Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
з мы им ни к чему...
Вахмистр улыбнулся, подмигнул выстроившимся в очередь батарейцам:
- Усчастливились вы, артиллеристы! Господ офицеров и то не берут.
Полковник, наблюдавший за погрузкой, проворно шел по сходням; следом за
ним, спотыкаясь, спешил лысый чиновник в распахнутой дорогой шубе. Он
умоляюще прижимал к груди котиковую шапку, что-то говорил, и на потном
лице его и в близоруких глазах было такое просительное выражение, что
полковник, ожесточась, отворачивался от него, грубо кричал:
- Я вам уже сказал раз! Не приставайте, иначе я прикажу свести вас на
берег! Вы с ума сошли! Куда, к черту, мы возьмем ваше барахло? Вы что,
ослепли? Не видите, что творится? А, да ну вас совсем! Да жалуйтесь, ради
бога, хоть самому генералу Деникину! Сказал, не могу, - и не могу, вы
русский язык понимаете?
Когда он, отмахиваясь от назойливого чиновника, проходил мимо Григория,
тот преградил ему путь и, приложив руку к козырьку фуражки, волнуясь,
спросил:
- Офицеры могут рассчитывать на погрузку?
- На этот пароход - нет. Нет места.
- Тогда на какой же?
- Узнайте в эвакопункте.
- Мы там были, никто ничего не знает.
- Я тоже не знаю, пропустите меня!
- Но вы же грузите тридцать шестую батарею! Почему нам нет места?
- Про-пу-стите, я вам говорю! Я - не справочное бюро! - Полковник
попробовал легонько отстранить Григория, но тот стоял на ногах твердо. В
глазах его вспыхивали и гасли голубоватые искорки.
- Теперь мы вам не нужны стали? А раньше были нужны? Примите руку, меня
вы не спихнете!
Полковник посмотрел в глаза Григорию, оглянулся; стоявшие на сходнях
марковцы, скрестив винтовки, с трудом сдерживали напиравшую толпу. Глядя
мимо Григория, полковник устало спросил:
- Вы какой части?
- Я - Девятнадцатого Донского, остальные - разных полков.
- Сколько вас всего?
- Человек десять.
- Не могу. Нет места.
Рябчиков видел, как у Григория дрогнули ноздри, когда он вполголоса
сказал:
- Что же ты мудруешь, гад?! Вша тыловая! Сейчас же пропускай нас, а
то...
"Зараз Гриша его резнет!" - со злобным удовольствием подумал Рябчиков,
но, увидев, как двое марковцев, прикладами очищая дорогу сквозь толпу,
спешат на выручку полковнику, предупреждающе тронул Григория за рукав:
- Не связывайся с ним, Пантелевич! Пойдем...
- Вы - идиот! И вы ответите за ваше поведение! - сказал побледневший
полковник и, обращаясь к подоспевшим марковцам, указал на Григория: -
Господа! Уймите вот этого эпилептика! Надо же навести здесь порядок! У
меня срочное дело к коменданту, а тут извольте выслушивать всякие
любезности от всяких... - и торопливо скользнул мимо Григория.
Высокий марковец с погонами поручика на синей бекеше, с аккуратно
подбритыми английскими усиками, подошел к Григорию вплотную.
- Что вам угодно? Почему вы нарушаете порядок?
- Место на пароходе, вот что мне угодно!
- Где ваша часть?
- Не знаю.
- Ваш документ.
Второй из караула, молодой пухлогубый юноша в пенсне, ломающимся баском
сказал:
- Его надо отвести в караульное помещение. Не тратьте времени,
Высоцкий!
Поручик внимательно прочитал свидетельство Григория, вернул его.
- Разыщите вашу часть. Советую отсюда уйти и не мешать погрузке. У нас
есть приказ: арестовывать всех, независимо от их звания, проявляющих
недисциплинированность, мешающих погрузке. - Поручик твердо сжал губы,
подождал несколько секунд и, косясь на Рябчикова, наклонился к Григорию,
шепнул: - Могу вам посоветовать: поговорите с командиром тридцать шестой
батареи, станьте в их очередь, и вы сядете на пароход.
Рябчиков, слышавший шепот поручика, обрадованно сказал:
- Иди к Каргину, а я живо смотаюсь за ребятами. Из твоего имущества,
окромя вещевого мешка, что брать?
- Пойдем вместе, - равнодушно сказал Григорий.
По пути они встретили знакомого казака - уроженца хутора Семеновского.
