повара пылали, в печах трещало, хрустящая индейка была коричневая, с корочкой; из аптеки по рецепту для медицинских нужд выдали спирт, коньяк - для выздоравливающих. Обедали в вагоне-столовой, Мэри в косыночке распоряжалась. Дивизионные - все бравые, отличные щеголи выпи- ли: за победу, за Россию, за женщин. Индейку подавали на подносе широ- ченном; лежала коричневая, уверенная, в бумажных манжетках. После обеда вышли пройтись. Небо синело, снежок поблескивал; вдруг сзади бухнуло, в небе распух белый дымок - серебряно-белая пичуга, еле видимая, пролетала; бухнуло спереди, сбоку - дымки размазались: в белых дымках серебряно-белая скользнула, сзади вдруг завизжало, стало визжать противно, смертно - земля раскололась, задымилась. Дивизионные бежали к блиндажам; в блиндажах, сырых, могильных, сидели, выжидали, сразу стало душно; земля еще раскололась, потом стало тихо; пичуга улетела. Небо бы- ло синее, снег бел; из дыма выносили: обрывки шинели, развороченное чре- во, из которого синие внутренности лезли. Дивизион

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє