как проще!
   - Ну, как человека крайне невежественного. А  говоришь  ты  как?  Ужас!
Вместо квартира - фатера, вместо эвакуироваться - экуироваться, вместо как
будто - кубыть, вместо артиллерия - антилерия. И, как всякий  безграмотный
человек, ты имеешь необъяснимое пристрастие к звучным иностранным  словам,
употребляешь их к месту и не к месту, искажаешь  невероятно,  а  когда  на
штабных совещаниях при  тебе  произносятся  такие  слова  из  специфически
военной   терминологии,   как   дислокация,   форсирование,    диспозиция,
концентрация и прочее, то ты смотришь на говорящего с восхищением и, я  бы
даже сказал, с завистью.
   - Ну уж это ты брешешь! -  воскликнул  Григорий,  и  веселое  оживление
прошло по его лицу. Гладя  коня  между  ушей,  почесывая  ему  под  гривой
шелковистую теплую кожу, он  попросил:  -  Ну,  валяй  дальше,  разделывай
своего командира!
   - Слушай, чего ж разделывать-то? И так тебе должно быть ясно, что ты  с
этой стороны неблагополучен. И после этого ты еще обижаешься, что  офицеры
к тебе относятся не как к равному. В вопросах приличий  и  грамотности  ты
просто пробка! - Копылов сказал нечаянно сорвавшееся оскорбительное  слово
и испугался. Он знал, как несдержан бывает  Григорий  в  гневе,  и  боялся
вспышки, но, бросив на  Григория  мимолетный  взгляд,  тотчас  успокоился:
Григорий, откинувшись  на  седле,  беззвучно  хохотал,  сияя  из-под  усов
ослепительным оскалом зубов. И так неожидан был для Копылова результат его
слов, так заразителен смех Григория, что он сам рассмеялся, говоря: -  Вот
видишь, другой, разумный, плакал бы от такого разноса, а ты  ржешь...  Ну,
не чудак ли ты?
   - Так, говоришь, стало быть, пробка я? И черт с  вами!  -  отсмеявшись,
проговорил Григорий. - Не желаю учиться вашим обхождениям и приличиям. Мне
они возле быков будут ни к чему. А бог даст - жив буду, - мне же с  быками
возиться и не с ними же мне расшаркиваться и говорить:  "Ах,  подвиньтесь,
лысый!  Извините  меня,  рябый!  Разрешите  мне  поправить  на  вас  ярмо?
Милостивый  государь,  господин  бык,  покорнейше  прошу   не   заламывать
борозденного!"  С  ними  надо  покороче:  цоб-цобэ,  вот  и  вся   бычиная
дисклокация.
   - Не дисклокация, а дислокация! - поправил Копылов.
   - Ну, нехай дислокация. А вот в одном я с тобой не согласный.
   - В чем это?
   - В том, что я - пробка. Это я у вас - пробка, вот  погоди,  дай  срок,
перейду к  красным,  так  у  них  я  буду  тяжелей  свинца.  Уж  тогда  не
попадайтесь мне приличные и образованные дармоеды! Душу буду вынать  прямо
с  потрохом!  -  полушутя-полусерьезно  сказал  Григорий  и  тронул  коня,
переводя его сразу на крупную рысь.
   Утро над Обдоньем вставало в такой тонко выпряденной тишине, что каждый
звук, даже нерезкий, рвал ее и будил отголоски. В степи  властвовали  одни
жаворонки да перепела, но в смежных хуторах стоял тот неумолчный негромкий
роковитый шум, который обычно сопровождает передвижения крупных  войсковых
частей. Гремели  на  выбоинах  колеса  орудий  и  зарядных  ящиков,  возле
колодцев ржали кони, согласно,  глухо  и  мягко  гоцали  шаги  проходивших
пластунских сотен,  погромыхивали  брички  и  хода  обывательских  подвод,
подвозящих к линии фронта боеприпасы и снаряжение; возле  походных  кухонь
сладко пахло разопревшим  пшеном,  мясным  кондером,  сдобренным  лавровым
листом, и свежеиспеченным хлебом.
   Под самой Усть-Медведицкой трещала частая ружейная перестрелка,  лениво
и звучно бухали редкие орудийные выстрелы. Бой только что начинался.
   Генерал  Фицхелауров  завтракал,  когда  немолодой  потасканного   вида
адъютант доложил:
   - Командир Первой  повстанческой  дивизии  Мелехов  и  начальник  штаба
дивизии Копылов.
   - Проси в мою комнату, - Фицхелауров большой жилистой  рукой  отодвинул
тарелку, заваленную яичной скорлупой, не спеша выпил стакан парного молока
и, аккуратно сложив салфетку, встал из-за стола.
   Саженного роста, старчески грузный и рыхлый, он казался неправдоподобно
большим в этой крохотной  казачьей  горенке  с  покосившимися  притолоками
дверей и подслеповатыми  окошками.  На  ходу  поправляя  стоячий  воротник
безупречно сшитого  мундира,  гулко  кашляя,  генерал  прошел  в  соседнюю
комнату, коротко поклонился вставшим Копылову и  Григорию  и,  не  подавая
руки, жестом пригласил их к столу.
   Придерживая шашку,  Григорий  осторожно  присел  на  краешек  табурета,
искоса глянул на Копылова.
   Фицхелауров тяжело опустился  на  хрустнувший  под  ним  венский  стул,
согнул голенастые ноги, положив на колени крупные кисти рук, густым низким
басом заговорил:
   -  Я  пригласил  вас,  господа  офицеры,  для  того  чтобы  согласовать
кое-какие вопросы...  Повстанческая  партизанщина  кончилась!  Ваши  части
перестают существовать как самостоятельное целое, да целым они, по сути, и
не были. Фикция. Они вливаются в Донскую армию. Мы переходим в планомерное
наступление, пора все это осознать и  безоговорочно  подчиняться  приказам
высшего командования. Почему, извольте ответить, вчера ваш  пехотный  полк
не поддержал наступления штурмового батальона? Почему полк отказался  идти
в атаку, несмотря на мое приказание? Кто  командир  вашей  так  называемой
дивизии?
   - Я, - негромко ответил Григорий.
   - Потрудитесь ответить на вопрос!
   - Я только вчера прибыл в дивизию.
   - Где вы изволили быть?
   - Заезжал домой.
   - Командир дивизии во время боевых операций  изволит  гостить  дома!  В
дивизии - бардак! Распущенность! Безобразие! - Генеральский бас все громче
грохотал в  тесной  комнатушке;  за  дверями  уже  ходили  на  цыпочках  и
шептались, пересмеиваясь, адъютанты; щеки Копылова  все  больше  и  больше
бледнели, а Григорий, глядя на побагровевшее лицо генерала, на его  сжатые
отечные кулаки, чувствовал, как и  в  нем  самом  просыпается  неудержимая
ярость.
   Фицхелауров с неожиданной  легкостью  вскочил,  -  ухватись  за  спинку
стула, кричал:
   - У вас не воинская часть, а красногвардейский сброд!.. Отребье,  а  не
казаки!  Вам,  господин  Мелехов,  не  дивизией  командовать,  а  денщиком
служить!.. Сапоги чистить! Слышите вы?! Почему не  был  выполнен  приказ?!
Митинга не провели? Не обсудили? Зарубите  себе  на  носу:  здесь  вам  не
товарищи,  и  большевицких  порядков  мы  не   позволим   заводить!..   Не
позволим!..
   - Я попрошу вас не орать на меня! -  глухо  сказал  Григорий  и  встал,
отодвинув ногой табурет.
   - Что вы сказали?! - перегнувшись через стол,  задыхаясь  от  волнения,
прохрипел Фицхелауров.
   - Прошу на меня не орать! - громче повторил Григорий. - Вы вызвали  нас
для того, чтобы решать... - На секунду смолк, опустил глаза и, не  отрывая
взгляда от рук Фицхелаурова, сбавил голос почти до шепота: - Ежли вы, ваше
превосходительство, опробуете тронуть меня  хоть  пальцем,  -  зарублю  на
месте!
   В комнате стало так тихо, что отчетливо слышалось  прерывистое  дыхание
Фицхелаурова. С минуту  стояла  тишина.  Чуть  скрипнула  дверь.  В  щелку
заглянул испуганный адъютант. Дверь так же осторожно  закрылась.  Григорий
стоял, не снимая руки с эфеса шашки.  У  Копылова  мелко  дрожали  колени,
взгляд его блуждал где-то по стене. Фицхелауров тяжело опустился на  стул,
старчески покряхтел, буркнул:
   - Хорошенькое дело! - И уже совсем спокойно, но не Глядя на Григория: -
Садитесь. Погорячились, и хватит. Теперь извольте слушать: приказываю  вам
немедленно перебросить все конные части... Да садитесь же!..
   Григорий присел, рукавом вытер обильный пот, внезапно  проступивший  на
лице.
   - ...Так вот, все конные части немедленно перебросьте на  юго-восточный
участок и  тотчас  же  идите  в  наступление.  Правым  флангом  вы  будете
соприкасаться со вторым батальоном войскового старшины Чумакова.
   - Дивизию я туда не поведу, - устало  проговорил  Григорий  и  полез  в
карман шаровар за платком. Кружевной Натальиной утиркой еще раз вытер  пот
со лба, повторил: - Дивизию туда не поведу.
   - Это почему?
   - Перегруппировка займет много времени...
   - Это вас не касается. За исход операции отвечаю я.
   - Нет, касается, и отвечаете не только вы...
   - Вы отказываетесь  выполнить  мое  приказание?  -  с  видимым  усилием
сдерживая себя, хрипло спросил Фицхелауров.
   - Да.
   - В таком случае потрудитесь сейчас  же  сдать  командование  дивизией!
Теперь мне понятно, почему не был выполнен мой вчерашний приказ...
   - Это уж как вам угодно, только дивизию я не сдам.
   - Как прикажете вас понимать?
   - А так, как я сказал. - Григорий чуть заметно улыбнулся.
   - Я вас отстраняю от  командования!  -  Фицхелауров  повысил  голос,  и
тотчас же Григорий встал.
   - Я вам не подчиняюсь, ваше превосходительство!
   - А вы вообще-то кому-нибудь подчиняетесь?
   - Да, командующему повстанческими силами Кудинову подчиняюсь. А от  вас
мне все это даже удивительно слухать... Пока мы с вами на  равных  правах.
Вы командуете дивизией, и я тоже. И пока вы на меня не шумите...  Вот  как
только переведут  меня  в  сотенные  командиры,  тогда  -  пожалуйста.  Но
драться... - Григорий поднял грязный указательный палец и, одновременно  и
улыбаясь, и бешено сверкая глазами, закончил: - ...драться и тогда не дам!
   Фицхелауров встал,  поправил  душивший  его  воротник,  с  полупоклоном
сказал:
   - Нам больше не о чем разговаривать. Действуйте  как  хотите.  О  вашем
поведении  я  немедленно  сообщу  в  штаб  армии,  и,  смею  вас  уверить,
результаты не замедлят сказаться. Военно-полевой суд у нас пока  действует
безотказно.
   Григорий, не обращая внимания на отчаянные взгляды Копылова, нахлобучил
фуражку, пошел к дверям, На пороге он остановился, сказал:
   - Вы сообчайте, куда следует, но меня не пужайте, я не из полохливых...
И пока не трожьте меня. - Подумал и добавил: - А то боюсь, как бы вас  мои
казаки не потрепали... - Пинком отворил дверь,  гремя  шашкой,  размашисто
зашагал в сенцы.