На огромной фурманке он вез к пристани ворох накрытого брезентом печеного
хлеба. Рябчиков окликнул станичника:
- Федор, здорово! Куда везешь?
- А-а-а, Платон, Григорий Пантелевич, здравствуйте! На дорогу свой полк
хлебом снабжаем. Насилу выпекли, а то пришлось бы в пути одну кутью
жрать...
Григорий подошел к остановившейся фурманке, спросил:
- Хлеб у тебя важенный на весах? Или считанный?
- Какой его черт считал? А вам что, хлеба надо?
- Надо.
- Бери!
- Сколько можно?
- Сколько унесешь, его на нас хватит!
Рябчиков с удивлением смотрел, как Григорий снимает буханку за
буханкой, не утерпев, спросил:
- На чуму ты его столько берешь?
- Надо, - коротко ответил Григорий.
Он выпросил у возчика два мешка, сложил в них хлеб, поблагодарил за
услугу и, распрощавшись, приказал Рябчикову:
- Бери, понесем.
- Ты не зимовать тут собрался? - насмешливо спросил Рябчиков, взвалив
мешок на плечи.
- Это не мне.
- Тогда кому же?
- Коню.
Рябчиков проворно сбросил мешок на землю, растерянно спросил:
- Шутишь?
- Нет, всерьез.
- Значит, ты... ты чего же это надумал, Пантелевич? Хочешь остаться,
так я понимаю?
- Правильно понимаешь. Ну, бери мешок, пойдем. Надо же коня кормить, а
то все ясли прогрыз. Конь ишо сгодится, не пешему же служить...
До самой квартиры Рябчиков молчал, покряхтывал, подкидывая на плечах
мешок; подойдя к калитке, спросил:
- Ребятам скажешь? - и, не дождавшись ответа, с легким оттенком обиды в
голосе сказал: - Это ты здорово удумал... А мы как же?
- А как хотите, - с деланным равнодушием ответил Григорий. - Не берут
нас, не находится для всех места - и не надо! На кой они ляд нам нужны,
навязываться им! Останемся. Спробуем счастья. Да проходи же, чего ты
застрял в калитке?
- Тут, с этим разговором застрянешь... Я ее, и калитки-то, не вижу. Ну
и дела! Ты меня, Гриша, как обухом в темя вдарил. Прямо ум мне отшиб. А
я-то думаю: "На черта он этот хлеб выпрашивает?" Теперь ребята наши
узнают, взволнуются...
- Ну, а ты как? Не останешься? - полюбопытствовал Григорий.
- Что ты! - испуганно воскликнул Рябчиков.
- Подумай.
- И думать нечего! Поеду без разговоров, пока вакан есть. Пристроюсь к
каргиновской батарее и поеду.
- Зря.
- Вот это да! Мне, брат, своя голова дороже. Что-то нет охоты, чтобы
красные на ней свои палаши пробовали.
- Ох, подумай, Платон! Дело такое...
- И не говори! Поеду зараз же.
- Ну, как хочешь. Не уговариваю, - с досадой сказал Григорий и первый
шагнул на каменные ступеньки крыльца.
Ни Ермакова, ни Прохора, ни Богатырева на квартире не было. Хозяйка,
пожилая горбатая армянка, сказала, что казаки ушли и обещали скоро
вернуться. Григорий, не раздеваясь, крупными ломтями порезал буханку
хлеба, пошел в сарай к лошадям. Хлеб разделил поровну, всыпал своему коню
и Прохорову - и только что взял ведра и хотел идти, чтобы принести воды,
как в дверях стал Рябчиков. В полах шинели он бережно держал наломанный
крупными кусками хлеб. Конь Рябчикова, зачуяв хозяина, коротко заржал, а
хозяин его молча прошел мимо сдержанно улыбавшегося Григория, ссыпал куски
в ясли, не глядя на Григория, сказал:
- Не оскаляйся, пожалуйста! Раз так дело указывает - приходится и мне
коня кормить... Ты думаешь, я-то с охотой бы поехал? Сам себя за шиворот
взял бы и повел на этот растреклятый пароход, не иначе! Ить живой страх
подгонял... голова-то одна на плечах? Не дай бог эту срубят - другая до
покрова не вырастет...
Прохор и остальные казаки вернулись только перед вечером. Ермаков
принес огромную бутыль спирта, а Прохор - мешок герметически закупоренных
банок с мутновато-желтой жидкостью.