   На крыльце его догнал взволнованный Копылов.
   - Ты с ума сошел, Пантелеевич! - шепнул он, в отчаянии сжимая руки.
   - Коней! - зычно крикнул Григорий, комкая в руках плеть.
   Прохор подлетел к крыльцу чертом.
   Выехав  за  ворота,  Григорий  оглянулся:  трое  ординарцев,   суетясь,
помогали генералу Фицхелаурову взобраться  на  высоченного,  подседланного
нарядным седлом коня...
   С полверсты скакали молча. Копылов молчал,  понимая,  что  Григорий  не
расположен к  разговору  и  спорить  с  ним  сейчас  небезопасно.  Наконец
Григорий не выдержал.
   - Чего молчишь? - резко спросил он. - Ты из-за чего  ездил?  Свидетелем
был? В молчанку играл?
   - Ну, брат, и номер же ты выкинул!
   - А он не выкинул?
   - Положим, и он не прав. Тон, каким он с нами разговаривал,  прямо-таки
возмутителен!
   - Да разве ж он с нами разговаривал? Он с самого  начала  заорал,  как,
окажи, ему шило в зад воткнули!
   - Однако и  ты  хорош!  Неповиновение  старшему  по  чину...  в  боевой
обстановке, это, брат...
   - Ничего, не это! Вот жалко, что не намахнулся он  на  меня!  Я  б  его
потянул клинком через лоб, ажник черепок бы его хрустнул!
   - Тебе и без этого добра не ждать, - с неудовольствием сказал Копылов и
перевел коня на шаг. - По всему видно, что теперь  они  начнут  дисциплину
подтягивать, держись!
   Лошади их, пофыркивая, отгоняя хвостами  оводов,  шли  рядом.  Григорий
насмешливо оглядел Копылова, спросил:
   - Ты из-за чего наряжался-то? Думал,  небось,  что  тебя  чаем  угощать
будут? К столу под белы руки поведут?  Побрился,  френч  вычистил,  сапоги
наяснил... Я видал, как ты утирку слюнявил да пятнышки на коленях счищал!
   - Оставь, пожалуйста! - румянея, защищался Копылов.
   - Зря пропали твои труды! - издевался Григорий. - Не токмо чего, но и к
ручке тебя не подпустил.
   - С тобой и не этого можно было ожидать,  -  скороговоркой  пробормотал
Копылов и, сощурив глаза, изумленно-радостно воскликнул: - Смотри!  Это  -
не наши. Союзники!
   Навстречу им по узкому проулку шестерная упряжка мулов везла английское
орудие. Сбоку на рыжей куцехвостой лошади ехал англичанин-офицер.  Ездовой
переднего выноса тоже был в английской  форме,  но  с  русской  офицерской
кокардой на околыше фуражки и с погонами поручика.
   Не доезжая нескольких саженей до Григория, офицер приложил два пальца к
козырьку своего пробкового шлема, движением головы попросил посторониться.
Проулок был так узок, что разминуться можно было, только поставив верховых
лошадей вплотную к каменной огороже.
   На щеках Григория заиграли желваки. Стиснув  зубы,  он  ехал  прямо  на
офицера. Тот удивленно поднял  брови,  чуть  посторонился.  Они  с  трудом
разъехались, и то лишь тогда, когда англичанин положил правую  ногу,  туго
обтянутую крагой, на лоснящийся, гладко вычищенный круп  своей  породистой
кобылицы.
   Один из артиллерийской прислуги, русский  офицер,  судя  по  внешности,
злобно оглядел Григория:
   - Кажется, вы могли бы посторониться! Неужто и  здесь  надо  показывать
свое невежество?
   - Ты проезжай да молчи, сучье  вымя,  а  то  я  тебе  посторонюсь!..  -
вполголоса посоветовал Григорий.
   Офицер приподнялся на передке, обернулся назад, крикнул:
   - Господа! Задержите этого наглеца!