- Вот подработали! На всю ночь хватит, - похваляясь, Ермаков указал на
бутыль, пояснил: - Попался нам военный доктор, упросил помочь ему вывезти
на пристань со склада медикаменты. Грузчики отказались работать, одни
юнкерья со склада таскали, ну и мы к ним припряглись. Спиртом доктор
расплатился за нашу помочь, а банки эти Прохор наворовал, накажи господь,
не брешу!
- А что в них такое? - полюбопытствовал Рябчиков.
- Это, братушки, почище спирту! - Прохор поболтал банку, посмотрел на
свет, как под темным стеклом пузырится густая жидкость, самодовольно
закончил: - Это - самое что ни на есть дорогое заграничное вино. Одним
больным его дают, так мне сказал юнкеришка, какой английский язык
понимает. Сядем на пароход, выпьем с горя, заведем "Разродимую мою
сторонушку" и до самого Крыму будем пить, а банки в море кидать.
- Иди скорей, садись, а то через тебя пароход задерживают, не
отправляют. "Где, говорят, Прохор Зыков - герой из героев, без него не
можем плыть!" - насмешливо сказал Рябчиков. И, помолчав, указал желтым,
обкуренным пальцем на Григория: - Вот он раздумал ехать. И я тоже.
- Да ну? - ахнул Прохор, от изумления чуть не выронив банку из рук.
- Что такое? Что вы тут надумали? - хмурясь, пристально глядя на
Григория, спросил Ермаков.
- Решили не ехать.
- Почему?
- Потому, что местов для нас нету.
- Нынче нету - завтра будут, - уверенно заявил Богатырев.
- А ты на пристанях был?
- Ну, дальше?
- Видал, что там делается?
- Ну, видал.
- Занукал! Коль видал, чего же и толковать. Нас с Рябчиковым только
двоих брали, и то один доброволец сказал, чтобы пристраивались к
каргинской батарее, иначе нельзя.
- Она ишо не погрузилась, эта батарея? - с живостью спросил Богатырев.
Узнав, что батарейцы стояли в очереди, ожидая погрузки, он тотчас же
стал собираться: сложил в вещевой мешок белье, запасные шаровары,
гимнастерку, положил хлеб и попрощался.
- Оставайся, Петро! - посоветовал Ермаков. - Не к чему нам разбиваться.
Богатырев, не отвечая, протянул ему потную руку, с порога еще раз
поклонился, сказал:
- Бывайте здоровы! Приведет бог - ишо свидимся! - и выбежал.
После его ухода в комнате долго стояла нехорошая тишина. Ермаков сходил
на кухню к хозяйке, принес четыре стакана, молча разлил в них спирт,
поставил на стол большой медный чайник с холодной водой, нарезал сала и,
все так же молча, присел к столу, облокотился на него, несколько минут
тупо смотрел себе под ноги, потом прямо из горлышка чайника выпил воды,
хриповато сказал:
- На Кубани везде вода керосином воняет. С чего бы это?
Ему никто не ответил. Рябчиков чистой ветошкой протирал запотевшие долы
шашки, Григорий рылся в своем сундучке, Прохор рассеянно смотрел в окно на
голые склоны гор, усеянные конскими табунами.
- Садитесь к столу, выпьем. - Ермаков, не дожидаясь, опрокинул в рот
полстакана, запил водой и, разжевывая кусок розового сала, повеселевшими
глазами глядя на Григория, спросил: - Не наведут нам решку красные
товарищи?
- Всех не перебьют. Народу останется тут большие тыщи, - ответил
Григорий.
- Я обо всех и не печалуюсь, - рассмеялся Ермаков. - У меня об своей
овчине забота...
После того как изрядно выпили, разговор пошел веселее. А немного погодя
неожиданно явился посиневший от холода, нахмуренный, угрюмый Богатырев. Он
у порога сбросил целый тюк новеньких английских шинелей, молча начал
раздеваться.
- С прибытием вас! - кланяясь, язвительно поздравил Прохор.
Богатырев метнул в его сторону озлобленный взгляд, со вздохом сказал!
- Просить будут все эти Деникины и другие б..., и то не поеду! Стоял в
очереди, иззяб, как кобель на морозе, а все без толку. Отрезало как раз по
мне. Двое впереди меня стояли, одного пропустили, а другого нет. Половина
батареи осталась, ну что это такое, а?
- Вот так вашего брата умывают! - захохотал Ермаков и, расплескивая из
бутыли, налил Богатыреву полный стакан спирта. - На, запей свое горькое
горе! Или ты будешь ждать, когда тебя просить прийдут? Глянь в окно: это
не генерал Врангель за тобой идет?
Богатырев молча цедил спирт. Он вовсе не расположен был к шуткам. А
Ермаков и Рябчиков - сами вполпьяна - напоили до отказа старуху хозяйку и
уже поговаривали о том, чтобы пойти разыскать где-нибудь гармониста.
- Идите лучше на станцию, - посоветовал Богатырев, - там вагоны
расчиняют. Весь состав с обмундированием.
- На черта оно нужно, твое обмундирование! - кричал Ермаков. - Нам этих
шинелев хватит, какие ты приволок. А лишнее все одно заберут, Петро! Клеп
собачий! Мы тут решаемся в красные идтить, понял? Ить мы казаки - или кто?
Ежли оставят в живых нас красные - пойдем к ним служить! Мы - донские
казаки! Чистых кровей, без подмесу! Наше дело - рубить. Знаешь, как я
рублю? С кочерыжкой! Становись, на тебе попробую! То-то, ослабел? Нам все
равно, кого рубить, лишь бы рубить. Так я говорю, Мелехов?
- Отвяжись! - устало отмахивался Григорий.
Кося налитыми кровью глазами, Ермаков пытался достать свою лежавшую на
сундуке шашку. Богатырев беззлобно отталкивал его, просил:
- Ты не буровь дюже, Аника-воин, а то я тебя враз усмирю. Пей степенно,
ты же в офицерском чине.
- Я на этот чин кладу с прибором! Он мне зараз нужен, как колодка
свинье. Не вспоминай! Сам такой. Дай я тебе погоны отрежу? Петя, жаль моя,
погоди, погоди, я их зараз...
- Ишо не время, с этим успеется, - посмеивался Богатырев, отстраняя
расходившегося друга.
Пили до зари. Еще с вечера откуда-то появились незнакомые казаки, один
из них с двухрядкой. Ермаков танцевал "казачка" до тех пор, пока не
свалился. Его оттащили к сундуку, и он тотчас же уснул на голом полу,
широко разбросав ноги, неловко запрокинув голову. До утра продолжалась
невеселая гулянка. "Я из Кушматской!.. Из самой станицы! У нас были быки -
рога не достанешь! Кони были - как львы! А сейчас, что осталось в
хозяйстве? Одна облезлая сучка! Да и она скоро сдохнет, кормить нечем..."
- пьяно рыдая, говорил пожилой казак - один из случайных знакомых,
пришедших на гульбище. Какой-то кубанец в изорванной черкеске заказывал
гармонисту "наурскую" и, картинно раскинув руки, с такой поразительной
легкостью скользил по комнате, что Григорию казалось, будто подошвы
горских сапог кубанца вовсе и не прикасаются к грязному, зашарпанному
полу.
В полночь кто-то из казаков невесть откуда притащил два высоких
глиняных узкогорлых кувшина; на боках их темнели полусгнившие этикетки,
пробки были опечатаны сургучом, из-под вишнево-красных сургучных печатей
свешивались массивные свинцовые пломбы. Прохор долго держал в руках
ведерный кувшин, мучительно шевелил губами, стараясь разобрать иностранную
надпись на этикетке. Недавно проснувшийся Ермаков взял у него из рук
кувшин, поставил на пол, обнажил шашку, Прохор не успел ахнуть, как
Ермаков, косо замахнувшись, срезал шашкой горло кувшина на четверть,
громко крикнул: "Подставляй посуду!"
Густое, диковинно ароматное и терпкое вино распили в несколько минут, и
после долго Рябчиков в восхищении цокал языком, бормотал: "Это не вино, а
святое причастие! Такое только перед смертью пить, да и то не всем, а
таким, какие за всю жизнь в карты не играли, табак не нюхали, баб не
трогали... Архирейский напиток, одним словом!" Тут Прохор вспомнил, что у
него в мешке лежат банки с лечебным вином.
- Погоди, Платон, не хвали дюже! У меня винцо получше этого будет! Это
- дерьмо, а вот я достал на складе, так это винцо! Ладан с медом, а может,
даже лучше! Это тебе, браток, не архирейское, а - прямо сказать - царское!
Раньше цари пили, а зараз нам довелось... - бахвалился он, открывая одну
из банок.