   Григорий, выразительно помахивая плетью, шагом пробирался  по  проулку.
Усталые, пропыленные  артиллеристы,  сплошь  безусые,  молодые  офицерики,
озирали его недружелюбными взглядами, но  никто  не  попытался  задержать.
Шестиорудийная батарея скрылась за поворотом, и Копылов,  покусывая  губы,
подъехал к Григорию вплотную:
   - Дуришь, Григорий Пантелеевич! Как мальчишка ведешь себя!
   - Ты что, ко мне воспитателем приставлен? - огрызнулся Григорий.
   - Мне понятно, что ты  озлился  на  Фицхелаурова,  -  пожимая  плечами,
говорил Копылов, - но при чем тут этот англичанин? Или тебе  его  шлем  не
понравился?
   - Мне он, тут, под Усть-Медведицей, что-то не понравился... ему бы  его
в другом месте носить... Две собаки грызутся - третья не мешайся, знаешь?
   -  Ага!  Ты,  оказывается,  против  иностранного   вмешательства?   Но,
по-моему, когда за горло берут - рад будешь любой помощи.
   - Ну ты и радуйся, а я бы им на нашу землю и ногой ступить не дозволил!
   - Ты у красных китайцев видел?
   - Ну?
   - Это не все равно? Тоже ведь чужеземная помощь.
   - Это ты зря! Китайцы к красным добровольцами шли.
   - А этих, по-твоему, силою сюда тянули?
   Григорий  не  нашелся,  что  ответить,  долго  ехал  молча,  мучительно
раздумывая, потом сказал, и в голосе его зазвучала нескрываемая досада:
   - Вот вы, ученые люди, всегда так... Скидок  наделаете,  как  зайцы  на
снегу! Я, брат, чую, что тут ты неправильно гутаришь, а вот припереть тебя
не умею... Давай бросив об этом. Не путляй меня, я и без тебя запутанный!
   Копылов  обиженно  умолк,  и  больше   до   самой   квартиры   они   не
разговаривали. Один лишь снедаемый любопытством  Прохор  догнал  было  их,
спросил:
   - Григорий Пантелевич, ваше благородие, скажи на милость, что это такое
за животная у кадетов под орудиями? Ухи у них, как у  ослов,  а  остальная
справа - натуральная лошадиная. На эту скотину аж глядеть неудобно...  Что
это за черт, за  порода,  -  объясни,  пожалуйста,  а  то  мы  под  деньги
заспорили...
   Минут пять ехал сзади, так  и  не  дождался  ответа,  отстал  и,  когда
поравнялись с ним остальные ординарцы, шепотом сообщил:
   - Они, ребята, едут молчаком и сами, видать, диву даются и ни черта  не
знают, откуда такая пакость на белом свете берется...



        XI

   Казачьи сотни  четвертый  раз  вставали  из  неглубоких  окопов  и  под
убийственным пулеметным  огнем  красных  залегали  снова.  Красноармейские
батареи,  укрытые  лесом  левобережья,   с   самой   зари   безостановочно
обстреливали позиции казаков и накоплявшиеся в ярах резервы.
   Молочно-белые  тающие  облачка  шрапнели  вспыхивали   над   обдонскими
высотами.  Впереди  и  позади  изломанной  линии  казачьих   окопов   пули
схватывали бурую пыль.
   К полудню бой разгорелся, и западный  ветер  далеко  по  Дону  нес  гул
артиллерийской стрельбы.
   Григорий  с  наблюдательного  пункта  повстанческой  батареи  следил  в
бинокль за ходом боя. Ему видно было, как, несмотря на потери, перебежками
упорно шли в наступление офицерские  роты.  Когда  огонь  усиливался,  они
ложились, окапываясь, и опять бросками передвигались к  новому  рубежу;  а
левее, в направлении к монастырю,  повстанческая  пехота  никак  не  могла
подняться. Григорий набросал записку Ермакову, послал ее со связным.