Жадный на выпивку Рябчиков глотнул сразу полстакана мутно-желтой густой
жидкости, мгновенно побледнел и вытаращил глаза.
- Это не вино, а карболка! - прохрипел он и, в ярости выплеснув остатки
из стакана Прохору на рубаху, пошел, покачиваясь, в коридор.
- Брешет он, гад! Вино - английское! Первый сорт! Не верьте ему,
братцы! - стараясь перекричать гул пьяных голосов, заорал Прохор. Он выпил
стакан залпом и тотчас стал белее Рябчикова.
- Ну как? - допытывался Ермаков, раздувая ноздри, заглядывая Прохору в
посоловевшие глаза. - Как царское вино? Крепкое? Сладкое? Говори же,
чертяка, а то я эту банку об твою голову разобью!
Прохор покачивал головой, страдал молча, а потом икнул, проворно
вскочил и выбежал вслед за Рябчиковым. Ермаков, давясь от смеха,
заговорщицки подмигнул Григорию, пошел во двор. Спустя минуту он вернулся
в комнату. Раскатистый хохот его перекрыл все голоса.
- Ты чего это? - устало спросил Григорий. - Чего ржешь, глупой? Железку
нашел?
- Ох, парень, пойди глянь, как они наизнанку выворачиваются! Ты знаешь,
что они пили?
- Ну?
- Английскую мазь от вшей!
- Брешешь!
- Истинный бог! Я сам, как на складе был, думал сначала, что это вино,
а потом спросил у доктора: "Что это такое, господин доктор?" -
"Лекарство", - говорит. Я спрашиваю: "Оно, случаем, не от всех скорбей? Не
на спирту?" - "Боже упаси, говорит, это союзники от вшей нам прислали
смазку. Это - наружное лекарство, за воротник его никак нельзя
употреблять!"
- Чего же ты, лиходей, не сказал им? - с досадой упрекнул Григорий.
- Нехай, черти, очищаются перед сдачей, небось не сдохнут! - Ермаков
вытер проступившие от смеха слезы, не без злорадства добавил: - Да и пить
будут полегше, а то за ними не успеешь и рюмки со стола взять. Жадных так
надо обучать! Ну, что ж, мы-то с тобой выпьем или повременим? Давай за
нашу погибель выпьем?
Перед рассветом Григорий вышел на крыльцо, дрожащими руками свернул
папироску, закурил, долго стоял, прислонившись спиной к влажной от тумана
стене.
В доме, не умолкая, звучали пьяные вскрики, захлебывающиеся переборы
гармошки, разудалый свист; сухую дробь безустально выбивали каблуки
завзятых плясунов... А из бухты ветер нес густой, низкий рев пароходных
сирен; на пристанях людские голоса сливались в сплошной гул, прорезываемый
громкими возгласами команды, ржанием лошадей, гудками паровозов. Где-то в
направлении станции Тоннельная шел бой. Глухо погромыхивали орудия, в
интервалах между выстрелами чуть слышался жаркий треск пулеметов. За
Мархотским перевалом высоко взметнулась брызжущим светом ракета. На
несколько секунд стали видны озаренные зеленым, призрачным сиянием
горбатые вершины гор, а потом снова вязкая темень мартовской ночи покрыла
горы, и еще отчетливее и чаще, почти сливаясь, загремели артиллерийские
залпы.
XXIX
Соленый, густой, холодный ветер дул с моря. Запах неведомых чужих
земель нес он к берегу. Но для донцов не только ветер - все было чужое,
неродное в этом скучном, пронизанном сквозняками, приморском городе.
Стояли они на молу сплошной сгрудившейся массой, ждали погрузки... У
берега вскипали зеленые пенистые волны. Сквозь тучу глядело на землю
негреющее солнце. На рейде дымили английские и французские миноносцы;
серой грозной махиной высился над водой дредноут. Над ним стлалось черное
облако дыма. Зловещая тишина стояла на пристанях. Там, где недавно
покачивался у причала последний транспорт, плавали в воде офицерские
седла, чемоданы, одеяла, шубы, обитые красным плюшем стулья, еще какая-то
рухлядь, сброшенная второпях со сходен...
Григорий с утра приехал на пристань; поручив коня Прохору, долго ходил
в толпе, высматривал знакомых, прислушивался к отрывистым тревожным
разговорам. На его глазах у сходен "Святослава" застрелился пожилой
отставной полковник, которому отказали в месте на пароходе.
За несколько минут до этого полковник, мале