   Через  полчаса  прискакал  распаленный  Ермаков.  Он   спешился   возле
батарейской коновязи, тяжело дыша, поднялся к окопу наблюдателя.
   - Не могу поднять  казаков!  Не  встают!  -  еще  издали  закричал  он,
размахивая руками. - У нас уж двадцати трех человек как  не  было!  Видал,
как красные пулеметами режут?
   - Офицеры идут, а ты своих поднять не можешь? -  сквозь  зубы  процедил
Григорий.
   - Да ты погляди, у них на каждый взвод по ручному пулемету да  патронов
по ноздри, а мы с чем?!
   - Но-но, ты мне не толкуй! Зараз же веди, а то голову сымем!
   Ермаков матерно выругался,  сбежал  с  кургана.  Следом  за  ним  пошел
Григорий. Он решил сам вести в атаку 2-й пехотный полк.
   Около крайнего орудия, искусно замаскированного ветками боярышника, его
задержал командир батареи:
   - Полюбуйся, Григорий Пантелевич,  на  английскую  работу.  Сейчас  они
начнут по мосту бить. Давай подымемся на курганик?
   В  бинокль  была  чуть  видна  тончайшая  полоска   понтонного   моста,
перекинутого через Дон красными  саперами.  По  ней  беспрерывным  потоком
катились подводы.
   Минут через десять английская батарея,  расположившаяся  за  каменистой
грядой, в лощине, повела огонь. Четвертым снарядом мост был разрушен почти
на середине. Поток подвод приостановился. Видно было,  как  красноармейцы,
суетясь, сбрасывали в Дон разбитые брички и трупы лошадей.
   Тотчас же от правого берега отвалили четыре баркаса с саперами.  Но  не
успели они заделать разрушенный настил на мосту,  как  английская  батарея
снова послала пачку снарядов. Один из них  разворотил  въездную  дамбу  на
левом берегу, второй взметнул возле самого моста  зеленый  столб  воды,  и
возобновившееся движение по мосту снова приостановилось.
   - А и точно же бьют, сукины  сыны!  -  с  восхищением  сказал  командир
батареи. - Теперь они до ночи не дадут им переправляться. Мосту  этому  не
быть живу!
   Григорий, не отнимая от глаз бинокля, спросил:
   - Ну, а ты чего молчишь?  Поддержал  бы  свою  пехоту.  Ведь  вон  они,
пулеметные гнезда.
   - И рад бы, да ни одного снаряда нету! С полчаса назад кинул  последний
и заговел.
   - Так чего же ты тут стоишь? Берись  на  передки  и  езжай  к  чертовой
матери!
   - Послал к кадетам за снарядами.
   - Не дадут, - решительно сказал Григорий.
   - Раз уж отказали, послал в другой раз. Может, смилуются. Да  нам  хоть
бы десяточка два, чтобы подавить вот эти пулеметы. Шутка дело  -  двадцать
три души наших побили. А еще сколько покладут? Глянь, как они строчат!..
   Григорий перевел взгляд на казачьи окопы - возле них на  косогоре  пули
по-прежнему рыли  сухую  землю.  Там,  где  ложилась  пулеметная  очередь,
возникала полоска пыли, словно кто-то невидимый молниеносно проводил вдоль
окопов серую тающую  черту.  На  всем  протяжении  казачьи  окопы  как  бы
дымились, заштрихованные пылью.
   Теперь Григорий уже не следил за попаданиями английской батареи. Минуту
он прислушивался к неумолчной  артиллерийской  и  пулеметной  стрельбе,  а
потом сошел с кургана, догнал Ермакова.
   - Не ходи в атаку до тех пор, пока не получишь  от  меня  приказа.  Без
артиллерийской поддержки мы их не собьем.
   - А я тебе не это говорил? -  укоризненно  сказал  Ермаков,  садясь  на
своего разгоряченного скачкой и стрельбой коня.
   Григорий  провожал  глазами  бесстрашно   скакавшего   по